Человек на Байкале: рефугиум или антропогеоценоз?

ЭТНОЛОГИЯ

Серия «Геоархеология. Этнология. Антропология»

Онлайн-доступ к журналу: http://isu.ru/izvestia

Иркутского государственного университета

И З В Е С Т И Я

УДК 39(57)

Человек на Байкале: рефугиум или антропогеоценоз?

М. Г. Туров

Иркутский государственный университет

Аннотация. Материалы настоящей публикации анализируют процессы как минимум четырехсотлетней истории освоения Байкала древним и современным человеком; большую часть публикации занимают описания мест поселения основных этнических групп населения, традиционных методов хозяйствования и перспективы освоения байкальской экосистемы в последние десятилетия прошлого и начала нынешнего столетий.

Введение

Байкал - реликтовое, самое глубоководное и огромное в своем простирании озеро мира, издревле и до настоящего времени привлекает внимание ученых. Исследовательский интерес к нему, в известной степени, объясняется тем, что Байкал и его таежные и лесостепные водосборы начиная с первых веков нашей эры и по настоящее время неизменно рассматриваются:

а) как «рефугиум» - «убежище» (от лат. refugium) реликтовых видов флоры и фауны, переживших неблагоприятные периоды природно-климатических изменений окружающих его экосистем Средней Сибири;

б) как перевалочный пункт, через который проходили пути миграций древнейших и исторически известных племен и народов;

в) как «историческая прародина» - исходный очаг расо- и культурогене-за ряда палеоазиатских социумов - предков современного аборигенного населения таежных и тундровых зон Северной Азии и Америки. Последнее до настоящего времени - одно из тематических направлений исследований в отечественной и зарубежной социальной и физической антропологии.

Настоящая публикация ставит к рассмотрению следующие проблемы:

- Какими хронологическими рамками датируется присутствие человека на Байкале?

- Является ли само озеро и его горно-таежное оформление вместе с узкими участками лесостепи ареалом постоянного обитания и всесезонной хозяйственной деятельности человека или же «антропогеоценозом - элементарной ячейкой» [Алексеев, 1993, с. 28] - одним из локальных участков обширной экосистемы Байкальской Сибири, в границах которого функционировали сезонные отрасли хозяйства охотников-рыболовов, оседлых земледельцев и скотоводов? Попытка определиться в методах решения этих вопросов, прежде всего с позиций этногенетической и этнической истории современных этнографических групп населения Байкала, и определяет круг исследовательских задач автора.

Данные археологических исследований свидетельствуют о том, что следы человеческой деятельности в акватории Байкала датируются возрастом от верхнего палеолита (24,5 тыс. лет) до первых веков нашей эры. Материалы погребений из могильников и единичных захоронений в примыкающих к озеру пространствах предбайкальской и забайкальской лесостепи и тайги рассматриваются как свидетельства того, что в эпохи неолита - раннего металла регион Байкальской Сибири (точнее, само озеро и связанная с ним сеть речных водотоков) может быть «исходным очагом» расогенеза и этногенеза большей части современных этносов Северной Азии [Алексеев, 1973; Буры-кин, 1999; Василевич, 1969; Дебец, 1930, 1948; Левин, 1950; Окладников, 1950]. Выделенные в Прибайкалье, Забайкалье и Приморье древние популяции, носители признаков байкальского антропологического типа, до настоящего времени считаются предковой основой, на которой происходило формирование современного физического типа и культуры всех без исключения этнокультурных общностей «северных тунгусов» [Бурыкин, 1999; Карлов, 2014].

Лишь в последней четверти XX - начале XXI в. исследования отечественных генетиков и антропологов демонстрируют достаточно серьезные аргументы [Туров, 2008], указывающие на возможность связи ранних этапов этногенеза автохтонных народов Северной Азии с катангским антропологическим типом, выделенным в краниологии и генотипе древних обитателей Средне-Сибирской платформы [Ветров, 1993; Дебец, 1948; Пежемский, Ры-кушина, 1998; Рычков, 1973; Генетика и антропология популяций ... , 1974а, 1974б, 1976; Шереметьева, 2006].

