Окопный быт Первой мировой войны: очерк фронтовой повседневности

Е. С. СЕНЯВСКАЯ

ОКОПНЫЙ БЫТ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ: ОЧЕРК ФРОНТОВОЙ ПОВСЕДНЕВНОСТИ

В статье на основе свидетельств непосредственных участников боевых действий (писем, дневников, воспоминаний) раскрывается один из важнейших аспектов фронтовой повседневности Русской армии в период Первой мировой войны - солдатский и офицерский быт на передовых позициях, включая физические и нервные нагрузки военнослужащих, пищевой рацион и способы обеспечения провиантом, вещевое и денежное довольствие, устройство жилья, организацию досуга и праздников, санитарно-гигиенические условия и др. Вопросы эффективности снабжения Русской армии продовольствием и обмундированием показаны с точки зрения «окопных сидельцев», для которых любая задержка обоза, неважно, по чьей вине, ощущалась особенно остро.

Опыт каждого участника войны неповторим и индивидуален, но вместе с тем достаточно типичен в контексте своего времени. Поэтому так важно для современного историка проникнуть во внутренний мир соотечественников, с оружием в руках отстаивавших интересы своей страны, детально изучить сложное и многогранное «измерение» фронтовой повседневности. Это новое знание объективно-субъективной реальности, увиденной глазами человека, непосредственно соприкасающегося с врагом, пережитой им и воспроизведенной в синхронных и ретроспективных источниках, очень многое дает для понимания того состояния, в котором находились страна, общество, государство, ведущие конкретную войну, и последствий этой войны для всего общества, его послевоенной жизни. Фронтовая повседневность Первой мировой - яркое тому доказательство.

На войне существуют и тесно переплетаются опасность боя и повседневность быта, совокупность которых во всем многообразии типичных и уникальных проявлений можно определить как фронтовую повседневность. Человек на фронте не только воевал - ни одно сражение не могло продолжаться бесконечно. Наступало заИсторическая психология и социология истории 1/2014 192-219

Е С. Сенявская Окопный быт Первой мировой войны 193

тишье - и в эти часы он был занят работой, множеством больших и малых дел, выполнение которых входило в его обязанности и от которых во многом зависел его успех в новом бою. Солдатская служба включала в себя прежде всего тяжелый, изнурительный труд на грани человеческих сил. Поэтому наряду с опасностью боя важнейшим фактором войны, влиявшим на психологию ее участников, являлись особые условия фронтового быта, или уклада повседневной жизни в боевой обстановке. Русский военный психолог Р. К. Дрейлинг среди важнейших факторов, влияющих на психику бойца, называл «особые условия военного быта, вне привычных общественных и экономических отношений, тяжелый труд», отмечая при этом, что «труд, производимый, например, пехотинцем в полном вооружении и снаряжении, превосходит по количеству расходуемой энергии самые тяжелые формы не только профессионального, но и каторжного труда» (Дрейлинг 1997: 160).

Вл. Падучев описывал обычный день окопной войны на европейском театре военных действий, наполненный привычной рутинной работой вблизи неприятельских позиций: «Хорошо видно движение в наших окопах, как в пятой роте солдаты роют землянку и подкатывают тяжелые бревна, как пулеметчики набивают патронами ленту, а ротные телефонисты, как муравьи, тянут линию вдоль окопов... Утомленные сердитые лица, винтовки с примкнутыми штыками, сумки ручных гранат, остатки супа в медном котелке, зияющая черная воронка в колючей проволоке перед окопами, ротный фельдшер с красным крестом и двое раненых из нашего секрета - все это настоящее, будничное, покрытое серым цветом, но полное близкой тревоги ожиданий» (Падучев 1989: 534).

носном, а в настоящем смысле слова...» (ЦМАМЛС. Ф. 69. Оп. 1. Д. 81. Лл. 17-19 об.).

