Спросить
Войти
круглый стол на тему
«экономика и война.
экономические аспекты войн xx века»
Ю. А. Петров
экономика россии в годы первой мировой войны:
современная историография
Первая мировая война подвела итог всему предшествующему развитию европейских стран, включая Российскую империю, открыв качественно новый этап их дальнейшего существования. Она коренным образом изменила европейский государственно-политический ландшафт, с политической карты исчезли четыре империи (Российская, Германская, Австро-Венгерская и Османская), произошли системные изменения в социальных, экономических, политических институтах и отношениях, масштабные сдвиги в интеллектуальном и культурном пространствах. Мировая война выступила мощным стимулом развития научно-технической мысли, новых технологий и форм организации производства.
Столетний юбилей начала Первой мировой войны закономерно вызвал повышенный интерес профессионального сообщества историков к военно-техническим, общественно-политическим, социально-экономическим и гуманитарным проблемам России, которое породило ее участие в этом военном катаклизме.
В советской историографии Первая мировая войны десятилетиями находилась «в тени» большевистской революции и рассматривалась главным образом в контексте поиска причин возникновения и становления коммунистического режима. Сегодня война оценивается не только и не столько в качестве прелюдии «Великого Октября»,
но как эпохальное событие, приведшее к социально-экономической и политической трансформации Евразии и значительной части остального мира.
Распространено представление о Великой войне, как называли Первую мировую ее современники, как о «белом пятне» отечественной историографии или «забытой» странице российской истории. Однако в советский период, несмотря на идеологические ограничения, сложилась содержательная историография Первой мировой войны. За последние же два десятилетия в свет вышли десятки посвященных этой теме публикаций исторических источников, сотни статей и монографий, историографических исследований [1].
В работах советских историков отмечались негативные изменения социально-экономической ситуации в России, которые, следуя известной ленинской формуле, предопределили массовое недовольство и привели к революции. А. Л. Сидоров, чьи книги благодаря уникальному фактическому материалу до сих пор не утратили своей актуальности, отмечал предрешен-ность экономического краха России в годы Первой мировой войны ее промышленной отсталостью [2], слабость отечественного военно-промышленного потенциала акцентировал и Л. Г. Бескровный [3]. По оценке К. Н. Тарновского, Россия вела войну за счет расхищения основного капитала промышленных и транспортных предприятий,
что, естественно, не могло продолжаться долго [4].
В 1980-е гг. и особенно в последнее 20-летие отечественные и зарубежные исследователи стали все чаще обнаруживать конструктивные элементы в финансово-экономической политике правительства предвоенных и военных лет [5]. В новом прочтении государство методом проб и ошибок искало эффективные механизмы взаимодействия с предпринимателями [6], пыталось упорядочить работу железнодорожного транспорта [7], вместе с кооперативными организациями стремилось улучшить продовольственное снабжение армии и тыла [8]. Однако перевод части промышленности на военные рельсы привел к падению выпуска гражданской продукции и ее вздорожанию - с неизбежно негативным социальным откликом.
Новый взгляд на ситуацию в экономике России дополнили исследования, посвященные ее социальной структуре [9] и общественным настроениям. Содержащийся в них вывод о существенном повышении уровня жизни населения страны на рубеже Х1Х-ХХ вв. заставляет усомниться в справедливости известного ленинского постулата о «пауперизации масс» как главной предпосылке нарастания революционного кризиса в имперской России. В последнее время в российской историографии все чаще высказывается мнение, согласно которому глубинные причины русских революций следует искать не в провалах правительственной экономической политики, а в успехах российской модернизации с сопутствующими им трудностями перехода от традиционного общества к индустриальному [10].
В последние годы произошли качественные изменения самой исследовательской парадигмы, что, в свою очередь, привело к возникновению новых направлений в историографии Первой мировой войны. Отечественные исследования о войне все в большей степени входят в русло подходов зарубежной историографии [11]. Ученые обратились к изучению вопроса о том, насколько война изменила облик общества, поведенческие стереотипы населения, его повседневную жизнь. Изучаются изменения в общественном сознании, эволюция ментальности различных социальных слоев, созревание в них протестных настроений. Все больший интерес вызывают повседневная жизнь в России в годы войны [12], настроения различных социальных и национальных групп [13]. Особой сферой исследований массового сознания времен войны стало изучение восприятия образа врага в русле военно-исторической антропологии [14].
