О пользе знания (критические заметки о книге И. М. Вельма и В. В. Алексеева «Сталинизм»)

РЕЦЕНЗИИ

УДК 930.23 + 141.827

Ю. В. Куперт, А. В. Луценко

О ПОЛЬЗЕ ЗНАНИЯ (КРИТИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ О КНИГЕ И. М. ВЕЛЬМА И В. В. АЛЕКСЕЕВА

«СТАЛИНИЗМ»)

Осуществляется критический анализ предложенной И. М. Вельмом и В. В. Алексеевым интерпретации научных и политических взглядов А. А. Богданова, называемой авторами «концепцией социально-организованного опыта (СОО)». Рассмотрены предложенные этими авторами методологические и источниковедческие аспекты формирования их позиции в контексте развития мировой и российской общественно-политической мысли XX в. Доказывается недостаточная аргументированность позиций И. М. Вельма и В. В. Алексеева относительно связи между «концепцией СОО» и действительными научными взглядами А. А. Богданова.

Книга И. М. Вельма и В. В. Алексеева позиционируется авторами, учеными Удмуртского государственного университета как научное исследование по одной из наиболее серьезных проблем новейшей истории. Непосредственно во вступительном слове исследователи отмечают: «В постсоветском обществе непоколебимо продолжает функционировать социальное подсознание, заложенное в процессе строительства социализма И. В. Сталиным (здесь и далее при цитировании сохраняются орфография и пунктуация авторов. - Ю. К., А. Л.)» [1, с. 5], и полагают, что «сталинизм остался непонятым, соответственно, осталось неизвестным, что и как преодолевать, соответственно, сталинизм, в действительности, остался и остается непреодоленным; вся послесталинская история страны (СССР и России) сводится к бесплодным попыткам преодолеть заложенные И. В. Сталиным механизмы функционирования общества» [1, с. 10]. Завершая введение к своей книге, И. М. Вельм и В. В. Алексеев определяют сталинизм как одну из эффективнейших социальных технологий XX и XXI вв. [1, с. 10], а свою исследовательскую задачу видят в том, чтобы «... объяснить главное, если можно так выразиться, строенное противоречие: откуда, при всех неслыханных ужасах и т. д., неслыханный же социальный энтузиазм, предметно выраженный в неслыханных же предметных достижениях и неслыханное же укоренение сталинизма в социальном сознании советского народа, а затем и „дорогих россиян"?» [1, с. 15].

Истоки сталинизма со всеми его противоречиями исследователи видят в том, что «И. В. Сталин использовал в своей социально-политической практике разработанную известным деятелем конца XIX - начала XX в. А. А. Богдановым концепцию социально-организованного опыта (в дальнейшем - СОО). Этой концепцией он заменил ленинские подходы к строительству социализма, настолько умело совершив подлог, что в социальном сознании советского общества остался верным продолжателем ленинского дела. И само советское общество полагало, что под руководством И. В. Сталина реализует ленинские заветы» [1, с. 5].

Характеризуя богдановскую концепцию, Вельм и Алексеев отмечают в качестве ее основных положений следующее: «Организатору необходимо выдвинуться из коллектива как личности, общепризнанно обладающей наибольшим опытом, т. е. большими познаниями, большими умениями, лучшими организаторскими, руководящими способностями. <...> Совершенно неважно, о каком конкретном опыте, о каких конкретных связях, о каких конкретных целях идет речь. Совершенно неважно, где используется этот принцип: в любой практической деятельности (в т. ч. в политической), в познании и т. д. - схема всегда постоянна.

Организатору необходимо внедрить идею в массовое или общественное сознание. Для этого он:

- привлекает талантливых сотрудников (помощников), чтобы они проводили идею организатора по всем направлениям;

- доказывает и показывает, что идея восходит к опыту и указаниям общепризнанных великих предков;

- для реализации идеи использует насилие, жестокость, подавление инакомыслия, софистику, ложь и т. д.;

- придает идее статус единой и единственной в обществе идеологии, организует всю культуру, всю социальную жизнь (в т. ч. экономику) в соответствии с этой идеологией.

В результате идея становится общезначимой, а организатор - Лидером, Вождем, когда он действует в соответствии с вышеперечисленными постулатами, а не относится к ним как к теоретизированию, философствованию. Став общезначимой или социально значимой, идея тем самым становится объективно истинной для конкретного периода времен» [1, с. 43-44].

