Спросить
Войти
УДК 930.1:94(37)
Е. С. Зайцева, А. М. Скворцов
ПОЗДНЯЯ РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
XIX - ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XX вв.1
В статье рассматриваются оценки Поздней Римской империи в работах дореволюционных и советских исследователей. Этот период редко становился предметом специального интереса со стороны историков, однако данная тема оказалась довольно подробно освещена, особенно в дореволюционный период. Несмотря на то, что период Поздней Римской империи стал объектом пристального внимания ученых, работы, охватывавшей все сферы позднеантичного общества, создано не было. Однако если рассматривать дореволюционную историографию в совокупности многие аспекты жизни общества конца вв. оказались освещены. Советские историки продолжили социально-экономическое направление в исследовании поздней Римской империи, но
с марксистских позиций, предпринимая попытки включить период домината в последний этап «революции рабов». Периоду поздней античности отводилась решающая роль в этой теории, поскольку именно в вв. социальная борьба должна была максимально обостриться и привести к крушению рабовладельческого строя. В свою очередь политическая сторона домината отечественными историографами трактовалась без бурных дискуссий как абсолютная военно-бюрократическая монархия, начавшая складываться еще в период принципата, и только окончательно завершившая свое оформление в IV веке.
Е. S. Zaytseva, А. М. Skvortsov
THE LATE ROMAN EMPIRE IN THE REFLECTION OF DOMESTIC HISTORIOGRAPHY (XIX - FIRST HALF OF THE XX CENTURIES)
The article considers the interpretation of the Late Roman empire by pre-revolutionary and Soviet researchers. The subject attracted special interest in the antiquity rarely. Nevertheless it was covered in some detail, especially in the pre-revolutionary period. Despite the fact that the period of the Late Roman Empire became the object of careful attention of scientists, work that covered all spheres of the late-antique society was not created. However many aspects of the life of the society of the end of the III—V centuries were covered in pre-revolutionary historiography as a whole. Soviet historians continued the socio-economic direction in the study of the history of the Late Roman Empire, attempting to include it in the last stage of the "slave revolution". The period of late antiquity (III—V centuries) was assigned a decisive role in this theory, since the social struggle was to be exacerbated precisely during this period. The political aspect of the dominant was interpreted by domestic historiographers as an absolute military-bureaucratic monarchy, which began to take shape even during the Principate period, and finally took shape in the fourth century.
Переходные эпохи в истории человечества вызывают большой интерес со стороны исследователей. Период поздней античности стал временем, в котором сплелись воедино черты отживавшей свой век классической античности и зарождающейся средневековой цивилизации. Происходило постепенное разложение традиционных римских государственных структур под влиянием самых различных факторов. Сложные трансформационные процессы, как правило, не имеют однозначной оценки в среде историков, часто вызывают бурную полеми1 Статья подготовлена при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (проект № 16-33-01035).
ку, но неизменно привлекают внимание. В данной статье ставится задача проанализировать взгляды на явления эпохи Поздней Римской империи и определить основные ее трактовки в дореволюционной и зарождающейся советской исторической науке, а также факторы, повлиявшие на их изменения.
Впервые к поздней античности обратились не собственно историки, а публицисты. Представителю революционно-демократического направления середины XIX вв. Н. Г. Чернышевскому принадлежит сочинение «О причинах падения Рима» [34]. Автор, будучи общественным деятелем, не ставил специальной задачи исследование причин падения Западной Римской империи. Тема оказалась выбрана в связи с необходимостью выстраивания доказательной базы при определении положения дел в России и Западной Европе в середине XIX в. Революционные события 1848-1849 гг. вызвали спор между Н. Г. Чернышевским и А. И. Герценом о путях дальнейшего развития России [27]. Первый отстаивал необходимость преобразования российского общества на основе западного опыта, отмечая самодостаточность Европы: «...у Европы свой ум в голове, и ум гораздо более развитый, чем у нас, и учиться ей у нас нечему, и помощи нашей не нужно ей.» [34]. Для иллюстрации этого тезиса автор и обратился к истории Рима. Остановимся на указанном сочинении подробнее, поскольку оно стало одним из первых в исследовании Поздней Римской империи.
