Спросить
Войти
Филатова Е.В.
ОСНОВНЫЕ БИОГРАФИЧЕСКИЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ, ПОВЛИЯВШИЕ НА ФОРМИРОВАНИЕ МИРОВОЗЗРЕНИЯ П.А.
КРОПОТКИНА
Как бы ни банально это звучало, но для того, чтобы понять происхождение и особенности взглядов П.А. Кропоткина, и в особенности - его этики, совершенно необходимо хотя бы в общих чертах представлять себе его биографию. Речь, конечно, не только о хронологии событий, имевших место с 27 ноября (9 декабря) 1842 по 8 февраля 1921 года, об этом написано уже немало книг. Важнее хотя бы в общих чертах выделить то, чем именно так привлекательна личность анархиста, что способствовало складыванию его мировоззрения, насколько сам он соответствовал своей теории, сколь силен был его дух, как необъятны были его интересы и как грандиозны были его познания.
А. Аникин замечательно выразил то, что представляет такую сложность для исследователей: «Вглядываясь в этого замечательного человека, не перестаешь удивляться чрезвычайному разнообразию, многосторонности его натуры, какого-то совершенно невозможного, казалось бы, в одном человеке сочетания разных личностных типов, несводимых обычно природой в одно целое. В нем соединилось несоединимое: трибун, бунтарь-вития, страстно желающий современному ему миру полного и безусловного разрушения, и пытливый кабинетный ученый, стремящийся постигнуть тайны мировой гармонии, смелый путешественник-натуралист и завсегдатай тихих залов научных библиотек, светский, блестяще образованный князь-аристократ и идейный нигилист-демократ, зарабатывающий на жизнь физическим трудом, трезвый мыслитель, глубоко постигший природу власти и государства, и наивнейший идеалист-мечтатель, страстный проповедник свободы человеческой личности, последовательный противник государства и создатель казарменнокоммунистической [1, 34] утопии»*.
Приступая к исследованию воззрений П.А. Кропоткина, как верно заметил А.А. Солонович, «крайне важно усвоить себе факт своеобразия того, что Кропоткин имел как опыт, ибо его своеобразие дает ключ к его учению и его поступкам» [13, 222]. Так каков этот его «опыт»?
Как отмечают многие исследователи, особенностью революционного движения в России, можно считать то, что идейные лидеры его выдвигались не из «угнетенных» слоев, но, напротив, из дворянства и интеллигенции. В этом аспекте Петр Алексеевич не был исключением: семейство Кропоткиных вело свой род еще с Рюрика, но и кровь других благородных фамилий текла в жилах Петра Алексеевича, поэтому также обладал всеми преимуществами высшего сословия: отличные, по сравнению с большинством, условия жизни, роскошь, великолепное образование, блестящие карьерные перспективы - все, чего, казалось бы, может желать нормальный человек. Но характер его складывался не так, как подобало послушным дворянским детям, чья судьба предопределена и расписана на многие годы вперед. Этому способствовала, в первую очередь, мать, которая, к сожалению, прожила совсем недолго, но оставила о себе такую память у слуг и крепостных, что их трепет, уважение и нежная любовь к ней переносилась и на детей - Петра и его старшего брата Александра.
С ранних лет проявлялась впечатлительность, чувствительность Кропоткина ко всему, что происходит вокруг, особенно к чужому несчастью. Врядли мы можем написать об этом лучше, чем это сделал уже упомянутый А.А. Солонович: «Благодаря углубленной особенности сопереживания - его опыт становился все больше и позволял ему легко прозревать сквозь оболочку условностей, сквозь искусственные
перегородки социальных неравенств - то общечеловеческое в страдании, что присуще каждой душе, несмотря на все ее индивидуальное и личное своеобразие...» [13, 221]. То, что склонный к глубокому сочувствию ребенок рос в окружении крепостных, видел несправедливость, которой подвергались люди, так любившие его и его мать, наложило отпечаток на все дальнейшее формирование личности. Именно поэтому впоследствии «он никогда не мог стать на точку зрения классовой борьбы и т.п. схематизации. Перед ним всегда был человек - конкретный, живой, в опыте данный, не завуалированный теориями и только его он видел, прозревал, к нему спешил с вестью об освобождении» [13, 222]. Мальчику, жаждавшему, в первую очередь, ласки, любви, человечности и живых, теплых отношений, особенно после смерти матери, гораздо приятнее, в результате, было находиться в обществе крестьян, слуг и гувернеров, чем участвовать в развлечениях высшего света и подчиняться жесткой дисциплине отца-генерала, привыкшего к абсолютному и беспрекословному подчинению. После второго брака родителя пропасть между ним и его детьми стала неумолимо расти, и свой немалый вклад в это внесла мачеха, которая, как в сказках, делала все, от нее зависящее, чтобы избавиться от пасынков. Если верить психологам [10], то часто в подобных ситуациях у детей понижается самооценка. У Петра Кропоткина это, вероятно, наложилось на остальные качества характера, в результате чего, всю жизнь он стремился в ущерб себе улучшить жизнь окружающих, развивалось то чувство, которое обычно называют альтруизмом. Сиделка, ухаживавшая за больным Кропоткиным в последние дни его жизни вспоминала о том, каким бодрым и несебялюбивым был ее пациент: «Мне кажется, его необыкновенная душевная доброта давала ему эту бодрость из боязни огорчить других. Всю его тяжелую болезнь я не слыхала от него ни одного раздраженного слова; постоянно он заботился о том, чтобы не доставить лишних хлопот, чтобы дать отдохнуть окружающим близким» [6, 111]. Это желание не побеспокоить, не усложнять чужую жизнь, а, напротив, взять все сложности на себя, было руководящим в его жизни и проявлялось, в том числе, и в его учении.