Первая половина этого пассажа, характеризующая организатора как некоего «гиганта мысли и дела», не содержит никаких указаний на работы А. А. Богданова и, судя по всему, представляет собой точку зрения исключительно самих авторов «Сталинизма» на то, как представлял роль организатора Богданов. Что же касается второй половины, то в ней ссылки на источники, подтверждающие выводы Вельма и Алексеева, даны буквально в конце каждого абзаца. Проблема в том, что данные подтверждения оказываются, мягко говоря, недостоверными.

Прежде всего, это касается процесса «выдвижения организатора». Вельм и Алексеев считают: организатор вначале создает идею, потом, благодаря этому, обретает власть над рядовыми исполнителями и преобразует жизнь общества в соответствии со своей идеей, и, ничтоже сумняшеся, приписывают эту мысль Богданову [1, с. 43]. Однако сам Богданов в книге «Эмпириомонизм» -одном из программных своих произведений -по этому поводу утверждал нечто диаметрально противоположное: «Идеология есть одна из составных частей, и очень важная, той социальной среды, от которой зависит судьба новой формы, технической или идеологической. Консервативное и задерживающее влияние идеологии может быть громадно. <...> С другой стороны, широкая и гибкая идеология чрезвычайно облегчает развитие новых форм и их слияние с социальным целым, ее организующие формы могут сыграть как бы роль связующего звена между „новым", „непривычным" и „старым", „привычным" <...>. Одного не может сделать никакая идеология -вызвать развитие, послужить для него первичным двигателем. Она не может этого потому, что имеет не прямое, а косвенное отношение к источнику всякого развития - к непосредственной борьбе человека с природою» [2, с. 282-283]. Соответственно этим подлинным словам Богданова вся картина возвышения организатора становится принципиально иной: вначале он получает власть в силу большей технической и управленческой компетентности, потом осуществляет преобразование общества в направлении, облегчающем совместную борьбу против стихийных сил природы, и уже потом сам организатор или его преемники придают данной практике форму организующей идеи («идеологии»). Этот процесс многократно описывался Богдановым в «Кратком курсе экономической науки», «Эмпириомонизме», «Философии живого опыта» и «Науке об общественном сознании», и нигде описание не принимало той формы, которую попытались придать ему авторы «Сталинизма» (кстати, примечателен тот факт, что «Эмпириомонизм» не только ими нигде не цитируется, но даже не включен в список источников и литературы к монографии).

В принципе, этого момента было бы достаточно для того, чтобы показать несостоятельность выводов И. М. Вельма и В. В. Алексеева о «богданов-ской концепции СОО» (которая, как можно видеть, на деле противоречит в своем исходном пункте действительным взглядам Богданова), но остальные тезисы авторов о роли организатора обнаруживают ту же тенденцию к излишне вольному обращению с историческими источниками.

Так, в подтверждение тезиса о том, что «организатору необходимо выдвинуться из коллектива как личности, общепризнанно обладающей наибольшим опытом, т. е. большими познаниями, большими умениями, лучшими организаторскими, руководящими способностями» [1, с. 43], авторы дают ссылку на книгу Богданова «Философия живого опыта». Однако на указанных ими страницах Богданов описывает только одну из нескольких форм социальной организации опыта - авторитарную, которая является исторически первичной, но отнюдь не единственной. Более того, из богда-новского текста можно увидеть, что ни о какой «необходимости», и особенно о сознательном стремлении лидера выделиться из коллектива, нет и речи: «По мере того, как производство общины расширялось и усложнялось, распределение работ между ее членами становилось все более трудной задачей. Оно уже не могло выполняться всей общиною непосредственно и стихийно, как прежде, а должно было мало-помалу выделиться, как специальность особого распорядителя, организатора; таковым являлся большей частью старейший в роде, человек наибольшего опыта. Он указывал другим, что они должны делать, и они исполняли его указания. Это было целесообразно и необходимо, так что в ряду веков такая форма сотрудничества упрочивалась, закреплялась обычаем и приобретала величайшую устойчивость. Родовое общество стало „авторитарным", т. е. основанным на власти и подчинении. Патриарх или вождь „повелевал", остальные поступали сообразно его повелениям» [3, с. 22].

