Спросить
Войти
Вестник ПСТГУ
Серия II: История. История Русской Православной Церкви.
Андреев Дмитрий Александрович, канд. ист. наук, зам. декана исторического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова по научной работе, доцент кафедры истории России XIX века — начала XX века Российская Федерация, 119192, г. Москва, Ломоносовский проспект, д. 27, корп. 4 carpenter2005@yandex.ru ОИСГО: 0000-0002-7489-6044
DOI: 10.15382/sturII201989.97-114
Было ли «политическое завещание» императора Александра III наследнику цесаревичу Николаю Александровичу? К постановке проблемы
Аннотация: В известных на сегодняшний день источниках нет свидетельств о том, что умиравший в Ливадии в октябре 1894 г. император Александр III делал наследнику цесаревичу Николаю Александровичу какие-либо наставления, которые можно расценивать как своего рода «политическое завещание». Однако в исторической публицистике и художественной литературе высказываются прямо противоположные суждения. В историографии этот вопрос до сих пор специально не рассматривался. В статье с опорой на документы личного происхождения, принадлежащие преимущественно свидетелям последних дней жизни Александра III, реконструируются события, которые могли быть истолкованы как факты, подтверждающие реальность такого «политического завещания» и дающие повод для различных слухов и толков. Обращается внимание на противоречия по некоторым злободневным вопросам, которые проявились между отдельными представителями династии. В работе приводятся параллели между подобными событиями и их интерпретациями, показывается, из-за чего могли произойти оценочные трансформации. Особое внимание уделяется установлению зависимости между переменчивым состоянием здоровья Александра III, возникавшими ремиссиями и обстановкой в его окружении, которая, собственно, и оказывалась благоприятной средой для возникновения разного рода политических предположений и прогнозов. Выводы, полученные в результате проделанного исследования, не позволяют однозначно утверждать ни о наличии «политического завещания», ни о его отсутствии, но они дают возможность проследить истоки некоторых последующих резонансных слухов.
Д. А. Андреев
Несмотря на введение в научный оборот за постсоветское время источников, позволяющих реконструировать пребывание Александра III в Ливадии с прибытия в резиденцию 21 сентября 1894 г. и до кончины императора через месяц, 20 октября, один из вопросов, касающихся этих последних недель жизни государя, до сих пор остается без ответа. Это вопрос о том, предпринимал ли умиравший царь какие-то шаги, которые можно рассматривать как передачу дел старшему сыну — наследнику цесаревичу Николаю Александровичу. Иными словами, дал ли Александр III своему первенцу те или иные письменные или устные наставления, которые можно рассматривать как своего рода «политическое завещание»?
В источниках, заслуживающих доверия, нет прямых указаний на то, что такое завещание действительно имело место. Между тем известны по крайней мере два свидетельства, в которых утверждается противоположное и которые принадлежат лицам, мнения которых как минимум нельзя просто проигнорировать.
Одно из них приводится А. Н. Куломзиным, бывшим на момент рассматриваемых событий управляющим делами Комитета министров, то есть человеком, информированным уже в силу своей должности. В воспоминаниях, написанных в конце жизни в эмиграции, он утверждал, что Николай II «претерпевал с великим трудом» рядом с собой «людей талантливых и не реакционеров», а уверенность и спокойствие испытывал только в окружении их антиподов. Мемуарист считал, что подобная установка императора могла быть обусловлена «политическим завещанием» Александра III, которое тот написал после того, как добился от врачей правды о своем состоянии и узнал, что дни его сочтены. Тогда он «провел целую ночь в письменной работе», результатом которой и стало «политическое завещание»1.