Таким образом, Россия в годы Первой мировой войны для отечественной историографии - отнюдь не новый сюжет, но, скорее, новый комплекс проблем. И надо признать, что многообразие политической, социальной, экономической, интеллектуальной жизни России тех лет еще остается
во многом неизученным.
В первые послевоенные десятилетия зарубежная историография Первой мировой войны разрабатывала преимущественно политические, дипломатические и военно-стратегические аспекты ее истории. Главным предметом исследований выступала проблема ответственности и виновности за развязывание войны [15], а также стратегия и тактика ведения боевых действий. Ситуация начала меняться в 1960-е гг. на фоне осмысления опыта Второй мировой войны и расширения и без того колоссального корпуса опубликованных источников - в связи с истечением 50-летнего срока давности были открыты многие документы военных архивов. Теперь доминирующими направлениями выступили социальная и экономическая история Первой мировой войны, а одним из центральных вопросов -взаимосвязь и взаимообусловленность войны и революционных событий в Германии, Австро-Венгрии, России и Турции.
На рубеже 1980-1990-х гг. начался третий, современный, этап развития историографии Первой мировой войны, ведущим направлением которого явилась так
называемая культурная история. Одной из видимых причин такого сдвига стало крушение коммунистических режимов, приведшее к разочарованию в марксизме с его преимущественным интересом к социально-экономической сфере, а равно тот исторический опыт, который был накоплен человечеством на протяжении XX столетия [16]. Общей тенденцией западной школы изучения войны явился переход от национально замкнутой историографии к глобальному взаимодействию историков на фоне укрепления позиций англо-американских исследовательских практик [17].
В рамках каждого из выделенных этапов преобладала собственная исследовательская парадигма. На первом этапе таковой стала модель «войны армий», согласно которой мировой конфликт 1914-1918 гг. рассматривался как логическое продолжение и завершение «долгого» XIX в. В ходе второго этапа война изучалась уже скорее как конфликт между обществами («война наций»). В результате западногерманская, французская и отчасти американская историография совершили дрейф от военно-политической конкретики к ревизии политической истории войны, а затем - к структурной и социальной истории. Это позволило значительно расширить предмет исследования, проследить, как повлияли на исход боевых действий социально-экономические процессы в странах - участницах войны, раскрыть взаимосвязь между войной и последовавшими в ряде стран революциями.
В настоящее время преобладающим направлением является изучение «человека на войне». Нынешнее поколение ученых, с его особым интересом к культурной и микроистории, истории повседневности, исследует «войну солдат», «войну жертв», что во многом обусловлено попытками осмыслить трагическую историю XX в. в целом, проследить взаимосвязь между Первой мировой войной и возникновением тоталитарных режимов. К темам, в исследовании которых международная историография добилась наиболее значимых успехов, следует отнести проблематику фронтового опыта в целом и насилия в частности, воздействия войны на организацию тыла и коммуникативные практики и особенно коллективную память (коммеморацию) Великой войны [18].
Что касается соотношения в западной историографии «военной» и «гражданской» истории войны, то долгое время последняя находилась на периферии исследовательского дискурса, занимая второстепенное положение по отношению к событиям на фронтах. Необходимость изучения «гражданской» истории войны в зарубежной историографии связана прежде всего с тем обстоятельством, что Первая мировая во многих отношениях стала войной тотальной - противостоянием не только армий враждующих государств, но целых наций, войной на истощение. По мнению большинства исследователей как англо-саксонской, так и германской исторической школы, Первая мировая война явилась переломным моментом в становлении модели «тотальной войны», так как именно в ходе этого конфликта традиционные способы ведения боевых действий были вытеснены тотальными целями, тотальной мобилизацией населения и ресурсов и тотальным контролем [19].