По устному сообщению Д. В. Пежемского, байкальский антропологический тип, выделенный в краниологии 4-5 погребений позднего периода формирования автохтонных популяций Сибири (глазковский этап неолита-энеолита), по факту первых находок палеантропологических данных этого типа территориально привязан к Байкалу. На самом деле палеоантропологи-ческие материалы Прибайкалья и Забайкалья и один череп из погребения в пещере Чертовы ворота либо демонстрируют достаточно резкие отличия от краниометрических характеристик современных северных монголоидов (эвенков и эвенов), либо обнаружены далеко за пределами побережья Байкала [Алексеев, 1989; Балуева, 1978; Рычков, 2004; Мамонова, 1980; Молекуляр-но-генетическая характеристика ... , 1997]. В этой связи наличие в краниометрии современных южных тунгусов и части населения государств Мохэ и Бохай признаков байкальского антропологического типа может рассматриваться лишь с позиций поздней (первые века нашей эры) межпопуляционной

метисации носителей катангского антропологического типа с гетерогенными популяциями центральноазиатских монголоидов.

Археологические следы обитания человека на Байкале (городища, наскальные изображения, погребения и иные культовые сооружения) оставили после себя выходящие к Байкалу группы разноязыкого союза племен охотников, земледельцев и кочевых скотоводов, известного под общим названием гулигани - курыканы - курумчинцы. Следы пребывания в горно-таежном и лесостепном окаймлении Байкала столь же разнородных по культуре и языку более поздних групп демонстрируют материалы топо- и гидронимики: эвенк. ламу — большая вода, море; тюрк. Бай-куль~кёль - богатое озеро; монг., бур. Байегол~Баягол — богатое озеро; Ангара-Ангаракан - от алтайского праязыка - провал, пасть, ущелье, расщелина; Селенга - от древнетюрк., монг., тун-гусо-маньчж. Сэлэ — мамонтова кость, железо [Мельхеев, 1969; Мурзаев, 1984, с. 50, 66, 501; Сравнительный словарь тунгусо-маньчжурских ... , 1977, с. 140]. Вопрос состоит в том, являются ли все вышеперечисленные данные свидетельством того, что известные по археологическим, историческим и этнографическим источникам группы постоянно обживали Байкал, или же они посещали его периодически, не задерживаясь на его суше более чем на срок сезонного освоения тех или иных биоресурсов.

Анализируя выделенные в культуросодержащих горизонтах местонахождений эпох палеолита - мезолита, неолита и раннего металла фаунистиче-ские остатки и орудийные комплексы, археологи считают, что раскопанные ими местонахождения могут соответствовать временным сезонным поселениям, характерным для комплексного хозяйства, сочетающего сезонные охоты на копытных с рыболовством и промыслом байкальской нерпы [Асеев, 2003; Горюнова, 1997; Горюнова, Свинин, 1995, 1996, 2000; Дашибалов, 1995; Лбова, Хамзина, 1999; Конопацкий, 1982; Новиков, 2010; Харинский, 2001]. Исходя из имеющихся на сегодняшний день исторических и этнографических источников [Георги, 1799; Доппельмайер, 1926; Зиннер, 1968; Иванов, 1978; Павлинская, 2008; Радде, 1858], можно предполагать, что освоение биоресурсов Байкала группами эвенкийского, бурятского и русскоязычного старожильческого населения до первой четверти XX столетия происходило в режиме кратковременных сезонных промыслов отдельных видов терио- и ихтиофауны.

К началу X в. таежные пространства предгорий Приморского хребта и северного фаса Восточного Саяна, верховья р. Лены и нижнюю часть бассейна р. Верхней Ангары осваивали небольшие по численности патриархально-соседские общины наиболее ранних обитателей Прибайкалья - эвенков (тунгусов). Первыми достоверными сведениями об эвенкийских обитателях побережья Байкала и примыкавших к нему территорий, очевидно, следует считать путевые заметки русского посланника в Китай Н. Спафария и обработанные Б. О. Долгих списки ясачных плательщиков первой половины XVII в. [Спа-фарий, 2010; Долгих, 1960].

Рис. 1. Карта населения Восточной Сибири и Дальнего Востока в XVII в.

[Историко-этнографический атлас Сибири, 1961, с. 6]

По предложению И. Г. Георги [1799] все эвенкийское население Прибайкалья середины XVIII в. по особенностям организации промыслового хозяйства и быта, типу используемых транспортных средств и основным доминирующим отраслям хозяйственной деятельности было принято разделять на две группы:

- «бродячих» охотников, имевших в своем распоряжении небольшие по численности (от 5 до 10 голов на семью) стада транспортных оленей, кочевавших в течение всего календарного года в границах своих родовых угодий; периодически, в поисках более богатых пушниной и зверем угодий, эти эвенки уходили на сотни и тысячи километров от мест своей административной приписки (русских поселений и зимовий, в которых реализовывалась добытая охотничья продукция);

- «сидячих», не имевших своих оленей эвенков, использующих в качестве транспортного средства легкие лодки «берестянки» (типа байдарок) и осваивавших рыболовные угодья рек и озер и ближайших к ним участков тайги.

