Спросить
Войти
СОБЫТИЯ И ЛЮДИ
Н. А. Белякова
«Сообщаем о преступлении против правосудия...»!: обращения и жалобы верующих в брежневском СССР*
Белякова Надежда Алексеевна
кандидат
исторических наук, старший научный сотрудник, Институт всеобщей истории РАН; доцент, Первый московский государственный медицинский университет им. И. М. Сеченова (Сеченовский университет) (Москва, Россия)
В последнее десятилетие исследователи неоднократно обращали внимание на источники, созданные «простыми» советскими людьми1. Действительно, письма во власть оказались, пожалуй, одним из наиболее сохранных источников, который соблазнительно было бы трактовать как «голос» (вернее, «текст») народа, своего рода наивное письмо, позволяющее реконструировать комплекс ценностных установок советского обывателя. Сохранившиеся тексты дают возможность услышать позицию не только стороны, имевшей властный ресурс и возможности для интерпретации, но и стороны, заявлявшей о принципиально иной системе ценностей. В предлагаемом исследовании речь пойдет о письмах, созданных особой категорией населения в СССР, у которых потребность писать письма во власть возникала в связи с реализацией их религиозных убеждений. Каким образом верующие видели себя в стране победившего социализма? Какими понятиями, культурными формами и категориями описывали свои потребности в письмах и жалобах? Ответить на эти вопросы и есть цель исследования.
Письменные обращения обычных людей в высшие властные инстанции были важным каналом коммуникации между властью и населением. Декларируемая забота партии и правительства о советских гражданах предусматривала ответную реакцию со стороны населения, которая проявлялась
© Н.А.Белякова, 2018
https://doi.org/10.21638/11701/spbu24.2018.307
в разных формах демонстрации лояльности: участие в выборах, членство в советских общественных организациях, поддержка идеологических кампаний2.
Представляется, что зафиксированная исследователями советского общества «приватизация» публичных институтов и смыслов3 в послесталинский период распространилась и на «письма трудящихся». Обычные люди, используя легитимированные властью формы демонстрации лояльности4, наполняли их личным содержанием. В этом отношении письма начинают отражать разнообразие частной жизни в СССР. Письма во власть, как правило, сопровождались жалобами на неправильное окружение и низшие властные инстанции, бюрократически равнодушно или несправедливо относившиеся к автору. Такой дискурс был неотъемлемой частью модели советского коллективного поведения и показывал высокий уровень недоверия к бюрократическим структурам, компенсирующийся персональным обращением к представителям высшего руководства страны5. Эта характерная черта обывателя — персонифицированное восприятие государства при остром недоверии к его бюрократическим институтам — зафиксирована исследователями еще в письмах эпохи революционных потрясений и Гражданской войны; она сохранялась и в дальнейшем. Жанр писем-жалоб на непосредственное начальство был настолько привычен для советского обывателя, что, когда верующая из Риги в 1985 г. села писать письмо генеральному секретарю ЦК КПСС М. С. Горбачеву, она специально в начале письма предупредила: «...ни о рабочих конфликтах с администрацией, ни о квартирном вопросе я не пишу. Мое письмо — о вопросах нравственных.»6
Благодаря бюрократической процедуре работы с письмами, они откладывались в архивах государственных ведомств, и сегодня у нас есть прекрасная возможность для изучения письменного наследия обычных людей, которые не побоялись публично назвать себя верующими в условиях построения атеистического общества7. В настоящем исследовании привлекаются в первую очередь письма, отложившиеся в фонде Совета по делам религий при Совете министров СССР (далее — СДР). В этот центральный орган, ответственный за взаимодействие с религиозными объединениями, стекались письма, направленные в высшие партийные и государственные инстанции. Сюда же поступали письма, оказывавшиеся в распоряжении МИД, т. е. оказавшиеся за границей и попавшие в поле видимости советских дипломатов. Другое место хранения — региональные архивы уполномоченных СДР, в которых отложились письма, написанные жителями этих областей8. Для иллюстрации настоящего исследования автором были отобраны письма верующих разных деноминаций в высшие инстанции из областей разных республик — РСФСР, Украинской, Белорусской, Чечено-Ингушской.