Н. Г. Чернышевский попытался обозначить причины, приведшие некогда самое могущественное государство Средиземноморья к закату. Автор оспаривает мнения Ш. Монтескье и Ф. Гизо, предлагая свою трактовку причин падения Рима [34]. Для этого он обращается к истокам, ко времени ранней республики, когда Рим только начинал выстраивать свое господство в Средиземноморье: «Сначала, когда эти обширные страны [варварские - Е. З., А. С.] стояли еще слишком низко, небольшие цивилизованные страны, бывшие двумя центрами [Древний Рим и Древняя Греция - Е. З., А. С.], из которых разливался прогресс, легко сохраняли свое владычество над ними, вроде того, как англичане в Ост-Индии довольно долго не встречали опасности своему господству от народа, как только был он раз покорен» [34]. Постепенно варвары становились цивилизованными, у них развилась способность сражаться, и возникло стремление к независимости. Вот эти мысли о независимости, по мнению автора, и стали своего рода идеологической основой для борьбы с Империей.
Уже на примере этого отрывка можно обозначить характерные особенности, присущие всему сочинению Н. Г. Чернышевского. Во-первых, он, действуя в русле позитивистского направления историографии, постоянно использует термины «цивилизация», «прогресс». Во-вторых, автор находит много общего между Римской и Британской империями. Такие параллели характерны для многих британских историков конца XVIII в. (с Э. Гиббона) и XIX в. В это время Великобритания находилась на пике своего могущества, и ее судьба вызывала явные ассоциации с судьбой Рима.
«К чему это приведет раньше или позже? -продолжает рассуждения Н. Г. Чернышевский, - спросите у самих англичан, они скажут: ост-индцы цивилизуются; когда они оцивили-зуются настолько, что не будут нуждаться в нашем руководстве, Ост-Индия сделается независимою от Англии. Добровольно ли мы уйдем из нее, прогонят ли нас, этого в точности рассказать наперед нельзя; вероятно, будет отчасти добровольная уступка, отчасти - принужденное вытеснение» [34]. Ожидавшееся вытеснение римлян «после долгих бесплодных попыток к возвращению национальной независимости [варварами - Е. З., А. С.]...» и началось в период Империи.
Важная особенность трактовки Н. Г. Чернышевским интересующего нас периода заключается в том, что он не видит в истории Поздней империи упадка и разложения государственных структур, напротив - разделение Империи на четыре префектуры, в его представлении, стало прогрессом, ступенью к дальнейшему развитию на основе этих областей новых государств. В подтверждение этому публицист отмечает ряд новых черт общественной жизни: переход от рабства к крепостному состоянию, увеличение прав у рядовых жителей государства и заявляет: «Не раньше XVII в., быть может только в половине XVIII в., успела континентальная Европа снова подняться до того положения, до какого достигала в конце III, в начале IV в.» [34]. По его мнению, именно «азиатские варвары» прервали самодостаточное и независимое течение европейской истории и стали причиной ни с чем несравнимого упадка Европы.
Таким же остросоциальным сочинением, хотя и написанным профессиональным ученым, профессором словесности Московского университета П. М. Леонтьевым, стала работа «О судьбе земледельческих классов в Древнем Риме» [19]. Автор не специализировался на истории Позднего Рима. Но, вероятно, интерес к римским аграрным отношениям появился у него в связи с дискуссиями в российском обществе об отмене крепостного права. Автор обращается к истории колоната в Римской империи, отождествляя этот древний институт с российским крепостничеством, и видит в колонате основную причину гибели гегемона Средиземноморья. Поэтому, несмотря на наличие профессиональной подготовки у историка, мы не находим в сочинении подробного и скрупулезного анализа колоната. Это довольно тенденциозная публицистическая работа с предельно прозрачными аналогиями - колонат привел к гибели Римское государство, а крепостничество погубит Российскую империю.
В середине XIX в. бурными темпами начинает развиваться университетское антикове-дение и именно тогда появляется специальное исследование по истории поздней античности. Такой работой стала магистерская диссертация С. В. Ешевского «К. С. Аполлинарий Си-доний, эпизод из литературной и политической истории Галлии V в.» [4]. С. В. Ешевский являлся учеником П. Н. Кудрявцева и Т. Н. Грановского. Интерес к истории поздней античности, если и возникал в среде русских историков, то был характерен в основном для представителей Московского университета, Петербургский же университет, под влиянием М. С. Куторги и его учеников основное внимание сосредоточил на истории Греции. Правда, С. В. Ешевского, скорее, следует причислить к медиевистам. С помощью исследования об Аполлинарии он пытался отыскать в периоде поздней античности истоки европейского феодализма.
