Оценка вероятности войны: сходства и различия между Европой в 1914 г. И Восточной Азией в 2014 г

Иоахим КРАУЗЕ,

профессор, заведующий кафедрой международных отношений Университета Киля

Оценка вероятности войны: сходства и различия между Европой в 1914 г. и Восточной Азией в 2014 г.1

АННОТАЦИЯ. В статье рассматриваются структурные сходства между стратегической ситуацией в Европе летом 1914 года и в Восточной Азии в настоящее время, причем особое внимание уделяется вероятности начала крупномасштабной войны. Автор анализирует сходства, связанные с характером международной системы: так, ставится вопрос о том, является ли современная международная система открыто анархичной или же характеризуется тем, что ее основные участники обладают более или менее ясным пониманием механизмов и институтов, необходимых для поддержания мира и организации экономического обмена. В статье рассматриваются внутренние факторы (национализм, демократические, авторитарные или полудемократические режимы) и военная динамика с учетом особенностей географии и доступности военной техники и военных технологий. Рассматриваются также возможные сценарии военной эскалации. Особое внимание уделяется го1 Перевод осуществлен А.Е. Дековым по изданию: Krause J. Assessing the danger of war: parallels and differences between Europe in 1914 and East Asia in 2014 // International Affairs, 2014. № 6 (90). P. 1421-1451. DOI: 10.1111/1468-2346.12177

сударствам, изолировавшим себя от внешнего окружения и располагающим военными средствами, которые могли бы позволить им одержать быструю победу над потенциальным противником. Автор приходит к выводу, что хотя число сходств между Европой в 1914 году и современной Восточной Азией очень невелико, высокая степень милитаризации на Корейском полуострове и углубление военного соперничества между США и Китаем в регионе указывают на возможность начала крупного вооруженного конфликта в не слишком отдаленном будущем.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: Первая мировая война, Европа, Восточная Азия, конфликт.

Стратегические изменения, происходящие в настоящий момент в Северной и Юго-Восточной Азии, характеризуются значительной степенью неопределенности. Наблюдатели все чаще указывают на опасность вооруженного конфликта в регионе - более того, обсуждается даже угроза начала полномасштабной войны. Действительно, можно выделить длинный ряд признаков, вызывающих опасения: подъем Китая (как экономический, так и военный), американский «поворот к Азии» (что, по сути, означает усиление военного присутствия США в регионе), растущее беспокойство Японии, придерживающейся принципов пацифизма, а также непрекращающиеся проблемы, связанные с угрозами применения Северной Кореей ядерного оружия. Все эти потенциальные источники напряженности, в сочетании с открытыми противоречиями в отношении спорных вод в Южно-Китайском и Восточно-Китайском морях, а также с нерешенным вопросом Тайваня и многими другими малыми и средними конфликтами в регионе, не предвещают ничего хорошего. Региональные учреждения пытаются решать эти вопросы дипломатическими способами, однако достаточно одного взгляда на результаты их деятельности, чтобы распрощаться с иллюзиями: как наглядно показали итоги сингапурского саммита «Диалог Шангри-ла», проведенного Международным институтом стратегических исследований в мае 2014 года, дипломатических решений проблем региона на горизонте не предвидится. Соединенные Штаты в довольно грубой форме обвинили Китай в односторонних действиях, дестабилизирующих регион, тогда как Китай жестко раскритиковал США за создание и расширение союзов, направленных против Китая. Проявления подобной «неумеренности» в высказываниях можно было наблюдать и в поведении представителей правительств других стран региона [Cooper H., Perlez J., 2014: AI].

В течение многих лет Европа слышала от Азии заверения в том, что катастрофа 1914 года не повторится и в их регионе. Однако в последнее время оценки стратегического положения в Азии звучат все менее оптимистично. После произошедшей в 2012 году конфронтации между Китаем и Японией вокруг ряда небольших необитаемых островов, а также после недавних столкновений между Китаем и Вьетнамом в Южно-Китайском море возникает следующий вопрос: станет ли Восточная Азия театром крупномасштабной войны, в которой примут участие Китай, США, Япония и, возможно, другие страны? Может ли Восточная Азия стать регионом, в котором начнется Третья мировая война? В 2014 году встает неизбежный вопрос о том, имеются ли сходства между современной Восточной Азией и Европой периода 1914 года. Как и в Азии несколько лет назад, в первое десятилетие двадцатого века считалось, что Европу ожидает продолжительный период мира. С 1871 года в Европе не было ни одной крупной войны, а экономики европейских государств росли и все сильнее переплетались; среди различных национальных сообществ наблюдалось множество сходств с точки зрения социального, экономического и внутриполитического развития, а также в сферах культуры, образования и науки. Все государства боролись с одними и теми же социальными проблемами и искали ответы на одни и те же вопросы, а именно: как преодолеть огромный разрыв между богатыми и бедными и как справиться с противоречиями между силами современности и авторитетом традиций.