Письма по религиозным вопросам в СССР. Верующие писали письма в высшие инстанции СССР и в 1920-1930-х гг., жалуясь, согласно анализу историка А. И. Савина, «на местные "перегибы", сводившиеся главным образом к чрезмерному налогообложению священнослужителей или культовых зданий, а также к закрытию или неправомерному использованию церквей и молитвенных зданий»9. Но нужно понимать, что в условиях тоталитарного государства любые тексты об отношении к власти или с властью могли стать основой для обвинения в антисоветской агитации. Тем не менее условия, выдвинутые советским руководством
для сохранения религиозных структур, породили комплекс письменных текстов об отношении к власти, наиболее яркими из которых являются «письмо-завещание» патриарха Тихона, послание Соловецких епископов, «декларация» митрополита Сергия. Однако было бы неверным назвать эти тексты продуктом творчества простых верующих. Это были тексты, составленные официальными руководителями или неформальными лидерами, интеллектуальной и духовной элитой. Массовые заявления верующих исследователи встречают с середины 1940-х гг. в связи с развернувшейся в СССР регистрацией религиозных общин.
В период так называемой антирелигиозной кампании конца 1950-х — начала 1960-х гг. возникает новый всплеск писем верующих, что в целом вписывается в концепт «эпистолярной революции», начавшейся в СССР в 1960-е гг. Скорость, с которой верующие развернули петиционную протестную кампанию в отношении «хрущевского волюнтаризма» в религиозной сфере, показывает отработанный в культуре механизм реакции общества на «перегибы». Религиозная политика СССР носила волнообразный характер и, по мнению А. И. Савина, уже в 1930-е гг., несмотря на сохранение антирелигиозной доминанты, центральные органы, ответственные за взаимодействие с религиозными объединениями, пытались одергивать местные власти за наиболее одиозные «перегибы»10. Судя по всему, сигналы с мест в виде писем, поступавших активно в начале 1960-х гг., также были услышаны. Многочисленные сообщения о «грубом администрировании в отношении верующих» обоих Советов (Совета по делам РПЦ и Совета по делам религиозных культов) были поддержаны прокуратурой11; а Верховным Судом РСФСР был представлен ЦК КПСС обзор судебной практики за 1962-1964 гг. в отношении верующих по применению ст. 227 УК РСФСР12.
Однако, отказавшись от наиболее одиозных мероприятий, брежневское руководство приходит к замораживанию мероприятий, способствующих нормализации отношений с верующими. И протесты в виде писем шли стабильным потоком на протяжении всех 1960-1980-х гг. в высшие инстанции страны и за ее пределы. Например, согласно обзору, составленному в аппарате ЦК КПСС, в адрес XXIII съезда КПСС в 1966 г. были направлены письма следующего содержания:
Просим помочь покончить с произволом, незаконным закрытием церкви в дер. Лысица Несвижского района Минской области. Сяверин Михаил
Католики г. Киева просят открыть костел. Киев, Красноармейская, 130, кв. 11, Мрочко Франтишка Юрьевна
Католики Киева просят отдать им костел. Киев, Толстого, 37, кв. 4, Самгина Аделя Павловна
Рабочие Московской патриархии, говорится в письме, исключены из членов
профсоюза и облагаются налогами как кустари. В патриархии таких рабочих — 400, а в стране тысячи. Москва, М. Лубянка, 11, кв. 25 Якушин.
Верующие с. Куликовки Инсарского района Чувашии просят открыть церковь.
Гальчинский Григорий Исакович из с. Бритовка, Бершадского района Винницкой области в своем письме просит открыть церковь.
Церковь передали под спортзал. Прошу вернуть ее верующим. Геническ, Херсонская обл., Пушкина, 90, Соломонова И. Т.
Католики просят открыть костел в Киеве. Киев, ул. Горького,147, кв. 1. Кучерова Нина Юльяновна.
Местные власти насильно закрыли наш костел, чем нас, несколько тысяч верующих католиков, кровно обидели, лишили молитвенного дома. Слезно просим помочь нам возвратить помещение костела. Ржепко.
Верующие просят возвратить костел в Виннице. Гачковский.
От гонимых монахов Почаевской лавры иеромонаха Сергия Соломко, иеродиакона Апеллия Станкевича, монаха Нестора (Н. Онук).