И те и другие относились к категории так называемого ясачного населения, иначе говоря, обязались сдавать часть добытой пушнины в государеву казну, а оставшуюся часть добычи обменивать на продукты питания, хозяйственные товары и промысловое снаряжение. Различия между теми и другими состояли в первую очередь в соотношении доминирующих и подсобных отраслей хозяйства. Для «бродячих» эвенков к первым относились сезонные

промыслы пушнины и копытных. Рыболовство и сборы дикоросов вместе с приобретаемыми в обмен на пушнину у русских продуктами являлись дополнительными источниками питания, разнообразившими по преимуществу мясную пищу.

«Бродячих» эвенков, в буквальном смысле этого понятия, нельзя относить к категории постоянных обитателей прибрежной зоны оз. Байкал. Имея в своем распоряжении достаточное количество домашних оленей (не менее 10-15 голов на семью), которых чаще всего использовали для транспортировки необходимого в кочевом быту имущества и доставки к жилому месту добытого зверя, эвенки во время промысла совершали протяженные (от 400 до 800 км) промысловые экспедиции. Как правило, такие кочевки связывались с последовательным опромышлением серии охотничьих и рыболовных угодий и занимали по времени большую часть календарного года [Василевич, 1969; Левин, 1951; Копылов, 1928; Петри, 1930; Туров, 1990].

В свою очередь «сидячие» (или «пешие») эвенки основную часть летнего времени (с июня до второй половины сентября) обитали в прибрежной зоне озерных и речных водоемов, периодически меняя кратковременные стоянки и опромышляя серию принадлежавших им мест лова рыбы. Заготовки рыбы в этот период были достаточно значительными, являлись основным источником питания семей в летний период и существенно дополняли пищевой рацион семей в период зимней оседлости на стационарных стойбищах. Зверовая охота (добыча копытных) у этой категории охотников ограничивалась сезонными заготовками мяса и кожевенного сырья на зиму. Пушной промысел, особенно со второй половины XIX в. - с отменой государственной монополии на заготовки пушно-меховой продукции, постепенно превращался из повинности в регулярный вид хозяйства товарного назначения [Туров, 1990].

Расселение этнических групп населения в зоне Байкала

Кочевые и оседлые эвенки. По данным списков ясачных плательщиков (XVII - последней четверти XIX в.) и первой регулярной похозяйственной переписи 1897 г., эвенкийское население примыкавших к побережью и расселенных в береговой зоне Байкала групп было представлено соседскими общинами, объединявшими в своем составе патронимические части следующих родов [Патканов, 1906]:

Обуряченные «роды» ангут~алгут, монго~мунгал в XVI-XVII вв. в районе Баргузина [Василевич, 1969, с. 262, 274; Залкинд, 1941; Патканов, 1906]. Род обуряченных эвенков камчагиров, по данным В. А. Туголукова [1985, с. 24-25], в середине XVII в. кочевал в прибайкальской тайге между верховьями р. Лены и юго-западным побережьем оз. Байкал. В основной своей части это были так называемые конные тунгусы, перешедшие к скотоводству и, в значительно меньшей степени, товарному пушному промыслу, которые, выходя в прибрежные гольцы Приморского хребта, охотились на изюбря. Мясное направление этого вида промысла имело подсобное значение. Основной смысл регулярных охот на этот вид состоял в заготовке пантов для продажи и

обмена среди русского населения. Небольшая группа камчагиров, по материалам Б. О. Долгих [1960, с. 284], имела незначительное количество домашних оленей, однако уже во второй половине XVIII в. в списках ясачных плательщиков, выходивших с пушниной в один из русских острогов, она не значится. К той же категории подвергшихся бурятской аккультурации эвенков относились роды конных эвенков лимагиров, баликагиров, а также не имевших оленей киндигиров и чильчагиров, которые выходили на впадавшие в озеро реки и к самому Байкалу для сезонного лова ходовой рыбы (в сезон нереста) [Туголуков, 1985, с. 308].

Публикуя материалы экспедиции 1933 г. к северобайкальским эвенкам, М. Г. Левин отмечает, что общая численность этой группы составляла в этот период 800 человек [здесь и ниже: Долгих, 1960, с. 282-284; Левин, 1936, с. 71]. Они входили в административное подчинение Бурят-Монгольской АССР и были представлены тремя родами:

- самый многочисленный - шамагирский, обитавший по «северозападному берегу Байкала в. узкой полосе меж хребтом и озером»;

- киндигирский - кочевали «по реке Кичере и ее притокам, по рекам Маме, Чае, до реки Киренги на западе»;

- чилчегирский - «охватывает своими кочевыми и охотничьими угодьями. пространство бассейнов рек верхней Ангары, Китеры, Муи, Чуры, Маи вплоть до Бодайбо».