Тема «Россия в Первой мировой войне» в западной историографии традиционно относится к числу маргинальных. Первое специальное исследование такого рода -монография британского историка Нормана Стоуна о Восточном (русском) фронте -появилось только в 1975 г. [20]. В 2000-е гг. увидел свет ряд других исторических сочинений, посвященных военной истории России [21], но задача преодоления разрыва в изучении мировой войны в Западной Европе, с одной стороны, и в других регионах и театрах боевых действий - с другой до сих пор не утратила своей остроты. Научные работы, специально посвященные положению в России в период войны в англоамериканской русистике, традиционно задававшей тон в изучении истории России на Западе, также стали появляться лишь в
Для современного этапа развития зарубежной историографии характерен перенос акцента с революции 1917 г. на Первую мировую войну, ввергшую Россию в эпоху «великих потрясений». Американский историк Питер Холквист в книге с примечательным названием «Революция ковалась в войне: непрерывный кризис в России 1914-1921 гг.» [24] выдвигает тезис о том, что русскую революцию следует рассматривать в контексте общеевропейского кризиса 1914-1921 гг., учитывая те серьезные институциональные, политические и идеологические изменения, которые произошли в стране в годы войны. Таким образом, поворотным пунктом в истории России Холк-вист считает не 1917, а 1914 г.
В исследованиях последних лет отсутствует распространенный ранее жесткий детерминизм по формуле «революция есть прямое следствие неудачной войны». В «Кембриджской истории России», написанной ведущими представителями англоамериканской русистики, подчеркивается, что основной причиной военных поражений России в 1914-1915 гг. чаще была не нехватка снарядов или плохая работа транспорта, а «человеческий фактор» - промахи в командовании. Тем не менее, несмотря на все тяготы войны, к началу 1917 г. военно-стратегическое положение России благодаря мобилизации тыла улучшилось, и ее поражение далеко не было предопределено [25].
Большое внимание уделяется проблемам экономического положения России. Британский исследователь Питер Гэтрелл в книге «Россия в Первой мировой войне: социальная и экономическая история» [26] подвел итоги изучения этих вопросов в зарубежной русистике. Автор подчеркивает, что за годы войны Россия, несмотря на относительное техническое отставание от ведущих экономик Запада, сделала качественный рывок в производстве вооружений. Прогресс России в выпуске военной продукции отмечают и другие исследователи [27]. Однако эти успехи были достигнуты ценой свертывания гражданского производства.
В целом в англо-американской русистике последних лет проделана значительная работа по изучению истории Российской империи в годы мировой войны. Наполняется новым фактами рассмотрение таких тем, как степень готовности России к войне, социально-экономическое положение и внутренняя политика последних лет империи, «цена» участия России в войне в связи революцией 1917 г. [28].
Серьезной новацией современного историографического этапа следует признать международное сотрудничество в деле изучения войны, в том числе проведение совместных научных конференций [29] и издание на русском языке исследований зарубежных авторов [30]. Все это не исключает острых научных разногласий и споров -отечественные ученые разделяют отнюдь не все западные интерпретации российской истории. Это касается и проблем участия России в Первой мировой войне в целом, и истолкования экономических и социальных процессов в стране в этот период.
Уместно сопоставить эти процессы в России и других воюющих странах, чтобы попытаться понять, насколько российские события были уникальными. Разумеется, у каждой страны есть собственная неповторимая история, однако в периоды глобальных катастроф, охватывающих целые континенты, участники этих событий испытывают схожие проблемы и пытаются разрешить их примерно теми же способами. Уникальность российского исторического пути обычно подчеркивалась историками в связи с тем, что события Первой мировой войны ими рассматривались только как часть национальной истории России, а схожие процессы в других воюющих странах, не приведшие к столь же драматичным результатам, часто не принимались во внимание.
Что касается экономического положения, то, как свидетельствует современная зарубежная и отечественная историография, серьезных испытаний не удалось избежать ни одной из стран-участниц. Показатели России на этом фоне не выглядят безнадежными. Сокращение внутреннего валового продукта на душу населения за 1914-1917 гг. в России составило около 18 %, тогда как в Германии - свыше 20 %, а в Австро-Венгрии - более 30 %. Военные противники, таким образом, испытали экономический спад не меньший, а даже больший, чем Россия. Аналогичными были и причины спада, связанные с милитаризацией экономики и свертыванием рыночных механизмов снабжения населения [31].
Российская империя, как и ее союзники по Антанте, вступила в войну не подготовленной к продолжительным и широкомасштабным боевым действиям, но в целом сумела справиться с задачей мобилизации экономики. Промышленность Германии, Франции и Италии испытывала не меньшие трудности, чем российская индустрия, вследствие потери значительной части квалифицированных рабочих, мобилизованных в армию [32]. Выход виделся в мобилизации экономики на нужды войны. Потребности времени предопределили повсеместное усиление влияния военного руководства на экономическую жизнь. В воюющих странах военные структуры существенно расширили административный контроль над всеми сферами общественной жизни. Процессы в России укладывались, таким образом, в рамки общеевропейских тенденций.
