Спросить
Войти
Новейшая история России / Modern history of Russia. 2015. №2
А. А. Харшак
Петр Евгеньевич Корнилов (1896-1981). Творческий путь. Испытание
«Ленинград, ставший фронтом, защищал свое право на жизнь». П. Е. Корнилов «Мы были вместе»
(Подвиг века. Л., 1969)
«...Петр Евгеньевич Корнилов, потративший много энергии, чтобы спасти меня от голодной смерти».
А. П. Остроумова-Лебедева (Автобиографические записки. Т. III. М., 1974)
Харшак
Андрей
Александрович,
заслуженный художник Российской Федерации, почетный член Российской Академии художеств (Санкт-Петербург, Россия)
О Блокаде Ленинграда написано и опубликовано много — дневниковые записи и воспоминания непосредственных участников событий тех дней, аналитические исследования, хроника действий военного и гражданского руководства, литературнохудожественные произведения. Но эта тема не иссякла и не потеряла своей актуальности. Причина тому — постепенный, очень осторожный процесс снятия грифа секретности и, соответственно, предания гласности новых документов, проливающих свет на различные аспекты жизни осажденного города.
Достаточно вспомнить историю «Блокадной книги» Даниила Гранина и Алеся Адамовича, потрясшей читателей своей откровенностью. Книга создавалась в течение четырех лет, с 1977 по 1981 гг., и была запрещена к публикации в Ленинграде личным распоряжением первого секретаря Обкома КПСС Г. В. Романова. Но тогда, несмотря на авторитет двух известных, замечательных писателей, они получили доступ лишь к ограниченному количеству архивно-исторических документов.
Сейчас другая степень открытости и, следовательно, более широкие возможности ознакомления с текстовыми, фото и худо© А. А. Харшак, 2015
А. А. Харшак. Петр Евгеньевич Корнилов...
жественно-изобразительными материалами. Примером могут служить уникальные рисунки Алексея Федоровича Пахомова1, выполненные в одном из ленинградских моргов, а также рисунки и гравюры архитектора Александра Сергеевича Никольского (1884-1953), поражающие сценами жуткой бытовой трагедии, ставшей повседневностью. Показ и публикация этих произведений стали возможны только в последнее десятилетие.
Предлагаемые страницы лишены подобной откровенности. На них рассматривается профессиональная деятельность, быт и общение очень узкой группы творческой интеллигенции — художников, искусствоведов, музейных сотрудников в условиях Битвы за Ленинград, которая, по словам американского военного историка Дэвида Гланца «...по драматизму, символическому значению и масштабу человеческих страданий, она не имеет себе равных не только в Великой Отечественной войне, но и в любой другой войне современности»2.
Напомню: предыдущий этап жизнеописания П. Е. Корнилова3 я закончил на том, что он после закрытия Кабинета графики сконцентрировал свою деятельность на заведовании графическим отделом Русского музея. В этой должности его и застала война.
Ему исполнилось 45 лет, и призыву в действующую армию ученый не подлежал. Далее цитата из дневника: «.За несколько дней до войны был вызван военным столом на пр. Чернышевского, и мне было вручено моб. предписание в к-ду 001 для обслуживания мобилизации, если таковая будет. Не придал значения этому факту»4.
Но 22 июня 1941 г. заставило страну срочно перестраиваться на совершенно другой ритм. Снова цитата:
«22.VI-41. К ночи на радио был транслирован указ Верх. Совета о мобилизации. Захватив белье — я отправился на пункт, где сразу же приступил к работе в отделе контроля... Работа шла до 28/VI (уходил 1-2-3-4 часа на ночь), когда я по рапорту был освобожден для Музея»5.
Русский музей с первого дня войны стал объектом обороны, а его директор — Петр Казимирович Балтун (1904-1980) — соответственно занял пост начальника объекта. Его небольшая книга, выпущенная в 1981 г., «Русский музей — эвакуация, блокада, восстановление», дает правдивую картину действий сотрудников по спасению художественных ценностей. Основываясь на ней, попробую конспективно описать ход событий, тем более что Корнилов, согласно предписанию, находился на военно-призывном пункте и не мог принимать полноценное участие в подготовке произведений к эвакуации. А эта работа началась буквально с первого дня войны.