Как отмечают указанные авторы, транспортное оленеводство у части этих эвенков предопределяло кочевой быт, охватывающий большую часть календарного года в стороне от побережья Байкала. Кроме оленных эвенков, отдельные северобайкальские группы (в частности, ответвление рода няку-гир — патронимия шамагиров) в первой половине XVII в. относились к категории «сидячих» эвенков, которые держались вблизи русских поселений юго-западного побережья Байкала между полуостровом Святой Нос и Чивыркуй-ским заливом. Основу хозяйственной деятельности этой группы составляли прибрежный лов рыбы, пушной промысел и зимняя охота на байкальскую нерпу [Туголуков, 1985, с. 307-308; Василевич, 1969, с. 71].

Чтобы в более полном объеме представить характер хозяйственной деятельности перечисленных эвенкийских родов и патронимий, следует, на мой взгляд, обратиться к запискам поручика Орлова, который по заданию Иркутской губернской канцелярии проводил обследование группы верхнеангарских эвенков [Орлов, 1857, с. 191-192]. В конце XIX в. эти эвенки были административно приписаны к двум инородным управам:

- первая располагалась немного выше устья р. Верхней Ангары на ее притоке Душкачане; в этот пункт для реализации на ярмарках добытой пушнины выходили эвенки киндигирского рода;

- вторая группа, к которой относились эвенки чильчагирского рода, выходила с пушниной на ежегодные ярмарки в село Верхнеангарск. Общее число приписанных к обеим управам эвенков - 259 человек мужского и 216 человек женского пола.

Годовой хозяйственный цикл этих, как и остальных территориальных групп эвенков, рассчитывался исходя из смены фаз луны (новолуние, полнолуние), включал 13 месяцев и в целом состоял из двух (летний «ангани» и зимний «тугэни») полугодий. Как сообщает поручик Орлов [1857, с. 183], кочевой быт эвенков за исключением одного «лунного месяца» (эвенк. «эк-тэнкирэ» - конец ноября - начало декабря астрономического календаря) был посвящен попеременному кочевому освоению ряда расположенных на берегу и в «ближней тайге» разнообразных по видовому составу терио- и ихтиофауны промысловых угодий.

Летний промысловый период начинался с месяца «туран» (прилет ворон от эвенк. «тураки» - ворона, конец февраля - начало марта). В это время эвенки всей семьей перемещаются из стационарного зимнего стойбища на промежуточную сезонную стоянку неподалеку от глубоких межгорных долин, оврагов и распадков, в которых по глубокому затвердевшему снегу -насту - промышляют на лыжах копытных.

Второй летний месяц - «шонкан» [Василевич, 1969, с. 45-46] в сравнении с астрономическим календарем (вторая половина марта - начало апреля) соответствовал началу кочевания по долине Верхней Ангары, где на устьях ее притоков и в затопленных половодьем участках поймы эвенки ставили плетенные из ивняка ловушки для лова идущей на нерест рыбы (таймени, налимы, щуки и окуни).

В третий месяц летнего цикла - «дукан» (конец апреля - начало мая) эвенки выходили на южные склоны береговых обнажений рек и безлесные речные долины [Орлов, 1857, с. 184]. С осени на этих участках эвенки устраивали пожоги травостоя. С началом активного таяния снега на выжженных гарях ранее всего появляется первая зелень. В это время на гари для корма по ночам выходят звери (дикий олень и косуля. - М. Т.). Охота на копытных, по сообщению Орлова, в этот период редко бывала эффективной, обеспечивала семьи охотников свежим мясом лишь на этот месяц и являлась дополнительным источником обеспечения продуктами наряду с продолжающимся рыболовством [Там же].

Четвертый летний месяц - «шага» (время цветения ягодников — июнь) был связан с промыслом изюбря, выходящего на южные склоны скалистых берегов речных долин. Промысел изюбря в тот период, из-за низкого качества отощавших за зиму животных, являлся лишь временным источником обеспечения продуктами питания. Основной смысл охоты на этот вид заключался в заготовке изюбревых пантов, которые сбывались на ярмарках русским купцам и заезжим перекупщикам из местного русского населения прибрежных байкальских поселений. По оценкам Орлова, в случае удачной охоты на изюбря эвенкийская семья на весь летний сезон, до начала осенних промыслов, обеспечивала себя всем необходимым привозным набором продуктов питания и припасами для ружейной охоты [Там же, с. 185].

