Спросить
Войти
2009 ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА Сер. 9 Вып. 3.
РЕЦЕНЗИИ
Л. А. Герд
Рецензия на книгу: ^Куков К. А. Восточный вопрос в историософской концепции К. Н. Леонтьева.
СПб., 2006. 227 с.
Монография петербургского тюрколога К. А. Жукова вновь обращает внимание читателя на ставшую столь популярной за последние полтора десятилетия фигуру русского мыслителя, писателя и дипломата Константина Николаевича Леонтьева. Как справедливо отмечает автор в предисловии к своей книге, личность Леонтьева стала предметом разнообразных общественнополитических спекуляций. Между тем любые попытки отнести его к какому-нибудь «течению» и «направлению» всегда были обречены на неудачу: как 100 лет назад, так и сегодня. Исследователи неоднократно пытались объяснить феномен Леонтьева, удавалось им это не всегда. По мнению К. А. Жукова, Леонтьева невозможно понять вне традиции русского ориентализма. Целью исследования автора является осмысление наследия Леонтьева в контексте связей России и Турции в XIX в. в сферах политики, идеологии и искусства.
Интерес к Востоку в России зародился не только вследствие европейского влияния: одной из причин организации изучения восточных языков была необходимость воспитать образованных дипломатов, хорошо знакомых с языком, бытом и нравами восточных стран. Среди тех, кто изучал восточные языки, встречаются такие знаменитые деятели русской словесности, как А.С.Грибоедов, М.Ю.Лермонтов, В.И.Даль,
А.А.Бестужев-Марлинский, Л.Н.Толстой. В состав «Библиотеки для чтения» О. И. Сенковского (барона Брамбеуса) входили не только художественные произведения, но и описания путешествий по Востоку, и, в частности, очерки, вышедшие из-под пера дипломата, грека по происхождению, К. М. Базили. Круг людей, близко знакомых с персидским и особенно с османским Востоком, таким образом, был достаточно широк. К. А. Жуков отмечает, что, подобно Леон© Л. А. Герд, 2009
тьеву, многие русские, узнавшие восточный мир периода упадка, в той или иной мере испытывали чувство «ускользающей красоты». Поэтому Леонтьев «отнюдь не возвышался одиноким памятником в пустыне русской словесности» [2, с. 34-36].
Вторая глава книги («Константин Леонтьев в Османской Турции») [2, с. 49-106] посвящена главным образом литературному творчеству Леонтьева. Литературное наследие писателя дает богатую пищу для размышлений историку, этнографу и литературоведу. Эти произведения, вышедшие из-под пера профессионального дипломата и содержащие сведения об особенностях консульской службы в Турции 1860-1870-х годов, местного колорита, формируют весьма полное представление о жизни турецкого и славянского населения империи за несколько десятилетий до потрясений ХХ столетия, которые полностью изменили жизнь Балканского полуострова. Наконец, оригинальный стиль Леонтьева, богатство его подтекста, порой непонятного даже его образованным современникам, несмотря на очевидные для критиков слабые стороны произведений, выделяют философа из среды «писателей второго ряда».
Одна из самых ярких особенностей творчества Леонтьева — его глубокое проникновение в психологию турка, в житейский ислам. В письмах и очерках он пытается дать объяснение поведению турок, греков, болгар, но, кажется, именно невозможность объяснить логическими фразами явление такого пестрого многообразия и привлекает Леонтьева более всего. Главное для него — самобытность народа, его культуры. Унификация жизни на европейский лад, считал Леонтьев, гораздо позорнее для балканских христиан, чем турецкое владычество. Вместе с тем объединение славянских народов под эгидой России — идея, столь популярная в 1870-е годы, — также не находила отклика у Леонтьева, который небезосновательно считал ее искусственной и нереальной.