Еще одной особенностью Кропоткина была невероятная тяга к знаниям. С детства и на протяжении всей жизни он изучал по очереди проблемы из совершенно различных областей знания и в каждой делал открытие, в каждой оказывался одним из лучших. «В человеческой жизни таких радостных моментов, которые могут сравниться с внезапным зарождением обобщения, освещающего ум после долгих кропотливых изысканий. Кто испытывал раз в жизни восторг научного творчества, тот никогда не забудет этого блаженного мгновения. Он будет жаждать повторения. Ему досадно будет, что подобное счастье выпадает на долю немногим, тогда как оно всем могло бы быть доступно в той или иной мере, если бы знание и досуг были достоянием всех» [3, 315].
Вообще, в том, что касалось образования, Кропоткину повезло. Дома они с братом занимались с гувернерами, прививавшими уважение к наукам и знание основ, приличествующих юным дворянам. Это во многом определило дружеское и уважительное отношение к тем, кто ниже по социальному статусу, но выше по интеллектуальному развитию.
Счастливый случай в обличии самого Императора определил Петра Кропоткина в Пажеский Его Императорского Величества корпус - самое элитное учебное заведение страны. Пусть атмосфера там была не самая либеральная, но все же идеи, витавшие в воздухе, проникали и туда. Юношеское стремление к «запретным плодам» и притягательный ореол таинственности подвигали часть учащихся всеми правдами и неправдами находить способы быть в курсе последних литературных и критических новинок. Герцен и Огарев, Чернышевский и другие весьма либерально настроенные и
полные энтузиазма и обличительных слов критики были истинными властителями дум. Воздух был наполнен смелыми реформаторскими идеями, нигилизм, материализм, а с другой стороны, идеалистические теории - все это захватывало и кружило голову.
«Если до поступления в корпус превалировало развитие эмоциональной стороны характера Кропоткина, причем эта эмоциональность носила сильную познавательную окраску, то в корпусе начинает все более и более оформляться его интеллектуальная сторона и при том при воздействии, рационалистических и материалистических течений, нахлынувших в Россию» [13, 227]. Но чтение и мечтания, как небо от земли, отличались от реальностей казарменной дисциплины корпуса со всеми вытекающими последствиями: лицемерие, ложь, доносы, «дедовщина», психологическое давление. Вместо того, чтобы сломить упрямство мальчика, эти трудности, напротив, укрепляли силу его воли. Не упрямство, но упорство воспитывал в себе Кропоткин. Сильно опережая сверстников по интеллектуальному развитию и по потребности умственных упражнений, Петр все более углублялся в чтение. Первоначально оно не было как-то систематизировано: мальчик живо интересовался всем, от математики до философии, от географии до истории. Лишь юриспруденция не прельщала, хотя и знал ее он очень неплохо. Но систематизацией самообразования Петра начал усердно заниматься его старший брат Александр. Хотя разница составляла всего пару лет, он взял на себя обязанность следить за тем, что читает Петр, способствовал его занятиям естественными науками и философией, составлял для этого списки книг, переводил и просил переводить многие научные работы по самым разнообразным темам, вовлекал Петр в философские споры. Можно с полным основанием говорить: Александр играл просто неоценимую роль в формировании взглядов брата, направляя его изыскания и обсуждая самые разнообразные проблемы [5; 12].