В пятый месяц «летнего года» - «илкун» (вторая половина июня - начало июля, месяц мошки, созревания ягод) эвенки спускались с гольцов Приморского хребта в долины рек и к озерам, в начале месяца эвенки «занимаются

рыболовством. расставляя по рекам на быстрых местах верши (плетенные из ивняка ловушки. - М. Т.), а в озерах для лова употребляют плетеные из конского волоса сети, которые расставляют с небольших берестяных лодок. В одной лодке размещается 2-3 рыболова. Сетевой лов рыбы бывает очень прибыльный... в них попадаются большие осетры, таймени, ленки, окуни и щуки» [Орлов, 1857, с. 185].

Выловленную рыбу, разделав на пласты, развешивали внутри чумов в верхней части возле дымового отверстия для копчения. «К концу этого месяца в тихую погоду эвенки ночью выезжают на берестянках в тихие заводи, где с зажженными на носу лодки пучками смолистых лучин бьют острогой стоящую рыбу». «Если же в этом месяце, и даже во всякое лето, случится от дождей половодье, то тунгусы спешат к порогам больших рек и там тоже острогою днем с берега колют больших тайменей, осетров и щук» [Орлов, 1857, с. 186]. В этот же месяц эвенки ведут охоту на лосей, зашедших в речные заводи и озера для поедания речных водорослей и водных растений. «Впрочем, - отмечает Орлов, - этот промысел редко бывает успешным.» [Там же].

Вторая половина июля - первая половина августа (эвенк. «ирэн» - обдирание коры лиственницы рогами парнокопытных) начинались выходом в гольцы на поиски нор тарбагана. К началу сентября (эвенк. «иркин» - время чистки копытными окостеневших рогов) эвенки перекочевывали в травянистые, богатые хвощем долины, где с трубой-манком (эвенк. «оревун») охотились на изюбрей и лосей. Стоянки этого времени устраивались вблизи богатых рыбой участков рек; для лова рыбы возле берега устанавливали плетеные ловушки.

Вторая половина августа - первая половина сентября считается у эвенков началом «зимнего года» и массовой охоты на копытных, заготовки мяса на весь снежный период календарного года. К этому же времени относится заготовка осенних, особенно прочных, шкур копытных, которые используют для пошива осенних покрытий конических жилищ - чумов и зимней меховой одежды и обуви. В конце сентября - начале октября продолжается лов поднимающихся вверх по рекам для икрометания байкальских рыб [Василевич, 1969, с. 45; Орлов, 1857, с. 187-188].

В следующий зимний месяц (вторая половина сентября - начало октября (эвенк. «угун» — появление паберегов, первого прибрежного тонкого льда, время первого снега)) эвенкийские временные стоянки перемещаются в глухие таежные места, в которых охотники до выпадения глубокого снега, не задерживаясь на одном месте более недели, ведут промысел товарной пушнины.

Со второй половины декабря, весь январь и начало весны эвенкийские семьи собирались на общем для отдельной клановой общины стационарном зимнем стойбище (эвенк. «тугэдзек»). Весь этот продолжительный период промысловая и иная хозяйственная деятельность эвенков сводилась к домашним ремеслам и редким выходам охотников для добычи копытных в случаях, если запасы мяса, заготовленного в период осенних охот, оказывались недостаточными. В теплые дни начала декабря охотники или члены их семей вы-

ходили в русские селения для реализации пушнины и закупок продуктов, охотничьего провианта. У имевших небольшое число ездовых домашних оленей эвенков зимний период был временем преимущественно оседлого обитания на «зимниках» и редкого выезда в гости к ближайшим родственникам и соседям, что производилось по неписаному закону таежного этикета и гостеприимства.

Изложенное выше позволяет уверенно констатировать, что сложившееся задолго до русского освоения Прибайкалья хозяйство оленных и «сидячих-пеших» эвенков было достаточно пластичным, относительно безболезненно реагирующим на резкие изменения естественных экологических и технологических условий жизнеобеспечения. Комбинация всего возможного спектра охотничьих промыслов, рыболовства и собирательства позволяла быстро менять соотношение и роль ведущих (доминирующих) и второстепенных (подсобных) отраслей хозяйства. Так, потеряв оленей, часть северобайкальских и верхнеангарских эвенков начала интенсивно заниматься рыболовством и уже в «русский период» этнокультурной истории переходила к оседлости вблизи русских поселений [Григоровский, 1890]. Охотничий промысел и само обитание в тайге ограничивались сезонами осенней и весенней добычи копытных и пушнины, носили характер индивидуальных экспедиций в таежные угодья, тогда как члены семей охотников оставались в стационарных поселениях. По форме опромышления угодий этот тип ведения охоты и рыболовства все более соответствовал русской промысловой традиции со стационарными зимовьями. Очевидно, отмеченный среди безоленных някугиров и выделившихся из их состава шамагиров, осваивавших северное (район Верхней Ангары) и юго-западное побережье Байкала (севернее полуострова Святой Нос и Чивыркуйский залив), активный промысел байкальской нерпы [Туго-луков, 1985, с. 308] также сформировался не без влияния русской и бурятской охотничьей традиции в период перехода этих эвенков к оседлости.