развиваться, нормально крепнуть, богатеть и благоденствовать. Самодержавие создало историческую индивидуальность России. Рухнет самодержавие, не дай Бог, тогда с ним рухнет и Россия. Падение исконной русской власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц. Я завещаю тебе любить все, что служит к благу, чести и достоинству России. Охраняй самодержавие, памятуя при том, что ты несешь ответственность за судьбу твоих подданных пред Престолом Всевышнего. Вера в Бога и в святость твоего царского долга да будет для тебя основой твоей жизни. Будь тверд и мужествен, не проявляй никогда слабости. Выслушивай всех, в этом нет ничего позорного, но слушайся только самого себя и своей совести. В политике внешней держись независимой позиции. Помни — у России нет друзей. Нашей огромности боятся. Избегай войн. В политике внутренней прежде всего покровительствуй церкви. Она не раз спасала Россию в годины бед. Укрепляй семью, потому что она основа всякого государства»2.
По своему содержанию этот монолог может рассматриваться как устное «политическое завещание». В. М. Хрусталёв почему-то считает, что этот «обстоятельный разговор» состоялся «за два дня до кончины» Александра III3.
Между тем факт произнесения царем подобного или похожего (если бы даже умиравший царь и говорил нечто подобное наследнику, то вряд ли его речь была бы выдержана в столь пафосных и художественных выражениях — из-за элементарной сложности для плохо себя чувствовавшего человека излагать свои мысли отточенными фразами) монолога ни 18 октября, ни в какой-либо иной день его предсмертного пребывания в Ливадии не подтверждается другими источниками. Более того, в другом мемуарном издании Великой княгини Ольги Александровны, которое было подготовлено ее потомками, события октября 1894 г. описываются предельно кратко, буквально в нескольких строчках, и ни о каком «политическом завещании» там вообще не говорится4. Между тем «процитированное» Й. Ворресом «политическое завещание» Александра III регулярно поминается в публицистике как имевшее место в действительности.
На закате советской эпохи точно такой же популярностью пользовалась прямо противоположная версия о «политическом завещании» предпоследнего государя, которую представил в середине 1970-х гг. В. С. Пикуль в историческом романе «Нечистая сила». Писатель вложил в уста умиравшего в Ливадии императора настоятельное требование в адрес наследника процарствовать до тех пор, пока его младшему брату Михаилу не исполнится 21 год, а затем передать ему власть, так как он более подходит для исполнения державной миссии, нежели его старшие братья, которые явно не тянут (Николай — по личным качествам, а Георгий — по здоровью). В романе также приводится любопытный эпизод с якобы имевшим место отказом овдовевшей императрицы Марии Федоровны приносить присягу вступившему на престол наследнику цесаревичу.
Обе истории — и Й. Ворреса, и В. С. Пикуля — явно далеки от действительности, однако они появились не на пустом месте. Чтобы приблизиться к пониманию того, что на самом деле произошло в царской ливадийской резиденции и какие именно реальные события получили столь фантастические интерпретации, следует, насколько это позволяют источники, систематизировать некоторые факты, произошедшие в те октябрьские дни 1894 г.
Прежде всего необходимо разобрать свидетельство Куломзина, так как оно претендует на привязку к другим уточняющим событиям — некой беседе государя с врачами (она могла произойти, скорее всего, лишь после очевидного ухудшения состояния его здоровья), а также бессонной ночи, свидетелями которой могли стать другие лица из обитателей Ливадии.
Так, врач Н. А. Вельяминов поведал в воспоминаниях, что лично наблюдал, как «взволнованный» Александр III в октябре 1894 г. в своем кабинете разговаривал со старшим сыном, которому, «по-видимому, передавал какие-то дела и делал наставления на случай своей смерти»5. Этот разговор мог иметь место в период между 3 октября (в тот день вызванный в Ливадию Вельяминов впервые посетил государя) и утром 19 октября, когда император в последний раз заходил в свой кабинет6. До приезда в Ливадию Вельяминова, судя по дневнику на тот момент еще цесаревича Николая Александровича, состояние здоровья императора оставалось более или менее приличным (28 сентября он даже ездил в Массандру, а это несколько километров от Ливадии), и ни о каких консилиумах наследник не сообщал7. Вельяминов, достаточно подробно описывавший последние дни Александра III и свою миссию в Ливадии в качестве врача, также ничего не говорил о каком-либо консилиуме между 3 и 19 октября, на котором находившиеся в резиденции врачи вняли бы «требованию» государя и сообщили бы ему о приближавшейся кончине, как о том рассказал Куломзин.