В Советском Союзе режим работы каждого учреждения был строго регламентирован и подчинялся инструкциям и приказам, спускавшимся «сверху». Но никаких указаний 22 июня не поступило, а в этот день музей еще был открыт для посещения. Тогда Балтун взял
Новейшая история России / Modern history of Russia. 2015. №2
на себя полную ответственность и отдал распоряжение закрыть некоторые залы и начать подготовку к укрытию и эвакуации находящихся в них больших экспонатов. В первую очередь это касалось полотен К. Брюллова, Ф. Бруни, И. Репина, И. Айвазовского и других. Они снимались со стен, освобождались от рам, аккуратно снимались с подрамников, чтобы после этого быть накатанными на специальные валы, большую часть которых еще предстояло изготовить. На следующий день никаких указаний тоже не поступило. Ситуация была сложной. Самостоятельная инициатива могла быть наказана. Тогда начальник Управления по делам искусств Исполкома Ленсовета Борис Иванович Загурский (1901-1968), директор Эрмитажа Иосиф Абгарович Орбели (1887-1961) и Балтун выехали в Смольный, где получили подтверждение продолжить работу по подготовке музейных коллекций I категории к срочной эвакуации до объявления официального распоряжения.
Время упущено не было, и к моменту поступления директивы из Комитета по делам Искусств при СНК РСФСР процесс шел полным ходом. Упаковывались ценнейшие экспонаты: произведения древнерусского искусства и предметы народного творчества, живописи, скульптуры, графики, фарфор и стекло, мебель и ткани. Одновременно составлялась сопроводительная документация. Все работы велись под руководством и строгим контролем главного хранителя музея, профессора Мстислава Владимировича Фармаковского (1873-1946). Летние белые ночи позволяли трудиться почти круглосуточно. На помощь сотрудникам музея пришли ленинградские художники и студенты художественных вузов. Невозможно себе представить, но в невероятно сжатые сроки — всего за неделю — первая очередь экспонатов была подготовлена к отправке. 1 июля 1941 г. началась их транспортировка на железнодорожную станцию и погрузка на эшелон, следовавший в город Горький.
Государственный Русский Музей. Отдел Советского искусства. Во дворе. Разрушения в ноябре 1941 г.
Фото С. Г. Гасилова.
А. А. Харшак. Петр Евгеньевич Корнилов...
ОБЯЗАННОСТИ:
а) паспорт, военный билет и настоящее предписание, а липам о средним и высшим образованием, кроме того, документы об образов», нии, членам и кандидатам ВК11(б) и ВЛКСМ— членские билеты или кандидатские карточки;
б) две пары нательного белья (одна из них—на себе) и портянки;
в) ложку, кружку, полотенце;
г) продукты питания на путь следования до чадр если имеется годное к носке обмундирование
(шинель, гимнастерка, брюки, шлем, поясной ремень) , и сапоГи. Стоимость этих вещей будет оплачена в части: е) мешок под собственные вещи.
МОБИЛИЗАЦИОННОЕ
ПРЕДПИСАНИЕ
военнообязанному запаса гражданину СССР
Фамилия ..
Шш . ........
Отчество
Вы приписаны к
А з г: . & ■
По объявлении мобилизации рабоче- крестьянской Красной армии и Военно-морского флота
Вы обязаны явиться на „....."
день м(^ид-изашШ: JL часам.... I Ш
За опоздание или неявку Вы несете уголовную ответственность по закону?
! I й При явке е собой иметь до..... кументы и вещи, указанные на
обороте.
Настоящее предписание&бережно хранить при военном билете -Передавать или разглашают мобилизационное предписание кому бы то ни было ВАСЛРЕЩАЕТСЯ
• & &• ;& v
. \ • ч
...... ’ & -л
•„ .
’X- ■ Ж ВовимыМ кояисссарнат
Ч: М. И.
Мобилизационное предписание П. Е. Корнилова (лицевая и внутренняя стороны)
К сожалению, во всех этих работах Корнилов мог принимать участие лишь урывками. Он прекрасно понимал, что в эти дни был бы нужен и полезен музею, но законы военного времени не давали права выбора. Его освободили от работы на призывном пункте, как уже говорилось, 28 июня, всего на неделю. Он смог сопроводить грузы на вокзал, а дальше встал вопрос о срочной эвакуации сына Игоря из Ленинграда. 4-го июля в давке и страшной
Новейшая история России / Modern history of Russia. 2015. №2
Справка, выданная военнообязанному П. Е. Корнилову Дзержинским РВК
неразберихе его удалось посадить на казанский поезд. На следующий день Петр Евгеньевич снова был в военкомате. Его мама — Вера Петровна и жена Елена Григорьевна оставались в городе. Впоследствии он писал: «Мне так хотелось, чтобы мама с Лелей тоже уехали бы туда, но они категорически не захотели оставить меня одного. Спасибо им за эту большую жертву, да я, как вижу, если бы не ушел в армию, то погиб бы без их забот»6.