Бурятское население Байкала. Как отмечено выше, наиболее ранние следы освоения Байкала группами скотоводческого (предположительно тюр-коязычного и монголоязычного) населения относятся к рубежу нашей эры. Косвенные данные (китайские исторические хроники и материалы археологических исследований керексуров и могильников) рассматриваются как свидетельство того, что лесостепные участки Западного Забайкалья и узкие участки реликтовых лесостепей Байкала, среднего и верхнего течения Ангары, долины рек Селенги, Баргузин и о-в Ольхон могли осваиваться группами хунну и ранних монголов. Скорее всего, малопригодные для постоянного содержания скота указанные участки экосистемы Байкала являлись основной причиной того, что эта территория была лишь частью более обширного хозяйственно-культурного ареала, включавшего большую часть современных территорий Монголии, Республики Бурятии и Усть-Ордынского Бурятского автономного округа Иркутской области.

Что же касается современных бурят, то ранние этапы их этногенеза, формирования двух специфических (кочевых и отгонных) форм ведения скотоводческого хозяйства заняли достаточно продолжительный период IX-XVII вв. н. э. [Нимаев, 2004, с. 13-14, 25]. Первые же сведения о собственно бурятах появляются в путевых заметках российских послов, отправлявшихся в Китай и Лхасу во второй половине XVII в. В первые века I тыс. н. э. отдельные родоплеменные группы западных бурят (русское название «братские люди») могли выходить к Байкалу и в районы Тункинской долины для летнего отгонного содержания домашних животных. Окончательное оседание западных и восточных бурят в лесостепных участках бассейна Байкала, по всей вероятности, происходило уже в период русского освоения Байкальской Сибири. Общая картина расселения бурят в период XVII-XIX вв. представляется в следующем виде.

Общая численность бурят на всем пространстве Прибайкалья, Западного Забайкалья и Приольхонья (включая сам о-в Ольхон), по данным XVII в., не превышала 25-30 тыс. человек. Так, в своем описании населения Прибайкалья Н. Спафарий [2010] отмечал, что буряты в большинстве своем осваивали пригодные для скотоводства узкие участки лесостепей, примыкавших к побережью Байкала в устьях рек Голоустной и Бугульдейки (включая участки «Сухой степи»), лесостепные участки долины р. Баргузин и юго-западного побережья Байкала.

В монографическом издании по этнической истории бурят (серия «Народы России») улан-удэнские этнографы Д. Д. Нимаев и Б. З. Нанзатов для периода XVII-XIX вв. отмечают следующие родоплеменные и этнотеррито-риальные группы бурят [2004].

В устье р. Голоустной, очевидно вскоре после появления первых русских поселений Прибайкалья - Приангарья, в лесостепные участки ее долины вышла часть бурятского племенного союза булагатов, которые именовали себя ашэбагатами~ашабагатами [Нимаев, Нанзатов, 2004, с. 46]. На рубеже XVI-XVII вв. в Приольхонье, в средней части западного побережья Байкала на о-ве Ольхон, расселяется вытесняемая местным монголоязычным населением внутренних районов Монголии, этнотерриториальня группа хори (хорин-цы), являвшаяся частью племенного союза булагатов [Там же, с. 49, с. 51].

По Б. О. Долгих [1960, с. 287], в XVII - начале XVIII в. хоринцы Приольхонья (чернорудская и баргузинская «инородческие управы») и о-ва Оль-хон прежде обитали в верховьях р. Лены, в районе впадения в нее рек Анги, Манзурки и Куленги. Кроме того, Б. О. Долгих отмечает, что отдельные кочевые группы бурят для сезонного лова рыбы выходили к Байкалу далеко от мест своего постоянного обитания. Так, часть кудинских ашебагатов и хара-нутов выходила для лова заходящей на нерест рыбы в район устья р. Голоустной, где они впоследствии осели окончательно [Там же, с. 288].

Лесостепные участки долины рек Селенги и Баргузина и восточного побережья Байкала были в это же время населены группами отколовшихся от эхиритов этнотерриториальных групп кударинских и баргузинских бурят, прежде обитавших в долинах рек Лены, Куды и Мурина [Там же, с. 54].