То, что данная форма социальной организации опыта представлялась Богданову далеко не единственной и уж точно не универсальной, можно понять при внимательном чтении «Философии живого опыта». Так, на с. 40-42 описывается процесс формирования рыночного хозяйства взамен натурального и соответствующий ему процесс смены авторитарного сотрудничества принципиально новым - «меновым»: «На рынке экономическая необходимость стихийно и властно определяет результаты действий человека. Но она же обусловила и самые эти действия - привела человека на рынок. Он - товаропроизводитель - является самостоятельным хозяином в своем хозяйстве, производит, что хочет и как хочет. Но он необходимо должен идти на рынок, продавать товар и покупать орудия, материалы, средства потребления, чтобы продолжать производство. Эта необходимость лежит в общественном разделении труда, в том, что каждый живет не своим личным, а общественным трудом, и вне сотрудничества с другими жить не может, ибо не в силах производить в своем хозяйстве все нужное для него. Его самостоятельность всецело подчинена власти общественных отношений, связывающих его с другими людьми; эта власть и заставляет его выходить из рамок своего хозяйства, где он делает, что хочет, и знает заранее результаты своих действий - толкает его на рынок, где он вынужден подчиняться не им созданной конъюнктуре и не может знать заранее, каковы будут результаты его действий» [3, с. 40-41]. Как видим, социально-организованный опыт, с точки зрения Богданова, не остается всегда один и тот же, как это пытаются представить в своей работе И. М. Вельм и В. В. Алексеев [1, с. 43], а эволюционирует с изменением типа хозяйственной организации, да так, что уже на следующей за первобытным авторитаризмом стадии (которую можно назвать «меновой», «рыночной» или «капиталистической») для «центральной фигуры Лидера и Вождя» не остается места ни в сфере социального сотрудничества, ни в отражающей это сотрудничество системе социально-организованного опыта. Правда, чтобы увидеть это, необходимо обратиться к первоисточнику.

Теми же методологическими дефектами страдают и другие тезисы Вельма и Алексеева, относящиеся к процессу «выдвижения организатора». Так, фраза о привлечении «талантливых сотрудников (помощников)» [1, с. 43] вообще подкреплена ссылкой не на А. А. Богданова, а на его сурового и энергичного критика А. В. Щеглова, опубликовавшего в 1937 г. монографию «Борьба Ленина против богдановской ревизии марксизма», т. е. действительные взгляды Богданова в изложении авторов «Сталинизма» с непонятной целью подменены точкой зрения его пристрастного оппонента, к тому же допускавшего при пересказе критикуемых воззрений намеренные упрощения и искажения.

Далее, что касается ссылки на авторитет предков как средства легитимации идей организатора, то у Богданова, на которого ссылаются Вельм и Алексеев [1, с. 43], речь шла, вообще-то, о возникновении религий в первобытном авторитарном обществе: «Пусть перед нами родовая община, организатор которой - патриарх - властно руководит всеми жизненными отношениями остальных ее членов. Он, конечно, не в силах был бы успешно делать это сложнейшее дело, если бы не опирался на накопленный опыт предков и не пользовался в массе случаев готовыми указаниями своих предшественников по организаторской функции. Ссылаясь на их волю, выступая как исполнитель их заветов, он тем самым в глазах всей общины ставит их авторитет над своим как более высокий и могущественный. Для каждого последующего организатора предыдущий был руководителем и повелителем; таким образом в сознании общины восходящий ряд предков-организаторов представляется как цепь поднимающихся один над другим авторитетов. Уходя в глубину прошлого, фигуры их вырастают до гигантских, сверхчеловеческих размеров: образы „героев" (у греков так назывались полубоги) и далее - настоящих „богов". Культ предков-организаторов положил начало всем религиозным системам» [3, с. 25]. Первое, что недвусмысленно следует из слов Богданова: первобытный авторитарный лидер вовсе не создавал каких-то «идей» для захвата власти - напротив, при создании идей он уже обладал властью над общиной. Второе: такой лидер никому ничего не «доказывал» и не «показывал» - он просто управлял своей общиной в соответствии с наработанным предками-организаторами опытом, к которому и обращался в процессе принятия решений. Чтобы углядеть в выполненной Богдановым реконструкции появления первобытных религий механизм легитимации власти в современном обществе, нужно обладать несколько гипертрофированным воображением.