А в Русском музее сразу началась подготовка к отправке второй очереди экспонатов, но этому уже не суждено было осуществиться. Поступила директива о вторичной эвакуации коллекций из Горького в Пермь. К этой работе Балтун хотел привлечь Корнилова, предварительно согласовав вопрос с Комитетом по делам Искусств, но резолюция Начальника сборного пункта № 1 Дзержинского района была отрицательной. В Горький, а затем в Пермь отправились заведующий отделом живописи А. Н. Савинов и заведующая секцией рисунка Т. А. Дядьковская. В отсутствие Балтуна руководство музеем принял на себя его заместитель Георгий Ефимович Лебедев (1903-1958).
Вскоре П. Е. Корнилову пришлось пережить первую с начала войны тяжелую утрату. 21 июля 1941 г. не стало Елизаветы Сергеевны Кругликовой. Ей было 76 лет, и ее кончина
А. А. Харшак. Петр Евгеньевич Корнилов...
Повестка П. Е. Корнилову из военно-учетного стола 3 сентября 1941 г.
(Лицевая и оборотная стороны)
не была связана с блокадными лишениями, но носила какой-то зловеще-символический смысл. Тяжелые чувства усиливались еще и потому, что Петр Евгеньевич из-за воздушной тревоги не смог принять участие в прощании. Трамвай был остановлен, все пассажиры высажены и вынуждены были пережидать в подворотне напротив Московского вокзала. Когда он приехал на кладбище, то никого уже не застал. Лишь могильный холм, усыпанный цветами. А сколько смертей еще предстояло перенести ему в эти страшные четыре года...
Новейшая история России / Modern history of Russia. 2015. №2
Было принято решение о сокращении норм выдачи продуктов. Наступал голод. 12 сентября в 20 часов приказом начальника сборного пункта № 1 Дзержинского РВК военнообязанный П. Е. Корнилов был оставлен в резерве и освобожден до особого распоряжения. Но на основании постановления Государственного Комитета Обороны о всеобщем обязательном обучении граждан СССР военному делу, он был привлечен к посещению занятий с 29 сентября. Но все-таки это был уже не казарменный режим.
Карточка на хлеб П.Е. Корнилова
Петр Евгеньевич постарался сразу войти в ритм жизни музея. Состав его сотрудников значительно сократился. Кто-то был призван в действующую армию и находился на фронте, часть коллектива обеспечивала сохранность вывезенных экспонатов в Перми, некоторые были эвакуированы. Музей был закрыт, но его здание и оставшаяся в нем часть коллекции требовали постоянного внимания и заботы. Город методически обстреливался и подвергался бомбардировкам. По официальным сводкам, на сам объект и его территорию было сброшено 11 фугасных и более 100 зажигательных бомб и разорвалось свыше 40 снарядов. После каждого налета проводился тщательный осмотр территории и корпусов здания. СтекА. А. Харшак. Петр Евгеньевич Корнилов...
ла вылетели после первых же разрывов. Вот как вспоминает эти страшные дни заведующая научной библиотекой Валентина Васильевна Алексеева: «Приходилось вновь и вновь забивать фанерой и досками разбитые окна, поврежденную кровлю, выносить осколки, щебень, мусор. К каждой зиме утеплять, законопачивать паклей и ветошью окна, забивать пробоины фанерой, а с наступлением весны частично раскрывать окна для просушки здания. Научные сотрудники дежурили круглыми сутками, ни на час не оставляя музей без присмотра»8.
В этих строках, написанных уже после войны, просматривается определенный опыт действий, направленных только на то, чтобы сберечь, сохранить для будущих поколений оставшиеся в музее ценности. Но тогда, в 1941 г., осенью и в начале самой жуткой блокадной зимы, никакого опыта не было. Все ужасы жизни в осаде обрушились на ленинградцев: обстрелы и бомбежки, голод, отсутствие воды, электричества и других элементарных условий, казалось, должны были уничтожить, задушить все живое. Но город жил и работал. Людям приходилось в кратчайшие сроки приноравливаться к нечеловеческим условиям быта и существования.
П. Е. Корнилов начал вести свои записи — заметки, как написано на обложках ученических тетрадей, — со второй половины октября. На их страницах предстает ежедневная реальность бытия, страшная в своей простоте:
Продуктовые карточки П. Е. Корнилова
Новейшая история России / Modern history of Russia. 2015. №2
«23.XI.41 — воскресенье. Провел дома со своими. Тревог не было.
