Спросить
Войти
Осенью, возвратившись с полевых работ, геологи, как правило, кучкуются в институте, делятся между собой геологическими новостями, обсуждают или иные собыпия за прошедший сезон. В подобной ситуации ко мне подошел вездеходчик Гена Елькин, ездивший на Полярный Урал в составе отряда Валерия Силаева и сообщил мне сенсационную новость: «Ну, повидал я, Владимир Васильевич, твою избу». Сказанное меня сначала удивило (никакой у меня избы на Полярном Урале никогда не бышо!), но когда он рассказал, что изба эта стоит в районе реки Лонгот-Юган, и даже показал фотографию, на которой были изображены остатки какого-то каменного сооружения, я стал вспоминать почти забытые события далекого 1950 г. и историю появления каменной избы. Когда я рассказал некоторые моменты этой истории, меня попросили написать об этом в институтский &ВестЯик..
Отучившись один год на электромеханическом отделении Воркутского горного техникума и поняв, что обещанное геолого-разведочное отделение в ближайшем будущем не будет открыто, в августе месяце я отчислился и, поскольку мне уже исполнилось 16 лет и у меня в голове держалась только одна мысль — стать геологом, пошел устраиваться на работу в геолого-разведоч-ное управление (ГРУ) комбината Воркутауголь, базировавшееся тогда на Руднике — поселковом районе Воркуты. Зачислили меня рабочим в партию И. М. Парханова (на так назытаемыш «Объект Урал-1»), которая находилась уже в поле и вела поисково-разведочные работы на мусковит в районе горы Володя-Кеу на восточном склоне Полярного Урала (Пай-Хоя). И я быш по-юношески бесконечно рад — ведь я буду работать с настоящими геологами. Тогда мои знания об Урале исходили только из школьного курса географии.
В управлении мне и еще трем рабочим велели на предшахтном разъезде загрузить сеном вагон, в котором мы должны были ехать в качестве сопровождающих до ж/д станции Чум и далее по железнодорожной ветке Чум— Лабытнанги, пересекающей Урал с запада на восток, до разъезда «106-й километр» (тогда так назытался пос. По-
лярный), где располагалась перевалочная база геологических партий, работавших на Полярном Урале. Через некоторое время нас прицепили к сборному товарняку, и с этого момента начались моя трудовая деятельность и первый из 51 полевой сезон.
Как-то утром состав неожиданно, как всегда на этой ветке, со скрипом и толчками остановился. Открыв дверь вагона, мы неожиданно увидели потрясающую картину: с правой стороны (по движению поезда) вместо унылой тундры стояли горы. Они подступали к самым путям, а их вершины быши покрыты белоснежными шапками! Еще учась в техникуме, мы, новички-воркутяне, в ясную погоду любовались горами Урала — массивом Енганепэ, но то было далеко, где-то за 60 км от города, а здесь рядом, вот они, как говориться, рукой подать. Конечно, это был обман зрения из-за исключительной прозрачности горного воздуха, на самом же деле горы (а это быш хребет Рай-Из) стояли далеко от нас, наверное, в километрах десяти.
По прибытии на «106-й км» мне предстояло добраться до места работы. Как раз туда должен был уйти трактор со специальным прицепом. В те времена единственным транспортным средством в геологических партиях были железная ладья типа плоскодонной лодки или металлические сани на тракторной тяге.
Подошло время, вместе с группой работяг, направленных в ту же партию, мы загрузились в ладью, и трактор тронулся. В пути для меня все бышо новым — холмистые и довольно высокие горы, цветастая по-осеннему тундра, олени, бродившие по склону какой-то горы, но все-таки, чего греха таить, где-то внутри таилась тревожная мысль — что же ждет меня впереди?
Наконец последняя из многочисленных ручьев и речек переправа через реку Немур-Югана, и нас кто-то встречает на берегу. Меня и еще нескольких работяг высадили, и трактор ушел дальше. К сожалению, ни к каким «настоящим» геологам я не попал, а оказался в бригаде рабочих, занятых на строительстве аэродрома в пойме правого берега Немур-Югана, где я проработал до октября месяца.