Разумеется, немалые особенности военного быта (в обеспечении жильем, питанием, денежным довольствием, в наличии особого круга внеслужебного общения и досуга) были связаны с принадлежностью к рядовому или командному составу, как и особые виды усталости, напряжения, опасности и страхов в боевой обстановке. Говоря о том, насколько сложнее психические условия деятельности командиров по сравнению с рядовыми бойцами, русский военный психолог Н. Н. Головин (1997: 20) отмечал, что чем выше поднимаешься вверх по иерархической лестнице военного командования, тем сильнее уменьшается личная опасность и физическая усталость, но зато многократно увеличивается моральная ответственность, которая лежит на плечах начальника. О том же свидетельствует в книге «Душа армии» генерал П. Н. Краснов (1997: 44): «Чувство страха рядового бойца отличается от чувства страха начальника, руководящего боем. И страх начальника, лично руководящего в непосредственной близости от неприятеля боем, отличается от страха начальника, издали, часто вне сферы физической опасности управляющего боем. Разная у них и усталость. Если солдат... устает до полного изнеможения физически, то начальник... не испытывая такой физической усталости, устает морально от страшного напряжения внимания».

У разных родов войск (пехоты, кавалерии, артиллерии, авиации, флота и др.) также существовала специфика как в условиях боевой деятельности, так и в деталях повседневного быта. «...Артиллерист, например, особенно тяжелой артиллерии, - отмечал вскоре после окончания Первой мировой войны А. Незнамов, -меньше подвергается утомлению, почти нормально питается и отдыхает, до него редко долетают пули винтовки, пулемета, но зато на него обращено особое внимание противника-артиллериста, и он должен спокойно переносить все, что связано с обстрелами и взрывами, часто очень сильными, фугасных снарядов. Он должен спокойно и точно работать (его машина много сложнее пехотного оружия), в самые критические периоды боя. От точности его работы зависит слишком многое, так как артиллерия очень сильно воздействует на течение боя» (цит. по: Изместьев 1923: 94). А вот не теоретическая оценка, но непосредственные личные впечатления и опыт участника Первой мировой «из окопа». Ф. Степун 21 января 1915 года писал матери: «.право же, все, что мы здесь переживаем, происходит гораздо проще, чем это кажется со стороны. Ужасное слово “бой” означает, слава Богу, для нас, артиллеристов, в большинстве

Е С. Сенявская Окопный быт Первой мировой войны 195

случаев процесс совершенно спокойный, я бы сказал даже идиллический» (Степун 2000: 39-41). В том же письме он сообщает, что на днях его батарея уходит в резерв, и добавляет: «Грех сказать, чтобы... нам было очень тяжело. Тяжело было пехоте, которая каждую ночь мерзла на передовых постах, каждую ночь ходила, святая, в разведку, ходила по глубочайшему снегу в двадцатиградусный мороз, ходила во весь рост в атаку навстречу пулеметам и ружьям. А мы в эти ночи, засыпая, только прислушивались к пулеметной трескотне» (Там же: 42). 14 июня 1916 года другой артиллерийский офицер - А. Жиглин-ский также отмечал различную степень опасности для разных родов войск: «Не хочу хвастать, но мне уж не так страшно, как раньше, - да почти совсем не страшно. Если бы был в пехоте, - тоже, думаю, приучил бы себя к пехотным страхам, которых больше». И далее: «Единственное, что мог я уступить животному страху моей матери, - это то, что я пошел в артиллерию, а не в пехоту» (ЦДНА. Ф. 118. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 38). Здесь ясно прослеживается специфика «страхов», риска и повседневного быта у профессиональных категорий на войне.