Леля вернулась из очередей (уйдя в 6 ч.-у) — в 1-м часу. Ходил встречать.
С 2-4-50 — была тревога. Вечером, как всегда в убежище под музеем, но только не могу работать»9.
Попробую пояснить фразу: «Вернулись без результата». Запись сделана 24 ноября 1941 г., то есть через четыре дня после очередного (к счастью, последнего) постановления о сокращении норм выдачи продуктов. Оно будет действовать до 25 декабря. Именно в этот период служащие и иждивенцы — категории граждан, к которым принадлежали Корнилов и его семья, будут получать всего по 125 граммов хлеба в день. Ленинградцам полагались в таких же ничтожных дозах и другие виды продовольствия, но получить их можно было далеко не всегда.
Между страниц блокадных заметок вложены продуктовые карточки. И если хлебные отоварены полностью — от них осталась только верхняя часть с фамилией и адресом владельца, то в карточках на масло сохранилось не отрезанным большинство талонов. На каждом из них норма — 5 граммов. Ленинград находился на грани голодной катастрофы.
«Убежище под музеем» находилось в подвалах главного здания, в помещении гардероба, который и сейчас там же. Туда приходили во время дневных налетов все, кто был свободен от дежурства, в нем ночевали, именно в нем возродилась научная деятельность, прерванная в первые дни войны. При слабом свете коптилки проводились заседания совета музея, слушались доклады, обсуждались научные статьи, решались неотложные текущие вопросы. Свое первое блокадное мероприятие провел там и Корнилов. Оно состоялось 22 января 1942 г. и включало в себя выставку и доклад, посвященный 18-й годовщине со дня смерти В. И. Ленина. В небольшой экспозиции, состоявшей целиком из его коллекции, были представлены графические листы Г. С. Верейского, Л. Ф. Овсянникова, Н. А. Павлова, П. А. Шиллинговского и других авторов. Присутствовало десять человек. После доклада Петра Евгеньевича его мама рассказала немного об отце В. И. Ленина, который был директором ее начальной школы. Потом М. В. Фармаковский вспоминал о своей жизни в Симбирске, где его отец — инспектор городских училищ — был помощником Ильи Николаевича Ульянова.
Возможно, некоторым описанный выше эпизод с точки зрения дня сегодняшнего покажется абсурдом. В городе голод, холод, темнота, разрывы бомб и снарядов. Кругом смерть. А девять человек в подземелье Русского музея вспоминают Ленина. Но именно это событие говорит о духовной стойкости и высоте помыслов, которые помогли этим людям выжить, выстоять, победить. Очень точно ситуация сформулирована в «Блокадной книге»: «Та саА. А. Харшак. Петр Евгеньевич Корнилов...
мая, неоднократно атакованная интеллигентность, в других условиях казавшаяся слабостью и даже пережитком, именно в условиях Блокады обнаружила и нужность, и силу, и незаменимость свою»10.
Главному хранителю музея Мстиславу Владимировичу Фармаковско-му в начале войны было уже 68 лет — возраст почтенный. Человек огромной культуры, филолог по образованию, преподававший латынь в Петергофской гимназии еще до Октябрьской революции, он был редким специалистом по хранению, консервации и реставрации художественных произведений. Его ежедневные методические заботы по сохранности оставшихся коллекций требовали неимоверного напряжения физических и нравственных сил, но это не помешало ему вести к завершению свой многолетний научный труд по технике акварельной живописи. Исполняющий обязанности директора Георгий Ефимович Лебедев, несмотря на колоссальную административную загруженность, по предложению Института театра и музыки взялся за работу по культуре XVIII в., а затем написал монографическую брошюру о В. И. Сурикове.
Однако научные интересы все-таки уходили на второй план. Главной была борьба за обеспечение продовольствием и заготовка дров. Решением Ленгорисполкома за каждым учреждением и организацией в черте города или в его окрестностях закреплялось деревянное строение, подлежащее сносу. Получил такой дом в районе Озерки-Шувало-во и Русский музей. Разобрать дом надо было своими силами. Лебедев писал: «Как будем перевозить лес — неизвестно. Машин нет, а от трамвая далеко»11. Зато в воспоминаниях
В. В. Алексеевой картина предстает очень ясной и жуткой: «Странные существа, непонятно во что закутанные, попарно на санках или просто веревками тянут бревна»12. В трамвай бревно не загрузишь. Так и тащили от Озерков до Русского музея, если не удавалось поймать попутку.