Отсутствие у Вельяминова информации о консилиуме по царскому «требованию», на котором царю якобы была изложена какая-то консолидированная точка зрения лечивших его врачей, получает опосредованное объяснение в воспоминаниях В. Ф. Джунковского, который в середине сентября 1894 г. прибыл погостить к Юсуповым в Кореиз и оставался у них больше месяца — до конца октября. Благодаря этой поездке Джунковский оказался свидетелем (отчасти непосредственным, отчасти косвенным — через лиц из императорского окружения, приезжавших в гости к Юсуповым: царская резиденция находилась всего в 11 километрах от юсуповского дворца) последнего месяца жизни Александра III и первых дней царствования Николая II.
Мемуарист не входил в узкий круг лиц, имевших возможность непосредственно видеть умиравшего царя и общаться с ним. Судя по всему, последний раз автор воспоминаний видел Александра III 21 сентября, в день его прибытия
на крейсере «Орел» из Севастополя в Ялту. Джунковский наблюдал в тот день государя в последний раз и оставил дотошное описание пораженного смертельным недугом человека: «Как он был слаб, я нашел в нем страшную перемену, так больно было на него смотреть, слезы подступали к горлу, лицо его, всегда такое бодрое, открытое, как-то уменьшилось, сморщилось, стало какое-то серое, глаза впали, борода поседела»8. В следующий раз он имел возможность взглянуть на царя сразу после его кончины и так же подробно зафиксировал перемены, произошедшие в его внешности: «Я увидел государя, которого так обожал, сидящего в кресле с склонившейся головой набок, как будто спящего, но до чего он изменился, до чего похудел, шея стала длинной и тонкой, и только ласковая, полная доброты улыбка, столь характерная для него, озаряла его осунувшееся от тяжкой болезни лицо»9.
Можно с высокой степенью вероятности предположить, что если бы в течение этого месяца мемуарист имел возможность лично встречаться с Александром III, то он обязательно оставлял бы свои впечатления о том, как тот выглядел, но этого в воспоминаниях нет. То есть информацию о происходившем в Ливадии он получал от тех, кто там постоянно находился, и прежде всего от московского генерал-губернатора Великого князя Сергея Александровича, адъютантом которого Джунковский тогда являлся.
По-видимому, Сергей Александрович и был наиболее надежным и осведомленным информатором Джунковского: генерал-губернатор Первопрестольной прибыл в Ливадию 8 октября, и при описании последующих дней приведенная Джунковским информация о происходившем в царской резиденции стала заметно подробнее и содержательнее. (Правда, Великий князь не слишком часто виделся с государем: 13 октября он жаловался в своем дневнике, что королева эллинов Ольга Константиновна «таскается» к царю «без зова», в то время как «нас, братьев, к нему не пускают»10.)
Например, мемуарист сообщил о посещении императором 25 сентября имения Великого князя Михаила Николаевича, где в тот момент проживали дочь императора, Великая княгиня Ксения Александровна, со своим мужем, Великим князем Александром Михайловичем, в местечке Ай-Тодор как о первом выезде больного за пределы Ливадии после 21 сентября, а также назвал дату 25 сентября «утешительным днем», поскольку царь «был в духе и весел, не устал»11. Однако на самом деле первый непродолжительный выезд Александра III за пределы Ливадии состоялся на следующий же день после прибытия в крымскую резиденцию. Цесаревич Николай Александрович записал 22 сентября в дневнике, что его отец и мать недолго побывали в местечке Ореанда (до которой от Ливадии порядка 4 километров): «...приехали в коляске на короткое время»12. Если бы Джунковский знал об этой прогулке императора с императрицей, то, вероятно,
С. 320.
