ПРОЩАНИЕ СЛАВЯН

^ ^ ВОПРОСЫ НАЦИОНАЛИЗМА 2014 № 2 (1

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВ

Прощание славян

Заметки ангажированного историкА

События на Украине и вокруг неё развиваются столь стремительно, что комментировать свежие новости для ежеквартального издания становится бессмысленно: и новости, и комментарии могут устареть ещё на стадии журнальной вёрстки. Поэтому ограничусь анализом только того, что более-менее устоялось.

Уже сейчас очевидно, что Украина безвозвратно уходит из орбиты «русского мира», причём по самому худшему сценарию — в ходе острого конфликта с РФ, который в течение нескольких месяцев опасно балансировал на грани войны. Травматическое переживание украинским общественным сознанием возможности российского вторжения даёт такую мощную и актуальную подпитку, такую ядерную активацию антирусскому мифу укра-инства (Россия как вечный враг и поработитель украинского народа), что сейчас трудно даже представить результат его трансформации, но направление последней угадать нетрудно: «никогда мы не будем братьями». Вполне резонно предположить, что Украина, рождённая из духа Майдана и крымско-донецкого кризиса, станет по отношению к РФ ещё одним государством с русофобией в качестве официальной идеологии — вторым (исправленным и дополненным) изданием Польши.

С другой же стороны, одесская трагедия и ликование по её поводу украинских блогеров, трупы мирных граждан на улицах Мариуполя — в неменьшей степени травмировало и русское сознание, в котором образ «братского украинского народа» стал вытесняться образом коллективного «укрофашиста-бандеровца».

Таким образом, можно констатировать, что события весны 2014 г. нанесли колоссальный удар по идее восточнославянского братства (и её политическим проекциям), от которого она в ближайшее десятилетие вряд ли оправится, и, кажется, окончательно похоронили проект «большой», триединой (великороссы, малороссы, белорусы) русской нации, о которой двести лет грезили русские националисты.

Проект этот, кстати, окончательно стал догмой в среде последних только во второй половине XIX в., ранее же среди них на сей счёт не было полного единодушия, в частности, многие считали малороссов родственным, но другим народом. Скажем, известный журналист Н.А. Полевой (несмотря на фамилию, вовсе не украинец, а сибиряк с курскими корнями) писал в 1830 г., что хотя «доныне Малороссияне только исповедуют Греческую веру, говорят особенным диалектом Русского языка и принадлежат к политическому составу России, но по народности вовсе не русские». Выдающийся историк М.П. Погодин в 1845 г. позволил себе такое рассуждение: «Великороссияне живут рядом с Малороссиянами, исповедуют одну веру, имеют одну судьбу, долго одну Историю. Но сколько есть различия между Великороссиянами и Малороссиянами! Нет ли у нас большего сходства в некоторых качествах даже с Французами, чем с ними? В чем же

состоит сходство? — Этот вопрос гораздо затруднительнее»

Тем более эта точка зрения не была мейнстримом в украинском общественном мнении. Большинство элиты бывшей Гетманщины разделяло концепцию, изложенную в анонимной «Истории Русов» (конец XVIII — начало XIX в.), противопоставлявшую русов и московитов как два разных народа. Позднее эта концепция стала основой интеллигентского украи-нофильства. О теориях радикальных украинских националистов, следовавших по стопам польских русофобов типа Духиньского, я уже не говорю. Малороссийское шляхетство оплакивало утрату своей родиной автономии, а некоторые его представители готовы были на союз с врагами Российской империи для восстановления прежних вольностей. Так, знаменитый поэт В.В. Капнист — человек вполне интегрированный в имперскую элиту, закончивший карьеру в ранге государственного советника, член Российской академии, собеседник Екатерины II, близкий друг Державина — в 1791 г. в разгар войны России с Турцией и Швецией отправился с тайным визитом в Берлин к прусскому министру графу Херцбергу, дабы выяснить, не окажет ли Пруссия помощь Украине в деле её освобождения от «тирании русского правительства» в случае антироссийского восстания казаков2.

Да, существовала иная, весьма влиятельная русофильская традиция малороссийской мысли (напомню, что формула единой и неделимой России, первоначально украшавшая памятник Богдану Хмельницкому в Киеве, принадлежит полтавскому шляхтичу М.В.