Избрав биографический метод в качестве основного, С. В. Ешевский предпринял попытку через призму истории, судьбы одного человека показать положение позднеримского, а именно галло-римского, общества начиная с середины V в., щедро сдабривая свое сочинение множеством подробностей о быте галльской аристократии. С. В. Ешевский проанализировал политическую деятельность Сидония Аполлинария, однако в начале работы имеются отступления, затрагивающие более ранние события. Автор отмечает, что установление новой формы власти в конце III в. позитивно отразилось на судьбе Римской империи, продлив ее существование, а IV в. стал временем стабильного развития, периодом плодотворным для литературы, образования, вообще духовной, еще языческой по наполнению жизни [4, с. 31].
Однако в целом духовная жизнь поздней античности в трактовке С. В. Ешевского характеризуется упадком и разложением по сравнению со временем классической древности. Такие выводы следует отнести, по его мнению, к системе управления, экономике, общественному развитию, но при этом сохранялся моральный авторитет, римский дух: «Все племена, огнем и мечом опустошавшие области Римской империи... обязывались свято чтить величие римского народа... Так велико было еще чарующее влияние Рима. Когда ясна была политическая беспомощность Римской империи, за ней оставалось огромное нравственное и умственное превосходство» [4, с. 144]. В позднюю античность, считает С. В. Ешевский, не возникло ничего полезного и созидательного, за исключением повсеместного распространения христианства. Но все же новая форма власти задержала падение Рима на некоторое время. В связи с этим, в трактовке историка, IV в. предстает как время стабильности, процветания наук и искусств, вообще духовной жизни на фоне разложения политических институтов [4, с. 31; 50; 62]. Однако он признает корректность такого утверждения только в связи со сравнением с III и V вв. Очевидно, что у С. В. Ешевского, получившего классическое образование в гимназии и университете, основанное на изучении классических образцов античной литературы, сформировалось априорное негативное суждение о духовной жизни поздней античности. Поэтому, по сравнению с III и V вв., когда образование, литература и искусства находились в полнейшем упадке, IV в. представляет определенный контраст и заставляет исследователей обращать на себя внимание. Сочинение С. В. Ешевского обозначило, таким образом, основные векторы в трактовке духовной стороны позднего Рима. Остальные сферы общественной жизни еще не подвергались изучению.
Конец XIX - начало XX вв. стали «золотым веком» русской науки об античности. По причине огромного множества работ, вышедших в этот период из-под пера историков, дальше имеет смысл останавливаться уже не на конкретных исследованиях отдельных ученых, а посмотреть, как представителями разных направлений в изучении древнего мира трактовалась Поздняя Римская империя [35].
В русле культурно-исторического направления несколько авторов обратились к интересующему нас периоду. Прежде всего следует отметить работу М. П. Драгоманова «Государственные реформы Диоклетиана и Константина Великого» (1865) [3]. Он не считал время Поздней Римской империи упадком: «время Диоклетиана не совсем без основания называли «золотым веком»» [3, с. 19]. Автор оправдывает необходимость введения новой системы государственного управления, поскольку она обеспечила «Римской империи внутренний мир». Однако этой системе были присущи и недостатки: коррупция, огромные траты на содержание войска и податная система [3, с. 12].