Находится ли современная Азия на пути к повторению той судьбы, которую Европа избрала летом 1914 года? Один из подходов, использующихся для ответа на данный вопрос, состоит в поиске исторических аналогий, а также в извлечении из истории 1914 года уроков, которые можно было бы применить сегодня, в 2014 году. Так, например, в январе 2014 года премьер-министр Японии Синдзо Абэ заявил, что стремительный рост Китая сопоставим с подъемом Германской империи более 100 лет назад и что, соответственно, такой подъем сопряжен с риском крупномасштабной войны [Perlez J, 2014:A8]. Пол Сондерс даже называл Пекин «новым Берлином», «столицей уверенной в себе растущей державы, недовольной существующим международным порядком» [Saunders P., 2014]. Другие эксперты были более осторожны в своих высказываниях, как, например, британский историк Маргарет Мак-Миллиан [см.: MacMillan М., 2013; Bisley N., 2014], однако все же указывали на ряд сходств между этими двумя ситуациями.

Такое сравнение перекликается с дискуссиями, посвященными теории международных отношений. Структурные реалисты всегда подчеркивали риски, связанные с появлением новых держав. Принято считать, что расцвет новых держав ведет к конфронтации между ними и старыми государствами, которые стараются защитить свой статус или созданный ими международный порядок от посягательств со стороны новых государств [см.: Friedberg A. L., 2011: 39; White H., 2012: 59-60; Xuetong Y., 2011: 202203; Mearsheimer J., 2010: 381-396; Gilpin R., 1981: 198-210]. В своей статье гарвардский ученый Грэхам Аллисон назвал данный феномен «ловушкой Фукидида». Аллисон пишет: «Если исходить из исторического опыта, то ответ на вопрос о «ловушке Фукидида» представляется очевидным. Начиная с 1500 года при появлении восходящей державы, способной бросить вызов господствующей державе, в 11 из 15 случаев начиналась война. В качестве примера можно привести Германию после объединения, которая обогнала Великобританию, заняв ее место как крупнейшая экономика Европы. В 1914 и 1939 годах агрессия со стороны Германии и ответная реакция Великобритании стали причинами двух мировых войн» [Allison G.Y., 2012].

При оценке вероятности начала войны в Восточной Азии подход с точки зрения «ловушки Фукиди-да» звучит убедительнее либерально-институциональных теорий, в которых, как правило, подчеркивается благотворное для поддержания мира воздействие международной торговли, экономической взаимозависимости и контактов между странами и обществами.2

В десятилетия, предшествующие Первой мировой войне, в мире отмечались значительные темпы роста международной торговли и иностранных инвестиций, а также увеличение масштабов международных перевозок и коммуни2 Традиционная концепция «мир через торговлю» была сформулирована в работе: Angell N. The great illusion: a study of the relation of military power in nations to their economic and social advantages. London: Heinemann, 1906, а также в работе: Schumpeter J. Sociology of imperialisms // The economics and sociology of capitalism / ed. by Swedberg R. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1991 (впервые опубликована в 1919 году). Более поздние сторонники теории «мира через торговлю»: Mueller J. Capitalism, democracy and Ralph&s pretty good grocery. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1999; Weede E. The capitalist peace and the rise of China: establishing global harmony by economic interdependence // International Interactions, 2010. №2. Р. 206-213; Oneal J.R., Russett B. Assessing the liberal peace with alternative specifications: trade still reduces conflict // Journal of Peace Research, 1999. №4. Р. 423-442. Критическое рассмотрение теории свободной торговли и мира: de Haar E. van. The liberal divide over trade, peace and war // International Relations, 2010. №2. Р. 132-154; Barbieri K., Schneider G. Globalization and peace: assessing new directions in the study of trade and conflict // Journal of Peace Research, 1999. №4. Р. 387-404.