Юзефовичу), но в силу ряда исторических обстоятельств (от неспособности самодержавия вовремя создать массовую общедоступную русскую школу — до большевистской украинизации) она не смогла восторжествовать, и в конечном итоге современная украинская национальная идентичность оказалась замешана на идее «Украина — не Россия».

И дело не только в идеологических факторах, но и в разном историческом воспитании великороссов и украинцев. Когда говорят о нашем общем прошлом, забывают, что оно всё же не совсем общее. С XIV по середину XVII в. подавляющая часть территории нынешней Украины находилась в составе Литвы и Речи Посполитой, Правобережье оставалось там до конца XVIII в., а Галиция с конца XVIII в. до Первой мировой войны была частью империи Габсбургов. Затем было недолгое (1921-1939) пребывание Западной Украины в межвоенной Республике Польше. Таким образом, практически вся Украина прогуляла суровую школу Московской Руси, уроки которой заложили фундамент великорусской идентичности; Левобережье в составе России пользовалось автономией и не знало крепостного права почти столетие; всю Западную Украину миновали самые жуткие годы большевистской диктатуры; наконец, Галичи-на разделяла судьбу России всего несколько десятков лет.

В результате на Украине сформировалась общественная культура с совсем иной доминантой, чем в Великоросии. Очень грубо обобщая, можно сказать так: из великоросса история вылепила государственника («всё для фронта, всё для победы» — наш перманентный девиз), украинец же, по словам В.В. Розанова, «провинциален», «глубоко личен», «свободолюбив», «субъективен». Отсюда слабость институтов украинской государственности, но отсюда же оживлённость украинской общественной жизни, которую так

и не сумели задавить Российская империя и СССР. Причём, несмотря на весь очевидный провинциализм украинской культуры, у последней есть своё «скромное обаяние», имеющее даже некоторый ассимиляционный потенциал. Ведь стоит же чего-то тот факт, что добрая половина идеологов украинского национализма — Н. Костомаров, Д. Донцов, М. Хвылёвый (подлинная фамилия — Фитилёв), М. Воло-буев — великороссы, как минимум, по отцу, а Вячеслав Липинский и Николай Сциборский были поляками...

Можно ли было после крушения СССР совместить великорусскую и украинскую «картины мира» в рамках общего (над)национального проекта? Трудно сказать однозначно, во всяком случае, для этого от российской стороны требовалась гигантская и кропотливая культурно-политическая работа, которая все двадцать с лишним постсоветских лет не велась вовсе. Мудрено ли, что после победы Майдана Россия не смогла противопоставить ему никакой влиятельной внутри Украины интеграционной стратегии? Поэтому ей ничего иного не оставалось, как откалывать от Незалежной всё, что не вписывалось в украинский национальный проект и было исторически связано с московско-петербургско-советской традицией. Не лучший вариант, но имелся вариант похуже: молчаливое согласие на насильственную украинизацию русской Украины.

Другое катастрофическое последствие украинского кризиса — удручающая демонстрация зашкаливающего политического инфантилизма русского общественного мнения. Чисто детские «болельщицкие» реакции: одни гордо протестуют против Путина под украинскими знамёнами, другие — с восторгом подсчитывают, сколько раз Путин в своей речи употребил слово 34 «русские». С обеих сторон восторжествовала именно инфантильная истерия, исключающая какое-либо трезво-мыслие, — либо откровенная солидарность с украинским национализмом, вплоть до «Правого сектора», либо верноподданнические тосты в честь великого Путина-Крымского.

И вот теперь, с одной стороны, мы имеем полную дискредитацию «болотной» оппозиции, включая Навального, которая недвусмысленно заявила, что готова бороться против Путина в союзе хоть с чёртом. Ясно, что ничего хорошего этническому и социальному большинству населения России от этих деятелей, не обнаруживших в себе ни капли национального самосознания, ждать не приходится, ибо они руководствуются исключительно догмами своего религиозно-манихейского ан-типутинизма. Люди, которые (за исключением Навального) так не разу и не выдавили из себя ничего внятного в защиту русских прав и интересов, постоянно искавшие под лупой в русском национализме признаки коричневой чумы, легко и просто закрыли глаза на более чем влиятельную национал-социалистическую составляющую Майдана, ибо всё, что может хоть как-то навредить Путину, с их точки зрения заслуживает похвалы и поддержки. Я писал не так давно3, что наши интернационалисты в случае межнациональных конфликтов, вроде бы стремясь быть над схваткой, как правило, играют на стороне нерусских нацио-нализмов. Увы, этот диагноз катастрофически подтвердился.