ЩЕ1 Hi 1 *1!
шшшишш
БУДЕМ БИТЬСЯ С ВРАГОМ,
РАЗОБЬЕМ И УНИЧТОЖИМ ЕГО!
Воззвания к жителям Ленинграда. 1941 г.
Новейшая история России / Modern history of Russia. 2015. №2
Еще одна проблема встала перед научными сотрудниками музея — прием на хранение произведений искусства из личных коллекций художников. Никто не был застрахован от прямого попадания бомбы или снаряда в дом, где находилась квартира или мастерская. Поэтому авторы принимали нелегкое для себя решение о передаче своих работ под защиту музейных хранилищ, а заботу о произведениях погибших авторов брал на себя музей.
В. В. Алексеева вспоминает: «Большой работой был прием и хранение произведений искусства из частных коллекций. Сколько походов с детскими саночками было сделано научными сотрудниками музея!» И далее: «Петр Евгеньевич Корнилов, заведующий отделом графики, жил тут же, в здании музея. Несколько раз в неделю можно было видеть его с заплечным мешком или саночками, на которых он вез дрова художникам. И редкий день кто-нибудь из художников или искусствоведов не бывал у Петра Евгеньевича дома»13. Детские саночки. В каких только ситуациях не выручали они ленинградцев в суровые блокадные зимы. На них отвозили доведенных до полного истощения людей в стационар, с ними ходили за водой и за дровами, на них доставляли на кладбище тела умерших близких.
Но я нарушил хронологию событий. И если вернуться в ноябрь - первую половину декабря 1941 г., то физическое состояние Корнилова было крайне тяжелым, а душевное — близким к отчаянию.Силы и надежды таяли. Все чаще приходили известия о смерти друзей и коллег. Потерял зрение Н. Ф. Лапшин14, в состоянии тяжелого психического расстройства находился Э. Ф. Голлербах. А тут еще с вывихом ноги слегла Леля (жена Петра Евгеньевича Корнилова). Это было страшно — в те месяцы кто не находил сил вставать с постели, тот умирал. Но Елену Григорьевну выходили, и это бремя почти полностью взяла на себя мама Петра Евгеньевича — Вера Петровна (1871-1954). Она позволила себе выехать из Ленинграда только весной 1942 г., когда положение немного стабилизировалось. А до тех пор ее роль в жизни семьи была главенствующей. Мобилизовав свои высшие духовные силы, весь свой жизненный опыт, она, как могла, поддерживала быт и вселяла бодрость в настроения близких. То, что мама и Леля не уехали в первые дни войны, а остались с ним в осажденном городе, Петр Евгеньевич всегда воспринимал как большую жертву с их стороны и считал, что вряд ли выжил бы без их забот. Они не позволяли расслабиться, опустить руки. Умывание, бритье, смена белья — все требовало напряжения, было событием, но победа над собой доставляла радость.
Другой искренней радостью и отдушиной были книги. В книжные магазины, если они работали, Корнилов заходил обязательно, когда выбирался в город. Он пишет: «1.XII.41. Тянет к книгам. Хочется верить, что в этом — настоящая жизнь»15. Фразы аналогичного содержания встречаются на многих страницах блокадных записей:
«10.XII.41. Купил юбилейное издание “Демона" Лермонтова с сюитой врубелевских иллюстраций. Доставил себе радость этим»16.
А. А. Харшак. Петр Евгеньевич Корнилов...
Но так уж был создан этот человек, что свою радость ему необходимо было разделить с друзьями. Еще до наступления нового 1942 г. он подарил экземпляры этой книги Г. С. Верейскому, А. П. Остроумовой-Лебедевой, К. И. Рудакову, выслал М. В. Нестерову в Москву и сыну Игорю в Казань. Но подобные искры положительных эмоций быстро гасли, поглощенные беспрестанной борьбой за выживание в голодном замерзающем городе, где ученый становился невольным свидетелем случаев превращения человека в зверя. Чувство безучастности к смерти стало обыденностью. Труп мужчины у здания Биржи обращал на себя внимание только потому, что на нем были валенки и пальто с каракулевым воротником. Почему не сняли?..
А вот описание стоящих в очереди за хлебом:
«29.I.42. Закрыты одеялами разных цветов, мешками, платками, скатертями. Такие же одеяния на ногах. Лица у всех сумрачные, полная подчиненность своей участи, безропотность с искрой маленькой надежды в глазах»17.