М. Исаев 23 ноября 1915 года писал жене с Кавказского фронта: «.Разговоры о наградах - любимейшая тема у пехоты и кавалерии. Артиллеристы и саперы гораздо меньше говорят о них, вообще у них уровень образования гораздо выше. “Довольных” в тысячу раз меньше, чем “недовольных”. Один “род” оружия ревнует к другому. То, что пехоте предоставлены большие преимущества, - имеет основания, главным образом, для западного фронта. Здесь кавалерия сражается почти везде в пешем строю и рискует больше, чем пехота (разведки!). .Легче всего служба здесь в артиллерии - сторожевой не несут, все ночи спят, на работы (рытье окопов) не ходят. Только и знают, что бой (а бои довольно редко). От ружейного и пулеметного огня в полной безопасности. Да и вообще у них почти нет потерь» (ЦМАМЛС. Ф. 69. Оп. 1. Д. 80. Лл. 69-74 об.). А 21 марта 1916 года рассказывал в письме к детям: «У нас погода все еще не наладилась, по три дня идет дождь, потом несколько дней солнце. Только что высохнет - опять пойдет дождь целых три дня. Нам-то пулеметчикам хорошо, мы сидим дома, а вот бедным казакам надо каждый день в разведку ездить: дождь ли, снег ли, все равно седлай лошадь, одевай винтовку, шашку и кинжал, и поезжай в горы» (Там же: Д. 87. Лл. 10-11 об.).

Первостепенный вопрос фронтового быта - солдатский рацион. Оно и понятно: «Голодный много не навоюет». Прапорщик Исаев писал жене 17 сентября 1915 года с Кавказского фронта: «.Я пришел к выводу, что главное на войне - желудок. Помыслы всех направлены всегда на то, чтобы как можно плотнее набить его. Есть

хочется каждый день, и аппетит появляется по нескольку раз - не всегда удается удовлетворить его своевременно. А уж раз выпала такая возможность - то стараются наверстать и прошлое, да и за будущее успеть. А “ужасов войны” до сих пор не переживал» (ЦМАМЛС. Ф. 69. Оп. 1. Д. 81. Л. 21).

Солдатскому рациону уделяется немало места не только в интендантских сводках, но и в письмах с фронта и на фронт: родные в тылу интересуются, как в армии кормят «служивого», а тот, как правило, довольно подробно описывает свое окопное «меню». Например, унтер-офицер И. И. Чернецов писал домой 12 ноября 1914 года: «Мы все очень хорошо накормлены (1 фунт мяса в день на человека утром, да еще немного вечером). Кроме того, здесь много баранины, свинины и коров, которых начальство разрешает бить и делить между собою. Чай, сахар выдают регулярно и в достаточном количестве. Много везде в домах ссыпано картофеля, который мы жарим на свином сале, варим с мясом, делаем котлеты (если найдем в доме машинку для рубки мяса) и даже печем лепешки на свином сале; муки оставлено много, но дело в том, что, конечно, нет дрожжей, но несмотря на это, ржаные лепешки, жаренные на свином сале, выходят очень хороши, и даже ротный наш командир часто просит солдат поставить на его долю теста» (ЦДНА. Ф. 196. Оп. 1. Ед. хр. 61. Лл. 3-5.). По прошествии двух лет войны, 18 ноября 1916 года, Чернецов сообщает родным, что казенная кухня, бывает, задерживается, когда полк куда-нибудь передвигается. «В остальное время обед и ужин нам выдают регулярно каждый день. Мяса получаем всего 1 и 1/4 фунта в день на человека, сахару по три куска в день и чаю достаточное вполне количество, изредка только бывает нехватка его. Это если происходит какая-нибудь задержка в доставке. Ведь муку, да и самый готовый хлеб приходится доставлять из России, а с этим надо считаться. Вообще кормят хорошо: варят лапшу (с большими макаронами), горох, суп с сушеными корнями, суп с картофелем, щи со свежей капустой и суп с гречневой кашей, иногда с рисом или перловой крупой. Вечером и утром получаем обед и ужин по одному первому, как и в Японскую войну. Этого вполне достаточно, и солдаты все довольны продовольствием» (Там же: Лл. 7-10.).