Но дни шли, работы подходили к концу, да и полевой сезон завершался, чему способствовали короткий световой день, устойчивые заморозки по утрам. Разговоры среди рабочих велись только о возвращении на «большую» землю, о заработанном, о дальнейших планах.
И вот в подогнанную с рассветом ладью все с шумом и в радостном возбуждении загрузились. Обратный путь на «106-й км» помню очень хорошо. Снова переехали Немур-Юган, далее Лонгот-Юган. Последнюю перед «106-м км» р. Пайпудыну надеялись переехать еще засветло, но что-то в пути нас задержало. Мы подъехали к переправе намного позже, и тракторист в темноте не попал точно на брод. Медленно, с металлическим скрипом о валуны ладья тащилась за трактором. Тут и случилось непредвиденное. Через борт по течению в ладью редкими всплесками вдруг стала поступать вода, и раздались первые возмущенные выкрики. Но когда вода стала заливать ладью потоком, поднялся сплошной рев, в котором различить можно было всего-то несколько слов — «сука, убью, зарежу». Можно представить себе картину, как в забытом богом краю — на Полярном Урале среди ночи трактор тащил через реку «живую бомбу!». Тракторист, естественно, ничего не слышал из-за шума двигателя, а если и оглядывался назад, то не мог увидеть ничего в темноте после яркого света передних фар. Самое главное, что ситуация стала переходить в трагикомическую — воды, которую хлебнула ладья, вполне хватило замочить все вещи и вымокнуть людям, однако все это произошло за минуту, а может быпь, и меньше, и трактор вышел на мелководье. Но этого стало достаточно, чтобы выскочившие на берег первые из потерпевших, выггаши-ли из кабины ничего не понимающего тракториста, и тут началось...
Подчеркиваю, что все это произошло в первых числах октября и вода тогда не показалась никому теплой. Кто-то крикнул, что до 106-го всего несколько километров, и продрогшие люди побрели на перевалочную базу. Там меня частично рассчитали, и вот я возвращаюсь на Рудник теперь уже в пассажирском вагоне, и кажется мне, что я еду домой.
Так закончился этот полевой сезон, который можно смело назвать первой настоящей производственной практикой, где я и повзрослел, и обогатился многими житейскими навышами...
И вот я снова в Воркуте. Воркута — это мало кому известный тогда город, возникший благодаря открыггию залежей каменного угля на одноименной реке геологом Г еоргием Александровичем Черновым; город, созданный благодаря комбинату «Воркутауголь», хозяином которого с первык дней его образования стала мощная и страшная, по сути дела, контора «Ухтпечлаг» в системе ГУЛАГа, трансформировавшаяся
в Воркуте со временем неоднократно в «Речлаг»; город, получивший впоследствии гремевшее на всю страну громкое название «Заполярная кочегарка».
Уже шел 1949 г. — четвертыш послевоенный год. Страна остро нуждалась в угле и других полезных ископаемых для быстрейшего развития промышленного производства. Однако уже с первых дней становления угольной отрасли в Воркуте давала о себе знать нехватка квалифицированных кадров, и в 1940 г. бышо открыгто первое ФЗО, а через год — техникум, о котором я упоминал. Но не менее острым быш вопрос о кадрах и в геологоразведке, которой ведало в Воркуте Геолого-разведочное управление (ГРУ). А на Руднике также для быстрейшей подготовки специали-стов-геологов среднего уровня еще в 1936 г. быши созданы по инициативе и под руководством Константина Г енри-ховича Войновского-Кригера курсы коллекторов. На курсах проходили фактически переподготовку люди (около 30 слушателей) с высшим образованием
по самым разным специальностям, осужденные по политическим статьям, но вытеденныю за пределы зоны и теперь получавшие начальное геологическое образование. Многие из обучавшихся на этих курсах (их называли «кригеровскими», а слушателей «кри-герскими» учениками) стали известными в Печорском крае геологами.
По возвращении с поля на Рудник я оказался перед проблемой — как закрепится на работе в ГРУ.