каций. Однако высокий уровень глобализации и взаимозависимости не оказал ощутимого влияния на готовность европейских держав начать войну. Вернее будет сказать, что успех либеральных международных экономических систем девятнадцатого века высвободил экономические силы и процессы, которые в итоге стали стимулами для структурных сдвигов в военной сфере, что, в свою очередь, соответствовало теориям политических реалистов, которые основными причинами сдвигов в балансе сил считают факторы экономического и технологического характера [см.: Kennedy P.M., 1987]. Ситуация, наблюдаемая сегодня в Восточной Азии, принципиальным образом не отличается от положения в Европе перед началом Первой мировой войны. Мы вновь наблюдаем международный экономический порядок либерального толка, высвободивший экономические силы и процессы (прежде всего связанные с экономическим подъемом Китая, но также с развитием других стран), которые, в свою очередь, воплощаются в виде структурных изменений в военной сфере. В стратегическом балансе сил в Восточной Азии происходят существенные изменения. Теории, опирающиеся на либеральный институционализм, оставляют некоторую надежду, что в этот раз события развернутся по-иному [см. подробнее: Goldsmith B.E., 2007]. Однако если этого не произойдет, то уже теория политического реализма предоставит соответствующие концепции и инструменты, необходимые для понимания динамики конфликта, имеющего потенциал перерасти в полномасштабную войну.

Эта статья посвящена поиску структурных аналогий между ситуациями в 1914 и 2014 годах. Исследование состоит из двух частей. Во-первых, будет протестирована широко применяемая сегодня теория «ловушки Фукидида», чтобы определить, может ли она обеспечить исследователей подходящим инструментарием для анализа релевантных структурных аналогий между Европой в 1914 году и Азией в 2014 году, и, в частности, чтобы выяснить ее полезность с точки зрения прогнозирования вероятности начала крупной войны. Во второй части статьи будут рассмотрены альтернативы этой теории, поскольку автор приходит к выводу, что теория «ловушки Фукидида» не обеспечивает исследователей надежными инструментами для понимания движущих сил, стоящих за Первой мировой войной, и что как инструмент прогнозирования вероятности начала крупномасштабного конфликта в Восточной Азии данная теория имеет лишь ограниченную ценность. В лучшем случае она может помочь выделить ряд релевантных факторов, которые могут оказаться полезными для оценки вероятности крупного конфликта. Авторы одной из статей, недавно опубликованной в журнале «International Security», приходят к аналогичному выводу [Chong J.I., Hall T.H., 2014: 7-43]. Однако они проводили лишь относительно широкие исторические аналогии и не рассматривали военный, географический и экономический аспекты. Данная статья охватывает более широкий набор факторов, причем особое внимание уделяется характеру международной системы, роли национализма, сущности военных стратегий, доктрин, военных

сил и факторов повышения боеспособности, роли географии и логике войны. Автор приходит к выводу, что история Первой мировой войны не повторится в Восточной Азии, но что, тем не менее, есть основания задуматься о появлении в будущем рисков полномасштабного стратегического столкновения между Соединенными Штатами и Китаем в двух конкретных районах Восточной Азии и что такая конфронтация может иметь далеко идущие последствия.

Пределы применения теории «ловушки Фукидида»

Почему теория «ловушки Фукидида» более применима к текущей ситуации в Восточной Азии, чем к ситуации в Европе 100 лет назад? Ответ довольно прост: изменение соотношения сил на европейском континенте, происходившее в начале двадцатого века, было относительно медленным, тогда как сдвиги, имеющие место сегодня в Восточной Азии, носят основательный характер. То, что мы наблюдаем сегодня, представляет собой разворот вспять глобального тренда, укрепившегося в восемнадцатом веке, а именно -господство западного мира (с точки зрения экономической деятельности, технологического прогресса и военных потенциалов) над такими традиционными державами Азии, как Китай, Персия, Османская империя, Япония и Индия [см.: Jones E., 2003; Maddison A., 2003; Maddison А., 2007; North D.C., Thomas R.P., 1973; Pomeranz K., 2000]. Начиная с 1820 года мировое экономическое развитие набирало все больший темп, особенно в западных государствах (Европа и Северная Америка), которые росли гораздо более динамично, чем остальные страны мира. В период между 1820 и 2006 годами средний ВВП западных государств увеличился в 21 раз, в то время как во всем остальном мире этот показатель вырос лишь в восемь раз [Maddison А., 2008: 76]. Сегодня Китай догоняет Запад по темпам экономического роста и в течение следующего десятилетия, вероятно, обойдет США по объему производства. Принимая во внимание данные перспективы, а также огромный человеческий капитал Китая, в обозримом будущем КНР может оказаться в состоянии занять положение господствующей экономики в мире.