Другой представитель культурно-исторического направления Ю. А. Кулаковский занялся специально поздней историей Рима в связи с проблемой взаимоотношения христианской церкви и античного государства [18]. Автор считал, что они не были напряженными, а вполне ровными и терпимыми, чем вызвал недовольство со стороны Киевской Духовной Академии. Его статья оказалась раскритикована, и Ю. А. Кулаковскому пришлось отбиваться от нападок со стороны церкви. Хотя автор назвал свою работу «Христианская церковь и римский закон в течение двух первых веков», однако он добрался в своих рассуждениях до времени Константина. «Отмечу прежде всего, что утверждение, будто «гнет не был снят ни одним императором до Константина Великого» вызывает недоумение. Как мог историк церкви позабыть хотя бы про эдикт императора Гал-лиена, которым было прекращено гонение императора Валериана и возвращены христианам их кладбища». [18, с.43]. Наконец, можно отметить в ряду трудов культурно-исторического направления работы общего характера. Ф. Ф. Зелинским проблемы римской литературы и религии рассмотрены в работе «Римская империя», правда, вышедшей уже после эмиграции [6]. И. В. Нетушил в «Лекциях по римской истории» (1907-1909) и «Обзоре римской истории» (1912) довел повествование до разделения Империи в 395 г. [23; 24].
Всех этих авторов объединяет общий взгляд на Позднюю Римскую империю. Они называют эту эпоху доминатом в связи с тем, что dominus стал неотъемлемой частью титулатуры римских императоров, а придворный церемониал принял формы восточного этикета. Указанные историки видели в доминате форму абсолютной монархии, вызревшей в недрах кризиса III в., и свободную от формальностей принципата. Авторами характеризовались система управления, административная, финансовая, монетная, военная реформы Диоклетиана, отмечалось распространение по всей империи бюрократических порядков. Правление Константина представало как продолжение начатых Диоклетианом реформ. К концу IV в. в представлении историков доминат окончательно сложился как режим, уже полностью
отличный от порядков III в [24, с. 322]. Таким образом, в период домината «... римская держава явилась не только политической наследницей эллинистического востока, но приняла на себя целиком и экономическое наследие эллинистических государств, образовавшихся после Александра Македонского, в том числе и Египта.» [24].
Значительное внимание исследователями культурно-исторического направления уделялось духовной жизни имперского Рима. Отмечалась важность такого шага, как уравнение христианства в правах с другими верованиями, а затем и принятие его в качестве государственной религии [24, с. 332-333].
Следующее направление, социально-политическое, представлено именами Э. Д. Гримма и Л. П. Карсавина. В работе «Исследования по истории развития римской императорской власти» Э. Д. Гримм охватывает период от Октавиана Августа до Марка Аврелия, хотя изначально задумывал довести сочинение до правления Феодосия II [2]. Здесь он трактует систему принципата как изначально монархическую, а не дуалистическую, сочетавшую в себе республиканские и монархические черты, и не доводит повествование до времени поздней античности [2, с. 248-249]. Если развить основную авторскую идею дальше, можно предположить, что доминат, в его представлении, стал логичным и плавным завершением системы правления, установившейся с начала Империи, как вариант окончательной абсолютизации монархии.
Л. П. Карсавин вслед за С. В. Ешевским обратился к исследованию галльской аристократии периода домината. Сочинение «Из истории духовной культуры падающей Римской империи. Политические взгляды Сидония Аполлинария» (1908) основано на панегириках Сидония в честь римских императоров [9]. Трактуя их, Л. П. Карсавин демонстрирует свое видение периода поздней античности, правда, главным образом в V в. Можно рассмотреть его взгляды, основываясь на нескольких характерных отрывках: «Магнаты желали видеть на римском престоле могущественного монарха». «.как мальчики состарили империю, так доблестный принцепс, может быть, сможет ее возродить». И чуть дальше: «Являясь воплощением единства империи, принцепс западной половины в глазах Сидония и других магнатов является национальным. государем именно западной части государства. Воображаемое единство империи не потеряло свое значение» [9, с. 34]. Здесь Л. П. Карсавин вроде и называет поздне-античного императора «монархом», однако не
проводит четкого разделения в терминологии, обозначавшей правителей в разные периоды империи. В приведенных отрывках неоднократно встречается титул «принцепс». У Л. П. Карсавина принцепс времени домината больше не магистрат, а уже ничем не ограниченный монарх. Он - могущественная сильная фигура, и, что важно, монарх является олицетворением единства всего государства, а не только западной его части, поэтому особенно значима фигура именно западного правителя. Следовательно, с падением императорской власти на Западе заканчивается история всей Римской империи. Согласно Л. П. Карсавину, Рим ослабили не внутренние распри, а варварские вторжения; главными врагами стали вандалы: «Как неудержимо и незаметно разлагалось римское государство, также неудержимо, но незаметно для своих носителей, блистая своеобразным расцветом упадка, растворялась духовная культура в море варварства...» [9, с. 54].