Поскольку сезон полевых работ уже закончился, была возможность устроиться в партию шахтной геологии, куда постоянно требовались рабочие — бу-
ровых на уголь в районе Воркуты было предостаточно (кстати, геологом партии тогда работал Фердинанд Фер-динандович Оттен, ставший впоследствии главным геологом первого Совнархоза Коми АССР). Но неожиданно мне улыбнулось счастье, которое выпадает, может быть, один раз в жизни и определяет судьбу человека на многие годы вперед.
В отделе кадров мне сказали, чтобы я зашел к начальнику ГРУ Сергею Арсеньевичу Голубеву. После короткого ознакомления с моей биографией он направил меня в научно-исследовательский отдел (НИО) управления к Вере Петровне Белоусовой — начальнице какой-то спецгруппы. Спецгруппа существовала практически на бумаге, и весь ее штат состоял из самой начальницы и, кажется, геофизика Анатолия Михайловича Кичанова. После очередного знакомства с моей биографией (основной упор обращался на сведения о родителях и родственниках) мне сказали, что я могу писать заявление о при-
еме меня в спецгруппу в качестве ученика оператора-радиометриста. Затем последовало краткая устная инструкция о предстоящих учебе и работе, которые должны проходить с соблюдением и в обстановке строгой секретности. А будущая работа, как мне пояснили, будет связана с поисками урановых (!) месторождений физическими методами. Наконец беседа закончилась подпиской о неразглашении каких-то секретных сведений. Здесь следует сказать несколько слов о существовавшей в то время социально-общественной и политической обстановке в Воркуте. Позже я узнал, что в действительности среди геологов управления (по крайней мере среди тех, с кем я контактировал по работе) свободными гражданами Советского Союза были, естественно, начальник ГРУ капитан НКВД Сергей Арсеньевич Голубев, начальники партий старшие лейтенанты НКВД Константин Николаевич Прядкин и Михаил Сергеевич Вельский, участник ВОВ Николай Маркович Парханов, Вера Петровна Белоусова (супруга К. Н. Прядкина) и совсем юная выпускница Карело-Финского (Петрозаводского) университета Анна Николаевна Шулепова (в быгту Аннушка). И все!
Вот в такой обстановке и началась наша учеба (кроме меня в спецгруппу почти одновременно влились Витя Пор-тнов, Веня Подгорбунский, Лида Сандалова и несколько позже, после ухода Подгорбунского, Федя Артеев). Вера Петровна — геолог-петрограф, довольно полная женщина, вероятно больная сердцем, в поле уже не ездила, занималась описанием шлифов для геологов других партий. Кстати, если кто-нибудь из вас в отчетах прочитает термин «мясо-красные» граниты, его при описании шлифов ввела Вера Петровна.
Неофициальным начальником и «научным» руководителем группы был геофизик (?) Анатолий Михайлович Кичанов.
На первых занятиях А. М. Кичанов нам рассказывал о радиоактивности, ее открытии, о радиометрических методах поисков урановых месторождений. Все это нами с семи- или восьмиклассным образованием усваивалось с трудом, но, как говориться, и зайца можно научить зажигать спички, если его крепко. Нас, конечно, не били — все мы были очень прилежными учениками и с завидным упорством овладевали начальными знаниями геологогеофизической науки. Мне обучение
давалось немного полегче, все-таки за спиной был первый курс электротехнического отделения горного техникума. Дневной распорядок в спецгруппе складывался из занятий по общегеологическим разделам с практическим ознакомлением с образцами горных пород, по основам электротехники, изучению спецаппаратуры — радио -метров разных модификаций, предназначенных для измерения радиоактивного г-излучения путем его фиксации газоразрядным счетчиком Гейгера-Мюллера. Ежедневно проводилась спецпрактика, которая заключалась в определении того же г-излучения горной породы на примитивном приборе, называемом, кажется, электроскопом (точно уже не помню). Сам прибор и процедура работы на нем были довольно просты. На электроизолированной подставке на вертикально вставленный эбонитовый стержень размером с карандаш подклеивалась полоска металлической фольги длиной 2—3 см. На подставку ближе к стержню клали образец. Затем другую эбонитовую палочку такого же размера натирали меховой шкуркой до возникновения на ней электростатического заряда, который переносили на лепесток фольги касанием его палочкой. Далее все это накрывали дюралевым (?) колпаком, с одной стороны которого был вмонтирован микротелескоп, направленный на лепесток. С этого момента включался секундомер и начиналось наблюдение за лепестком в телескоп. Если образец радиоактивен, лепесток должен падать со скоростью, эквивалентной величине возникающего в этой систе-мг г-поля, которая фиксировалась секундомером. Сразу же констатирую, что за все время таких практических занятий, которые одновременно включались и в план рабочего дня, где-то примерно за два камеральных года быши проверены тысячи образцов пород разного генезиса, но лепесток ни разу не упал.
