2008. 02. 019. Границы социализма: частная сфера в советской России. Borders of socialism: private spheres of Soviet Russia / ed. By Siegelbaum L. H. - N. Y. : Palgrave Macmillan, 2006. - x, 291 p

2008.02.019. ГРАНИЦЫ СОЦИАЛИЗМА: ЧАСТНАЯ СФЕРА В СОВЕТСКОЙ РОССИИ.

BORDERS OF SOCIALISM: PRIVATE SPHERES OF SOVIET RUSSIA / Ed.by Siegelbaum L.H. - N.Y.: Palgrave Macmillan, 2006. -X,291 p.

идеология, публичная сфера, сфера частной жизни, культура, искусство.

В западной науке сфера частной жизни традиционно противопоставлялась государственной власти, и потому в годы «холодной войны» специалисты были склонны отрицать ее наличие в тоталитарном Советском Союзе. Принятый в сборнике подход не придерживается столь жесткой дихотомии: и публичная, и частная сфера понимаются как сложные, многослойные категории, находящиеся между собой в динамических, хотя и напряженных взаимоотношениях. Как указывается во введении, «государственные институты, постановления и инструкции структурировали отношения между друзьями, соседями, родственниками, коллегами и даже супругами, однако их сила в значительной мере ослаблялась неписаными законами повседневной жизни» (с. 3). И хотя коммунистическая идеология требовала уничтожения частной собственности и частной жизни, полного слияния интересов личности и коллектива, конкретные обстоятельства не позволяли достигнуть этой цели, «да и сама цель постепенно сходила “на нет” по мере того, как советская власть достигала периода зрелости» (с. 4).

Первая часть сборника посвящена экономике, частному предпринимательству и частной собственности. В статье Э. Кингстон-Манн (ун-т Массачусетс, Бостон) рассматривается история приусадебного (позднее - личного подсобного) хозяйства в России ХХ в. в контексте реформ П.А. Столыпина, коллективизации и постсоветской приватизации. Отмечая, что работа на приусадебном участке всегда являлась прерогативой и обязанностью женщин, автор анализирует их реальные права собственности (которые до революции 1917 г. были значительно шире, чем в европейских странах) и роль в противостоянии политике как царского, так и советского правительства. И хотя значение личного приусадебного хозяйства для советской экономики и продовольственного снабжения страны, а в годы войны - для элементарного выживания населения осознавалось руководством СССР, центральное место в политическом дискурсе долгое время занимало жесткое противопоставление «общественного» и «личного», которое воспринималось как «пережиток». Реальная политика, как показано в статье, была более гибкой, но лишь к 70-м годам происходит постепенное смягчение экономической идеологии, что позволило Брежневу объявить о «необходимости» частного производителя (с. 39).

Статья Эндрю Дженкса (Ниагара) представляет собой фрагмент его недавно вышедшей монографии «Россия в коробочке» об искусстве палехских мастеров и их участии в формировании рынка советского искусства внутри страны и за рубежом. В кратком очерке истории Палеха автор показывает, как после революции иконописцы переориентировались на роспись лаковых шкатулок в народном духе, в соответствии с образцами «русской экзотики», занявшими главенствующее положение на мировом рынке искусства со второй половины XIX в. В условиях отсутствия ясного понимания, каким же должно быть новое советское искусство, идеологическое руководство приветствовало инициативу «снизу». В результате сами мастера вырабатывали новые формы, во многом опиравшиеся на дореволюционное наследие романтической «русскости» и имевшие мало общего с требуемым «социалистическим содержанием» (с. 49). И хотя продукция Палеха постоянно вызывала нарекания и служила источником многочисленных разногласий в среде «руководителей культуры», тот факт, что она имела оглушительный успех на выставках в Париже (1925) и Нью-Йорке (1928) и на долгие годы стала неиссякаемым источником валюты для советского государства, явился серьезным аргументом в ее пользу.

Еще одним важным фактором выживания искусства Палеха в том виде, как оно сложилось в 1920-е годы, была поддержка ряда партийных чиновников. При всем своем несоответствии представлениям об искусстве революционного авангарда палехские шкатулки отвечали самым сентиментальным вкусам многих представителей партийной элиты столичного и районного масштаба. Не менее важным фактором выживания был также дух предприимчивости, выработанный в Палехе еще в дореволюционное время.

Это позволило ориентированным на рынок художникам легко адаптироваться к новым условиям и создать свой «брэнд», который удовлетворял покупательский спрос на русское искусство как в СССР, так и за рубежом (с. 54).

История Палеха позволила Э. Дженксу проследить все перипетии советской политики в области культуры и показать ограниченный характер государственного контроля над культурным строительством, активными участниками которого являлись сами художники, рынок и вкусы потребителя.

Значение частной сферы в экономической и социальной жизни СССР 1940-50-х годов подчеркивается в статье Чарльза Хэтчена (Чикаго) о репрезентациях отношений собственности в советском гражданском праве и публичном дискурсе.