С точки зрения демографии Китай численно превосходит США, Европу и Россию вместе взятые, и хотя в отношении промышленных мощностей КНР все еще отстает от США и Европы (Россию в данном случае можно оставить за рамками), эта ситуация, вероятно, также изменится. В период между 1978 и 2003 годами средний темп годового роста Китая достигал 7,85 процентов (по сравнению с 2,49 процентами роста США), в то время как доход на душу населения за этот период повышался в среднем на 6,57 процентов в год [Maddison А, 2008:84]. Начиная с 2000 года темпы годового роста Китая варьируются от 8,3 до 11,6 процентов (см. табл. 1), и КНР стремится использовать свой постоянно растущий технологический и промышленный потенциал для приобретения новых средств ведения войны и расширения своих военных возможностей. Начиная с 1990 года расходы Китая на оборону увеличивались в среднем более чем на 10 процентов в год. Китай, судя по

Таблица 1. Сравнение годовых темпов экономического роста (%)

Китай 8,4 8,3 9Д 10,0 10,1 10,4 11,6 11,4 8,9 8,68 10,13

Индия 3,94 5,15 4,09 8,61 6,9 8,43 9,69 9,03 7,0 7,56 8,5

Япония 0,16 0,26 1,46 2,72 1,87 2,21 2,03 -0,7 -5,27 4,36

США 4,14 1,08 1,81 2,49 3,57 3,05 2,67 1,95 0,0 -2,63 2,40

Источник: Acharya A. Can Asia lead? Power ambitions and global governance // International Affairs, 2011. №.2. P. 857. Таблица основана на данных, приводимых Департаментом сельского хозяйства США.

всему, не стремится обгонять Соединенные Штаты с точки зрения глобального военного потенциала, однако он, без сомнения, намерен создать противовес текущим позициям США в восточноазиатском регионе. Китай извлекал и продолжает извлекать выгоду из международной системы (в частности, из международного порядка, поддерживающего принципы свободной торговли), созданной Соединенными Штатами и их союзниками по окончании Второй мировой войны. Китайское руководство прекрасно осознает, какую пользу оно извлекает из действующего международного экономического порядка, и оно глубоко заинтересовано в его поддержании. Тем не менее Китай придерживается собственных взглядов по ряду элементов существующей международной системы (таких, как уважение индивидуальных прав человека, уважение к государственному суверенитету других держав, реализация принципа многосторонности, а также роль Соединенных Штатов и Запада как основных опор существующего порядка), и в отношении этих элементов он проводит самостоятельную политику, особенно в своем непосредственном региональном окружении.

Если обратиться к истории подъема Германии в конце девятнадцатого и начале двадцатого веков, то можно наблюдать совсем иную картину. Как показывают данные по средним темпам годового роста (как общий рост ВВП, так и рост ВВП на душу населения), темпы экономического роста Германии в период между 1870 и 1913 годами были выше, чем аналогичные показатели Франции и Великобритании, однако различия не были существенными (см. табл. 2).

В более мелких государствах, таких как Дания и Швеция, отмечались схожие с Германией темпы роста, и, что более важно, в Соединенных Штатах и России наблюдались значительно более высокие показатели экономического роста по сравнению с Германией. К 1913 году Германия опередила Великобританию по показателям ВНП, однако лишь при условии сравнения данных по территориям метрополий, т.е. без учета заморских владений. Если же включать колониальные владения, то ВНП Великобритании оказывается почти вдвое выше показателя Германии [Broadberry S., Broadberry S.

Таблица 2. Темпы годового экономического роста государств Европы и Северной Америки, 1870-1913 (%)

Страна Совокупные среднегодовые темпы роста

ВВП ВВП на душу населения

Австро-Венгрия 2.4 1,5

Канада 4,1 2,3

Дания 2,7 1,6

Франция 1,5 1,3

Германия 2,8 1,6

Италия 1,9 1,4

Нидерланды 2,3 1,0

Россия 3,4* нет данных

Швеция 2,2 1,5

Швейцария 2,1 1,2

Великобритания 1,9 1,0

США 3,9 1,8

&Данные только по периодам 1885-1899 (3,5%) и 1900-1913 (3,2%).

Источники: Kennwood A. G., Lougheed A. L. The growth of the international economy 18202000. London and New York: Routledge, 1999. P. 20; Maddison A. Dynamic forces in capitalist development. Oxford: Oxford University Press, 1991. Р. 49-50; Meliantsev V.A. Russia&s comparative economics in the long run // Social Evolution and History, 2004. №1. Р. 106-136.