Наличие такого воображения у авторов «Сталинизма» подтверждается буквально следующей же строкой их рассуждений - фразой об обязательном использовании насилия, жестокости, лжи и т. д. для реализации лидерской идеи [1, с. 43]. Для подтверждения этого тезиса И. М. Вельм и В. В. Алексеев ссылаются на книгу Богданова «Десятилетие отлучения от марксизма» (которую, кстати, сами исследователи на протяжении своей монографии почему-то упорно называют «Десять лет отлучения от марксизма»), однако на указанных ими страницах Богданов лишь критикует теорию У. Тейлора о происхождении понятия души из сновидений, противопоставляя этому свою концепцию: «Идея о душе и развившееся из нее представление о двойственности бытия - о духовном и телесном мире - в ряду веков создавали основу господствовавших мировоззрений, простирались на все мышление людей, имели огромное влияние на всю их жизнь: припомните, какую роль играли заботы о душе во всех высокоразвитых религиях, сколько материальных жертв приносилось для спасения душ, - причем ради него губили иногда сотни тысяч живых человеческих тел. И такую мощную, прочную организационную форму породили. сновидения! Далее сновидения имеются, несомненно, на всех ступенях развития человечества, -как они бывают и у многих животных. Между тем „анимизм" - верованье в души - встречается не на всех ступенях культуры. <...> Кроме того, в истории наблюдается, что анимистические мировоззрения развиваются, усиливаются, слабеют, падают рядом с ростом и упадком современных классов. <.. > Старая теория не дает пути ни к объяснению, ни к предвидению таких фактов. Для сколько-нибудь логичного марксиста она не более чем детская наивность. Мир сновидений - область внепроиз-водственная, внеобщественная, и выводить из него огромный ряд идеологий гигантской силы и широты способен только крайний идеалист. Итак, организационная точка зрения вынуждает отвергнуть теорию Тэйлора. Но она же прямым путем ведет к иному, вполне научному объяснению анимизма. Взгляните на анимизм как на организационную форму. Что она организует? Прежде всего, разумеется, то, что в ней самой заключается. А что именно в ней заключается? Два элемента - „дух" и „тело" и определенная связь между ними. Какая же связь? „Тело" для анимиста, это - человек, которого он видит и знает; „душа" - человек, которого он, в дополнение к первому, принимает. Итого - два человека и на ранних ступенях анимизма даже совершенно не различающиеся между собою ни по виду, ни по физическим свойствам, ни по потребностям. Два человека, и между ними - сотрудничество. Душа распоряжается, управляет телом; оно повинуется ей, выполняет ее волю. Она за него думает, решает; оно за нее делает, что она решит. Это - разделение труда, и притом специального типа, так называемое „авторитарное"» [4, с. 6263].

Каким образом из этих рассуждений Богданова Вельм и Алексеев сумели вычитать использование «насилия, жестокости, подавления инакомыслия, софистики, лжи и т. д. и т. п.» [1, с. 43] для реализации идей организатора представляет собой, пожалуй, одну из самых больших загадок, а именно: каким образом можно извлечь из текста ту информацию, которая в нем не содержится вообще? Ответ очевиден: ее можно только придумать.

В пользу этого неприятного вывода говорит, например, такое заявление Вельма и Алексеева: «В текстах А. А. Богданова не встретишь прямых утверждений, что новое пролетарское искусство заменит науку. Требуется логически домысливать, догадываться о такой возможности (курсив наш. - Ю. К., А. Л.)» [1, с. 69]. Именно метод «домысливания» за критикуемого ученого его взглядов, по непонятной причине не включенный авторами «Сталинизма» в перечень методологических принципов своей работы (а ведь туда был включен даже в высшей степени неординарный для историков метод «доброй воли» [1, с. 15], которая, вообще-то, относится не к методологии научного исследования, а к мотивациям социального поведения), и позволяет Вельму и Алексееву выстроить «концепцию СОО».