В письме сообщают, что некоторые несправедливости в Почаеве исправлены, но авторов письма — трех монахов, не прописывают. Просят восстановить их в лавре. Ответ просят дать в пос. Почаев, Кременецкого района, ул. Воссоединения, 10, лавра, секретарю духовного управления иеромонаху Всеволоду.
От чад православных церквей
Всюду у нас закрываются церкви, запретили евреям (зачеркнуто, ручкой исправлено на «детям». — Н. Б.) прислуживать архиереям и пускать их на богослужение. В 1963 г. Толика Свиридова брали за воротник и били в стенку головой за прислуживание в церкви. Минский финотдел почти каждый день делал ревизию в бухгалтерии Минской епархии. Уполномоченный Совета стоял в дверях церкви, наблюдал, ходят ли в церковь дети, и списки передавал по месту работы родителей и в школу, где над ними делали проработку. Запретили крестить детей без паспорта родителей и свидетельства о крещении, требуют, чтобы при крещении были мать и отец ребенка, кум и кума. Материалы регистрации передавались
уполномоченным Совета. Все церковные деньги запирают в банк, а на нужды церквей и монастырей дают в малом количестве. Есть много церквей, которые требуют ремонта, но уполномоченные запрещают это делать. 6 февраля 1966 г. умерла мать Валентина в дер. Коски, Дзержинского района Минской области, но власти не разрешили похоронную процессию до кладбища.
На весь город одна маленькая церковь. В Новгородской области в г. Бо-ровичи закрыли церковь и сделали на кладбище детскую площадку. Гродно, до востребования, Трошина13.
Процитированный документ, вышедший из недр аппарата ЦК КПСС, наводит на размышления. Возможно, составитель не имел опыта работы с такой категорией документации и не смог унифицировать форму изложения краткого содержания этих писем. В любом случае, эта справка показывает, что большинство обращений верующих к съезду были вызваны недовольством массовым закрытием церквей и содержали просьбы об их открытии. В этом отношении письма середины 1960-х гг. практически не отличаются от писем верующих 1930-х гг., где доминирующими мотивами были жалобы на закрытие церквей и усиленное налогообложение. Изученные нами документы в архивах как центральных, так и региональных органов показывают, что мотив несогласия с закрытием церквей оставался доминирующим в письмах верующих до конца советского периода. Письма православных в высшие инстанции на протяжении 20 лет из всех областей и республик Советского Союза стабильно содержали просьбы об открытии снятых с регистрации церквей или молитвенных домов, о регистрации служителей культа и религиозных общин. В силу сохраняющейся в брежневский период латентной борьбы с религией просьбы о регистрации православных объединений в стране не выполнялись до начала перестройки, что, в свою очередь, вынуждало настойчивых верующих к продуцированию «писем трудящихся». СДР в рассылке от 31 октября 1979 г. «О состоянии работы с письмами, заявлениями и жалобами граждан» утверждал, что причиной многочисленных писем является то, что «ряд уполномоченных Совета и многие должностные лица местных органов власти по-прежнему проявляют формальное отношение к заявлениям верующих о регистрации религиозных объединений, о возобновлении деятельности незаконно закрытых церквей. Порой их просьбы просто игнорируются, заявления или жалобы либо совсем не рассматриваются, либо неправомерно отклоняются»14.
Пожелания об открытии церквей сами по себе содержали несогласие с советской атеистической политикой, в которой важным показателем успешности изживания религиозных предрассудков было сокращение количества зарегистрированных церквей / религиозных обществ, и, по сути, носили характер протеста в адрес советской идеологической системы. Соглашались ли сами авторы с такой постановкой вопроса?
«Простые советские труженики». Авторы писем, как правило, позиционируют себя как полноценных членов советского общества, с вниманием и лояльностью относящихся к советской власти и чутко реагирующих на политику заботы,
декларируемую партией. Такая саморепрезентация характерна не только для православных верующих, но и для представителей других деноминаций, властью не признаваемых.
«В преддверие двадцать шестого съезда КПСС трудящиеся нашей страны, как партийные, так и беспартийные, обращаются к предстоящему съезду со своими наиболее злободневными и насущными проблемами, предложениями и пожеланиями. Решили и мы, верующие Львовской области, исповедующие католицизм восточного обряда, обратиться высокому общенародному представительству со своими наболевшими вопросами»15 — такими словами обращались греко-католики Западной Украины к высшему руководству страны в 1981 г.