Характеризуя хозяйство указанных групп бурят, С. Г. Жамбалова сообщает следующее: кроме ведущих отраслей хозяйства - отгонного скотоводства и «утужного земледелия», часть прибайкальских бурят активно занималась

охотой и рыболовством [Жамбалова, 2004]. Впрочем, охотничий промысел в виде заготовок пушнины и потребительской охоты на копытных был распространен лишь среди части бурятских хозяйств, обитавших далеко за пределами побережья Байкала. Промыслом нерпы на Байкале занимались буряты чернорудской и баргузинской «инородческих управ, живших вблизи русских поселений и стойбищ оседлых эвенков, при этом большую часть нерповщиков составляли ольхонские буряты» [Жамбалова, 2004, с. 105, 107, 117].

Отсылая читателя к монографии М. Н. Хангалова, С. Г. Жамбалова отмечает: «Прежние (древние. - М. Т.) буряты были рыболовами... Основываясь на старинных преданиях среди орудий рыболовства он отмечает плетеные ловушки типа "морда", сети из конского волоса, остроги на длинной рукояти или стрелы с наконечниками типа острог, которыми добывали проходившую в реки на нерест рыбу. Использовали и такой вид рыболовства, как лучение -добычу большой острогой крупных видов с лодки ночью при свете зажженного на носу лодки огня. Особенно интересным было рыболовство у ольхон-ских, кударинских и баргузинских бурят» [здесь и далее: Жамбалова, 2004, с. 118-121]. В XIX в. рыболовство кударинских и ольхонских бурят приобрело товарное значение. Рыболовством занимались артельно, выезжая в Малое Море на закрепленные за артелями «тони» (места сетевого лова. - М. Т.), на специальных рыболовных судах - «карбазах». Зимой у берега в районе Бар-гузинского залива возле губы Хор-Хой неводами ловили хариуса. Весной хариуса ловили в устьях Бугульдейки, Анги и других впадающих в Байкал рек, куда он заходил для нереста. Этими угодьями пользовались буряты близлежащих к рекам селений, «отстоящих от побережья Байкала на значительное расстояние».

Ведущие регулярные промыслы пушнины буряты Иркутского уезда (выделен в составе Иркутской губернии в 1682 г.), судя по материалам Б. О. Долгих [1960, с. 294-323], объединялись в две территориальные группы ясачных плательщиков: 1 - в юго-западной оконечности Байкала, выходившие с пушниной в Иркутский острог; 2 - в районе Баргузинского острога. С 1892 г. для сдачи ясачной пушнины в Иркутский острог выходили семьи хо-ринских бурят, обитавших на западном побережье Байкала.

Русские на Байкале. Русское освоение побережья Байкала берет свое начало со второй половины XVII в., когда были организованы два укрепленных острожных поселения - Верхнеангарское (1643 г.) и Баргузинское (1648 г.). Сведения о составе русского населения, его численности и характере хозяйственной деятельности весьма неполны. Можно лишь предполагать, что население бассейна р. Верхней Ангары, формировавшееся в этот период вокруг Верхнеангарского острога, было в основной части представлено так называемыми служилыми людьми. Меньшую часть составляло русское старожильческое крестьянство, хозяйственная деятельность которого, кроме земледелия и приусадебного животноводства, включала сезонные промыслы пушнины и копытных, сетевой лов рыбы и охоты на нерпу, которые дополняли традиционные источники продуктов питания и определяли товарную составляющую хозяйства [Долгих, 1960, с. 297].

Из путевых записок Н. Спафария [Спафарий, 2010, с. 119] известно, что пригодные для русского земледелия и животноводства земли располагались в юго-западной части побережья Байкала и в некотором удалении от него в ос-тепненных участках долин рек Голоустной, Бугульдейки и Баргузина. По данным О. В. Бураевой, заселение долины р. Баргузин «постоянным русским населением» начинается лишь в первой половине XVIII в. Общее число приписанных к Баргузинскому острогу русских домохозяйств к 1740 г. насчитывало 83 двора. От Байкала до самого острога, выстроенного на расстоянии 35-40 км от его побережья, «возникла цепь зимовий и деревень в 1-2 двора», населенных переведенными в крестьянское сословие бывшими служащими острога. По данным 1772 г., общее число русских обитателей этого района, живших че-респолосно с эвенками и бурятами, - 322 человека [Бураева, 2005, с. 15].