не преминул сообщить и об этом «утешительном дне». Тем более что за подобного рода событиями он следил довольно внимательно: в воспоминаниях сообщается о поездке царя 28 сентября в Массандру — видимо, о ней Джунковскому стало известно от какого-то ливадийского информатора.
Джунковский сообщил о факте, который не только подтверждается в воспоминаниях Вельяминова, но и в определенном смысле дополняет свидетельства последнего. Адъютант московского генерал-губернатора отметил, что 6 октября побывал в императорской резиденции, разговаривал с дежурным генералом при государе П. А. Черевиным и узнал от последнего «весьма неутешительные вести после консилиума», проведенного тремя врачами — Вельяминовым вместе с Г. А. Захарьиным и прибывшим из Германии Э. фон Лейденом. «Положение нашего бедного государя признано было безнадежным», — передал Джунковский слова Черевина13. Однако Вельяминов в воспоминаниях, в которых довольно подробно рассказывается о завершающем этапе болезни Александра III, ничего не сообщил ни о каком «консилиуме» в период своего пребывания в Ливадии с 1 октября и до 6 октября, когда состоялся разговор Джунковского с Череви-ным. Не исключено, что дежурный генерал просто назвал «консилиумом» беседу указанных врачей с императрицей, которая состоялась после осмотра ими государя 3 октября. В ходе этого разговора немецкий врач «не скрыл серьезности положения, высказался довольно мягко и неопределенно, но не называя, однако, состояние безнадежным». В отличие от него Захарьин дал Марии Федоровне понять «всю правду в очень определенных выражениях, довольно резко», даже, по словам Вельяминова, «грубо»14.
В приведенном фрагменте воспоминаний Джунковского примечательны два обстоятельства.
Во-первых, то, что печальную новость об обреченности императора мемуарист узнал именно от Черевина. Дежурный генерал был единственным из находившихся в Ливадии лиц, кто не стал говорить с прибывшим туда Вельяминовым уклончиво и прямо заявил врачу: «...положение почти безнадежно». А спустя некоторое время Черевин на слова Вельяминова, что император выглядит как «умирающий человек», ответил: «Я это давно знаю <...> а этого здесь, дураки, не понимают.»15. Возникает вопрос: Джунковский узнал о близкой кончине царя от Черевина случайно, потому что тот просто встретился ему в Ливадии, или же автор воспоминаний преднамеренно хотел получить сведения лишь от дежурного генерала и сам искал встречи с ним? Похоже, найти ответ на этот вопрос невозможно, вместе с тем симптоматично, что проинформировал мемуариста об обреченности царя не кто-то другой, а Черевин, который с самого начала не питал иллюзий о возможности выздоровления Александра III.
Во-вторых, во время того же разговора 6 октября дежурный генерал поведал своему собеседнику, что по итогам «консилиума» было решено вызвать в Крым Великого князя Сергея Александровича и невесту цесаревича принцессу Алису Гессенскую, которую на границе Российской империи должна была встретить ее
сестра — Великая княгиня Елизавета Федоровна16. Из этого сообщения можно сделать вывод о высокой степени информированности Черевина. Дело в том, что идея пригласить в Ливадию невесту наследника окончательно оформилась только за день до указанного разговора Черевина с Джунковским. 5 октября Николай Александрович записал в дневнике: «Папа и Мама позволили мне выписать мою дорогую Аликс из Дармштадта сюда — ее привезут Элла и д. Сергей! Я несказанно был тронут их любовью и желанием увидеть ее! Какое счастье снова так неожиданно встретиться — грустно только, что при таких обстоятельствах»17.
Получается, что в ближайшем окружении Александра III уже в первых числах октября утвердилось мнение, что царь обречен. Однако лечившие императора врачи имели к его формированию хотя и важное, но явно не самое главное отношение. И уж тем более нет никаких оснований считать, что у них был какой-то откровенный разговор с государем о перспективах течения его болезни.
Следующая проблема, которую следует рассмотреть в связи с вопросом о возможном «политическом завещании», сводится к упорядочению фактов о деловых контактах Александра III с наследником и о свидетельствах какой-то уединенной работы самого царя, результатом которой могло быть написание или устное произнесение некоего напутствия старшему сыну.