Не столь оптимистичное суждение встречаем в дневнике В. Арамилева: «Днем мы обедаем и пьем чай. И то и другое готовят в третьей линии. Суп и кипяток получаем холодными. Суп в открытых солдатских котелках - один на пять человек - несут три километра ходами сообщения. Задевают котелками о стенки окопа - в суп сыплются земля и песок. Суп от этого становится гуще,

Е С. Сенявская Окопный быт Первой мировой войны 197

но не питательнее. Песок хрустит на зубах и оказывает дурное влияние на работу желудка. Все страдают запором. Горячей пищи мало, все едят всухомятку. Балагур и весельчак Орлик приписывает запор наличию песка в супе и каше» (Арамилев 1989: 537-538).

Еще более категоричен в оценке качества солдатского питания прапорщик Бакулин. В его объемном дневнике этот вопрос затрагивается неоднократно, очевидно, потому, что являлся действительно «больной темой».

Иначе выглядела «продовольственная корзина» тех, кто воевал на Кавказском фронте. 19 октября 1915 года Исаев писал жене: «. чему я не перестаю удивляться, это бесконечной терпеливости

и выносливости рядового нашего солдата. Пришли из сторожевки, на другой день на рытье окопов, а на следующий опять в сторожев-ку... Едят борщ, в котором от борща кроме названия ничего не осталось, так как два месяца не получается ни капусты, ни картофеля. И не жалуются “раз нет”. О белом хлебе нечего и мечтать: для офицеров это лакомство, (а между тем мнение, что “простой” человек “не любит” белого хлеба - следует отнести к числу предрассудков. В Тифлисе... солдаты всегда покупали белый хлеб)» (ЦМАМЛС. Ф. 69. Оп. 1. Д. 81. Лл. 35-40 об.). Но далее следует любопытное признание: «Обо мне ты не тужи. Я вовсе уже не так плохо питаюсь. Бежавшие 17 сентября курды побросали по дороге много добра. Мы нашли около трех пудов масла, перетопили его и у нас теперь все готовится на прекрасном масле... Затем с 18 числа сентября у нас есть и корова, дает 3 бутылки молока. Несколько дней был и лук и картофель. Да, забыл сказать: поели винограду вдосталь. Весь Ван в виноградниках, ну и истреблялся же он в несметном количестве. .Ловили рыбу (не я) и ели. Мяса все время вдоволь, хлеба тоже» (Там же). 23 февраля 1916 г. он сообщает: «Обо мне сейчас не беспокойся. Живем, как у Христа за пазухой. Едим лучше, чем вы. Про мясо нечего и говорить - целое стадо баранов. ... Решил завести собственных кур. Есть уже четыре ., велел купить еще шесть штук и петуха. Стоит курице снести только 10 яиц - и она уже окупила себя. Сейчас велел купить и пару гусей. Буду откармливать. Вот видишь, я недаром говорил, что во мне сидит землевладелец» (Там же: Д. 82. Л. 28.). Но такая идиллия продолжалась недолго. 9 июня 1916 г. он полушутя жалуется жене: «Сегодня обеда не будет, а прямо ужин. Утром почему-то мяса не выдали. Дадут вечером. И то хлеб. Пойду вниз, “стрельну” где-нибудь. Знакомых у меня много: и батарейцы, и пограничники, и дружинники. Если у них, конечно, что-нибудь есть... Ах, Марочка, как я низко пал! Я мечтаю о Тифлисской “Анноне”! (ресторан. -Е. С.) Больше не буду посылать тебе денег, буду копить их, и, попав в культурные места, проем. Покупаешь ли ты детям что-либо сладкое? При первой оказии пришлю тебе для этой цели 10 рублей - а нет, затрать свои, слышишь, Марочка!» (Там же: Д. 83. Лл. 50-55 об.).

никнуть затруднения в доставке. “На то мы и на позициях”. “Это тебе не Тифлис”» (ЦМАМЛС. Ф. 69. Оп. 1. Д. 83. Лл. 93-97 об.).