Где жили в это время двое других моих коллег — Витя и Федя (Лида была воркутинкой) — не знаю, но спецгруп-па все-таки существовала, а цель, для которой она создавалась, заставляла начальство интересоваться нашим житьем-бытьем. И вот однажды зам. начальника управления по АХЧ добрейший Залман Моисеевич Ерухимович осчастливил нас, сказав, что нам предоставляется жилье. Оказывается, для нас в конюшне (действующей!) освободили ком-
нату, куда мы незамедлительно и поселились, благо личного скарба у нас практически не бышо. Именно конюшня и стала моим официальным местом постоянного проживания на ближайшие два года. Комната (бытшая шорная) еще долго напоминала нам о своем предназначении устойчивым специфическим запахом конского пота и дегтя, оставшегося от конской сбруи. Значительную часть комнаты занимала квадратная печь с плитой. Печка — это хорошо, и мы в этот же день отметили новоселье пшеничной кашей, которая быша тогда наиболее доступной для нашего скромного бюджета. А раз-два в неделю захаживали в поселковую столовую.
Но, наконец, закончились наши «образовательные» и практические занятия, и нас распределили на полевой сезон 1950 г. по партиям. Я быш направлен в партию Михаила Сергеевича Бельского (на так называемый «Объект Урал-2» с большим объемом горных работ — вскрытием канав, шурфов), которой предстояло проводить разведку на молибден. Сборы были недолгие: взял ящик с радиометром и запчастями, а из личных вещей — всего-то ничего. Путь на Урал все тот же — на поезде до разъезда «106-й км» по ж/д ветке Чум—Лобытнанги, затем, как и в прошлом сезоне, попутно на тракторе с той лишь разницей, что трактора в этом году быши более мощные — С-100 (Сталинец — 100 лошадиных сил), да и погода стояла не осенняя, а быша весна, когда во всю свою природную силу царствуют белые ночи и весь окружающий ландшафт представлялся в совсем других красках.
На место я прибыл, когда заброска партии (снаряжения, людей) шла полным хэдэм
Полевой лагерь располагался на левом берегу р. Лонгот-Юган примерно в 1.5 км от нее, ближе к горам, по левому борту руч. Магнетитового. Уже стояли палатки рабочих, ИТРовцев, чуть в стороне — геологов. По числу персонала партия был большой — несколько десятков человек самых разных профессий. В основном это были горнорабочие, естественно бытшие заключенные. С первых дней все, от рабочих до ИТРовцев, не занятых днем на работе, включались в сборку щитовых домиков — столовой, бани, пекарни. Примерно через неделю с моего приезда в этой полярноуральской девственной глуши появился чистенький мини-поселок.