И это очень печально, ибо «болотники» до сих пор являлись единственной, по сути, активно действующей оппозиционной силой. Но они сделали всё возможное, чтобы оппозиция теперь ассоциировалась у русских с национальной изменой. Снова в нашей истории проявил себя «синдром Герцена». Но Герцен-то хотя бы вёл какую-никакую политическую игру, и

его вынужденное, драматическое, принятое скрепя сердце решение поддержать польское восстание было обусловлено обязывающим положением Александра Ивановича в международном революционном движении, наши же либералы и леваки просто устроили себе эмоциональную разрядку, легкомысленно пожертвовав ради неё всеми достижениями 2011-2013 гг. Вместо того чтобы по-взрослому обсуждать минусы конфликта с Украиной, они по-детски принялись отстаивать территориальную целостность чужого государства.

Но, с другой стороны, безоговорочная поддержка Путина, высказанная многими русскими националистами, признание его чуть ли не русским национальным лидером — едва ли может быть названа позицией более политически и идеологически адекватной. Если «пораженцы» в очередной раз наступили на герценовские грабли, то «оборонцы» с тем же изяществом встали на грабли устряловские. Ибо из самого по себе территориального расширения антинационального, антирусского государства, коим является РФ, вовсе не следует, что оно обязательно теперь сделается русским национальным государством, даже не следует того, что оно будет в этом отношении эволюционировать. Это вполне может означать только то, что теперь его антирусские порядки распространятся ещё и на Крым, куда уже спешат вкладывать деньги чеченские толстосумы. Устряловская логика не сработала в 30-х годах: смена риторики с интернационал- на национал-большевистскую, при некоторых относительных плюсах последней, не изменила тогда антирусской сущности сталинской системы, лишь дала ей более подходящую к обстоятельствам идеологическую декорацию. Где у нас гарантия, что и сегодня мы не получим приблизительно то же самое?

Пока нет никаких оснований полагать, что успех во внешней полити-

ке приведёт Путина к новому курсу в политике внутренней. Опыт истории показывает, что победы вовне чаще используются правящими режимами для собственной консервации, а не для проведения назревших реформ. Во всяком случае, в нашей истории такое случалось не раз — достаточно вспомнить итоги Отечественных войн 1812 и 1941-1945 гг., со Священным союзом и военными поселениями в первом случае и с Ленинградским делом и новым голодом во втором.

Скорбя об инфантилизме русского общественного мнения, нельзя, тем не менее, отчасти если не оправдать, то хотя бы понять его. Оно и не могло быть другим, ибо в отсутствие реальной политики наше общество в политическом плане, собственно, и загнано в детскую песочницу социальных сетей и немногочисленных разрешённых митингов, вне всякой связи с народным большинством. Эта искусственная инфантилизация постепенно стала второй натурой оппозиции: когда реально ничего не решаешь и ни за что не отвечаешь, поневоле становишься дитём малым — легкомысленным и безответственным. Но тех людей, чей политический темперамент бурлит и требует практического выхода, желание быть «как взрослые» приводит к активности во что бы то ни стало, особенно, если вдруг появляется повод. Хочется избавиться наконец от обрыд-шей беспочвенности, прислониться к чему-нибудь прочному, действенному — будь то чужой (но зато действенный) национализм или внезапно «прозревшая» ранее ненавидимая власть. Но это мир иллюзий, и в той, и в другой колеснице — вы не только не пассажиры или возницы, но даже и не колёса, разве что пятые...