Правда, созданная в империи система военно-регулирующих органов (Особых совещаний) едва ли не с самого начала ее функционирования стала давать организационные «сбои», что обусловливалось недостаточно четким разграничением полномочий и сфер деятельности, несовпадением ведомственных интересов, усугубленных министерскими амбициями. Так, из-за опасений социального взрыва, а фактически в силу разногласий ведомств не удалось
своевременно законодательно закрепить меры по милитаризации промышленности и труда, что было сделано в других воюющих странах.
Тем не менее удалось значительно увеличить производительность казенных военных заводов за счет их расширения и модернизации, привлечь широкий круг частных предприятий и заключить соглашения на поставку необходимой продукции союзниками и зарубежными торговыми партнерами. В организации военного производства Россия добилась успехов, удачно используя опыт воюющих держав в создании военно-промышленных объединений на основе кооперации крупных, средних и мелких предприятий, создании основ новых отраслей промышленности (химической, авиационной, автомобильной, средств связи и т. п.). Наряду с этим ряд отраслей, обеспечивавших потребности частного рынка, городского и сельского населения, в годы войны стагнировали и даже деградировали. Приток импортных машин в отрасли, не связанные с производством вооружения, а также в сельскохозяйственный сектор сократился. Эту неизбежную плату за милитаризацию экономики заплатили все страны - участницы мирового конфликта.
Война дала мощный импульс этатистским тенденциям во всех воюющих странах. Расширился и укрепился государственный сектор экономики, значительная доля частной промышленности оказалась мобилизованной, частное предпринимательство, как и взаимоотношения труда и капитала, оказались в той или иной мере ограничены законодательством и нормативами военного времени. Процессы, связанные с ростом роли государства в экономике, подготовили почву для послевоенного периода, особенно в периоды финансово-промышленных кризисов на Западе, получив обоснование в экономический концепции «кейнсианства».
В России 1914-1917 гг. все эти явления также имели место, тем более что здесь и ранее в экономической жизни страны огромную роль играло государственное хозяйство (казенные заводы, железные
дороги и т. п.). Однако на Западе военно-экономическое регулирование проводилось по соглашению с предпринимательскими и рабочими организациями, опиралось на установившиеся традиции, нормы, сформировавшуюся культуру взаимоотношений труда и капитала. В России ничего подобного не произошло. Несмотря на призывы общественных организаций к правительству признать роль рабочих организаций и попытаться привлечь их к общему делу, его отношение к профсоюзам не изменилось. Более того, сохранялось и негативное в целом отношение власти к деловым кругам и общественной инициативе, имперское государство с недоверием и опаской относилось к им же санкционированной системе военно-регулирующих органов, рассматривая их прежде всего как уступку предпринимателям и «общественности». После Февральской революции новое поколение либеральных политиков попыталось наладить сотрудничество с «организованным трудом», но было уже поздно. В то время как Германия достигла компромисса между трудом и капиталом, в России все закончилось установлением контроля над предприятиями со стороны фабрично-заводских комитетов.
Общей для всех воюющих стран являлась и проблема обеспечения населения продовольствием. Мобилизация в армию значительного мужского контингента повсюду негативно повлияла на экономическое положение сельского хозяйства. Великобритания и Франция сумели предотвратить потенциальный продовольственный кризис отчасти за счет наращивания поставок из США, отчасти благодаря тому, что были созданы стимулы для собственных производителей, побудившие их расширить посевные площади и, соответственно, увеличить поставки сельскохозяйственной продукции [33].
Германия же и Россия не смогли избежать продовольственных затруднений. При этом в России, в отличие от ее главного военного противника, продовольственных ресурсов, несмотря на снижение урожайности, было достаточно, поскольку в годы войны прекратился хлебный экспорт из страны. Однако расстройство транспортной системы страны затрудняло доставку уже заготовленного хлеба в районы потребления. При этом царское правительство пыталось преодолеть дефицит продовольствия путем ограничения частной торговли и ее замены государственными и общественными распределительными организациями. Несмотря на недостаточную эффективность этих мер, систему жесткого нормирования потребления продовольствия российские власти применить не решились из-за опасений социального взрыва.