Вскоре я включился в свою работу. Основным рабочим инструментом в этот раз у меня был очень легкий ком-пактныш радиометр марки ПР-7 («семерка») в дюралевой оболочке. Внешне он напоминал немецкую гранату с длинной ручкой. В продолговатой его части находился гейгеровский счетчик, в утолщенной — электрическая схема, регистрирующая импульсы со счетчика в двух режимах — чувствительные и грубые, которые поступали в наушники оператора в виде щелчков. Прибор работал от комплекта батареек. По инструкции оператор-радиометрист перед выходом в маршрут или на какой-либо объект был обязан провести эталонирование радиометра. Для этой операции имелась заводская капсула с п-количеством радия, т. е. с известной интенсивностью радиоактивного излучения. Вся процедура эталонирования выглядела так. Выбиралась ровная площадка с естественным нулевым радиоактивным фоном. На ней забивался деревянный колышек длиной 40— 50 см с прикрепленной к нему ампулой, от которой растягивался шнур длиной 10 м, размеченный на 10-сантиметровые отрезки (точки). Начиная с дальнего от колышка конца через каждые 10 см проводится замер радиоактивного излучения, выраженный в количестве импульсов в минуту. Естественно, чем ближе к ампуле, тем сильнее возрастает интенсивность излучения и, следовательно, возрастает число импульсов, фиксируемы« прибором, и в какой-то момент щелканье в наушнике переходит в сплошной треск. Показания прибора в каждой точке заносятся в журнал эталонирования, по которым строится график — кривая интенсивностей. Затем этот график сравнивается с заводским, приложенным к прибору, и если они сходятся, то эталонирование проведено успешно.
Полученный эталонный график в дальнейшем используется в поле для предварительного определения степени радиоактивности той или иной горной породы.
Вскрыпых канав и шурфов на исследуемом мной горном участке было еще маловато, и я начал обследовать ручей Магнетитовый с его верховья, пройдя за несколько дней довольно протяженный участок долины. На одном из выходов сланцев (или каких-то расслан-цованных пород) среди множества кварцевых прожилков встретилась до--------------------------------29
вольно мощная (до 1 м в раздутиях) кварцевая жила с крупными (до 2— 3 см) кристаллами полевого шпата. При прикосновении радиометра к кварц-полевошпатовым сросткам сигнал радиоактивности превысил фоновые значения, и в наушниках стал прослушиваться сплошной треск.
Убедившись в исправности радиометра, я вернулся в лагерь, и там М. С. Бельский передал по рации на Рудник А. М. Кичанову мои данные. Уже на следующий день Бельский сказал, что скоро к нам прибудет какая-то комиссия.
День или два прошли быстро в поисках еще возможных радиоактивных аномалий по ручью, и тут пришло сообщение на Урал-1 (партия И. М. Пар-ханова): самолетом прибывает высокое начальство, следующее в нашу партию (это напомнило мне о прошлогодней эпопее со строительством аэродрома на Немур-Югане). В означенный день нам передали, что начальство прибышо и выехало к нам на лошадях. Дорога для них была недальняя наезженная тракторами вплоть до 106-го км, но с отворотом в сторону нашей партии. И вот всадники показались. Было их несколько человек, и что мне бросилось сразу в глаза — все они были одеты в кожаные коричневые пальто-реглан и выделялись своей полнотой. Они с трудом спешились и, охая, стали разминать затекшие ноги. После первых приветствий «с прибытием», кто-то из них спросил Михаила Сергеевича: «А где же Олег Александрович?» И тут произошел некий казус. Оказывается, М. С. Бельский в лицо не знал О. А. Солнцева, и он, растерявшись, в недоумении, спросил: «Разве среди вас нет его?» Мгновенно возникла пауза. Затем члены комиссии наперебой стали выяснять друг у друга, как, где и когда в пути исчез Солнцев. Дело ведь нешуточное — исчез руководитель комиссии, которая должна была проверить значимость переданных по рации секретных материалов. Тем более что в комиссии, судя по одежде, были явно тузы из НКВД. Что же делать? Решили некоторое время подождать. Но начинало уже темнеть, и Бельский посмотрел на меня вопросительно. Местность в округе я уже успел узнать, охотясь на куропаток и зайцев, а он об этом моем охотничьем пристрастии знал. Сообразив в чем дело, я взял у одного из прибывших лошадь и поехал на поиски Солнцева.
На перекрестке основной дороги и нашей я увидел следы копыгт — значит, мимо нас Солнцев все-таки проехал, а не свернул где-то раньше. Я поехал дальше в надежде где-нибудь его догнать. И уже вскоре стал различать впереди в темноте силуэт всадника, который двигался мне навстречу. Как потом выяснилось, Солнцеву надоело медленное трюхание спутников, впервые севших на лошадь, и он поехал вперед, предупредив, что не заблудится. Однако, засмотревшись на высокие горы слева, пропустил поворот к нам. Тогда я еще не знал, что встретился с известнейшим геологом-полевиком.