Наибольшее значение и развитие в дореволюционной историографии получило социально-экономическое направление, которое связано с именами И. М. Гревса и М. И. Ростовцева. Правда, И. М. Гревса доминат интересовал в основном как переходный период между античностью и средневековьем. Причем, тема его первого лекционного курса звучала как «История государства и общества в период падения Римской империи» [1], но позже интересы историка стали касаться истории римского землевладения во времена Империи, поэтому основной акцент в русле этого направления мы сделаем на другом историке.
Труды М. И. Ростовцева стали для многих поколений исследователей классическими. Все его работы, затрагивающие период до-мината, вышли в свет уже после революции и эмиграции [35, с. 365], но, нам кажется, остановиться на трактовке им периода домината имеет смысл именно здесь, поскольку творчество М. И. Ростовцева во многом представляет собой квинтэссенцию развития дореволюционной исторической мысли. Его интересы в истории Рима сосредотачивались на социально-экономической жизни периода принципата, однако в заключительной главе «Общества и хозяйства Римской империи» М. И. Ростовцев высказывает несколько мыслей о доминате, правда, отмечая, что для полного раскрытия темы, необходим еще один труд, сопоставимый по объему с написанным.
Положение в Империи конца III в. М. И. Ростовцев соотносит с ситуацией в римском государстве после Гражданских войн I в. до н.э.,
выделяя при этом некоторые различия двух кризисов в истории Рима. В частности, перед установлением принципата Августа, по его мнению, не были затронуты «жизненные центры империи», римский полис, основа античной цивилизации - гражданская община -смогла выйти из смуты I в. до н.э., сохранив свои основные черты. Всеобъемлющий кризис III в., напротив, не оставил шансов полисной системе - «теперь [после III в. - Е. З., А. С ], -пишет М. И. Ростовцев, - нет места для той роли городов, которую они играли при Августе и Антонинах» [28, с. 211], в период домината главной опорой режима стало крестьянство.
По мнению М. И. Ростовцева, целью Диоклетиана стало восстановление порядка как можно более простыми способами, при этом учитывая новую социальную основу государственной власти. Одной из важнейших проблем стала необходимость возвращения авторитета центральной власти, «т.е. самому институту императоров» [28, с. 213], поскольку только с помощью него можно было удержать «целостность здания империи». «Понятие императорства в том виде, в каком оно сложилось в течение первых двух веков, было слишком утонченным, сложным и изощренным, чтобы его смысл доходил до крестьянских масс. Срочно требовалось более простое понятие, более ясная и доступная идея, которую понял бы каждый» [28, с. 214]. По мнению М. И. Ростовцева, Диоклетиан, осознав это, предпринял попытки продвинуться в необходимом направлении, придав сверхъестественный характер власти, «нашедшей свое выражение в восточном церемониале при императорском дворе» [28, с. 214]. Однако этот император все еще отстаивал идею о том, что правитель является верховным магистратом. Константин же, напротив, смог осознать усиление христианской церкви, расположение к ней общества и поставил ее на службу укреплению государственной власти. Христианство и государство нуждались в помощи друг друга [28, с. 215]. Институт императорства полностью утратил конституционный характер, который был для него характерен в период принципата, встав в один ряд с монархией Сассанидов. «Его основами были, с одной стороны, насилие и принуждение, с другой - религия», и далее «императорство было вечным как церковь, на которую оно опиралось, и это была всемирная власть, также как церковь была всемирной церковью» [28, с. 215]. Таким образом, в представлениях М. И. Ростовцева, политическая реорганизация власти и установление системы домината
оказались самыми успешными из дел Диоклетиана и Константина. Остальные реформы (как например, попытки стабилизации валюты) позволили лишь на некоторое время улучшить положение в Империи [28, с. 228]. После смерти Константина из-за развала в экономической жизни произошло разложение и всего государства. М. И. Ростовцев говорит о закрепощении античного общества настолько, что сложились касты: «. Римская империя позднего периода, будучи демократией рабов, на деле была менее демократична, чем империя раннего периода. Тогда не было никаких каст» [28, c. 229]. Таким образом, подъем императорской власти в IV в. на недосягаемую высоту и придание всем жителям Империи статуса подданных, вроде бы, предполагало определенную нивелировку, их уравнение в правах. На деле же, считает М. И. Ростовцев, вместо прежних общественных классов возникли новые, с более жесткими границами, сравнимые с касто-во-варновой системой Индии [28, c. 232].