но к 1913 году так и не смогла достичь уровня Великобритании (табл. 3). В 1913 году относительная доля промышленного производства в экономике Германии была на одном уровне с Великобританией, однако значительно ниже по сравнению с США. Что касается ВНП на душу населения, в 1914 году Германия все еще отставала от Великобритании и находилась на одном уровне с Францией. В 1900 году Германская империя опережала Великобританию лишь в производстве передельного чугуна и стали. К 1910 году Германия производила почти вдвое больше стали, чем Великобритания, и на 50 процентов больше сырой стали [Holborn H., 1969: 376]. В Соединенных Штатах, однако, наблюдался значительно более высокий рост производства стали и передельного чугуна. В 1914 году общий объем производства США в обеих областях был выше, чем совокупные показатели Германии, Великобритании и Франции [см.: Mitchell B.R., 1998].

Даже с точки зрения роста населения Германия не являлась единственным быстро изменяющимся государством в Европе. В период

Таблица 3. Относительные доли глобального промышленного производства: Европейские и другие страны, 1750-1914 (%)

Страна 1750 1800 1830 1860 1880 1900 1913

Великобритания 1,9 4,3 9,5 19,9 22,9 18,5 13,6

Франция 4,0 4,2 5,2 7,9 7,8 6,8 6,1

Германия 2,9 3,5 3,5 4,9 8,5 13,2 14,8

Австрия 2,9 3,2 3,2 4,2 4,4 4,7 4,4

Россия 5,0 5,6 5,6 7,0 7,6 8,8 8,2

США 0,1 0,8 2.4 7,2 14,7 23,6 32,0

Прочие страны* 73,0 66,7 60,5 36,6 20,9 11,0 7,5

*В основном Китай и Индия

Источник: Bairoch P. International industrialization levels from 1750 to 1980 // Journal of European Economic History, 1982. №1-2. P. 2

между 1870 и 1914 годами население страны увеличилось с 40,8 до 67,8 млн человек, т.е. рост составил 66 процентов. Германия значительно опережала Францию по скорости роста населения - в последней за тот же период прирост составил лишь 5 процентов, с 37,6 до 39,5 млн человек. При этом население России увеличивалось с той же скоростью, что и население Германии: с 85 до 140 миллионов человек за тот же период. Более того, даже значительного роста населения Германии по сравнению с Францией было недостаточно для того, чтобы нарушить военное равновесие. В начале 1914 года число немецких солдат в мирное время было ниже, чем число французских солдат, и даже после объявления всеобщей мобилизации между армиями обеих стран наблюдался относительный паритет (табл. 4 и 5).

Все эти данные свидетельствуют о том, что Германия догнала Францию и Великобританию по показателям промышленного развития, тем самым преодолев 20 лет отставания от Франции и 40 лет отставания от Великобритании, являвшиеся результатом территориальной раздробленности Германии в первой половине девятнадцатого века. Тем не менее рост Германии не сопровождался упадком Франции или Великобритании [см.: Neilson K., 1991: 695-725; Aaron L., Friedberg A.L., 1998]. Напротив, как Великобритания, так и Франция продолжали развиваться в период экономического

Таблща 4. Численность основных европейских армий в 1914 году

Страна Численность по штатам мирного времени Численность по штатам военного времени Численность на конец августа 1914 года

Австро-Венгрия 478 000 1 338 000 2 300 000

Франция 827 000 1 800 000 3 781 000

Германия 761 000 2 147 000 3 822 000

Россия 1 445 000 3 400 000 4 000 000

Великобритания 248 000 400 000 1 000 000

Источник: Reichsarchiv. Der Weltkrieg 1914-1918. Vol. 1. Berlin: Mittler Sons, 1925. P. 498.

Таблица 5. Численность личного состава сухопутных войск и военно-морских сил крупных европейских держав, 1880-1914 годы

Страна 1880 1890 1900 1910 1914

Австро-Венгрия 246 000 346 000 385 000 425 000 444 000

Франция 543 000 542 000 715 000 769 000 910 000

Германия 426 000 504000 524 000 694000 891 000

Россия 791 000 677 000 1 162 000 1 285 000 1 352 000

Великобритания 367 000 420 000 624 000 571 000 532 000

Источник: Kennedy P.M. The rise and fall of the Great Powers. New York: Random House, 1987. P. 203. Таблица основана на данных из Wright Q. A study of war. Vol. 1. Chicago: Chicago University Press; 1943. pp. 670-672 (tables 58-60).