На следующий день мы с О. А. Солнцевым и его оператором-радиометрис-том с более точным радиометром ПРМ-3 пошли на обнажение. Там же в процессе работы мы познакомились ближе, хотя его интересовала в основном методика проводимой мною радиометрической съемки. Радиометрист досконально обследовал кварцевую жилу, выходы вмещающих пород и подтвердил правильность моих данных. Затем они отобрали небольшую коллекцию образцов, и на этом наша совместная работа закончилась. Только позже, в сентябре, я узнал, что О. А. Солнцев является начальником суперсекретного отдела Ухтокомбината (Ухтпечлага), главной задачей которого были проведение и координация работ по поискам урановых месторождений в Коми АССР.
Закончив осмотр ручья Магнетитового до его впадения в реку Немур-Юган, я перешел на участок горных работ, где канав и шурфов бышо вскрыгто уже достаточно. Дальнейшая работа моя заключалась в замерах радиоактивного фона коренных пород радиометром через каждые 10 см с одноминутной (по секундомеру!) выдержкой, чтобы сосчитать число импульсов за этот отрезок времени. Надо ли объяснять, какая это быша нудная работа.
В партии были очень разные люди. Расскажу один случай, который мог закончиться трагически и который стал причиной для постройки каменного дома. Как-то днем мне понадобилось о чем-то поговорить с Бельским. Зайдя в большую палатку для камеральных работ, я остолбенел: прямо у входа спиной ко мне стоит человек с ружьем на изготовку. А из-за дальнего стола, за которым работала коллектор-чертежница, поднимается Михаил Сергеевич. Все произошло за какие-то
мгновения. Я понял, что Бельский увидел меня, но, не бросая на меня взгляда, он медленно пошел к мужчине с вытянутой вперед рукой. Он что-то тихо говорил ему, а я слышал только несвязные выкрики вооруженного человека «трактор, рация». И в какой-то момент Бельский схватил ствол ружья, и человек, не выстрелив, заплакал и опустился на колени. Это быш душевно больной человек, и в часы обострения болезни, ему показалось, что с ним непременно может что-то случиться. Вот таким образом он решил заставить начальника отправить его на 106-й км. После случившегося Бельский решил перенести камералку в дом. Возникла реальная необходимость охранять ее: там кроме разных документов хранились секретные и картографические материалы. Поскольку свободный домиков не было, Михаил Сергеевич, собрав весь ИТРовский персонал, предложил строить камералку своими силами, да не простую, а капитальную каменную, тем более что, по слухам, часть людей может остаться здесь на зимовку и продолжит работы в следующем полевом сезоне. Естественно, отказавшихся не бышо, и в ближайший выходной день началась стройка. Дом-камералку решили делать из плит гра-нито-гнейсов, которых было достаточно в развалах на склоне ближайшей горы. Для этого был задействован трактор с ладьей. Конечно, работа была тяжелой, возведение дома шло гораздо медленнее, чем сборка щито-вык домиков. Но мы постоянно шутили — строим дворец, а не камералку. И вот сейчас, когда мне показали фотографию этого дома, вернее его по-луразвалившиеся стены, я был очень удивлен — камералка, конечно, не была тогда достроена полностью, но по крайней мере три стены были уложены до высоты потолка. Еще большее удивление вызвало сказанное Валерием Силаевым, начальником отряда, стоявшего лагерем в районе нашего уже бывшего мини-городка: кроме остатков каменного дома они не обнаружили никаких следов существования когда-то здесь разведочной партии, а напоминали о геологах лишь обвалившиеся и заросшие канавы и шурфы на невысокой сопке.
Вот таким образом, со слов Геннадия Елькина, я стал первым обладателем на Полярном Урале пусть и недостроенного, но каменного «дворца».
К. г.-м н. В. Хлыбов