М. И. Ростовцев с многочисленными подробностями описывает это состояние общества. По его мнению, революция III в., «разрушившая фундамент экономической, социальной и интеллектуальной жизни старого мира» по определению не могла привести к позитивным результатам и позволить правителям провести действенные преобразования. Она поглотила знаменитую римскую стройную государственную организацию, основанную на древней классической культуре и, главное, гражданской общине. На оставшихся руинах возникло государство «построенное на всеобщей неосведомленности, на принуждении и насилии,на порабощении и кабале, на взяточничестве и нечестности» [28, c. 235].
Таким образом, кризис III в. разрушил систему самоуправления римских городов, поэтому произошел упадок духовной жизни, античной культуры, носителями которой выступали именно города [28, с. 237]. В этом М. И. Ростовцев видит главную беду позднеантичного Рима.
Помимо отмеченных исследователей, свою лепту в разработку проблем римской истории периода домината внесли медиевисты и специалисты по новой истории. На рубеже XIX-XX вв. ими были созданы общие труды исто-рико-социологического характера: Н. И. Ка-рееву принадлежат книги «Государство - город античного мира» (1903), «Монархии Древнего Востока и греко-римского мира» (1904); М. С. Ко-релину - «Падение античного миросозерцания: Культурный кризис в Римской империи» (1895); Д. М. Петрушевскому «Очерки из истории средневекового общества и государства» (1913) [7; 8; 14; 25]. В этих сочинениях названные авторы выступали скорее в качестве популяризаторов античной истории. Их трактовка периода домината была отнюдь не нова, они подчеркнули все те черты, которые уже были отмечены до них: влияние на становление системы домината эллинистических монархий, деспотический, ничем не ограниченный характер власти императора, изменение статуса простых жителей Империи с «граждан» на «подданных» [8, с. 243]. Исследователи говорят о кризисе традиционных римских верований, начавшемся задолго до установления домина-та, отмечая в периоде поздней античности преобладающее значение христианства [14].
Подводя итог развитию интереса к Поздней Римской империи в дореволюционной историографии, можно выделить несколько наиболее важных черт. Во-первых, интерес к истории поздней Римской империи и периоду домината зародился еще в среде русской интеллигенции. В дореволюционной историографии преобладал интерес к истории Древней Греции, история же Древнего Рима, тем более поздняя, оказалась разработана значительно слабее. Если историки и обращались к ней, то рассматривали отдельные регионы древнеримского государства, в частности, позднеантичной Галлии (труды С. В. Ешевского, Л. П. Карсавина), что объясняется состоянием источниковой базы -необходимые данные для создания исторических сочинений содержалась в панегириках и житиях галльских святых.
Во-вторых, зачастую к исследованию проблем позднего Рима обращались не столько антиковеды, сколько медиевисты. Последние пытались отыскать в Поздней Римской империи истоки феодализма и черты, определившие лицо европейской цивилизации позднее.
Общим местом в трудах историков было то, что кризис III в. трактовался в качестве исходного пункта всех бедствий поздней античности. Политическая система стала сравниваться с восточной монархией, деспотией. Исследователи находили в ней и черты эллинизма. Они усматривали в установлении домината историческую необходимость, позволившую затормозить процесс падения Западного Римского государства.