Особое внимание автор монографии уделяет трактовке Леонтьевым Восточного вопроса («Мнения о Восточном вопросе») [2, с. 89-98]. «Основной заслугой К. Н. Леонтьева было то, что он перевел трактовку Восточного вопроса из плоскости борьбы европейских держав за осман-
ское наследство в рамки нравственных и законных прав России на единоличное обладание наследством византийским, связав это с естественным ходом развития русского культурноисторического типа» [2, с. 91], — утверждает К. А. Жуков. Позволим себе внести некоторые уточнения: наследницей Византии Россия себя осознавала еще с допетровских времен (вспомним концепцию «Москва —третий Рим»), практическое же приложение, в свою очередь, послужившее толчком к дальнейшему развитию общественной мысли, эти идеи получили во второй половине XVIII в. (русско-турецкие войны и «Греческий проект» Екатерины II). В течение всего XIX в. Россия ощущала себя единственной православной великой державой, имеющей полное право, юридическое и моральное, поддерживать христиан Турции в надежде на их окончательное освобождение с помощью русского же оружия. Крымская война несколько изменила ситуацию, но подъем «византинизма» в русской общественной мысли в 1870-е годы происходил параллельно с развитием славянофильских течений. То обстоятельство, что Леонтьев проявил себя таким определенным «грекофилом» (достаточно указать на его дружбу с Т. И. Филипповым) и не позволил доминирующему славянофильскому направлению увлечь себя, на наш взгляд, произошло не без влияния преподавателей Халкинской богословской школы. Завершает главу любопытный пассаж, в котором К. А. Жуков доказывает, что прототипом Голенищева, эпизодического персонажа «Анны Карениной» Л. Н. Толстого, явился Леонтьев. Насколько убедительно подобное предположение, предоставляем судить специалистам по творчеству Л. Н. Толстого.
Третья глава монографии («Русский орел и британский лев на Босфоре») [2, с. 107-151] касается одной из самых болезненных проблем Восточного вопроса — русско-британского противостояния в восточном Средиземноморье —и раскрывает некоторые малоизвестные страницы деятельности британской дипломатии в Турецкой империи в 1860-1870-е годы, что, в свою очередь, нашло отражение в творчестве Леонтьева. В частности, в романе «Египетский голубь» в образе английского агента Виллартона писатель нарисовал британского вице-консула в Адрианополе Джона Илайджу Бланта. В этой связи К. А. Жуков обращает внимание на еще одну малоизученную проблему турецкой истории, а именно участие в ней принявших ислам поляков. Вторая часть главы посвящена анализу английского влияния на турецкую политику 18761877 г. — теме, неоднократно привлекавшей внимание исследователей, но, по-видимому, неисчерпанной. Перечень антирусских действий греков в период 1876-1878 гг. можно было бы значительно дополнить: здесь и известный скандальный эпизод с адрианопольским митрополитом Дио-
нисием (впоследствии константинопольским патриархом Дионисием V, 1887-1890), который публично проклинал русские войска и подвергся нападению со стороны экзархистов, и свидетельства современников о радости греков, когда турки во время войны планировали депортировать русских монахов с Афона. Однако эти случаи остаются единичными и легко объясняются местными условиями, поскольку в среде греческого духовенства Турции не было единства в отношении к России. Несмотря на крайне энергичную антирусскую агитацию, которую проводило через своих представителей афинское правительство, греки-туркомериты колебались и чаще всего все-таки не проявляли к России открытой враждебности [1, с. 55-91, 209-359].
Четвертая глава («Особенности дипломатической службы на Востоке») открывается интереснейшим письмом Леонтьева к М. К. Ону, первому драгоману российского посольства в Константинополе. В этом письме, датированном 4 марта 1878 г., Леонтьев говорит: «... есть <...> должность в Константинополе, которую я мог бы с удовольствием принять, это должность 2го драгомана <. . . > Правда, я по-турецки знаю очень мало, но зато, мне кажется, трудно найти человека, который мог бы так годиться в помощники 1-му драгоману, как я по делам Патриархии» [цит. по: 2, с. 152]. Следует отметить, что М. К. Ону как никто другой был знаком с церковной политикой патриархии и болгарской экзар-хии, прекрасно разбирался в тонкостях церковных по форме и национально-политических по сути конфликтов на Востоке, его перу принадлежит подавляющее большинство донесений по делам патриархии, хранящихся в архивных фондах МИД. Вопрос о назначении духовного лица, которое могло налаживать контакты России с константинопольским патриархатом, неоднократно обсуждался в Петербурге. Однако русская духовная миссия, подобная иерусалимской, так и не была создана (из-за соперничества Св. Синода и дипломатического ведомства в Константинополе). Церковные вопросы по-прежнему оставались в сфере деятельности посольства. Не вызывает сомнений тот факт, что кандидатура Леонтьева на место драгомана по церковным вопросам была весьма подходящей. Тем не менее назначение не состоялось, и, думается, причина здесь была не только в личности самого претендента на место (имевшего, впрочем, к тому моменту весьма сомнительную репутацию). Не прошло и года, как место, на которое претендовал Леонтьев, было фактически занято человеком совсем другого склада. В период 1878-1898 гг. в качестве посредника между патриархией и российским Св. Синодом и МИД фигурирует Г. П. Беглери, константинопольский грек, получивший образование в России. Скромный служащий РОПиТа (Русского общества пароходства и торговли), он как нельзя