Событием, которое заставило его иначе взглянуть на происходящее вокруг, стало посещение Анны Петровны Остроумовой-Лебедевой 19 декабря 1941 г. Их дружеские контакты прервались с началом войны. Корнилов был призван на службу в военкомат, потом начались обстрелы, бомбежки, голод, адаптация к совершенно новым жизненным условиям. Но 16 декабря 1941 г. Нюша — домработница Анны Петровны, принесла ему короткую записку. Привожу несколько отдельных фраз из нее: «...Я о Вас давно ничего не знаю... Я боюсь не улетели ли Вы? Кто тогда будет охранять музей? Очень хочется Вас повидать, но у меня глаза не в порядке и потому я не выхожу. Да храни Вас бог»18. Напомню: в то время ей уже исполнилось 70 лет. Для Корнилова это был первый дальний выход в город, не связанный со служебными или бытовыми делами. Они были очень рады видеть друг друга. Петр Евгеньевич передал Анне Петровне в подарок от мамы стакан квашеной капусты, а от нее получил два кусочка сахара.
Она ведет дневник и продолжает трудиться над автобиографическими записками. Вспоминала встречи в Париже с А. Н. Бенуа. И это когда в комнате только 5о. Цитирую П. Е. Корнилова:
«19.XII.41. Бодрость духа — присущая ей черта. Сидел у ней закутавшись в ее зеленый парижский плед, а она в меховой шапке, в ряде теплых одежд, а сверху — в Средне-Азиатском халате, но глаза блестят и светятся, как всегда. Не хочет покидать Ленинград и просила передать моей маме, что она верит в Бога. Ушел от нее сильнее духом и даже телом, т. к. шел быстрее и легче»19.
С этого дня подобные «вылазки» с целью навестить близких друзей и коллег станут для Петра Евгеньевича регулярными.
Новейшая история России / Modern history of Russia. 2015. №2
А сейчас я хочу сделать отступление и остановиться на одной из сторон жизни блокадного Ленинграда, которая не всегда находит отражение в исторических исследованиях. Привожу строки из дневника:
«26.XII.41. Принес Г. М. Преснов20 т. I "Советского востоковедения" (25 р.). Немного дорого и большие расходы на книги при моей 289 р. получке, но все же — это единственная радость»21.
Денежные отношения в период войны никто не отменял. Люди работали и получали зарплату. Покупали лекарства в аптеках и промтовары, имевшиеся в ассортименте магазинов. Продукты по карточкам также продавались за деньги, естественно по государственным ценам. Но существовал рынок, на котором стоимость некоторых продуктов приводится в записках неоднократно. Это при том, что предпочтение отдавалось обмену на золото и другие ценные вещи.
«11.XII.41. Запомнил некоторые цены продуктам.
За золотые часы — предлагали 2 п. картофеля.
За поддевку на кенгуровом меху получила Фалеева 1,5 к. хлеба.
За 1 л. молока на базаре заплачено 40 р.
За 3 свеклы я отдал 25 гр. чая».
«19.XII.41. От В. И. Веретенникова узнал, что 1 кило хлеба котируется в 400-500 р., крупа немного меньше».
Через две недели:
«5.I.42. Сахар — 100 гр. — 50 р.
Зубной порошок — 6 р.
Папиросы — 1п. — 15 р.
Конина — 1 к. — 300 р.
Но главная торговля — это взаимообмен»22.
Не изменились цены на хлеб на базаре и к середине февраля 1942 г.: те же 500 руб. за килограмм. Такую же сумму просят за письменный стол красного дерева. Это объясняется тем, что несмотря на увеличение нормы выдачи хлеба с 25 декабря 1941 г., перебои с его поставками продолжались.
А. А. Харшак. Петр Евгеньевич Корнилов...
ИЗВЕЩЕНИЕ ОТ ОТДЕЛА ТОРГОВЛИ ИСПОЛКОМА ЛЕНГОРСОВЕТА ДЕПУТАТОВ ТРУДЯЩИХСЯ
Исполком Ленгорсовета депутат тов трудящихся разрешил об’-< явить с 13 февраля 1942 года про* Дажу сахара населению по февральским продовольственным карточкам в счет месячных норм:
Рабочим и ИТР — 300 граммов Служащим — 250 граммов Иждивенцам — 200 граммов Детям до 12 лет — 250 граммов Заведующий отделом тоогозли Исполкома Ленгорсовета депутатов трудящихся
И. АНДРЕЕНКО
г/Г).ЧЪ&
ИЗВЕЩЕНИЕ ОТ ОТДЕЛА ТОРГОВЛИ ИСПОЛКОМА ЛЕНГОРСОВЕТА ДЕПУТАТОВ ТРУДЯЩИХСЯ
Исполком Ленгорсовета депута* тов трудящихся разрешил об’* явить с 14 февраля 1942 года продажу населению мяса и мясопродуктов по февральским продовольственным картонкам в счет месячных норм: .