По окончании учебы перед выпускниками открывались невероятные возможности: 16 лучших, а Петр был среди них, должны были стать камер-пажами при членах императорской фамилии. Но Петр Алексеевич совершил свой первый, неожиданный для родных и знакомых и хорошо продуманный им самим, Поступок. Юноша решил не продолжать придворную карьеру. Его все более занимала мысль об «истинном» служении России. Необходимо было приносить пользу. Да и учеба в корпусе показала, что склонности к военному делу у Петра нет, зато есть огромное желание применить на практике свои знания и научиться чему-то новому.
Но куда податься? Отец не поймет и не примет отказа. Оптимальным вариантом Петру Алексеевичу показалось назначение в Амурское казачье войско - подальше и от придворного блеска, и от сурового родителя. Отговаривать пытались все, даже брат Александр, который всегда поддерживал все решения, и тот старался заставить переменить решение. Но изучать географию, которая к тому моменту полностью захватила молодого Кропоткина, в Москве или в столице - неправильно. И Петр уезжает за несколько тысяч километров от суеты и от дисциплины.
«Сибирский» период жизни Кропоткина подготовил его, по его же собственному замечанию, к анархизму.
Сибирь, тогда еще практически не освоенная, не изученная, далекая поразила Петра Алексеевича. Не только красотой и дикостью, но и поразительной либеральностью начальства. Правление графа Муравьева-Амурского оставило след в истории всей Сибири. Снисходительное и даже заинтересованное отношение начальства к политическим ссыльным сказывалось на общей атмосфере. Приветствовалась относительная свобода слова и мысли, что, естественно не могло не повлиять на формирование взглядов юного Петра.
Мы не станем вдаваться в детали. Важно лишь знать, что все 5 лет, что Кропоткин прожил в Сибири, он печатался в столичных географических журналах с обзорами и исследованиями по географии, геологии и по вопросам хозяйства Сибири, он совершил несколько важнейших научных экспедиций, но мало того, он писал проект реформы пенитенциарной системы, возмутившись бесчеловечными условиями в тюрьмах.
Восстание заключенных, в подавление которого наблюдали Петр и приехавший так же в Сибирь по советам брата Александр, показало, что военная служба, участие вообще в системе государственной власти не для них. Петр решил вернуться и поступить в университет в Петербурге. Наука манила его своими тайнами. Он столько всего видел и узнал за Уралом, он столько мог сказать миру, он чувствовал в себе необъятную силу.
В начале 1870х Кропоткин совершил поездку в Европу, где познакомился с участниками I Интернационала в Бельгии и Швейцарии, в частности - с часовщиками-анархистами в Юрских горах. Это путешествие окончательно убедило его в необходимости каких-то решительных действий против государства, в необходимости революции. Закончилось формирование его как анархиста. В дальнейшем его взгляды претерпевали лишь незначительные изменения, но сами идеалы анархии так и остались главным в жизни.
По возвращении в Россию Петра Алексеевича угнетала мысль: как можно учиться, наслаждаться процессом получения знаний, постепенно складывать в голове картину мира, пользоваться благами цивилизации, если большинство окружающих лишено возможности познать эту радость? Мысли о несправедливости все больше захватывали его, и в результате он включился в работу кружка «чайковцев»: «Никогда в последствии, — писал Кропоткин, — я не встречал такой группы идеально чистых и нравственно выдающихся людей, как те человек двадцать, которых я встретил на первом заседании кружка Чайковского. До сих пор я горжусь тем, что был принят в такую семью» [3, 267].
«Хождение в народ» с целями просветительскими достаточно быстро переросло в пропаганду. Кропоткин был одним из самых активных участников кружка, занимался переводами необходимой литературы, вел беседы с рабочими и даже составил для организации своеобразную программу Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя» (хотя, есть некоторые сомнения в
причастности Петра Алексеевича к этой записке, мы склоняемся все-таки к тому, чтобы поверить его собственным утверждениям своего авторства).
Но бурная деятельность организации в период реакции, последовавший за несколькими годами «оттепели», не могла не волновать власти. Кружок был раскрыт, Кропоткин - арестован и заперт в тюрьму. Но даже казематы Петропавловской крепости не сломили его волю. В «Записках революционера» он описывал, как ужасны были условия заключения и каких усилий стоило ему не потерять рассудок. Но случилось невероятное: при помощи друзей был совершен дерзкий побег. Анархист скрылся за границей. Там он провел больше сорока лет, получив возможность вернуться лишь после Февральской революции.