лучше подходил для улаживания спорных ситуаций и оказания влияния на константинопольское духовенство, в течение 20 лет он был неофициальным осведомителем Российского Св. Синода по церковным делам в Константинополе. В отличие от Леонтьева, Г. П. Беглери был природным левантийцем, среди родственников его были духовные лица, он прекрасно владел греческим и турецким языками, неплохо знал русский и французский, кроме того, еще в 1860-е годы он приобрел опыт слежки за политическими преступниками в России и Европе. Однако и ему не было суждено стать драгоманом посольства по церковным делам. 22 августа 1894 г. он отправил в Петербург письмо, в котором, в частности, писал следующее: «На днях предложил мне частным образом вроде испытания первый драгоман российского императорского посольства Петр Васильевич Максимов, если я приму в посольстве должность наемного драгомана по церковным делам адмиралтейства префектуры, порта и таможни, и сколько я, в таком случае, мог желать получать в месяц. Предложение это было для меня до того неожиданным, что я <. . . > перенес многие искушения и, наконец, попросил дать мне время подумать об этом ввиду того, что я не могу так скоро решить и этим пожертвовать 25-летней своей службой» [3, л. 56-56 об.; 4, с. 317]. Неудивительно, что через некоторое время К. П. Победоносцев передал через корреспондента Г. П. Беглери, проф. И. Е. Троицкого, свое мнение о нежелательности принятия его на службу в посольство: Синоду было выгоднее иметь неофициального агента. Впрочем, это не мешало Беглери неоднократно выполнять различные поручения посла А. И. Нелидова по церковным вопросам. Таким образом, церковное направление оставалось в руках дипломатов, и конкретные действия как в столице, так и на местах зачастую зависели от их личных взглядов — грекофильских или славянофильских.
Четвертая глава книги, столь удачно начатая выдержкой из письма Леонтьева к Ону, является одним из немногих в современной научной литературе опытов создания портретов рядовых дипломатов на Востоке. (Подобные попытки предпринимались в дореволюционных изданиях, однако они были неминуемо тенденциозными и односторонними.) Сама же история русской дипломатии на Востоке еще не написана, и стоит отметить, что будущему автору такого труда, несомненно, придется обратиться и к биографиям драгоманов, представленным в книге К. А. Жукова (Д. Н. Богуславского,
В. А. Максимова, П. В. Максимова).
Наконец, последняя глава монографии
(«Евразийские перспективы России») [2, с. 185226] посвящена осмыслению идей Леонтьева в последующие десятилетия. Она ставит перед читателем ряд вопросов, касающихся современной политической ситуации.
Оценивая книгу К. А. Жукова в целом, хочется отметить новаторство данного труда, написанного профессионалом, знатоком истории Турции. При этом автор не замыкается на строгом научном стиле, его повествование живо, читается легко и с интересом. Разнообразие поставленных в книге вопросов привлекает к ней внимание специалистов самого разного профиля: литературоведов, историков русской философии и общественно-политической мысли, историков Турции и Восточного вопроса. К. А. Жуков привлек множество малоизвестных и полузабытых мемуаров, записок, статей, что делает его работу особенно ценной. Однако нельзя не отметить один значительный, на наш взгляд, недостаток книги: автор редко использует неопубликованные архивные источники. Не вызывает сомнения тот факт, что в фондах Архива Внешней политики Российском империи (Турецкий стол, Греческий стол, Патриархия и пр.), РГИА, ГАРФ (Ф. 730. Н.П.Игнатьев), а также государственном архиве Стамбула и архиве Константинопольского патриархата содержится большое количество еще не введенных в научный оборот материалов, благодаря которым личность Леонтьева и его эпоха предстали бы перед нами в новом свете.
Остается добавить, что за то время, пока данная рецензия находилась в редакции, книга К. А. Жукова получила признание петербургской научной общественности. По результатам конкурса «Вторая навигация» 2007 г. Санкт-Петербургское философское общество присудило автору книги почетную грамоту в номинации «За разработку классических проблем философии».
Список используемой литературы