рабочим и ИТР —■ 450 граммов служащим — 250 граммов иждивенцам — 125 граммов детям до 12 лет — 125 граммов Заведующий Отделом торговли Исполкома Ленгорсовета депутатов трудящихся ! И. АНДРЕЕНКО
Информационные сообщения о продаже продуктов. Газета «Ленинградская правда», февраль, 1942 г.
«28.I.42. Встаем с мыслью достать хлеб на 28 и 29.I. Леля в 8-9-м идет в очередь — № 508. Через какое-то время приходят соседи и передают просьбу Лели заменить ее в очереди. Иду и встаю. Пронизывающий холод, стали № 237-м»23.
Немного легче стало, когда Петра Евгеньевича прикрепили к столовой Управления культуры, где обед в среднем стоил 2 рубля 30 копеек.
Когда Корнилов в конце апреля 1942 г. вступил в должность выпускающего редактора в издательстве «Искусство», он сразу постарался увеличить количество наименований полиграфической агитационно-массовой художественной продукции. И в соответствии с этим максимально расширить круг художников, привлекавшихся для выполнения заказов. С ними заключались договоры, и работа оплачивалась, если была принята художественным советом, отдельные протоколы заседаний которого сохранились. Я читал их. Порядок ведения, формулировки замечаний, принятие решений напомнили мне атмосферу заседаний худсовета в Художественном фонде 70-80-х гг. прошлого столетия. Словно не затемнены окна, не надо спускаться в бомбоубежище, а присутствующие не сидят в шапках и пальто и лица не измождены голодом. Они не проявляли к себе снисхождения, не позволяли забыть о своем профессионализме, притом что члены жюри, как авторы, также предъявляли свои работы коллегам.
Возглавлял совет Начальник Управления по делам искусств Исполкома Ленгорсовета Борис Иванович Загурский (1901-1968). Его заместителем был Владимир Александрович
Новейшая история России / Modern history of Russia. 2015. №2
Серов (1910-1968) — Председатель Ленинградского отделения Союза советских художников. В совет также входили: П. Е. Корнилов — секретарь, скульптор В. В. Лишев (1877-1960) и график А. Ф. Пахомов (1900-1973). Кроме того, всегда присутствовали члены актива, в составе которого были К. И. Рудаков, В. М. Конашевич, А. М. Земцова, В. А. Раевская, Г. Д. Епифанов и др. К авторам предъявлялись самые высокие профессиональные требования, независимо от тяжелейших условий создания произведения. Некоторые работы отклонялись, некоторые принимались с рядом замечаний. Но ясно одно, что полученные гонорары могли быть потрачены на покупку продуктов, несмотря на непомерно высокие цены на рынке. А это многим помогло выжить.
В том же доме на первом этаже жил Д. И. Митрохин, и Корнилов сначала зашел к нему. Картина была ужасающей: без света, без дров, в пальто и кепке, подавленный и ослабевший сидел Дмитрий Исидорович, а его супруга Алиса Яковлевна лежала тяжело больная. Не было сил сходить в магазин и достать продукты. За день до этого Г. В. Верейский принес им небольшую вязанку дров, а Г. Д. Епифанов — несколько досок. Но, несмотря на такое состояние, Митрохин нашел в себе силы сделать свыше 80 рисунков блокадного города, из которых 15 листов Верейский отобрал для выставки в Ленинградском отделении Союза советских художников.
От Д. И. Митрохина Петр Евгеньевич поднялся к Рудакову. Тот работал, несмотря на слабость и худобу. Атмосфера в доме носила характер некоторого спокойствия (если такое вообще было возможно). Нашелся любитель искусства, который давал немного крупы за его акварели. Это было подспорьем. После эвакуации института в Самарканд, Рудаков из последних сил старался работать. Удивительно, но в его рисунках и акварелях почти отсутствует тема Войны. Произведения Гоголя, Шекспира и Толстого полностью захватили его в тот страшный период. Тогда Корнилов впервые увидел друга в странном шерстяном колпаке, в котором он впоследствии предстает на своих блокадных автопортретах.
Пройдет неделя, прежде чем Корнилов снова соберется в те же края. Это было 31 декабря — самый канун Нового года. Привожу строки из дневника:
А. А. Харшак. Петр Евгеньевич Корнилов...