Особо остановлюсь на положении националистов. Не секрет, что часть из них поддержала Майдан. Но как бы кому ни хотелось свести происходящее на Украине к проискам Кремля или борьбе мафиозных кланов, совершенно очевидно, что сейчас там идёт настоящая гражданская война, где на одной стороне — украинские националисты, фактически взявшие на себя ответственность за десятки обугленных трупов в Одессе (а как иначе трактовать те восторги, которые они по данному поводу публично излили?), а на другой — не желающие «украинизироваться» русские Юго-Востока, значительная часть которых, как признал и.о. главы киевской этнократии А. Турчинов, поддерживают т.н. «федералистов» (а референдум о независимости Донецкой и Луганской республик это бесспорно подтвердил).

Либералы и левые у нас в России, как известно, «общечеловеки», поэтому вольно им делать какие угодно интеллектуальные выкрутасы, дабы оправдать своё удивительное «влеченье, род недуга» к нацистам из «Правого сектора». Но для русских националистов выбора в сложившейся ситуации нет, они должны поддерживать своих, иначе они — не русские националисты. Если кому-то нужно объяснять, кто такие свои, значит, любые объяснения в данном случае вообще излишни.

Убеждения, всерьёз исповедуемые людьми, становятся для последних чем-то вроде судьбы, правда, такую «судьбу» можно изменить, но только отказавшись от заявленных убеждений. «Судьба» русских националистов влечёт их, возможно, не к самым лучшим перспективам, но «иного не дано». Тем же, кто от неё решил отказаться, следовало бы заняться серьёзной и честной рефлексией по поводу своих принципов.

Но почему перспективы националистов «не лучшие»? Разве не происходит на наших глазах «русская ирре-дента», и разве так уж важно, кто её осуществляет? Разве не было оппонентов среди немецких и итальянских националистов политике Бисмарка и Ка-вура? И кого история в конечном итоге оправдала?

Увы, данная историческая аналогия хромает. И дело не только в том, что советский чекист Путин, типичное детище отрицательной селекции, сформировавшей элиту СССР — РФ, во всех отношениях — не чета потомственным прусскому и пьемонтскому аристократам. Дело прежде всего в том, что Прусское и Сардинское королевства, ставшие центрами германской и итальянской ирреденты, были национальными государствами, причём достаточно демократическими, по стандартам своего времени — конституционными монархиями с действующими парламентами. РФ же — есть мягкий вариант сословной деспотии под названием СССР, отрицающей все базовые принципы современного национального государства. Что за наци-остроительство это архаическое (но вечно живое!) образование — где, как мы знаем, какую правящую партию ни создавай, всё получается КПСС — способно осуществить? Да и серьёзность «ирредентистских» устремлений Кремля, честно говоря, вызывает большие сомнения.

Вряд ли русским можно рассчитывать на что-то большее, чем на русификацию официозной риторики по типу сталинского «национал-большевизма», благо, в обществе есть на такую риторику жадный массовый запрос. Как заметил некогда академик И.П. Павлов, русский ум больше реагирует на слова, чем на факты жизни, так что если правящий режим всерьёз займётся произнесением тостов за русский народ, то на какое-то время его легитимность будет вполне обеспечена. Тем удивительнее, насколько власть до сих пор скупа на подобные тосты, до сталинской «русофильской» пропаганды 40-х ей — как до звезды!

Коли уж продолжать тему исторических аналогий, то меня в последнее время преследует и мучает печальный параллелизм нынешнего «украинского кризиса» и «польского кризиса» 1863 года. Перечитывая страницы,

посвящённые этому сюжету, в очень честных и умных (последнее — приятная неожиданность от автора толстых томов анархистских благоглупостей) «Записках революционера» П.А. Кропоткина, постоянно ловишь себя на ощущении дежавю. Свидетельство Кропоткина очень важно, ибо он, как «левый», несомненно, на стороне поляков, но будучи человеком честным, не может отрицать очевидное4.

Вот Кропоткин пишет о всеобщей симпатии к полякам в начале 1860-х гг.: «Никогда раньше польскому делу так много не сочувствовали в России, как тогда. Я не говорю о революционерах. когда я был еще в корпусе, петербургское общество одобрительно приветствовало передовую статью, которую славянофил Иван Аксаков имел мужество напечатать в своей газете "День". Он начинал с предположения, что русские войска очистили Польшу, и указывал благие последствия для самой Польши и для России. Когда началась революция 1863 года, несколько русских офицеров отказались идти против поляков, а некоторые даже открыто присоединились к ним и умерли или на эшафоте, или на поле битвы. Деньги на восстание собирались по всей России, а в Сибири даже открыто. В университетах студенты снаряжали тех товарищей, которые отправлялись к повстанцам». С поправками на время и обстоятельства, весьма напоминает реакцию нашего общества на Майдан.