Что касается задействования Николая Александровича для помощи болевшему отцу управляться с поступавшими делами, то прежде всего нуждается в комментарии упомянутый выше разговор императора с наследником, невольным свидетелем которого стал Вельяминов. Скорее всего, врач не слышал его содержания и потому сделал в своих записях оговорку «по-видимому». Что же касается «каких-то дел», о которых упоминал Вельяминов, то они могли быть и обычными текущими документами, доставленными фельдъегерем. Так, цесаревич отмечал в дневнике, что 6 и 7 октября читал по поручению отца некие «бумаги»18, относившиеся, судя по всему, именно к текущему делопроизводству.
Однако, как оказывается, старший царский сын был не единственным, кто помогал Александру III заниматься возникавшими вопросами государственного управления. Средний сын государя — Великий князь Георгий Александрович — регулярно занимался тем же самым. Так, 7 октября в его дневнике появилась первая запись о том, что он в этот день «разбирал прошения Папа» (в смысле прошения, поступившие на имя императора). Далее аналогичные записи он делал практически ежедневно — с пропусками 11, 13, 16 и 17 октября. Последний раз он сообщил о своей помощи отцу с «прошениями» 18 октября19.
Получается, что «допуск» Георгия Александровича к царским делам был даже более системным, нежели у его старшего брата, который занимался «бумагами» отца только два дня. Правда, нет возможности судить о том, что именно делал каждый из братьев и насколько далеко простиралась сфера компетенции обоих. Также не исключено, что наследник выполнял поручения отца и в другие дни, но просто не сообщал об этом в дневнике. Но важно другое — похоже, что
для братьев работа с отцовскими документами была не передачей дел, а именно помощью в рутинной работе.
В. М. Хрусталёв отмечает, что Александр III в «последние недели своей жизни» передавал цесаревичу «большинство поступающих бумаг» (правда, при этом не подтверждает данный факт, в отличие от других приводимых им сведений, ссылками на источники, а повторяет его вслед за историком А. Н. Бохановым)20. По-видимому, оба исследователя в данном случае пересказывают информацию, содержащуюся в воспоминаниях Великого князя Николая Михайловича. Последний, в частности, утверждал (явно по слухам, поскольку в той части воспоминаний, в которой излагаются его собственные впечатления по прибытии в крымскую резиденцию, не было отмечено никаких подобных фактов), что в Ливадии император «согласился передать наследнику большую часть дел, оставив себе бумаги Министерства иностранных дел и приказы военные»21.
В. М. Хрусталёв пишет, что «консилиум», на котором «врачи без колебаний между собой решили, что больному осталось жить недолго», имел место 4 октября22. Выше говорилось, что под «консилиумом», скорее всего, следует понимать разговор Вельяминова, Лейдена и Захарьина с императрицей 3 октября после осмотра Александра III, но без его присутствия. Поэтому связывать какие-то действия императора по подготовке передачи власти старшему сыну с этим «консилиумом» вряд ли правильно.
Что же касается утверждения Куломзина, что Александр III «провел целую ночь в письменной работе», составляя «политическое завещание» сыну, то сведения о двух подряд бессонных ночах императора — с 14 на 15 и с 15 на 16 октября — передал со слов царского камердинера и Великий князь Николай Михайлович: в эти ночи очень долго не гас свет в кабинете государя, а утром 16 октября камердинер вообще «застал царя, сидящего в кресле перед письменным столом»23. Великий князь Сергей Александрович и Великая княгиня Ксения Александровна зафиксировали в своих дневниках, что в ночь на 14 октября Александр III спал в своих покоях, запершись изнутри на ключ, чем сильно обеспокоил близких24. Этот поступок вполне мог быть проинтерпретирован как стремление изолироваться от окружающих с целью какой-то работы. Подобные отрывочные факты сами по себе ни о чем не говорили, но давали богатую пищу для разного рода домыслов.