С. Мочалов. Плакат издательства «Искусство». 1942 г. Редактор: П. Е. Корнилов
Новейшая история России / Modern history of Russia. 2015. №2
Н. Дормидонтов. Плакат издательства «Искусство». 1942 г. Редактор: П. Е. Корнилов
А. А. Харшак. Петр Евгеньевич Корнилов...
«31.XII.41. После обеда сразу собрался идти к Д. И. Митрохину. Собрал 20 полешек (дрова эти пилили утром с мамой) и захватил для поддержки его свечку, спички, немного муки, чая, капусты. Все это было сложено в рюкзак, который повесил на спину и тронулся в 2 ч. на Петроградскую»24.
Когда Корнилов добрался до Большой Пушкарской, Митрохин, который был в том же тяжелом состоянии, после слов благодарности поинтересовался у него: «Какие новые книги вышли за это время?» И узнав, что напечатан «Демон» с иллюстрациями М. Врубеля, высказал пожелание иметь такое издание. Духовные силы этих людей были поистине неисчерпаемы.
Двумя днями ранее, 29 декабря 1941 г., Корнилов принял участие в заседании Ученого совета Всероссийской Академии художеств, на котором проходила защита диссертации на соискание ученой степени доктора искусствоведения Павлом Александровичем Шиллин-говским. Это событие ничего не могло изменить в жизни сражающегося из последних сил Ленинграда, но для всех на нем присутствовавших стало знаменательной вехой высокого духовного, нравственного и эмоционального накала. А академик архитектуры Г. И. Котов (1859-1942) в своем заключительном слове сказал, что он гордится, что был свидетелем и участником этого исторического мероприятия. Защита проходила в залах научной библиотеки, но прежде чем подняться на второй этаж, Корнилов затемненными коридорами прошел в графическую мастерскую, с которой столько было связано в его жизни. Застал там сидящего у печурки печатника — О. Е. Короткова, так много сделавшего для графического искусства Ленинграда. Обнял старика, выслушал его сетования...
Многие преподаватели жили в подвалах Академии, где размещалось общежитие, прозванное «профессорским дотом», и пробираясь в библиотеку, Петр Евгеньевич в захламленных темных коридорах встречал давних знакомых, которых с трудом узнавал. Кто-то с бидончиком искал воду, кто-то с кастрюлькой плелся в столовую за порцией супа. В библиотеке за стеклом книжных шкафов, в витринах и на столах были размещены произведения П. А. Шиллинговского. Сам он, как показалось Корнилову, выглядел лучше многих своих коллег, отличавшихся подавленностью и худобой. После зачитанного отзыва дирекции и парткома слово было предоставлено Шиллинговскому. Затем выступил М. В. Доброклон-ский (1886-1964) и уже потом, в качестве официального оппонента, П. Е. Корнилов. Все устали, но старались поддерживать настроение торжественности. По результатам тайного голосования Павлу Александровичу Шиллинговскому единогласно была присвоена ученая степень доктора искусствоведения.
В канун Нового года решили в убежище не спускаться, хотя был обстрел города и где-то вблизи. На столе разложили альбомы с фотографиями всех родных и близких. По радио — новогодние передачи. Дальше — дословно из дневника:
Новейшая история России / Modern history of Russia. 2015. №2
«1.I.42. С Новым годом! Сейчас пробило 12 ч., мы прослушали бой Кремлевских курантов. 1941 г. — закончен и 1942 г. вступил в свои права. Наш первый тост был за ленинградцев, за маму, Лелю, облегчавших трудную жизнь нашу. Второй — за дорогих казанцев — Надю, Васю, Игоря — любимых нами, за встречу с ними. Третий — за РККА и ее бойцов, защищающих нас. Четвертый и последний — за радость, за свет, за будущее — нам и всем во всем мире! На душе — вера в будущее — самое трудное, тяжелое и грустное осталось позади!»25
Как он ошибался! Сколько горестей и утрат еще предстояло пережить!
Конечно, начавшееся 5 декабря 1941 г. наступление советских войск под Москвой во многих пробудило чувство надежды и ликования. Уже 13 декабря Совинформбюро сообщало о первых итогах операции, а 16 декабря наши части освободили Калинин. Это был несомненный значительный успех, имевший огромный резонанс во всем мире, но фактически не изменивший положение осажденного города.
«1.I.42. По пути встретил семь покойников, по-разному везомых на салазках и на санях. Тяжелая картина. День сильно морозный. Нева белая. Пет?