расцвета Германии (хотя, как и следовало ожидать, они развивались медленнее, чем Германия, более поздно вступившая на путь промышленного развития), причем обе страны имели сильные и здоровые экономики, а также эффективные военные структуры. Кроме того, они не только консолидировали свои колониальные владения, но захватили почти каждое «белое пятно» в Африке в период между 1880 и 1914 годами. К моменту начала войны в 1914 году Франция и Великобритания в совокупности контролировали почти треть территории земного шара, а вместе с Россией они притязали более чем на половину планеты. Единственным государством с достаточным уровнем экономического и военного развития, потенциально способным бросить вызов утвердившимся в Европе державам, являлись Соединенные Штаты Америки, которые по силе уже превосходили все крупные европейские государства вместе взятые. Однако Россия также могла похвастаться впечатляющими темпами роста, что означало, что Германия более не являлась единственным государством в Европе, стремящимся ликвидировать отставание от других держав.

Основной дипломатической проблемой конца девятнадцатого века был поиск ответа на вопрос о том, как интегрировать «запоздавшую» Германию в существующую систему европейских государств [Steinberg J., 2013: 248] и как подготовиться к ожидаемому подъему значительно более крупной по размерам России, а также к включению в международную систему даже еще более сильных Соединенных Штатов Америки. Многие исследователи считали, что Великобритания была ведущей державой того времени и что она, таким образом, несла на себе ответственность за поддержание международного порядка [см.: Ikenberry G.J., 2001: 80-116; Parchami A., 2009: 61-164; Young P., 2009: 145-197; Reynolds D., 2001: 36-61]. Хотя никто не оспаривал ключевую роль Великобритании в глобальной системе, внутри самой Европы она была одной из четырех или пяти крупных держав, поэтому она не могла в одностороннем порядке навязывать свою волю другим государствам. Что касается вопроса поддержания стабильности в Европе, основной задачей Министерства иностранных дел Великобритании было сохранение баланса сил в Европе, причем саму по себе концепцию баланса сил, восходящую к восемнадцатому веку, трудно было воплотить на практике в условиях коренных перемен, происходивших в экономике, науке и обществе [см. подробнее: Otte T.G. 2013]. По крайней мере британский кабинет министров в Лондоне выражал озабоченность последствиями подъема Германии и вытекающим из этого российско-французским союзом для Европы. В 1898 и 1901 годах британское правительство предпринимало попытки обсудить с немецким правительством пути к переосмыслению отношений между двумя державами на дружественной основе, а также к поиску точек соприкосновения в решении проблем европейского и имперского характера. Эта историческая возможность, однако, была отвергнута кайзером Германии Вильгельмом II и его министром иностранных дел, а позднее канцлером Бернгардом фон Бюловом. Оба политика желали, чтобы Великобритания заняла четкую позицию либо как союзник, либо как враг Германии; оба отрицательно относились к дипломатическим тонкостям и уловкам. Кроме того, в немецкой общественности все еще царили гнев и недовольство по поводу агрессии Великобритании в Южной Африке во время Англо-бурской войны, а кайзер Германии, со своей стороны, был намерен претворить в жизнь свои далеко идущие планы по строительству военно-морского флота [Albrecht-Carrie R., 1958: 226-231; Hildebrand K., 1995: 213-221]. После неудачи упомянутых попыток установить дипломатический диалог, который мог бы завершиться созданием военного союза, Германская империя рассматривалась Лондоном прежде всего как угроза интересам Великобритании. Британские дипломаты все чаще воспринимали Германию как угрозу для безопасности, как основного экономического конкурента и как серьезного соперника с точки зрения колониальных владений [см.: Kennedy P. M., 1987]. Начиная с 1904 года Великобритания уже не выступала агентом международного порядка в Европе [Kissinger H.A., 2014: 79].

По существу, в начале двадцатого века уже не существовало ни международного, ни европейского порядков. В начале девятнадцатого века среди крупных держав Европы действовал международный порядок, в соответствии с которым эти державы обязались воздерживаться от использования военной силы в двусторонних отношениях между собой и в рамках данных отношений обязались сотрудничать для разрешения местных и региональных споров дипломатическими средствами [см.: Rich N., 1992; Bridge R., Bullen R., 2005; Albrecht-Carrie R., 1968]. Однако этот «европейский концерт» постепенно размывался и ослабевал в