У Джунковского есть запись, которая может иметь какое-то отношение к гипотетически возможному разговору императора с цесаревичем о том, что последнему вскоре придется вступить на престол. По словам мемуариста, когда в ночь на 18 октября царю стало резко хуже, он ранним утром (указывается даже точное время — в 5 часов), «придя в себя, потребовал наследника, который и не покидал его весь день», а когда государю стало несколько лучше, он «приказал
подкатить себя к письменному столу и спросил почту и бумаги»25 (правда, непонятно, работал ли он за письменным столом в присутствии цесаревича или нет). Словом, сообщение Джунковского оказывается вполне в рамках существующих предположений насчет завещания Александра III, но никоим образом не проясняет этого вопроса.
Косвенным образом с темой «политического завещания» может быть связана также довольно запутанная и вызывающая вопросы история пребывания в Ливадии в последние дни жизни Александра III известного священника Иоанна Кронштадтского. По воспоминаниям Джунковского, получается следующая картина. Протоиерей прибыл в Ливадию 8 октября, и «его приезд очень утешил нашего государя, утром 9-го октября, после трехчасового сна, государь чувствовал себя как-то бодрее и говорил, что он чувствует, как молитвы отца Иоанна ему помогают». Мемуарист сообщил, что о. Иоанн «заходил» к императору и вечером того же дня26. Между тем факт приема царем протоиерея 9 октября не подтверждается камер-фурьерским журналом: в соответствующей записи этого документа сообщается о встрече царя с о. Иоанном в первой половине следующего дня, 10 октября, но ничего не говорится о том, что встреча была также и накануне27. О том же самом свидетельствовал и Великий князь Николай Михайлович. Его воспоминания о последних днях жизни и кончине Александра III были составлены и опубликованы вскоре после описываемых событий, а потому, скорее всего, их автор вряд ли мог что-то подзабыть. По его словам, в воскресенье 9 октября император причастился у своего духовника, протопресвитера Иоанна Янышева. «Что же касается отца Иоанна, его величество сказал, что примет его в другое время». Далее Великий князь привел информацию, совпадающую с сообщением камер-фурьерского журнала: утром 10 октября «государь пожелал принять отца Иоанна, который, совершив краткую молитву и побеседовав очень недолго с больным, спросил его, прикажет ли царь ему оставаться здесь. "Делайте, как знаете", — было его ответом»28.
Безусловно, это несущественная неточность: Джунковский, который узнавал о том, что происходило в Ливадийском дворце, с чужих слов, мог просто ошибиться в датах. Гораздо более значимая проблема заключается в другом. Мемуарист описывал отношение императора к о. Иоанну в возвышенной тональности, в то время как Вельяминов утверждал прямо противоположное: приезд пастыря в Ливадию «озадачил многих и в том числе императрицу, так как государь не благоволил к отцу Иоанну — не знали, как доложить о нем государю», и лишь Великая княгиня Александра Иосифовна, вдова Великого князя Константина Николаевича, и ее дочь Великая княгиня Ольга Константиновна — королева эллинов, жена греческого короля Георга I, — прибывшие в Ливадию вместе с о. Иоанном, «усиленно настаивали на том, чтобы государь принял его и помолился бы с ним». Вельяминов так объяснял отношение Александра III к о. Иоанну: «Сколько я знаю, не любил государь отца Иоанна за то, что он своей попу25 Джунковский В. Ф. Указ. соч. С. 324.
лярностью, может быть несколько искусственной, слишком выделялся из общей среды духовенства — государь был глубоко верующий, но прежде всего строго придерживался традиций православия, а православие не допускает, чтобы молитвы одного священника имели больший доступ к Престолу Всевышнего, чем молитвы всякого другого, кроме святых, святым же о. Иоанн церковью признан не был (на момент написания этих строк. — Д. А.), поэтому в глазах истинно православного человека о. Иоанн как бы грешил тем, что придавал своим молитвам какое-то особенное значение». Вельяминов допускал, что Александр III «подозревал у отца Иоанна желание выдвинуться и бить на популярность, а "по-пулярничание" государь ненавидел и искренно презирал». Вельяминов ссылался на утверждение Великого князя Николая Михайловича, что о. Иоанн приехал в Ливадию не только вместе с Великой княгиней Александрой Иосифовной и ее дочерью, королевой эллинов, но и «по почину» этих особ, а «августейший больной изъявил свое согласие» на этот «почин»29.