Особый интерес вызывают рассуждения Исаева о «захолустно-сти» Кавказского фронта, обойденного вниманием благотворительных организаций. Еще 2 сентября 1915 года он с горечью отмечал: «Да, сюда к нам ни одна дама-патронисса, ни один уполномоченный с подарками не заявился. Пожалуйте верхом! Хотя бы посылками пересылали. Ведь ничего не достанешь. Случайно у обозников купили несколько фунтов карамели, три коробки сардинок. Мяса бараньяго вдоволь - но зелени никакой... Масла, конечно, нет, все на сале. Есть слух, что мне идут две посылки, они уже недалеко отсюда, что-то в них заключается? Когда будешь посылать - непременно пошли сухих плодов, кофе. лимонной кислоты, сдобных сухариков. Из другой области - свечей. Табаку не нужно. Его пока всегда доставали. Хорошо бы книг» (Там же: Д. 81. Лл. 17-19 об.).

Трудности со снабжением русской армии возникали на всех фронтах на всем протяжении войны. В этой связи Степун (2000: 26) в качестве злейшего врага наряду с немцами и австрийцами называет «полную нераспорядительность начальства». Неповоротливость разного рода служб и ведомств Российской империи, призванных обеспечивать армию всем необходимым, бросалась в глаза всем, включая посторонних наблюдателей. Летом 1915 года Дж. Рид (1989: 386) записал: «Страна жила солдатами. Ими были набиты все станции; полки, лишь наполовину вооруженные, рассаживались вдоль платформ в ожидании своих поездов. Поезда кавалерии с лошадьми, платформы, высоко нагруженные продовольствием, беспрестанно попадались нам навстречу. Повсюду крайняя дезорганизация: расположившийся у железнодорожного полотна батальон ничего не ел весь день, а дальше громадный навес - столовая, в которой портились тысячи обедов, так как люди не прибыли вовремя. Нетерпеливо гудели паровозы, прося свободного пути. На всем лежал отпечаток безалаберно затраченных повсюду огромных сил. Какая разница с бесперебойной германской машиной.»

О проблемах со снабжением войск продовольствием и реквизициях в Галиции в сентябре 1914 года вспоминал военный врач Л. Войтоловский, приводя монолог своего сослуживца: «В голодное село приходят голодные резервы. Через четыре часа они будут брошены в наступление. Должны ли мы их накормить? Разумеется, так. Ибо раз мы воюем, то мы хотим победить, а раз мы хотим победить, то солдаты должны быть сыты. Но этому противятся

строптивые галицийские бабы. Правда, у них имеются для этого свои бабьи резоны. Если мы заберем у бабы последнюю корову, то ее детишки останутся без молока и помрут, быть может, голодной смертью. Но ведь одной коровой я могу накормить целую роту солдат, из которых двадцать процентов будут через четыре часа убиты и ранены. Имею ли я право лишить солдата последнего утешения на земле - умереть по крайней мере сытым. И как я должен, по-вашему, поступить, когда стоит передо мной голый вопрос: рота солдат или одна галицийская семья?.. А строптивые галицийские бабы, которые понятия не имеют ни о статистике, ни о стратегии, орут благим матом: “остатняя крова...”» (Войтоловский 1998: 42).

Чем дольше продолжалась война, тем большим становилось опустошение территорий, через которые проходила огромная армия, и тем сложнее было эту армию прокормить, причем не только людей, но и лошадей. 12 сентября 1916 года прапорщик Бакулин писал: «С фуражом у нас творится что-то необыкновенное. Ни сена, ни зерна нет. Заявляю командиру - один ответ: “Приказано использовать местные средства”. Это значит посылать солдат воровать. Три месяца скоро, как не брали казенного сена, косили чужую траву, на аренду лугов денег не давали, теперь же не дают денег на покупку сена. Как хочешь, так и корми лошадей.» (Из дневников. 1999: 99-100). Когда поставки из глубины России были невозможны, армию кормили за счет местного населения. И даже образованные люди, хотя и сочувствовали обираемым жителям, не испытывали по этому поводу особых угрызений совести, оправдывая такие действия военной необходимостью.