связи с Крымской войной и войнами за объединение Италии и Германии [Schroeder P.W., 1972]. Во всех этих конфликтах военная сила использовалась как обычное, «нормальное» средство политического взаимодействия, что оказало отрицательное воздействие на международный порядок, который до тех пор основывался на отказе от использования силы. По утверждению Генри Киссинджера, основная ответственность за ослабление «европейского концерта» лежала на Франции при Наполеоне III и на Пруссии при Бисмарке [Kissinger H. A., 1995: гл. 5]. Однако после 1871 года Канцлер Германии Отто фон Бисмарк вновь начал с переменным успехом трудиться над восстановлением данной системы. После его отставки в 1890 году ни Франция, ни Россия, ни Германия не проявили глубокой заинтересованности в возобновлении коллективной дипломатии, и хотя Великобритания предприняла несколько неуверенных попыток действовать в том направлении, они сошли на нет в 1912-1913 годах после относительно успешных усилий пяти держав по созданию албанского государства [см.: Crampton R. J., 1974: 393419]. На передний план вышли другие начинания, включая расширение и защиту колониальных империй, а также поиск потенциальных коалиций, суливших военное превосходство. Европейская государственная система в конце девятнадцатого и начале двадцатого века знаменовалась полнейшей анархией, и именно эта анархия усложняла интеграцию стремительно развивающихся держав в международную систему [см.: Holborn H., 1951: гл. 3].

В 1860-е годы благодаря усилиям британской дипломатии появился

международный экономический порядок, основанный на принципе свободной торговли. Великобритания договорилась о подписании соглашений о свободной торговле с рядом правительств, объединенных в динамическую сеть из специальных пространств свободной торговли. Это привело к заметному росту объемов международной торговли и разделению труда, что, в свою очередь, способствовало усилению глобализации [Kennwood A. G., Lougheed A. L., 1999: 61-67; Strikwerda C., 1994: 1106-1129; Schroeder P., 1993: 1130-1138.] Германская империя получала заметную выгоду от свободной торговли и своим экономическим ростом во многом была обязана тем возможностям, которые ей предоставил этот международный экономический порядок. Однако в период перед 1914 годом этот порядок уже ослабевал: начиная с 1890 года во всех европейских государствах и в Соединенных Штатах были вновь введены тарифы, нацеленные на поддержание отечественной промышленности и сбор денег для обеспечения все новых правительственных учреждений [Kennwood A. G., Lougheed A. L., 1999: 71]. Германия не сыграла особой роли в разрушении международного экономического порядка - он был уничтожен действиями парламентов и правительств всех европейских столиц. Результатом стало снижение доли экспорта в общей экономической деятельности крупных европейских держав [Deutsch K.W., Eckstein A., 1961: 267-299].

Подводя итог, можно заявить, что теория «ловушки Фукидида» не обладает реальной объяснительной силой с точки зрения понимания событий, приведших к началу Первой

мировой войны. Данная теория имеет лишь ограниченную ценность как инструмент прогнозирования вероятности начала крупномасштабного конфликта в Восточной Азии. Хотя теория и помогает выделить ряд актуальных независимых факторов, последние носят столь общий характер, что их ценность остается весьма ограниченной. Эти факторы можно свести к следующим пунктам: (1) существование устоявшихся держав; (2) существование стремительно растущих и восходящих держав; и, в определенной степени, (3) существование международного порядка, оспариваемого развивающимися державами. Попытки объяснить возникновение войн с помощью этих общих фраз не слишком продуктивны. Разумно предположить, что в любой упорядоченной группе государств, в которой уже утвердившиеся державы соперничают с растущими державами (за право устанавливать собственный международный порядок или за влияние в целом), есть основания беспокоиться о риске возникновения войны. В этом заключается основная идея «ловушки Фукидида». Применительно к подъему Китая она означает, что в целом необходимо принимать во внимание возможность войны. Но «ловушка Фу-кидида» едва ли может помочь как инструмент оценки вероятности начала полномасштабного конфликта в Восточной Азии, особенно учитывая большое число потенциальных театров военных действий, выделяемых в регионе.

Поиск более широкого набора факторов

Для нахождения более эффективных инструментов оценки рисков войны в современной Восточной

Азии представляется целесообразным расширить рамки исследования и рассмотреть более полный набор факторов: в частности, выделить переменные, связанные с характером международной системы, существованием национализма и с соответствующими ролями военных стратегий, доктрин, военных сил и факторов повышения боеспособности, факторов географии и логики войны, и, наконец, выделить переменные, связанные с ролью международных институтов. Во всех перечисленных областях из опыта Первой мировой войны следует извлечь те уроки, которые представляется возможным применить к текущей ситуации.