Вежливо-отстраненное, но никак не одухотворенно-восторженное отношение царя к о. Иоанну чувствовалось и в приведенных выше его словах, сказанных пастырю и процитированных Николаем Михайловичем: «Делайте, как знаете». Об этой фразе царя со ссылкой на воспоминания Великого князя написал и Вельяминов30. Не исключено, что врач, высказавший в воспоминаниях приведенное выше крайне настороженное отношение к о. Иоанну, в какой-то мере позаимствовал и его — а не только некоторые факты — у этого представителя Императорской фамилии. Вельяминов сообщал, что в состоянии здоровья императора в первой половине второй декады октября наблюдалось некоторое улучшение31. Это породило в обитателях Ливадии надежды на возможность его выздоровления. Николай Михайлович отмечал, что подобные надежды поддерживали «те личности, которые не переставали верить в чудотворную силу отца Иоанна». Великий князь вспоминал, что впервые лично увидел этого священника 13 октября, когда тот служил литургию в церкви Ай-Тодора. «На меня его служение не произвело того впечатления, которое я мог ожидать из восторженных рассказов многих; а просто было как-то странно видеть очень нервно настроенного человека, с каким-то резким голосом, отрывистыми движениями, совершающего литургию. Говорят, в частной беседе он делает совсем другое впечатление»32. Определенная созвучность приведенной оценки и процитированного выше суждения об о. Иоанне Вельяминова, читавшего воспоминания Великого князя и цитировавшего их в своих мемуарах, очевидна.
Примечательно, что Джунковский, также лично видевший пастыря в тот же самый день у Юсуповых — вероятно, о. Иоанн приехал в Кореиз после литургии в Ай-Тодоре, — поделился в воспоминаниях прямо противоположными впечатлениями. По его словам, священник узнал Джунковского и тут же поинтересовался здоровьем его матери: за 8 месяцев до описываемых событий, 24 февраля,
о. Иоанн был у матери мемуариста, которая болела пневмонией и состояние которой ухудшалось, по словам автора воспоминаний, «помолился у ее кровати, благословил ее, всех нас и очень ее подбодрил, сказав: "ничего", "поправится"». И больная действительно вскоре полностью выздоровела33. И спустя более полугода пастырь, ежедневно молившийся о десятках людей, вспомнил приглашавшего его Джунковского и его мать. «Его память меня очень тронула, — отмечал мемуарист, — от Юсуповых он прошел на соседнюю дачу к графине Сумароковой, жене брата Юсупова, Павла Сумарокова, которая лежала больная в последней степени чахотки и, помолившись у нее, направился в кореизскую церковь, уже переполненную народом. Отслужив молебен и благословив всех присутствовавших, отец Иоанн возвратился в Ливадию»34.
Налицо два мнения об отношении к о. Иоанну умиравшего Александра III и соответственно две оценки самого священника.
С одной стороны, взгляд, который впоследствии получит широкое распространение в официальном памятовании почившего императора, — о расположенности государя к пастырю, которая с особенной силой проявилась в Ливадии. Этой позиции придерживался Джунковский, у которого, правда, после выздоровления матери были свои веские основания относиться к протоиерею с исключительным пиететом.
С другой стороны, мнение, что знаменитого священника буквально навязали умиравшему императору некоторые мистически и экзальтированно настроенные члены Императорской фамилии, а у ослабшего царя не было уже никаких сил сопротивляться, и он сдержанно принимал о. Иоанна. Такое суждение высказывали Великий князь Николай Михайлович и Вельяминов.