Впрочем, у противника дела с продовольствием тоже были не слишком хороши. Вот какую оценку мы встречаем в докладе русской военной разведки, сообщавшей о фактах плохого снабжения австрийской армии: «Офицеры и интенданты объясняли отсутствие провианта действиями русской кавалерии, постоянно взрывавшей в тылу у неприятеля мосты и портившей дороги, благодаря чему своевременный подвоз был невозможен. Офицеры были в изобилии снабжены консервами и даже вином. Когда на привале они начинали пиршествовать, запивая еду шампанским, голодные солдаты приближались к ним и жадно смотрели на это, когда же кто-нибудь из них просил дать хоть кусочек хлеба, офицеры отгоняли их ударами сабель» (РГВИА. Ф. 2019. Оп. 1. Д. 533. Лл. 75-76). Любопытно, что в каждой строке этого официального документа сквозит сочувствие к вражеским солдатам!

Похожую картину описывает в дневнике прапорщик Бакулин 14 марта 1915 года: «Встретил пленных немцев, 150 человек, на

Е С. Сенявская Окопный быт Первой мировой войны 201

вид неказисты, одеты легко, многие без шинелей, идут и жуют наш черный хлеб... Что выяснилось из разговоров с пленными, кормят их очень плохо, сидят голодные, хлеба нет, горячей пищи нет, а погода стоит холодная. Все пленные, каких я видел и видели другие, очень истощены, как-то измучены, на что даже обратили внимание наши обозные, и почти все дорогой жуют наш хлеб» (Из дневников. 1999: 54-55). 2 ноября он добавляет: «Окопы так близко сходятся, что между нашими и германцами начались знакомства и даже меновая торговля: наши дают хлеб, а германцы -коньяк; хлеб ценится германцами высоко, что указывает, что его у них нет, и даже это германцы подтверждают сами.» (Там же: 102).

Зато в дневниках Арамилева (1989: 539-540) картина совершенно иная. «В наши окопы пробрался удравший из немецкого плена рядовой Василисков. Рассказывает о немцах с восторгом.

- Бяда, хорошо живут черти. Окопы у них бетонные, как в горницах: чисто, тепло, светло. Пишша - что тебе в ресторантах. У каждого солдата своя миска, две тарелки, серебряная ложка, вилка, нож. Во флягах дорогие вина. Выпьешь один глоток - кровь по жилам так и заиграет. Примуса для варки супа. Чай не пьют вовсе, только один кофей да какаву. Кофий нальют в стакан, а на дне кусков пять сахару лежит. Станешь пить какаву с сахаром - боишься, чтоб язык не проглотить.

- Сладко? - спрашивают заинтересованные солдаты.

- Страсть до чего сладко! - восклицает Василисков. И тут же добавляет: - Игде нам супротив немцев сдюжать! Солдат у его сыт, обут, одет, вымыт, и думы у солдата хорошие. У нас что? Никакого порядка нету, народ только мают.

- Чего ж ты удрал от хорошей жизни? - шутят солдаты над Васи-лисковым. - Служил бы немецкому царю. Вот дуралей!

Он недоуменно таращит глаза.

- Как же можно? Чать я семейный. Баба у меня в деревне, ребятишки, надел на три души имею. Какой это порядок, ежели каждый мужик будет самовольно переходить из одного государства в другое. Они - немцы - сюды, а мы - туды. Все перепутается, на десять лет не разберешь».

Простоватый неграмотный крестьянин и не подозревал, что ему в плену «пускали пыль в глаза», угощали непривычными «деликатесами», а затем позволили сбежать к своим, чтобы использовать в качестве агитатора, деморализующего боевой дух сослуживцев. Так быт становился оружием «информационной войны», предваряя листовки более позднего времени с призывами к солдатам противника сдаваться и обещаниями сладкой и сытной жизни в плену.