Активная научная и анархическая деятельность захватила Петра Кропоткина. За годы эмиграции, он успел пожить и в Швейцарии, занимаясь наукой, пропагандой и обучаясь искусству часовщиков; и во Франции, где по надуманному обвинению был приговорен судом к 5 годам заключения, но отпущен за 2 года до истечения срока, благодаря петиции французскому президенту, подписанной самыми знаменитыми деятелями науки и искусства: «... Believing him to be capable of much that in his absence must necessarily remain unaccomplished, in the interests of Science, which are the interests of humanity, we implore your interference and entreat that you will и pleased to restore him, to the pursuits in with he excels, and the studies to much he has devoted his high abilities» [**]. В числе прочих просьбу подписали Герберт Спенсер, Виктор Гюго, Эрнест Ренан, Алджертон Чарльз Суинберн, Бернард Шоу, Герберт Уэллс и многие другие.
С момента освобождения и до 1917 анархист пребывал в Англии. Она приняла его, и он был ей за это благодарен.
На протяжении всего этого периода Кропоткин не переставал выпускать анархистские газеты и журналы, выступать с лекциями перед рабочими, участвовать в демонстрациях. Популярность его не знала границ: «более всего времени отнимали у него, кроме издаваемого им французского листка, частые выступления на анархических собраниях. Он считался выдающимся оратором. Действительно, Кропоткин обладал всеми качествами, необходимыми для влияния на массы: привлекательной внешностью, страстностью, пламенностью, хорошим голосом и дикцией. По всесторонности развития он, несомненно, стоял значительно выше всех тогдашних последователей Бакунина, не исключая и Реклю... Решительно все, как русские, так и иностранцы, относились к нему с большим уважением и симпатией» [2, 12].
Но одновременно он был и одним из самых уважаемых ученых Европы. Начав печататься в журнале «Nature», он достаточно быстро стал одним из редакторов -раздела, освещавшего последние достижения в области наук. Всех наук. Это было, с одной стороны, подспорьем, а с другой - следствием потрясающей эрудиции Кропоткина.
Много трудов на самые разнообразные темы вышли из-под пера Петра Кропоткина. Главные из них - «Взаимопомощь как фактор эволюции», «Записки революционера», «Современная наука и анархия», «Речи бунтовщика», «Великая французская революция», «Идеалы и действительность в русской литературе» и самая важная - последняя работа - «Этика» [4]. Но параллельно с ними постоянно печатались лекции, рецензии на научные работы для различных журналов и тексты для Британской энциклопедии, в которой Кропоткин писал большую часть статей о России и о Сибири.
Разрабатывая свою анархическую теорию, Кропоткин проявлял все те же качества, которые в детстве заставляли его сочувствовать крепостным отца. Кропоткин обладал «чувством чужого сердца», и это чувство «взрастило в нем ясный,
прозрачный, как горное озеро, несколько рационалистический гуманизм, ибо наряду с мощной способностью сопереживать все общечеловеческое, а в частности - массу и ее психологию, у Кропоткина нет углубления в самого себя. Он на всю жизнь остается реберном - ласковым, отзывчивым и наивным. Нет у него познания бездны внутренней, той «достоевщины», которая так характерна для русского и отсутствие которой так роднит его в европейской культурой и духом.» [13, 226].
Кропоткин очаровывал всех - от рабочих на фабриках до чиновников высшего ранга. Его дом был полон гостей, а залы во время лекций были переполнены. «Это была, конечно, самая популярная фигура среди лондонской эмиграции» [7, 126] -свидетельствовал И.М. Майский. Он был радушен и скромен, с любым разговаривал на равных, ре зависимо от того, кем был собеседник - российским императором, ученым, близким другом или неграмотным чернорабочим.
Отдавая, в общем-то, предпочтение Франции и вынужденный жить в Англии, Кропоткин при этом всегда стремился вернуться в Россию. Сделать это удалось лишь после Февральской революции. На вокзале его встречала 60-тысячная толпа восторженных почитателей и людей, уважающих светлый ум великого ученого. Казалось бы, вот она - возможность реализовать все свои планы. Керенский даже предлагал Петру Алексеевичу пост министра - любого, лишь бы согласился, но анархист был непреклонен. По воспоминаниям дочери, он отказался: «Я считаю ремесло чистильщика сапог более честным и полезным» [11, 120].