Характер международной системы

Начало Первой мировой войны необходимо рассматривать как процесс, происходящий на фоне развития международной системы в начале двадцатого века [см.: Kennedy P. M., 1984: 7-40]. Как отмечалось выше, международная система того периода характеризовалась постепенным распадом европейского порядка безопасности, который на протяжении многих десятилетий позволял предотвращать (или по крайней мере сдерживал) использование военной силы крупными державами. Эта система безопасности, созданная в 1815 году, являлась «анархическим обществом» [см. подробнее Bull H., 1977]. Однако к концу девятнадцатого века ситуация переросла уже в полную анархию [см.: Schroeder P., 1986: 1-26]. Когда в 1871 году произошло объединение Германии, эта система, созданная почти на пятьдесят лет раньше, более не функционировала. Бисмарк осознавал ненадежность существующей международной системы и предпринимал усилия по восстановлению европейского порядка. Однако после его отставки в 1890 году этот возрожденный порядок вновь рухнул [Hildebrand K., 1995: гл. 1-4].3 Окончательное падение европейского порядка отмечалось многими политиками и обозревателями того времени, однако очень мало попыток предпринималось для его восстановления. В конце концов в Европе восторжествовали анархия и стремление к самообороне. Каким же образом эта анархия породила мировую войну? Какие уроки можно извлечь из этого исторического периода, чтобы лучше понимать текущую ситуацию?

Первая мировая война стала результатом такого положения в Европе, при котором одна из крупных держав (Германская империя) находилась в состоянии относительной изоляции (вместе с Австро-Венгрией, ненадежным и немощным с военной точки зрения союзником, а также с еще более слабой Италией), причем численное превосходство было на стороне военного союза, образованного Францией, Россией и Великобританией. В то время как Великобритания выступала за сохранение статус-кво (по крайней мере в отношении Европы), Франция и Россия преследовали (в различной степени и с разными намерениями) цели ревизионистского характера и, по существу, были готовы применить военную силу для удовлетворения своих амбиций. Интересы Германии в Европе были главным образом связаны с сохранением статус-кво

на континенте, однако Германская империя желала получить признание своего статуса глобальной державы (Weltmacht), обладающей колониями и пользующейся влиянием во всех частях мира (Weltpolitik). Она хотела стоять на равных с Великобританией и Францией.

Такое положение в Европе способствовало возникновению войны, поскольку все стороны-участники более или менее сознательно посодействовали эскалации конфликта. Французская политика колебалась между ревизионизмом и ориентацией на оборону [см.: Albrecht-Carrie R., 1961: 29-41; Keiger J. F. V., 1983]. Франция хотела вернуть себе Эльзас и Лотарингию, а некоторые из французских политиков желали полностью уничтожить Германскую империю, созданную в 1871 году в результате победы Пруссии во Франко-прусской войне. Однако французские государственные деятели также осознавали, что по скорости роста экономики и населения Германия опережала Францию и что для победы последней понадобится поддержка сильных стран-союзников. Данная потребность, однако, вовлекала Францию в сферу масштабных геополитических амбиций Российской империи. Русский царь и его правительство намеревались объединить славянские страны под опекой России и в Австро-Венгрии и Германии видели основные препятствия на пути к достижению этой цели. Германия могла разрядить эту ситуацию, продолжив начатую Бисмарком политику осторожной и взвешенной дипломатии. Однако внешняя политика Германии после 1890 года носила непоследовательный характер, направлялась националистическими настроениями и свидетельствовала о переоценке Германией своих возможностей. Стратегические решения, принимаемые Германской империей, вели к катастрофическим последствиям (так, например, наращивание Германией морских вооружений привело к охлаждению отношений с Великобританией и к стремлению Германии создавать колонии). Многие представители немецкой политической элиты осознавали опасность растущей изоляции страны, но любые предложения о сближении с Великобританией наталкивались на скептицизм, недовольство и невежество [Hildebrand K., 1995: 213-221].4

В конечном счете поводом для развязывания войны стал (санкционированный государством) террористический акт, который в обычных условиях в худшем случае привел бы к ограниченному по масштабу региональному конфликту в Восточной Европе, но отнюдь не к полномасштабной войне. Для разрешения этого кризиса в кратчайшие сроки были приняты решения о подготовке дипломатических инициатив, предпринимались попытки вновь обратиться к неформальным институтам, таким как родственные связи между правителями Европы, с целью сдержать проявления агрессии. Однако во всех странах-участниках против подобных начинаний выступали влиятельные силы, которые в крупном европейском конфликте видели удобную возможность, самоцель или же просто неизбежное развитие событий. Все это в итоге повлияло на политиче