Так своеобразно авторы «Сталинизма» аргументируют свой вывод о том, что организатор, утвердившийся у власти, «придает идее статус единой и единственной в обществе идеологии, организует всю культуру, всю социальную жизнь (в т. ч. экономику) в соответствии с этой идеологией» [1, с. 43]. Ссылки, призванные подтвердить этот тезис, указывают на развернутое определение идеологии, данное Богдановым в статье «Программа культуры», и главу 9 «Идеология» богдановской работы «Десятилетие отлучения от марксизма». Однако оба весьма немаленьких текста, на которые ссылаются исследователи (3 страницы из статьи «Программа культуры» и неполных 9 страниц из «Десятилетия.»), в действительности содержат детальное описание происхождения идеологии, к которой Богданов относил речь, познание, искусство, правила и нормы отношений между людьми [4, с. 55; 5, с. 324], причем основное внимание ученый уделил концепции Л. Нуаре о происхождении речи из «трудовых криков» - звуков, непроизвольно издаваемых человеком при интенсивных физических усилиях [5, с. 324]. Объемы текстов, на которые ссылаются Вельм и Алексеев, слишком велики, чтобы приводить их целиком. Однако единственное, что в них крайне приблизительно соответствует умозаключениям авторов «Сталинизма», - это всего одна фраза из «Десятилетия отлучения от марксизма»: «.Если с помощью идеологии организуется жизнь общества, то идеология должна быть едина, когда едина организация общества, и не может быть едина, когда эта организация разъединена» [4, с. 56]. Даже если вырвать эту фразу из общего контекста главы (в которой речь идет исключительно об историческом развитии идеологий с древнейших времен до начала XX века без заглядывания в «коммунистическое

далеко»), то углядеть директивное предписание насильственной унификации общественного мировоззрения (а это и есть «превращение идеи в единую и единственную идеологию общества») в простой констатации Богдановым факта функциональной зависимости идеологии от характера социальной организации можно только при помощи метода «домысливания».

Далее свой тезис о том, что «философским основанием (концепции СОО. - А. Л.) является субъективный идеализм в форме махизма» [1, с. 42], авторы доказывают ссылками. на ленинскую работу «Материализм и эмпириокритицизм», хотя методологически вернее было бы рассмотреть связь философских воззрений Богданова и Маха не в пересказе Владимира Ильича, а непосредственно по текстам их работ. Да и отнесение позитивистской философии махизма к «субъективному идеализму (доходящему до солипсизма)» [1, с.42] является с точки зрения современной философской науки глубоко ошибочным - не в последнюю очередь потому, что сам Эрнст Мах в монографии «Анализ ощущений и отношение физического к психическому» (1885) высказался по поводу солипсизма весьма недвусмысленно: «.Я прежде всего должен заявить, что очень далек, без сомнения, от правильной оценки моего воззрения тот, кто, несмотря на неоднократные протесты как с моей стороны, так и со стороны других, отождествляет его с воззрением Беркли (субъективного идеалиста. - Ю. К., А. Л.). <.. > На это я должен заметить, что <. > для меня мир не есть только сумма ощущений. Я ведь ясно и определенно говорю о функциональных отношениях между элементами» [6, с. 295-296]. «Элементы» же Мах прямо признает конкретными и определенными свойствами объективной реальности, которые обнаруживает человек с помощью своих органов чувств и которые тот же человек осмысляет для себя с помощью своего сознания, группируя в первом случае как совокупность характеристик окружающего мира, а во втором - как совокупность своих ощущений [6, с. 63].

Характеристика подобных взглядов как «субъективного идеализма (доходящего до солипсизма)» побуждает сделать неутешительный вывод: И. М. Вельм и В. В. Алексеев, хотя и внесли «Анализ ощущений» в список источников и литературы к своей монографии, но этой книги явно не читали и непосредственно со взглядами Маха не ознакомились, решив по каким-то неизвестным причинам, ограничиться исключительно ленинским перетолкованием махизма в «Материализме и эмпириокритицизме». Справедливости ради следует уточнить, что и Ленин в своем философском трактате взялся рассуждать о Махе, не прочитав его работ, за что получил критическое замечание от А. А. Богданова в статье «Вера и наука (о книге В. Ильина „Материализм и эмпириокритицизм")» [7, с. 164-165].