Разруха и хаос гражданской войны хоть и сильно усложняли жизнь уже сильно пожилому «отцу русского анархизма», но не заставили разочароваться в своих идеалах. Неудача революции в России происходила не из-за утопичности идей, реализовавшихся большевиками, но из-за того, что смелость их мысли не была столь велика, чтобы отбросить «устаревшие» понятия о государстве и не отказаться от него совершенно. Последние годы жизни - с 1917 по 1921 - супруги Кропоткины прожили, вернее - выживали - в подмосковном Дмитрове, занимаясь возделыванием «приусадебного» огорода и активно участвуя в создании кооперативного движения. До последних дней Кропоткин, несмотря на многочисленные болезни и ужасное самочувствие, был бодр и не прекращал научной деятельности. Главным и завершающим трудом его жизни стало обобщение всего его опыта, всех знаний, всех чувствований, самое главное в его анархизме - «Этика». Очень грустно становится и очень впечатляет одновременно, что в последнем известном исследователям письме, самая последняя строка - именно о ней: «PS: We live in a little town 60 kils to the north of Moscow, where we have a little kitchen-garden which my wife works. Unfortunately, I am no longer myself able to carry out physical work, so my wife alone looks after the vegetables we require for the winter. I am at present engaged on a large work, «Ethics on the Naturalist Basis»» [***].
Вообще жизнь Петра Алексеевича Кропоткина более походит на приключенческий роман, нежели на череду реальных событий. Под стать роману и главный герой - столь идеальный и положительный, что с трудом верится в его действительность. Как замечательно заметил А.А. Солонович, сравнивая Петра Кропоткина и Льва Толстого, «Толстой скорей монах. Кропоткин - скорее рыцарь» [13,234]. Действительно, он был самым настоящим рыцарем. Никто не смог бы упрекнуть его в том, что он говорил одно, а жил совершенно иначе. Проповеди и призывы, убеждения вырастали из практики, сама судьба и характер анархиста давали им возможность появиться и развиваться. Именно эта последовательность, убежденность, энтузиазм и величайшая доброта привлекали к нему взгляды всего мирового сообщества.
Неоднократно упоминавшийся А. Солонович утверждал: «Чрезвычайно важно, что условия и ситуации жизни все время складывались для Кропоткина так, что не наносили глубоких ран его самолюбию. Ничто в жизни его не унижало, он никогда не был достоин презрения, никогда его не оскорбляли, по крайней мере, глубоко и мучительно, жизнь не била его, не ставила в безвыходные и противоречивые положения. Нет ясно и цельно все время идет его жизнь и такой она останется до могилы» [13, 230]. «Но как это!?» - воскликнем мы. Смерть матери, ужасные отношения с отцом и мачехой, дедовщина в корпусе - это все могло сломить волю любого ребенка! Какой подросток не ранится глубоко, когда сверстники над ним издеваются, и нет возможности найти выход? Да любой подросток бы обиделся на письма «многомудрого» брата, который частенько упрекал Петра в глупости и поверхностности, сомневался в его научных и литературных способностях. Какого-нибудь другого мальчика из знатной семьи это все, быть может, сделало бы еще более обычным карьеристом, смотревшим в рот начальству и «пучившим бы глаза» от усердия. Лишь хороший характер мешал Петру обижаться. Это не жизнь его не «била», это он не поддавался ударам. Неужели все это, а затем еще тюрьма, подорванное здоровье, побег, эмиграция - когда он вынужден был без средств к существованию жечь собственные рукописи, чтобы обогреть сырую комнату, а постоянная охота на него российских агентов, а самоубийство любимого брата?-неужели все это не испытания и не противоречивые и безвыходные положения?
Да, жизнь его была цельной и ясной, в этом нет сомнения, но это заслуга не Жизни, а самого Петра Кропоткина, который делал ее таковой, и его супруги Софьи Григорьевны, которая с момента их первой встречи и до самого конца была самым близким и любящим человеком и оказывала самую горячую поддержку во всех начинаниях.
Примечания:
*Такая оценка кропоткинского «построительного идеала» обычна для российской историографии, однако стоит понять сущность этических воззрений князя-анархиста, чтобы убедиться в ее поверхностности.
** «Мы полагаем, что он способен на такое, что в его отсутствие (без его участия) окажется незавершенным, поэтому в интересах науки, а значит - и всего человечества, мы просим Вас вмешаться и освободить его, чтобы он мог продолжить исследования, которым он посвятил свои поразительные таланты» (ГАРФ, ф.1129, оп.1, ед. хр. 13).
*** «PS: Мы живем в маленьком городке в 60 км к северу от Москвы, где моя жена возделывает маленький огород. К сожалению, я больше не могу заниматься физической работой, так что жена сама следит за овощами, которые мы заготавливаем на зиму. Я же в настоящее время занят большой работой «Естественные основания этики»». (Letter of P.Kropotkine to De Reijger / The Communist Review, May 1921, Vol. 1, No. 1).