Л. Зигельбаум (ун-т штата Мичиган) в статье, которая является частью большого проекта по написанию социальной истории советского автомобиля, рассматривает постепенное внедрение личных автомашин в повседневную жизнь советского человека в брежневскую эпоху, появление широкого класса автолюбителей и возникновение связанных с этим новых социальных реалий. Автор считает, что предоставив широкую возможность приобретения автомашин в личную собственность, но при этом не обеспечив инфраструктуры, не организовав системы обслуживания и отдав ее на откуп полулегальной «второй экономике», государство заключило с гражданами своего рода «договор Фауста» (с. 84). Обладание автомобилем в Советском Союзе, как это ни парадоксально, требовало гораздо больше личной инициативы и риска, чем на капиталистическом Западе, поскольку подразумевало вовлечение граждан в экономические отношения, которые были идеологически чуждыми, а часто и противоречили советским законам, пишет Л. Зигельбаум (с. 97).

Второй раздел книги посвящен домашней жизни при советской власти. В статье Ребекки Балмас Ниари демонстрируется, что в межвоенный период партия и государство активно вторгались в частную жизнь с целью ее «советизации». И хотя процесс государственной интервенции в сферу семьи был характерен для всех европейских стран этого времени, советский опыт имел свои особенности.

Автор указывает, что домашняя сфера отнюдь не была «личным раем в бессердечном мире». Крепкие, здоровые и лояльные

семьи - это «кирпичики» для построения современного социального государства, и роль женщины в этом процессе трудно переоценить. Движение жен-общественниц, получившее развитие в СССР в 1930-е годы, явилось апофеозом нового подхода большевиков к женскому вопросу, согласно которому домохозяйка перестала считаться потенциальной угрозой, таящей в себе сильный буржуазный заряд, а стала другом и помощником, обеспечивающим «тыл» своим мужьям - строителям социализма (с. 111).

Советские жены-общественницы во многом напоминали своих современниц во Франции и Британии - представительниц среднего класса, активно занимавшихся социальной работой, однако их деятельность разворачивалась на фоне дискурса о равенстве полов и нового понимания роли женщины в семье. Таким образом, заключает автор, большевистская идеология формировала уникальные черты домашней сферы в СССР, поскольку роль женщины не сводилась там к созданию крепкой советской семьи, а подавалась как важнейший вклад в общее дело строительства социализма (с. 118).

Иная тенденция фиксируется исследователями послевоенного СССР: происходит постепенное возрождение частной жизни, возвращение вкусов, привычек и обычаев, считавшихся прежде «буржуазными», а ныне получивших официальное признание. Таков главный смысл статьи Эми Нельсон (Вирджиния) о парадоксах содержания домашних животных в СССР. В зарубежной литературе феномен содержания домашних питомцев рассматривается в контексте построения современного государства как составная часть образа жизни среднего класса, отражающая его ценности и эстетические предпочтения, нерасторжимо связанные с либерализмом образца XIX в. (с. 124). В Советском Союзе это феномен имел свои особенности. Хотя с начала 1950-х годов собака и кошка стали приметой быта городской «культурной» семьи, в официальном дискурсе долгое время сохранялись выработанные в 30-е годы понятия, отражавшие характерный для того времени утилитаризм и одержимость «гигиеной». Так, если в публичной сфере наличие в доме собаки («источника заразы») оправдывалось той пользой, которую она приносит людям, то в частной жизни на первый план выступало чувство эмоционального удовлетворения.

Реабилитация частной жизни в послевоенном СССР имела своим результатом начало массового индустриального строительства в хрущевскую эпоху с целью предоставления каждой семье отдельной квартиры. Новые условия быта и изменение содержания и границ частной сферы рассматриваются в статьях Сьюзен Рейд (Шеффилд) и Стивена Харриса (ун-т Джорджа Мейсона) о том, как обустраивались отдельные квартиры и как протекала жизнь в новостройках 60-х годов. В них отмечается тот факт, что в борьбе за неприкосновенность частной жизни граждане часто апеллировали к государству и, как правило, находили отклик, как было, например, в случае проведения кампании за соблюдение тишины. Кампания борьбы с хулиганством, развернувшаяся в хрущевскую эпоху, рассматривается в статье Брайана ЛаПьерра (Чикаго). В ней на примере юридического оформления понятий «общественное место», «семейные преступления» и «частное дело» гражданина показано, как по-новому проводилась граница между частной и публичной сферами.

В третьем разделе сборника опубликованы статьи, исследующие частную жизнь на поведенческом уровне. Границы между личным и общественным выглядят весьма проблематичными в исследовании Дж. Фюрста (Оксфорд) о феномене молодежных компаний 1950-60-х годов, однако изучение публичных дискуссий между «физиками и лириками» привело Сьюзен Констанцо (Западный Вашингтонский ун-т) к заключению, что «частное всегда остается частным», даже при социализме (с. 264).

Материалы сборника свидетельствуют, как указывает его редактор и составитель Л. Зигельбаум, что граница между публичной и частной сферами в эпоху социализма были весьма проницаемыми и трудноопределимыми. В то же время можно заключить, что в рассмотренных в книге частных сферах - экономической, пространственной и поведенческой - публичное не обязательно совпадало с государством, а государственное не всегда находилось в антагонистических отношениях с частным. В некоторых случаях, когда дело касалось, например, приусадебных участков или искусств и ремесел, общественное и частное, личное и государственное шли рука об руку, и зачастую государство способствовало развитию частной сферы (с. 15).

О.В. Большакова