В первое десятилетие советской исторической науки создавались главным образом работы научно-популярного характера. С. А. Же-белев в 1923 г. издал научно-популярное пособие по истории Рима; С. И. Ковалев выпустил «Курс всеобщей истории» (1923-1925);
В. С. Сергеев - «Историю Древнего Рима: Культурно-исторический очерк в научно-популярном изложении» (1922). В последнем сочинении имеется ряд трактовок, берущих свое начало в дореволюционной традиции. В истории Рима В. С. Сергеев находит черты капитализма. Отсутствие представлений о четкой смене формаций и жестко определенного канона в написании истории еще позволяло подобным образом трактовать экономическую сферу древнего мира. Так, по его мнению, усиление и рост капиталистических отношений характеризуют весь имперский период римской истории. Действие на общество «разрушительных факторов», порожденных капитализмом, усугубилось во время кризиса III в. Римской империи удалось преодолеть его только благодаря установлению Диоклетианом и Константином «железного режима» домината. Однако стабилизация оказалась непродолжительной: полный развал экономической сферы дополнялся ухудшением природных условий. «Естественное положение плодородия почвы, истощение рудников и усиленный выпуск низкопробной монеты, производивший настоящую революцию цен» стали причиной отчаянно тяжелого положения простого народа. К тому же, в последние века римской истории особенно активно начали себя проявлять христиане, сталкивавшие полярные общественные группы и подстрекавшие бедняков восстать против богачей [29, с. 656]. В этом фрагменте среди объяснения причин развала позднеантичного общества, безусловно, уже заметно доминирование экономического фактора над остальными, однако, во-первых, В. С. Сергеев еще продолжает отыскивать черты капитализма в Риме, а, во-вторых, дополняет экономический фактор влиянием религиозной борьбы.
Из пособия В. С. Сергеева также можно получить важные и интересные сведения по поводу положения сенаторского сословия и не только в период домината [29, с. 694]. Но к источнико-вой базе он подошел крайне избирательно - им проанализированы исключительно христианские авторы, критиковавшие систему домина-та. Они негативно относились к положению дел в Поздней империи, поскольку простые христиане подвергались якобы невыносимому гнету со стороны властей. И здесь направления критики христианских авторов и первых советских историков совпадали [29, с. 649].
Еще одна черта, характерная для трактовки домината 20-х гг. XX в. (ее отмечает не только В. С. Сергеев, но и, например, С. И. Ковалёв) -характеристика поздней Римской империи как
абсолютной монархии, основанной на «торговом капитале» и опиравшейся на «дворянство, чиновничество и армию» [13].
В конце 20-х - начале 30-х гг. XX в. стала все отчетливо проявляться впервые проявились попытки жесткая регламентация вопросов, которые необходимо освещать; устанавливалось определенное единообразие [16, с. 225]. Первым делом была раскритикована теория «торгового капитализма» М. Н. Покровского и установлена последовательность пяти формаций -первобытной, рабовладельческой, феодальной, капиталистической и социалистической, -сменявших одна другую по мере развития исторического процесса [16, с. 226].
В результате этого из сочинений советских историков пропали рассуждения о феодализме и капитализме в древности. О капиталистических отношениях теперь позволялось писать только с XVI в. Взамен этого во времени принципата и домината необходимо было отыскать черты кризиса античного общества, а в отношении периода поздней античности -моменты крушения старой рабовладельческой формации и зарождения новой феодальной. В связи с этим исследователей главным образом интересовали экономическая (как базис) и социальная (в плане зарождения недовольства в среде граждан и ростков будущей революции, которая привела к смене формаций) сферы [16, с. 226].
Следующий этап формирования советского канона историописания для периода древности начинается в 1933 г. И. В. Сталин, выступая на съезде колхозников-ударников, произнес речь, содержащую в частности следующие слова: «История народов знает немало революций... [в результате которых - Е. З., А. С.] сменялась одна форма эксплуатации трудящихся другой формой эксплуатации. Революция рабов ликвидировала рабовладельцев и отменила рабовладельческую форму эксплуатации трудящихся» [33]. Так возникла теория, согласно которой смена рабовладельческой формации на феодальную произошла в результате «революции рабов». Причем, нужно отметить, что советские антиковеды сами были заинтересованы в формировании канона, к которому можно было бы безопасно апеллировать. Утверждение этой теории нельзя сводить исключительно к влиянию сверху, поскольку в среде медиевистов идея «крестьянской революции» при переходе от феодальной к капиталистической формации, также высказанная И. В. Сталиным, не прижилась. Таким образом, случайная фраза, оброненная вождем, легла
в основание новой трактовки периодов принципата и домината, произошел окончательный отказ от комплексного рассмотрения причин гибели Римской империи.