Верующие в письмах обычно подчеркивают свою принадлежность к советскому обществу, часто используя выражение «советские труженики». Эта необходимость создания (пересотворения) себя была, по замечанию Ш. Фицпа-трик, второй натурой советского гражданина, а претензия авторов протестных писем на «правильную идентичность» была важнейшей составляющей писем еще в 1920-1930-х гг.16, сохраняясь и в исследуемый период.
В значительной части писем встречается апелляция к Великой Отечественной войне, имеющей неисчерпаемый потенциал для легитимации; иногда — к революции и Гражданской войне. Так, верующие из Брянска, заканчивая письмо, содержащее просьбу зарегистрировать вторую общину евангельских христиан-баптистов (далее также — ЕХБ) в городе, в последнем абзаце писали: «Многие из нас пожилого возраста. Мы видели ужасы войны, видели, как умирали мирные люди, как горели дома и как задыхались от дыма и газа! Среди нас есть ветераны и инвалиды войны, участники партизанского движения. И нам скорбно сознавать, что теперь мы не имеем возможности свободно, спокойно помолиться. Снова обращаемся к Вам с просьбой посодействовать зарегистрировать нас»17.
В сознание советских людей настолько вошло представление об особенных категориях граждан, заслуживших свое право на блага, признание и уважение, что откровенное несоответствие личного опыта и идеологических штампов никого не смущало. «Мы, церковный совет, инвалиды фронтовики, красноармейцы и все православные христиане с. Нижняя Стынова обращаемся к Вам по вопросу вмешательства и помощи о назначении на приход с. Нижняя Стынова священника», — писали в середине 1980-х гг. верующие из Львовской области18. Мы видим, что верующие пытаются вписать себя в формат лояльных советских людей, игнорируя традиционное недоверие советской власти к «западенцам» и неоднозначный исторический опыт Второй мировой войны у населения западных областей Украины. В Чечено-Ингушской ССР верующие тоже были заслуженными советскими гражданами, которые нуждались в особом внимании. «Верующие — это граждане СССР, многие из них участники Октябрьской революции, Гражданской и Отечественной войны, труженики и заслуженные пенсионеры, разве где написано, что их можно обманывать и над ними можно творить беззаконие», — писали верующие-мусульмане из Чечни19.
«Виртуозы» и «народные умельцы». Написание писем и борьба за открытие храмов становится для каких-то людей частью их повседневной жизни. И в религиозной сфере была распространена категория не только «виртуозов» в области
религиозной жизни, но и специалистов в сфере коммуникаций с властями. Так, жалоба в 1967 г. на изъятие религиозной литературы поступила от верующей М. Т. Савченко из Славгорода, о которой уполномоченный СДР по Могилевской области (в ответ на запрос) сообщал: «В 1966 г. на "вознесение" Савченко организовала в доме гр-на Фомченко религиозную службу с освещением фруктов, на которой присутствовало свыше 150 человек. Когда представители местных органов прибыли в дом Фомченко и стали интересоваться, имеется ли разрешение на проведение молитвенного собрания, в это время Савченко и ее сподручные сбежали, оставив на столе религиозную литературу, которая была изъята»20. Уполномоченный попытался в своем ответе на письмо развернуть ситуацию в пользу местных властей, привычно обвинив верующую в корыстных мотивах ее действий.
Любопытная зарисовка содержится в сообщении уполномоченного СДР Львовской области, откуда стабильно поступали в разные инстанции письма об открытии нескольких десятков храмов в области. Так в 1981 г. этот уполномоченный сообщал в Москву в ответ на очередной запрос о причинах обилия писем с просьбами об открытии церквей: «В разговоре с верующим села Романов гр. Зварычем С. О. установлено, что он на Львовском ж/д вокзале повстречался в апреле 1980 года с 1901 г. р., инвалидом Великой Отечественной войны (назвать фамилию, имя и отчество, а также место жительства отказался). Неизвестный гражданин сообщил гр. Зваричу С. О., что он за последние годы добился возобновления деятельности 12 культовых сооружений в области и обещал открыть церковь в селе Романов. Со времени знакомства с неизвестным гражданином Зварыч встречался с последним два-три раза, давал неизвестному деньги и тот заверял Зварыча С. О., что в скором будущем вопрос о возобновлении деятельности церкви в с. Романов будет решен. Последняя встреча гр. Зварыча С. О. с неизвестным гражданином состоялась в декабре 1980 года. Гр. Зварыч С. О. дал неизвестному деньги, как будто бы потому, что неизвестный должен был ехать в Москву 19 декабря 1980 года для решения вопроса о возобновлении деятельности церкви в селе Романов»21.