Как и в других малопригодных для земледелия и животноводства регионах Енисейско-Ленского междуречья, русские охотничьи и рыболовные промыслы на Байкале и в прилегающих к нему таежных угодьях вынужденно адаптировались к местным условиям и изменялись за счет заимствований из промысловой культуры эвенков и бурят. Заимствования фиксируются в охотничьем и рыболовном инвентаре, в типах временных промысловых жилищ, а также в организации и методах ведения охотничьего и рыболовного хозяйства [Башаров, 2005; Бураева, 2005, с. 64-67].

Резкое увеличение численности русского населения на побережье Байкала и в его ближайших окрестностях относится к концу XIX - началу XX в. - времени завершения строительства Московского тракта, развития байкальского судоходства и строительства кругобайкальского участка Транссибирской железнодорожной магистрали. Подробные сведения о русских поселениях на Байкале и основных направлениях свойственного им хозяйства встречены автором в «Лоции и физико-географическом очерке Байкала» Ф. К. Дриженко. Оригинал публикации труда Ф. К. Дриженко является в настоящее время библиографической редкостью и ограниченно доступен. В этой связи автор счел уместным привести здесь с изъятиями некоторые, взятые из Интернета, части текста «Лоции .» [Лоция и физико-географический очерк ... , 1908].

Наиболее заселенными местами в этот период являлись районы, прилегающие «к почтовым трактам (а в настоящее время и к железной дороге). Таким образом, южная половина Байкала заселена более, чем северная, в которой расположились лишь редкие тунгусские кочевья и кое-где русские поселки, преимущественно из ссыльных крестьян.

Все более или менее заселенные места эти располагаются в следующем порядке:

В заливе Лиственичном, при истоке р. Ангары (единственный исток Байкала. - М. Т.), находится село Лиственичное (в 60 верстах от г. Иркутска), растянувшееся узкой полосой деревянных домов на 5 верст вдоль берега. На мысе Лиственичном расположены: контора железнодорожной переправы Забайкальской железной дороги; портовые мастерские и другие службы. Жители (около 600) преимущественно служащие в конторах, в таможне, в казенном и частном пароходствах и рабочие в мастерских, а также издавна занимающиеся рыбным промыслом, извозом и торговлей».

«В расстоянии 72-х верст к западу от Лиственичного находится село Култук, расположенное вдоль юго-западного берега Байкала, состоящее из 100 дворов с крестьянами-старожилами; остальные жители, недавно прибывшие и привлеченные, главным образом, постройкой Кругобайкальской железной дороги - рабочие и служащие... Коренные жители занимаются хлебопашеством, скотоводством, рыболовством, звероловством, собиранием кедровых орехов, рубкой и сплавом леса и извозом. Слово Култук означает у местных жителей бухтовидное окончание каждого залива или озера (название это встречается еще и в другом месте), про себя же култукчане говорят, что село их расположено "в самом култуке моря". Далее по юго-восточному берегу Байкала расположены следующие поселки, преимущественно около почтовых станций и по почтовой дороге, идущей из Иркутска в Верхне-удинск: Муравьево-Амурский, Утулинский (с церковью), Муринский, Снежный (с почтово-телеграфной станцией уже Забайкальской области), Выдрен-ский, Переемный, Малиновка и Мишиха. Жители этих поселков занимаются главным образом извозом и рыбным промыслом.

В 141 версте от Култука к востоку расположен гор. Мысовск (прежде станция Мысовая) с пристанью железнодорожной переправы Забайкальской железной дороги и двумя пристанями Немчинова. Здесь же и железнодорожная станция, мастерские, депо, конторы, почта, телеграф, таможня, церковь, городская и церковные школы, гостиницы, казармы местных войск, лазареты, магазины и лавки.

Далее по берегу от Мысовска в 17,5 верстах следует поселок Боярск, а за ним в 20,5 верстах селение Посольское с Посольским монастырем и бывшей при нем Посольской гаванью в северной части Прорвинского Сора, ныне обмелевшей, игравшей видную роль в течение трех четвертей прошлого столетия и половины XVII-го, когда перевозочная деятельность казенных и частных судов сосредоточивалась главным образом в пределах Лиственичного, Селенги и Посольска. Жители Посольского селения занимаются хлебопашеством, рыболовством и извозом. Самому монастырю принадлежат значительные рыбные участки по берегу озера, которые он сдает в аренду частным лицам.

За Посольском к северу в 12 верстах находится деревня Исток, имеющая около 100 дворов. Здесь церковь и школа. Крестьяне занимаются рыболовством и хлебопашеством, а также извозом.

В районе обширной дельты реки Селенги находится несколько русских поселков с волостным селом Кударой и бурятских с волостным селом Думой. Заливные острова дельты буряты эксплуатируют преимущественно ?