Германское правительство, напротив, ввело нормирование продовольственного обеспечения. Это вызвало серьезное недовольство населения и, безусловно, привело к временному росту социальной напряженности, однако для Российской империи отказ от такой политики обернулся катастрофой. Продовольственный кризис зимы 1916/1917 гг. послужил благоприятной почвой для массовых протестных движений, которые завершились Февральской революцией.
На общеевропейском фоне Россия выделялась беспрецедентными масштабами вынужденных перемещений населения, что являлось значимым признаком нового, тотального, характера войны. Основной миграционный поток составили беженцы из прифронтовой полосы. Значительная их часть, лишившись имущества, работы, двигалась на восток и оседала в тылу страны. Конечно, подобная проблема вставала и перед другими странами, часть территории которых была оккупирована вражескими войсками. Тем не менее нигде проблема беженцев не превратилась в такой грозный вызов, как в России.
Итак, экономические тяготы войны испытали на себе практически все европейские страны. Экономический фактор нельзя поэтому считать достаточным для объяснения того, почему именно в России, первой из стран Европы, произошла революция в ходе самой войны (в других странах она
случилась уже после ее официального окончания). Противники имели военные потери и испытали экономический спад и дефицит продовольствия не меньший, чем Россия. На вопрос о происхождении российской революции 1917 г. и Гражданской войны нельзя ответить без обращения к историческим факторам, характерным именно для России. Очевидно, что революция была следствием не только глобальных экономических предпосылок, но и снижения уровня образования, падения морально-этических норм и др.
Вместе с тем нельзя не констатировать, что экономический фактор сыграл весьма важную роль в нарастании социального конфликта в России, как до Февральской революции, так и особенно при Временном правительстве. За 1914-1917 гг. значительно ухудшилось качество питания жителей тыла и, соответственно, состояние их здоровья, социальное самочувствие, настроения, ожидания. Трудности военного быта служили благоприятной почвой для массовых протестных движений, которые завершились Февральской революцией.
В мирное время Российская империя, несмотря на многообразие, разнонаправ-ленность и масштабность этих социальных конфликтов, была способна их «переварить». Однако в экстремальных условиях войны это оказывалось невозможным. В сознании российских рабочих и крестьян в 1917 г. желание покончить с войной соединилось со стремлением сокрушить государственную машину и уничтожить систему частнособственнических отношений.
Поэтому, в то время как практически повсеместно в Западной Европе завершение войны означало наступление эры реформ, перед Россией открывалась совершенно иная перспектива. Революционный выход из войны на несколько десятилетий вперед предопределил развитие нашей страны. И если ХХ в. для человечества, как признают многие историки, начался с Первой мировой войны, то и его досрочное окончание в 1991 г. оказалось связано с распадом той политической и экономической системы, которая, в свою очередь, явилась порождением мирового военного конфликта 1914-1918 гг.
Библиографический список
Н. М. Арсентьев
россия накануне первой мировой войны: итоги экономического развития и социально-политического выбора
Тема, взятая для обсуждения, предполагает дискуссию относительно оценки результатов капиталистического развития страны в XIХ - начале XX в. Мнения исследователей, связанные с оценкой итогов периода «капиталистической» модернизации, и поныне остаются крайне полярными [3; 4; 8-10; 13; 18; 23].
Среди сторонников капиталистического пути сложилось убеждение, что в период с 1861 по 1917 г. царская Россия бурно развивалась на капиталистической основе, тем самым как бы демонстрируя возможности стать «нормальной» европейской страной, и, если бы не большевики с их Октябрьской
революцией, то могла бы влиться в ряд «цивилизованных» государств и составить часть нынешнего «золотого миллиарда». Идеологический подтекст подобных рассуждений сводится к тому, что не нужно искать какой-то особенный, скажем, «третий путь» для страны, а надо продолжать поиск оптимального варианта для удержания ее на капиталистических рельсах, поскольку до октября 1917 г. она успешно шла по этому пути.
Оппоненты вышеприведенной концепции говорят о «безнадежной отсталости» дореволюционной России, обусловившей необходимость ее перехода к социализму,