Мы нисколько не утверждаем, что версия уполномоченного о том, что не обычные рядовые верующие регулярно пишут письма во власть, а что это дело рук одного активиста, да еще имеющего корыстную заинтересованность, правдива. Понятно, что стремление понять корыстные мотивы жалобщиков всегда присутствуют у обвиняемых, к тому же для советских экспертов в сфере религии было особенно важно усиливать и выявлять всем понятные материальные/корыстные мотивы у людей, требующих возможностей для реализации их религиозных убеждений, и уменьшать собственно религиозную аргументацию. Если нельзя было списать правозащитную активность на корыстные интересы, в ход шли обвинения в фанатизме и психической болезни22. Однако описываемый выше эпизод во Львовской области примечателен тем, что отражает развитие теневой сферы жизни советского общества, понятной всем как активным, так и пассивным участникам переписки. Привычный для советского обывателя механизм блата мог подействовать и в сфере государственно-конфессиональных отношений.
Парадоксы социалистической коммуникации и «кто виноват?» Парадокс ситуации с письмами верующих заключался в том, что как авторы, так и адресаты понимали, что просьбы об открытии церквей не могут быть удовлетворены.
Противоречие между советской риторикой и советской социальной реальностью, обозначаемое исследовательницей К. Кларк как «модальная шизофрения» (иначе говоря, структурная несочетаемость того, что есть, с тем, что должно быть)23, прекрасно понимается всеми участниками процесса. Однако парадигма патерналистской заботы, презентуемая властью, предполагала реакцию бюрократической машины на появившийся в документообороте листок.
Это было крайне нежелательно для местных властей, которые стремились не допускать письменных обращений граждан по принципу: нет документа, нет проблемы. Со своей стороны авторы писем практиковали многократное написание писем и жалоб и во многие инстанции, дабы привлечь внимание к ситуации. Согласно Постановлению СДР от 31 октября 1979 г. № 3790 «О состоянии работы с письмами, заявлениями и жалобами граждан» шел поток повторных жалоб из «Рязанской, Тамбовской, Липецкой, Волынской, Хмельницкой, Ивано-Франковской и ряда других областей. Так, например, верующие с. Пересыпкино (Кирсановский район Тамбовской обл.) более 30 раз направляли в местные и центральные органы просьбу о возвращении зарегистрированному православному обществу церковного здания, закрытого под предлогом сноса как аварийного, хотя этот храм, построенный в 1895 г., является архитектурно-художественной ценностью и сносу не подлежит»24.
В письмах верующих основными нарушителями законности предстают местные власти. Их обвиняют в жестокостях и издевательствах над простыми людьми. «В наших руках имеется 18 ответов на наши жалобы, и никто не соизволил открыть на наши вопли и прошения глаза и уши. С 1983 г. по настоящее время мы побывали во многих инстанциях и тех людей, которые добиваются правосудия, ехали в Москву, постоянно штрафуют. 25 июля 1984 г. председатель райисполкома проводил собрание на поле с нами — колхозниками. Он угрожал исключением с колхоза, а также уголовной ответственностью от 2 до 7 лет тем, которые ехали в Москву добиваться своего права, называя нас сволочами»25. Из Донецкой области верующие рассказывали, как местная администрация тайком закрыла церковь: «Неправда, что церковь была закрыта по причине отсутствия религиозного общества. Церковь была закрыта местными властями тайно, ночью. Автогеном были срезаны кресты и сняты колокола. Теперь вместо креста поставлен металлический петух»26.