Часто в боевой обстановке обычная бытовая проблема становилась вопросом жизни и смерти. «Воды из тыла привозят мало, - писал тот же Арамилев (1989: 538). - Берем воду в междуокопной зоне, в ямках, вырытых в болоте. Но вот уже целую неделю это “водяное” болото держит под обстрелом неприятельский секрет. Он залег в небольшой сопке в полуверсте от наших окопов и не дает набрать ни одного ведра воды. За неделю у колодца убиты пять человек, ранены три. Командир полка отдал лаконичный приказ: “Секрет снять. В плен не брать ни одного. Всех на месте...” Ходили снимать... Операция прошла вполне удачно. Закололи без выстрела шесть человек. С нашей стороны потерь нет». 21 ноября 1914 года прапорщик Бакулин записал: «Немцы как-то пронюхали, что около 9 часов вечера к нам подходят кухни, а также узнали, где кипятят воду землячки. Каждый вечер, около 9 часов начали посылать шрапнель, и однажды попали в кухню в тот момент, когда раздавали пищу, и ранили несколько человек, а двоих убили, даже черпак вышибло и перешибло шрапнелью в руках кашевара. Один снаряд угодил тоже в печь, где землячки кипятили воду, тоже ранило и убило несколько человек. Без чаю землячок жить не может, никакая шрапнель его не остановит, если он знает, что может вскипятить воду. Меня угощали своим чаем, чай похож вкусом на все, что угодно, но только не на чай, и сапогами отдает, и салом, но только не чаем. Но ничего, удовольствуются и этим. Пьют, да похваливают» (Из дневников. 1999: 49).

Не меньшее значение имело вещевое довольствие, под которым понимается обеспечение войск предметами обмундирования, бельем, обувью и снаряжением (Аранович 2006: 313).

Особую роль играла обувь. Она выходила из строя в первую очередь, а плохое ее состояние в условиях холодов приводило к массовым обморожениям. Д. Оськин (1989: 480-481), тогда еще рядовой пехотинец на Юго-Западном фронте, записал в ноябре 1914 года:

«После обильно ливших в последнее время дождей сразу наступила зимняя погода. Выпал снег и установился мороз, временами достигающий двадцати градусов. Морозы застали нас в летнем обмундировании. Обувь, полученная еще в Туле, за время продолжительных походов поистрепалась, и у большинства солдат сапоги “просили каши”. Летние портянки не грели. Особенно скверно приходилось тем из солдат, кто проводил ночь на сторожевых постах. Только тут мы пожалели о выброшенных нами перед выходом из Устилуга набрюшниках и башлыках - какие хорошие из них получились бы портянки!

Е С. Сенявская Окопный быт Первой мировой войны 203

...Морозы установились надолго. Начались сильные ветры, с обильным снегопадом, после которых ненадолго наступала оттепель, образовавшая гололедицу. Мои сапоги пришли в такое негодное состояние, что мне приходилось при выходе из землянки обматывать ноги единственной запасной парой белья. Долго я крепился и переносил холод, но наконец не выдержал - отправился к фельдфебелю за разрешением пойти в полковой околоток.

Околоток был устроен неподалеку от штаба полка, в Остро-жежниках, в лесу, под навесом из молодых, свежесрубленных деревьев. Несмотря на ранний час, приема врача ждало уже человек сто. У всех была одна болезнь - отмороженные руки и ноги. Принимал доктор Блюм. Он заставлял снимать сапоги и осматривал ноги; затем фельдшер смазывал отмороженное место вазелином. Сильно обмороженных оставляли на несколько дней для отдыха при околотке, где можно было беспрепятственно разводить костры. Когда наступила моя очередь, Блюм, осмотрев мои ноги и расспросив об условиях жизни в окопах, посоветовал как можно скорее заменить худые сапоги другими, более крепкими. На мое замечание, что в таких сапогах ходит весь полк и что ни у кого нет теплых портянок, Блюм ответил: “Музеус принимает все меры, да интенданты что-то медлят с высылкой”».