Что же стало причиной радикальной перемены русского общественного мнения? Во-первых, жестокая бойня, устроенная польскими свободолюбцами русским солдатам (возникающую ассоциацию, думаю, не надо пояснять): «Но вот среди общего возбуждения распространилось известие, что в ночь на 10 января повстанцы напали на солдат, квартировавших по деревням, и перерезали сонных, хотя накануне

казалось, что отношения между населением и войсками дружеские. Происшествие было несколько преувеличено, но, к сожалению, в этом известии была и доля правды. Оно произвело, конечно, самое удручающее впечатление на общество. Снова между двумя народами, столь сродными по происхождению, но столь различными по национальному характеру, воскресла старая вражда...»

Во-вторых, «стало известно, что революционный комитет требует восстановления Польши в старых границах, со включением Украины, православное население которой ненавидит панов», что «в Польше берут верх чисто националистические стремления». Напоминает политику Майдана в отношении Юго-Востока, не так ли?

В-третьих, «Наполеон III и Англия стали угрожать России новой войной, и эта пустая угроза принесла полякам более вреда, чем все остальные причины, взятые вместе». Сегодняшнее давление США и Европы на Россию, думаю, тоже даст, скорее всего, отрицательный эффект.

Для поляков последствия их легкомысленной стратегии были плачевны: «В Сибири я часто беседовал с ссыльными поляками на эту тему, и некоторые из них понимали ошибку, которая была сделана. Революция с самого начала должна явиться актом справедливости по отношению к "униженным и оскорбленным", а не обещанием поправки зла в будущем; иначе она, наверное, не удастся. К несчастью, часто случается, что вожди бывают так поглощены вопросами политики и военной тактики, что забывают самое главное. Между тем революционеры, которым не удается убедить массу, что для нее начинается новая эра, готовят верную гибель своему собственному делу. » Возможно, вожаки Майдана тоже очень скоро будут жалеть, что не смогли предложить Юго-Востоку привлекательный вариант будущего.

Однако «для России последствия

были одинаково бедственны. Польская революция положила конец всем реформам. Правда, в 1864 и 1866 годах ввели земскую и судебную реформы, но они были готовы еще в 1862 году. Хуже всего было то, что само общественное мнение сразу повернуло на путь реакции». Естественно, ибо внешняя угроза консолидирует население вокруг правящего режима, от которого требуют уже не реформ, а военных побед. То же самое происходит и сейчас: когда ситуация балансирует на грани войны, общество легко и практически без протестов проглатывает отмену выборов мэров, закон о блогерах, и сколько ещё всего проглотит. Ибо квазивоенное (а там, глядишь, и действительно военное) положение может длиться годами.

В сложившейся обстановке я не вижу у путинского режима никаких рациональных оснований для эволюции. Многие надеются на санкции Запада, но сама по себе перестройка экономики в сторону усиления государственного вмешательства (если она действительно произойдёт) поведёт вовсе не к демократизации политической системы РФ, а, напротив, к ещё большей её «авторитаризации», т.е. мы просто станем ещё ближе к блаженной памяти сталинским временам. Радоваться этому могут только разнопо-родные ордынцы.

Тем не менее всё сказанное выше не

означает, что властвующую украинскую этнократию возможно воспринимать как какую-либо альтернативу пу-тинизму, а главное, не отменяет конкретный выбор в пользу своих, который сегодня должен сделать русский националист, ибо, если всякие искренние убеждения — это судьба, то национализм есть судьба по преимуществу. Упомянутый выше Иван Аксаков, который от петербургской монархии перенёс гонений поболе, чем иной «нигилист», и выражался по её поводу крепче некуда5, при всём своём сочувствии полякам в 1863 году такой выбор сделал.

Делай, что должно, и будь, что будет, — ничем более оптимистичным и духоподъёмным я не могу закончить эти невесёлые заметки.