Показательно, что «Вера и наука» также включена авторами «Сталинизма» в список источников и литературы и, судя по некоторым их откровенно ехидным замечаниям на с. 51 монографии, также ими не прочитана или, во всяком случае, прочитана крайне бегло и выборочно. Имеются в виду следующие строки о Богданове: «Он постоянно повторял и не только в „Вере и науке", что католицизм был истиной для того времени, опыт которого он организовал наиболее успешно и полно (Когда и где? Время и место? Конкретно? - Авт.)» [1, с. 51]. Если бы авторы «Сталинизма» внимательно читали богдановскую работу, они бы обнаружили там ответ на все три своих вопроса: «Католицизм был истиною в ту эпоху, когда он стройно и связно объединял наибольшую сумму человеческих переживаний - в феодальную эпоху <...>. Тогда, при господстве авторитарных отношений во всей социальной жизни людей, вполне логичным и гармоничным их дополнением, их мысленным завершением были идеи об авторитарном устройстве Вселенной, об ее управлении целой градацией мелких божеств и господствующего над ними всеми верховного повелителя - как мы это видим в средневековом католицизме» [7, с. 180]. Если же нужны еще более конкретные указания на полезную организаторскую роль средневекового католицизма, то достаточно вспомнить хотя бы тот, можно сказать, хрестоматийный факт, что ныне действующий во всех европейских странах календарь был разработан именно католическими священнослужителями (из которых особо следует отметить каноника Фромборкского собора преподобного Николая Коперника) и введен в обиход в 1582 г. по распоряжению римского папы Григория XIII, вследствие чего и называется «григорианским».

Однако вернемся к характеристикам философских основ «концепции СОО». И. М. Вельм и В. В. Алексеев утверждают: «На махистском основании А. А. Богданов формирует свою социальную теорию (собственно СОО). Субъективный идеализм „преодолевается" при согласовании индивидуальных опытов в опыт социально-организованный, или в общезначимое, или в социально значимый опыт. А. А. Богданов использует ряд упрощенно и схематично воспринятых марксистских положений: индивидуальные опыты людей согласуются (организуются) в коллективно (социально) - трудовом процессе. Такое согласование доводится до уровня общепризнанной идеи (стройный, единый, целостный опыт или общезначимое) организатором - человеком с определенными способностями. Организатор является центральной фигурой СОО. Вопреки А. А. Богданову субъективный идеализм на этом не преодолевается. Индивидуальные опыты, уже признанные им же иллюзиями (галлюцинациями), можно согласовывать сколько угодно - общезначимое просто превращается в согласованную, общечеловеческую иллюзию (галлюцинацию)» [1, с. 42].

Здесь показателен следующий момент. Согласно приведенной Вельмом и Алексеевым ссылке, индивидуальную форму опыта «иллюзией (галлюцинацией)» признавал вовсе не сам Богданов в своих работах, а. Ленин, пересказывавший взгляды Богданова в «Материализме и эмпириокритицизме». Но вот незадача: на указанной авторами с. 242 18-го тома собрания сочинений Ленина слова «иллюзия» и «галлюцинация» вообще отсутствуют, да и о соотношении индивидуального и социального опыта там тоже нет ни слова. Вместо этого Ленин на данной странице громит концепцию «познавательного социализма» и методично приравнивает воззрения Богданова к доктринам западных философов А. Леклера, В. Шуппе, Г. Корнелиуса, П. Каруса и Т. Цигена, с одной стороны, и «русских махистов» П. С. Юшкевича и Н. Валентинова - с другой. Впрочем, на этой странице все-таки есть одна фраза, которая может быть истолкована как приблизительно соответствующая выводам авторов «Сталинизма»: «Думать, что философский идеализм исчезает от замены сознания индивида сознанием человечества, или опыта одного лица социально-организованным, это все равно, что думать, будто исчезает капитализм от замены одного капиталиста акционерной компанией» [8, с. 242]. Однако даже из этой фразы никак не следует, что Богданов считал индивидуальный опыт иллюзией. Налицо снова применение метода «интерпретации».

Что касается взглядов самого Богданова на индивидуальный и социальный опыт, то если бы И. М. Вельм и В. В. Алексеев прочитали критикуемую Владимиром Ильичом богдановскую работу, они бы обнаружили, что автор «Эмпириомонизма» вовсе не признавал любой индивидуальный опыт человека за иллюзию или тем более за галлюцинацию, а всего лишь характеризовал условия, при которых возможно точное разграничение индивидуального и социального опыта.