Невыполнение местными властями обязательств, озвученных центром, приводит к кризису доверия к советской власти в целом — этот тезис обязательно звучит в письмах. «С чем связано это издевательство над людьми, почему органы власти, гласно объявив им их права, толкнули верующих, чтобы они попросили регистрации общества и открытия мечети, а потом отказывают им. Неужели у нас нет ни одного справедливого органа, который может стать на защиту справедливости и закона. В семьях этих стариков растет молодое поколение, которое видит эти нарушения, с каким сознанием они могут развиваться?» — задавали вопрос верующие из Чечено-Ингушской ССР.
Иногда верующие осмеливаются сопоставлять старые досоветские практики с современными им реалиями, и это сравнение может оказываться не в пользу современности: «Значит во время оккупации нашего края чехами, венграми,
румынами мы не представляли своей церковью никакой угрозы. А теперь при советской власти закрыли не только нашу православную церковь, но и разграбили наши святыни. И почему нас заставляют молиться во второй церкви, которую мы считаем униатской? Эта церковь олицетворяет для нас, православных, старые порядки оккупаций. Община этой церкви считается православной, но почему тогда сохранено все униатское в церкви?!»27 — так писали верующие из Закарпатья, где память о межконфессиональном противостоянии и пограничность территории ощущались очень остро и на рубеже 1970-1980-х гг.
Вина местных властей не только в подрыве доверия к советской системе; местные власти проявляют сепаратизм, отказываются признавать распоряжения центра. Верующие из с. Южинец Черновицкой области жаловались на местного уполномоченного СДР П. Г. Подольского так: «Вот что он говорит, когда члены двадцатки были на приеме, так и в обкоме партии, когда его пригласили для разбора 23 июля 1984 г. С криком накинулся на людей и сказал: "Я — Москва и что хочу, то и сделаю, но вам церковь не позволю открыть"»28.
Критика местных властей в области отношений с верующими звучала не только в письмах последних. На первый взгляд удивительно, но комплекс критических замечаний по поводу «перегибов» в отношении верующих исходил и из союзных инстанций. И чиновники СДР черпали информацию в первую очередь из писем верующих. «Большое количество заявлений поступает на неправомерные действия должностных лиц местных органов власти, на администрирование в отношении религиозных объединений и верующих, которые жалуются на то, что они нередко подвергаются "проработке" в трудовых коллективах за участие в религиозных обрядах, на запрещения производить ремонт культовых зданий и лишения их электроосвещения и водоснабжения, на вмешательство во внутренние (канонические дела церкви)»29. Данная информация сообщалась в Постановлении СДР от 31 октября 1979 г., в котором СДР требовал от местных органов власти в соответствии с последними постановлениями ЦК КПСС30 улучшить работу с верующими. За этой примечательной рассылкой, обобщившей опыт работы с письмами верующих, скрывается целый пласт проблем функционирования советской административной системы, в которой реакция на «сигналы с мест» была важным механизмом регулирования взаимоотношений центра и регионов31, и центральная власть была заинтересована в поддержании определенного баланса сил между населением и местной администрацией.
Правовые нормы, контекст холодной войны и роль Хельсинкского соглашения. Важной частью писем была апелляция к действующим конституционным и законодательным нормам. Верующие отказывались признавать за местной администрацией монополию на норму и стремились показать, что как раз их действия и являются исполнением действующих законов. Наверное, впервые призыв к власти соблюдать собственные законы прозвучал открыто в уже упоминавшемся послании Соловецких епископов 1926 г. и с тех пор стал неотъемлемым элементом церковно-правозащитного дискурса.
Пишу к вам исходя не только из нашей нужды, но и опираясь на Конституцию СССР ст. 12 «свобода отправления религиозных культов и свобода
антирелигиозной пропаганды признается за всеми гражданами», а также в ст. 125 сказано, что «гражданам СССР гарантируется законом. свобода собраний».
В историческом Заключительном акте Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, принятом в августе 1975 года и подписанном среди других 34 стран генеральным секретарем ЦК КПСС Л. И. Брежневым, седьмая глава первого раздела первой части (1а VII) называется «Уважение прав человека и основных свобод, включая свободу мысли, совести, религии и убеждений». В ней, в частности, говорится, что страны «будут признавать и уважать свободу личности и исповедовать единолично или совместно с другими, религию или веру, действуя согласно велению собственной совести». Наше правительство одобрило, как известно, Заключительный акт, расценивая его как величайший прогрессивный шаг в истории человечества.