Я. Окунев (1989: 493-494) писал осенью 1915 года: «Мы ждали сапог, которые истрепались вконец, благодаря длинным переходам по гористой местности; ждали обозов с провиантом и полушубками, - во всем этом была большая нужда: наступили холода, по ночам подмерзала вода в траншеях, нельзя было ничего достать кругом даже за большие деньги, потому что деревушки и села были пусты и частью сожжены артиллерийским огнем или самими жителями. Обозы прибыли. Тут были и новые сапоги, и свежие, уютно пахнувшие овчиной полушубки, и консервированное мясо, мука, картофель, даже солонина была. К вечеру мы будем сыты, обуты, одеты. о чем мы мечтали на привалах, в землянках и сырых траншеях в морозные ночи и дождливые дни.»

Нерасторопность интендантских служб частично (на самом деле -капля в море!) компенсировалась заботой близких, присылавших солдатам в окопы теплые вещи. Так, Чернецов писал родным 12 ноября 1914 года: «Посылки я все три (две от мамаши и одну от Ольги Ивановны) получил еще 12 октября, за что приношу всем вам сердечную благодарность за труды. Теперь я обеспечен теплыми вещами с излишком. Наступившие здесь холода градусов на 10 легко переносятся мною, а спать иногда приходится в поле, в блиндажах,

где, конечно, только тихо, но печей нет; там много сена, так что, зарывшись в него, спать очень тепло. Сапоги мои еще очень хороши, каблуки до половины только сбились, но теперь у нас сидят два сапожника, которые и чинят бесплатно всем обувь, а потому, набив каблуки, сапоги станут опять, как новые» (ЦДНА. Ф. 196. Оп. 1. Ед. хр. 61. Лл. 3-5). 4 декабря 1914 года он обращается с конкретной просьбой: «Еще чего у нас нет, так это стеариновых свечей, в которых сильная нужда. В долгие вечера не с чем сидеть или собраться и разобраться, ужинать, приходиться жаться к одному огоньку у какого-нибудь солдата. Жгем сало свиное, машинное и вообще все горючее. Свечи хорошо бы прислать как можно толще (хорошо бы железнодорожные), да, кстати, пришлите пачку спичек, их у нас трудно достать. Можно ли только их пересылать по почте? Не считаются ли они огнеопасными предметами? Но я думаю, можно положить их в жестяную коробку для безопасности (одному солдату у нас прислали в посылке спички). Вот из этих предметов и можно составить посылки и прислать их сюда, за что я заранее приношу вам всем сердечную благодарность за хлопоты по пересылке и упаковке их...» (Там же: Лл. 11-13).

Прапорщик Бакулин, по состоянию здоровья отправленный с передовых позиций командовать обозом, описывал в своем дневнике все те проблемы, с которыми столкнулась армия в плане вещевого довольствия, отмечая, в частности, «коммерческие инициативы» самих солдат, приторговывавших выданным казенным обмундированием в полной уверенности, что взамен проданного им все равно будет выдано все новое.

Принимаем от частей полушубки, теплые вещи, это хотя не очень изношено, но штаны, мундиры, рубаха - это какое-то рубище, приходится принимать это тряпье, кроме заразы и паразитов от него ничего не получишь; куда это все идет, надо удивляться, наЕ С. Сенявская Окопный быт Первой мировой войны 205

верное, потом выбрасывают или продают за гроши, что не стоит перевозки. Даже старые валенки и то приходится принимать...» (Из дневников... 1999: 5 6-57).

юбку”. Или казак подарил германскую палатку» (Из дневников... 1999: 88).

31 июля 1916 года: «Вчера получили для обозных лапти, а лапти те, интендантские, плохи и много мелких, лето кончается, а лапти выдают, даже нижние чины острят: германцы сбросили с аэроплана будто бы 200 пар лаптей с запиской: “Сняты с Ваших пленных, а взамен лаптей им в