Индивидуальный опыт ученый определил так: «Область психики характеризуется прежде всего тем, что психические переживания одного лица не обладают общезначимостью по отношению ко всем другим людям. Мои восприятия и представления, взятые в их непосредственности, существуют только для меня и лишь косвенно приобретают познавательное значение для других людей,

да и то только отчасти. То же самое относится к моим эмоциям и стремлениям. Все эти факты „внутреннего опыта" отличаются величайшей несомненностью - но только для меня, только для того, кто их переживает. Они „субъективны", т. е. не согласованы с переживаниями других людей, не приведены в гармонию с их опытом и потому не имеют для других людей „объективного характера". Они лишены той социальной организованности, которая присуща физическому опыту. <. > Сообщать свои переживания другим - еще не значит достигать согласованности, гармонии их с чужими переживаниями; от этого психический опыт отдельного лица не становится интегральной, органической частью коллективного опыта, он остается личным опытом» [2, с. 23]. Однако из текста не видно, чтобы Богданов считал такой опыт всего лишь иллюзией - напротив, он утверждал, что переживания любого индивида вполне реальны, и лишь недоступность их для непосредственного восприятия другими исключает их объективность и общезначимость.

Что же касается коллективного (социального) опыта, то, по Богданову, «объективными мы называем те данные опыта, которые имеют одинаковое жизненное значение для нас и для других людей, те данные, на которых не только мы без противоречия строим свою деятельность, но на которых должны, по нашему убеждению, основываться и другие люди, чтобы не прийти к противоречию. Объективный характер физического мира заключается в том, что он существует не для меня лично, а для всех, и для всех имеет определенное значение, по моему убеждению, такое же, как для меня. Объективность физического ряда - это его общезначимость. «Субъективное» же в опыте - это то, что не обладает общезначимостью, что имеет значение лишь для одного или нескольких индивидуумов. <. > Общезначимость есть не что иное, как согласованность опыта различных людей, взаимное соответствие их переживаний» [2, с. 15]. И из текста опять-таки не следует, что для обеспечения подобной согласованности непременно нужна какая-то «центральная фигура организатора» -более того, Богданов недвусмысленно указывает, что процесс гармонизации множества индивидуальных опытов в общем социальном опыте самым естественным образом осуществляется через коммуникацию людей в обществе, где представлены три разновидности взаимодействия: «1. Формы непосредственного общения - крик, речь, мимика <...> служат для непосредственного объединения и координирования человеческих действий, а затем и представлений, и эмоций - психических реакций, неразрывно связанных с действиями и их собою определяющих. <. > 2. Формы познавательные — понятия, суждения и их сложные комбинации в виде религиозных доктрин, теорий научных и философских и т. п. Они служат для систематического координирования труда на основе пережитого опыта. Это координация менее непосредственного и более сложного характера. Она имеет тенденцию создать maximum гармонии не только между действиями, выполняемыми в настоящем, но также между действиями, выполненными в прошлом, и действиями, которые еще предстоит выполнить в будущем. И здесь координация представлений служит средством координации трудовых актов. <...> 3. Формы нормативные: обычай, право, нравственность, приличия, практические правила целесообразности для поведения людей. Их роль заключается в устранении противоречий социальной жизни путем ограничения тех или иных функций, которые без этих ограничений дисгармонически сталкивались бы между собою. Чтобы убедиться, что именно таково значение этих социальных норм, достаточно представить их себе ясно в действии. Жизненная нераздельность координации представлений и координации действий здесь вступает особенно ярко» [2, с. 268-269].

Показательно, что ни в одной группе «форм» Богданов не обозначил места для особой фигуры постоянно действующего организатора, да еще наделенного абсолютной властью над всеми сторонами жизни коллектива. Такую фигуру в процесс социальной организации опыта вводят от имени Богданова И. М. Вельм и В. В. Алексеев, фактически приписывающие ученому свои собственные авторитарные представления о внеисториче-ском характере взаимодействия личности и общества («героя» и «толпы», «организатора» и «исполнителей»).