Аналогичная статья «Советский закон и свобода совести» В. А. Куроедова, председателя Совета по делам религий при Совете министров СССР (газета «Известия» № 25 от 31 января 1976 г.), в которой большое ударение делается на право отправления религиозных потребностей каждой религиозной общиной32.
Мы видим, что автор коллективного письма Я. Завадский не поленился
подвести серьезную базу под требование своих единоверцев из Киргизии зарегистрировать общину братских меннонитов в селе Ново-Павловка.
Спустя полтора года верующие из Чечено-Ингушской АССР, добиваясь регистрации мусульманской общины, писали о своей проблеме в журнал «Религия и закон», используя схожую аргументацию:
Новая Конституция и законы о культах закрепили за верующим право на вероисповедание и свободу отправления религиозных культов. Брошюры и статьи в газетах тов. Куроедова — председателя Совета по делам религии разъяснили верующим их права в нашей стране. Кроме того, уполномоченный по делам религии в ЧИАССР объяснил верующим, что они могут подавать заявления в исполкомы с просьбой регистрации их обществ и открыть мечети.
В конце августа 1977 г. группа лекторов читала лекции в РДК (районном доме культуры. — Н. Б.) г. Назрани. Они говорили, что верующие могут объединяться в общества, и где имеется общество не менее 20 человек, исполком должен их зарегистрировать и разрешить им арендовать частное помещение старого храмового помещения для исполнения религиозных потребностей33.
Ссылки на Конституцию, на статью и книги В. Куроедова встречаются в письмах верующих РСФСР, УССР, БССР и других республик. Мы видим, что верующие разных конфессий и из разных регионов Советского Союза апеллируют как к правовым нормам, так и к газетным публикациям для подтверждения правильности и закономерности их обращений. Советские граждане, привыкшие внимательно следить за колебаниями линии партии, отражаемыми в ведущих советских изданиях, восприняли статью многолетнего председателя СДР В. А. Куроедова в «Известиях» как сигнал для читателей о перемене курса в отношении религии. Хельсинкские соглашения вызвали достаточно большой резонанс среди верующих
и простимулировали новый поток писем, который во многом совпал с обсуждением новой Конституции34.
Драматизм ситуации заключался в том, что доказательства свободы совести в СССР имели в первую очередь «экспортный», контрпропагандистский характер и ориентировались на западную аудиторию для «разоблачения измышлений об ограничении религии в СССР». Однако тексты, ориентированные на внешнюю аудиторию, становились известными и осваивались советским читателем. «Контрпропаганда» получила (судя по всему, неожиданно для идеологов) резонанс внутри страны, и люди обращались к власти, требуя исполнения произнесенных обязательств. Разновекторность транслируемых властью дискурсов чутко улавливалась верующими. Угроза привлечь внимание международных инстанций (или демонстративное направление копий писем в ООН и другие международные структуры) часто присутствует в письмах. «В случае неудовлетворения нашего прошения, мы обязаны будем обращаться за помощью до Церковного Всемирного конгресса», — сделана приписка к одному из коллективных писем35. Верующие не признавали политики двойных стандартов, а требовали исполнения властью принятых на международном уровне обязательств.
Письма как категоричный протест. С конца хрущевского периода появляется особая категория писем, в которой откровенно критически оценивалась советская религиозная политика и крайне резко критиковались мероприятия властей в отношении верующих. Написание таких писем широко распространяется в среде советских евангеликов в ответ на мероприятия по борьбе с верующими и религией, сопровождавшихся и многочисленными арестами верующих. Так, в начале 1960-х гг. разворачивается настоящая петиционная кампания, в первую очередь в среде членов общин евангельских христиан-баптистов, оказавшихся вне государственной регистрации, а значит, за границами легальности.
«Настоящим заявлением ставим Вас в известность о том, что несмотря на многочисленные жалобы, заявления и протесты верующих нашей страны против несправедливости, произвола и преследований последних, грубые, зачастую ничем не прикрытые репрессии продолжаются...», — писали евангельские христиане из Московской области Н. С. Хрущеву в июне 1962 г. В отношении действий властей употреблялись эпитеты типа «несправедливость, граничащая с варварством». В письме сообщалось, что «добросовестные и честные труженики, образцовые семьянины и достойные граждане нашей Родины повсеместно подвергаются выходящими из рамок справедливой законности мерам воздействия и преследования единственно за то, что они верующие». В случае невмешательства высшему руководству стран верующие грозили карой небесной и гневом Божиим. Это письмо содержало 107 подписей и «требовало» от высших властей немедленно освободить преследуемых верующих36.