Вероятно, эти две взаимоисключающие точки зрения так и оставались бы уравновешивающими друг друга и обоюдно недоказуемыми из-за крайне скудного количества надежных свидетельств, если бы не самые последние дни жизни Александра III, в которые он, несомненно, был однозначно расположен к о. Иоанну и не скрывал этого.
События разворачивались следующим образом. 17 октября — в особо чтимый в царской семье день, в который шесть лет назад никто из ее членов не пострадал во время железнодорожной катастрофы под Борками в Харьковской губернии, — он причащался у о. Иоанна. Этот факт не вызывает сомнений, так как отражен в дневнике цесаревича Николая Александровича35. Об этом же свидетельствовал и Джунковский: 17 октября государь «приобщился святых тайн у отца Иоанна Кронштадтского, не мог встать на колени, а молился сидя»36. Причем это был первый раз, когда царь во время предсмертного пребывания в Ливадии причащался не у своего духовника: перед этим последний раз он, по данным камер-фурьерского журнала, «сподобился приобщиться святых тайн» у протопресвитера Иоанна Янышева в воскресенье 9 октября, то есть восемь дней на33 Джунковский В. Ф. Указ. соч. С. 324, 299-300.
зад37. О восьмидневном перерыве в совершении этого таинства императором и о том, что после этого перерыва он причащался у кронштадтского священника, сообщил и Великий князь Николай Михайлович38.
На следующий день, когда Александру III стало еще хуже, он во второй половине дня, по свидетельству Джунковского, после некоторого улучшения поработал с бумагами и «спросил отца Иоанна, который тотчас явился к нему». Император «полчаса провел наедине» с пастырем39.
По словам Вельяминова, 19 октября «государь призвал отца Иоанна и снова исповедовался и причастился»40. Но здесь, по-видимому, врач ошибся: факт приема императором о. Иоанна 19 октября не зафиксирован в камер-фурьерском журнале. Скорее всего, Вельяминов имел в виду события, произошедшие днем ранее.
Наконец, в самый день кончины, по данным Джунковского, государь дважды виделся со священником. Утром о. Иоанн причастил царя, затем «государь опять позвал отца Иоанна, попросил его поддержать голову, говоря, что ему это приятно, что ему становится легче»41. Однако на этот раз мемуарист все же ошибся: по данным камер-фурьерского журнала, утром императора причащал его духовник о. Иоанн Янышев42.
Следует отметить, что трое мемуаристов, один из которых — Джунковский — точно никак не был связан с двумя другими — Вельяминовым и Великим князем Николаем Михайловичем, не зафиксировали факта присутствия о. Иоанна Кронштадтского возле императора в момент его кончины.
Так, Джунковский, сообщив, как пастырь держал голову умиравшего царя, далее привел разговор императора с Вельяминовым, затем описал последние мгновения жизни Александра III и ничего не сказал о присутствовавшем при том моменте пастыре43. В свою очередь Вельяминов передал эту встречу царя с о. Иоанном Кронштадтским следующим образом: «Говорили, что еще утром государь выразил желание видеть отца Иоанна, который после обедни, около 12 часов, и прибыл. Государь встретил его очень ласково и, несомненно, был очень доволен его появлением. О. Иоанн совершил молитву и помазал некоторые части тела святым елеем. После этого государь его отпустил. Уходя, отец Иоанн громко сказал не без рисования: "Прости (т. е. прощай), царь"»44.
Великий князь Николай Михайлович был практически очевидцем всего того, что происходило 20 октября возле царя, так как находился либо в его комнате, либо рядом с ней — по его собственным словам, он «оставался, как при37 РГИА. Ф. 516. Оп. 53/2048. Д. 15. Л. 498.
42 РГИА. Ф. 516. Оп. 53/2048. Д. 15. Л. 530. О том, что около полудня 20 октября император причащался у протопресвитера Иоанна Янышева, сообщали Вельяминов и Великий князь Николай Михайлович (см.: Вельяминов Н. А Указ. соч. С. 307; Николай Михайлович, Великий князь. У