Естественно, что подобная методология исследования создает многочисленные нестыковки между позицией авторов и фактами исторической действительности. Например, критикуя на страницах своей книги богдановскую концепцию относительной истины (истины конкретно-исторической, порождаемой и подтверждаемой социальной практикой [2, с. 217-220; 9, с. 25-26; 7, с. 145-158]), авторы «Сталинизма» заявляют: «А. А. Богданов принципиально не признает марксистское материалистическое положение о природе, существующей независимо от человека и о существовании объективной истины как истины, не зависящей от человека» [1, с. 55]. Проблема здесь не в том, что Вельм и Алексеев некритически воспроизводят соответствующие тезисы В. И. Ленина, Г. В. Плеханова и Л. И. Аксельрод по поводу богдановского «Эмпириомонизма» (с которым эти почтенные социал-демократы ознакомились крайне торопливо и поверхностно), и даже не в том, что истина как логическая и гносеологическая категория не обладает атрибутами субстанции и уже в силу этого не может существовать абсолютно отдельно и независимо от осознающих ее субъектов (подобно тому как единица измерения сама по себе не существует без измеряемых ею величин и субъектов-людей, способных произвести такое измерение) [10] - проблема здесь в том, что, нападая на Богданова, Вельм и Алексеев попутно наносят удар по. Марксу, чьи взгляды на объективную истину в действительности были более близки к воззрениям Богданова, чем к представлениям философов «плехановской школы». Карл Маркс в «Капитале», давая, например, определение категорий буржуазной политэкономии, характеризовал их следующим образом: «Это - общественно значимые, следовательно, объективные мыслительные формы для производственных отношений данного исторически определенного общественного способа производства -товарного производства. Поэтому весь мистицизм товарного мира, все чудеса и привидения, окутывающие туманом продукты труда при господстве товарного производства, - все это немедленно исчезает, как только мы переходим к другим формам производства» [11, с. 86]. Ни о каком существовании категорий политэкономии независимо от товарного капиталистического производства, рыночного распределения и, стало быть, от всех людей, вовлеченных в эту систему социального взаимодействия, в «Капитале» нет и речи; следовательно, по логике Вельма и Алексеева, Маркс тоже «принципиально не признает марксистское материалистическое положение о существовании объективной истины как истины, не зависящей от человека» и «подменяет марксистские методы субъективным идеализмом» в форме. чего-нибудь экзотического, поскольку книга Эрнста Маха «Анализ ощущений» была издана лишь через 20 лет после выхода из печати первого тома «Капитала». Однако теорию Маркса Вельм и Алексеев почему-то рассматривают как положительную альтернативу «концепции СОО» и порожденному ею сталинизму - впрочем, лишь на уровне деклараций, без какого-либо сопоставления марксизма с данными мировоззренческими системами, т. е. без доказательств [1, с. 129-130].

Эта философская путаница выглядела бы недоразумением, порожденным торопливостью в работе с источниками и литературой, если бы не сделанные авторами мировоззренческие выводы из нее: «В концепции СОО первым неизбежным последствием является так называемый „феномен иллюзорного сознания" (т. е. иллюзия, максимально аутентичная с достоверностью) социалистического (коммунистического) толка. А. А. Богдановым всецело владела мысль о создании некой универсальной модели функционирования человеческого общества. И он создал такую модель - концепцию СОО. Все бы ничего, но принципы, на которых зиждилась эта концепция, обернули ее, независимо от воли и желаний самого А. А. Богданова, представлением об общественном сознании как о тотальной социальной галлюцинации, как о тотальном иллюзорном сознании. Интерпретация общественного развития А. А. Богдановым с позиций СОО - это не просто субъективный идеализм, но социо-субъективный идеализм, не просто солипсизм, но со(цио)липсизм. Развитие общества выстраивается как последовательная смена одного массового феномена иллюзорного сознания другим. Процесс достигает пика в созидании социалистического (коммунистического) общества. И в этом обществе, построенном сознательно по модели СОО, феномен иллюзорного сознания обретает завершенность, наглядность, зримость. По понятиям выходит социализм, а в реальности -рабство. Но сила понятий (СОО, общезначимого) такова, что рабы, вопреки массе противоречий, убеждены: построенное общество является реально социалистическим. Проще говоря, для советского общественного сознания 1930-х гг. сталинский социализм существовал так же объективно, как геоцентрическая система Птолемея в свое время, как леший и дьявол в свое время, как товарный фетишизм в свое время» [1, с. 114-115].

В этом пассаже, кошмарном с точки зрения философии, наиболее страшно выглядит не сведение воедино всех рассмотренных выше «домысливаний» Вельма и Алексеева о Богданове и его взглядах - в конце концов, элементарная сверка их высказываний с первоисточниками позволяет легко обнаружить ошибки и искажения в интерпретации богдановски?