Толчком для организованного протеста в масштабах всей страны стало убийство в отделении милиции Барнаула в конце 1963 г. баптиста-неофита Николая Хмары; образовавшийся после этого эпизода Совет родственников узников ЕХБ (входивший в состав нелегальной структуры евангельских христиан-баптистов — Совета церквей ЕХБ, противопоставлявшего себя легальной структуре, признаваемой властью, — Всесоюзному совету евангельских христиан-баптистов
(далее — ВСЕХБ)) избрал написание протестных писем в высшие советские и зарубежные инстанции ключевым направлением своей активности37.
Помимо требований о прекращении вмешательства государства в дела религиозных структур, о государственной регистрации религиозных общин и сворачивании преследований верующих, письма содержали требования баптистов о разрешении провести съезд верующих для отмены дискриминационных распоряжений и смены руководства баптистского союза. Так, «с 1 января по 15 октября 1963 г. включительно в Совет по делам религиозных культов при Совете Министров СССР поступило из ЦК КПСС и Совета Министров СССР 187 заявлений верующих, адресованных Н. С.Хрущеву, из них с требованием созыва съезда евангельских христиан баптистов 126 заявлений. Другие заявления касаются вопросов регистрации религиозных обществ, назначения служителей культов, открытия молитвенных зданий включения в списки на паломничество в Мекку, грубого обращения работников милиции с верующими и др.»38. Письма с требованием разрешить съезд были важным и новым сигналом для власти. В Совете по делам религиозных культов 21 октября 1963 г. была составлена аналитическая записка, в которой обращалось внимание на следующее:
Заявления верующих баптистов с просьбами о созыве съезда евангельских христиан-баптистов в большинстве являются коллективными и имеют большое количество подписей. Например, заявления подписали: из Кемеровской обл. — 11 чел.; из г. Краснодара — 72 чел.; из Алтайского края — 25 чел.; из Ростовской обл. — 41 чел.; из Татарской АССР — 48 чел.; из Грузинской ССР — 15 чел.; из Киевской обл. — 52 чел.; из Орловской обл. 8 чел. и др.
Заявления верующих на имя Н. С.Хрущева поступили из следующих областей, краев и республик:
В письмах такого рода заявлялось о дискриминационности существующей нормативно-правовой базы в СССР, их авторы сообщали о репрессиях в отношении верующих и требовали пересмотра дискриминационного законодательства. Высшее руководство страны отреагировало на массовые письма с просьбой о разрешении на созыв съезда евангельских христиан в СССР, и в 1966 г. состоялся представительный съезд с выборными делегатами в Москве, на который не были допущены лидеры оппозиционных структур, выступившие инициаторами созыва съезда40.
Безусловным лидером в создании массовых писем протестного жанра стал уже упоминавшийся «Совет родственников узников, осужденных за Слово Божие в СССР» (СРУ ЕХБ), оказавшийся самой долговечной нелегальной правозащитной организацией в СССР41. Стилистика категорических обвинений и угроз «карой Божией» высшему руководству страны была свойственна СРУ ЕХБ, состоявшему преимущественно из женщин — жен и матерей заключенных верующих. Свои
письма члены СРУ ЕХБ направляли целому ряду высших инстанций и параллельно размещали в самиздатском журнале «Бюллетень Совета родственников узников ЕХБ в СССР». Например, «Напоминание» 1973 г. было направлено генеральному секретарю ЦК КПСС Л. И. Брежневу, Председателю Совета министров СССР А. Н. Косыгину, Председателю Президиума Верховного Совета СССР В. Н. Подгорному, Генеральному прокурору СССР Р. А. Руденко. Это обращение начиналось следующими словами:
Мы продолжаем напоминать и перечислять все страдания народа Божия, исходящие от Ваших указаний, Леонид Ильич, как результат нетерпимости к инакомыслящим.
Только солидарность с гонимой церковью ЕХБ, с осужденными родными и глубокое уважение к Вам с желанием благоденствия всему многонациональному народу СССР, заставляет нас возвышат