Далее необходимо было развить высказанную мысль о рабской революции, поместив ее во времени более конкретно. Этот вопрос стал наиболее дискуссионным среди советских ан-тиковедов, акценты предлагалось расставить на нескольких периодах в истории Древнего Рима.
С. И. Ковалев, обвиняемый до этого в подражании М. И. Ростовцеву в вопросе о характере социальной революции III в., поспешил отреагировать на слова И. В. Сталина. В статье «Классовая борьба и падение античного общества» (1933) и учебнике «История античного общества. Ч. 2. Эллинизм. Рим» (1936) [10, 12] в «революции рабов» он выделял два этапа: II-I вв. до н.э. (сицилийские восстания и восстание Спартака) и III - V вв. н.э., хотя и рассматривал их как единый процесс. Причем, второй этап являлся ключевым, поскольку именно в ходе него должна была произойти революция и смена формаций. В этом аспекте история поздней античности и период домината и начали привлекать внимание исследователей. В III—V вв. было необходимо найти черты ожесточенной классовой борьбы. Восстание бага-удов в Галлии, последняя волна стабилизации при Диоклетиане и Константине, вторжение варваров и падение рабовладельческого строя -таким виделось развитие исторического процесса при доминате [12].
Н. А. Машкин чуть позже предложил сузить время революции до IV - V вв., поскольку после III в. Римская империя просуществовала почти два столетия, следовательно, «революция» не смогла еще уничтожить рабовладельческую формацию, и должна быть, по его мнению, датирована более поздним временем. В IV в. наблюдается относительно стабильное общественное развитие, говорить о революции в это время не представляется возможным, следовательно, необходимо искать ее основные проявления в V в. [20]. Однако здесь проблема заключалась в необходимости наполнить созданную теоретическую схему конкретным историческим содержанием. Поскольку в течение V в. с трудом можно отыскать восстание, в котором бы принимали участие только рабы, согласно трактовке Н. А. Машкина, к рабам подключаются все недовольные слои римского общества - колоны, крестьяне, солдаты. Причем колонов историк понимал как бывших рабов, освобожденных по причине низкой рентабельности рабского труда. К напряженной социальной ситуации добавились варварские вторжения, что окончательно подорвало позд-неантичное общество.
А. В. Мишулин написал ряд «программных» статей - «За передовую науку по древней истории», «О бдительности на фронте древней истории», «О наследстве русской науки по древней истории», «Советская историография и задачи древней истории», - показывавших, на какие аспекты стоит ориентироваться при разработке проблем истории Древнего Рима, в том числе периода домината. В его трактовке также была важна революция рабов, но акцент необходимо было делать, по его мнению, на восстании Спартака [21, 22]; но в этом случае дальнейшее развитие исторического процесса не соответствовало крушению рабовладельческого строя, поэтому его подход не стал распространённым.
Возможно, именно сложность подкрепления теории конкретными историческими данными из источников обусловили отсутствие особой заинтересованности со стороны советских исследователей в изучении периода поздней античности. К тому же, источников по социальной борьбе IV-V вв. мало [20]. Затем уже С. И. Ковалев, Е.М. Штаерман в послевоенный период развивали другие теории падения античного общества, в частности особое внимание они уделяли кризису III в., снова возвращаясь к его понимаю в качестве исходной точки падения Римской империи. Таким образом, теория «революции рабов» наспех внедренная в марксистскую трактовку исторического процесса, не смогла прижиться, и после непродолжительного ажиотажа, историки в последующем лишь вскользь касались ее в своих работах.
Примечательно, что учебник С. И. Ковалева 1948 г. Работа написана тоже в русле теории «революции рабов», правда, максимально «корректно», без перегибов. Проводя параллели с революционным движением II-I вв. до н.э., обусловившим создание режима принципата, С. И. Ковалев говорит о том, что подавление движения багаудов стало возможно только благодаря новому усилению монархического начала и, таким образом, система домина-та стала необходимостью для дальнейшего успешного существования Римского государства. В его трактовке, доминат - «рабовладельческая военно-бюрократическая монархия восточного типа, практически лишенная всяческих республиканских форм и пережитков» [11, с. 771]. Далее, характеризуя реформы домината, С. И. Ковалев предельно краток
и дает мало собственных трактовок, ограничиваясь практически исключительно изложением фактов. Фактически для у
