Спросить
Войти
УДК 903:7.031
ПОГОНЯ И ПЕРЕРОЖДЕНИЕ ШАМАНА ТОМСКОЙ ПИСАНИЦЫ
И. В. Ковтун
CHASE BY AND TRANSFORMATION OF THE SHAMAN FROM TOMSKAYA PISANITSA
I. V. Kovtun
Работа выполнена при финансовой поддержке Министерства образования и науки Российской Федерации: ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России», Соглашение 14.B37.21.0954; Государственное задание НИР, регистрационный № 01203263112.
Работа посвящена сюжетной композиции Томской писаницы. На основе этнографических параллелей и атрибутики персонажей предлагается новая интерпретация мизансцены с антропоморфным образом и лосихой. Ключевое содержание сцены сводится к обретению шаманского достоинства при обращении к матери-зверю шамана.
The paper addresses a Tomskaya Pisanitsa composition. Based on ethnographic parallels and attributes of characters, a new interpretation of the scene with an anthropomorphic character and an elk cow is presented. The key meaning of the scene is the Shaman&s statute appropriation through his invocation to the Shaman&s Mother-Animal.
Данная композиция (рис.) имеет уже более чем сорокалетнюю и неоднократно изложенную интерпретацию: «На рисунках Томской писаницы в простодушной манере изображено участие самого человека, вернее антропоморфного духа - покровителя рода, - в размножении животных. Этот рисунок носит откровенно эротический характер» [4, с. 30 - 31].
Позднее персонификация этого «духа» сводится к предполагаемому прототипическому образу: «интересны мифы сибирских народов, в которых центральное место принадлежит космическому существу мужского пола, насильнику, олицетворяющему силы природы. Это существо у разных народов носит различные имена и выступает то в образе человека, то в зооморфном виде. Из древней мифологии Европы до нас дошли представления о Яриле - из славянской мифологии и Торе у скандинавов, олицетворяющем производительную силу вселенной, оплодотворяющем коров (? - И. К.) и женщин. Последний неизменно изображался с огромным молотом в руках. Близкую аналогию этому, более позднему образу мы встречаем среди рисунков Томской писаницы... Двумя линиями человек соединён с лосем. Одна из его рук крепко держит животное, а во второй он сжимает молот. У человека звериная голова с широким и рогатым головным убором, похожим на сковороду, а его тонкие, почти лосиные ноги переплелись с задними ногами самки» [8, с. 211] (рис.).
Спустя сорок лет А. И. Мартынов повторил основную идею этой интерпретации: «обращают на себя внимание уникальные изображения, передающие действие, определённое “читаемое событие”. Сюда относятся изображение лосихи, которую оплодотворяет антропоморфное существо с колотушкой в руке и лосиными ногами. Можно предположить, что это изображение Тора, широко известное с древности в северной финно-скандинавской мифологии» [5, с. 67].
Но композиционный анализ сцены (рис. 1) не обнаруживает ни эротики, ни уверенно констатируемого
А. И. Мартыновым изображения акта божественного скотоложества. Думается, истоки подобной «эротомании» восходят к некритически усвоенному автором, но ничем не аргументированному и, следовательно, безосновательному тезису А. П. Окладникова связующего данное божество германо-скандинавской, (а не финно-скандинавской, как полагает А. И. Мартынов [5, с. 67]) мифологии, с персонажами байкальских петроглифических комплексов. Здесь же повторяется и более чем спорная идея Г. Кюна, искажающая ключевой, гендерный статус Тора, а равно его главного атрибута, как божества-громовержца основного мифа: «Молот, по его сходству с мужским производительным органом (?? - И. К.), олицетворяет мужскую производительную силу, творческую потенцию Тора» [7, с. 97]. В др.-исл. ш]фтг “молот бога грома Тора” синоним значения “молния” [3, с. 715], а не олицетворение “фаллоса”, как представлялось Г. Кюну, А. П. Окладникову и одухотворённому этой идеей А. И. Мартынову. Но помимо данных противоречий очевидным нонсенсом представляется само перенесение сравнительно позднего персонажа германо-скандинавской мифологии в реалии эпохи бронзы юга Западной Сибири. Эта произвольная экстраполяция не сопровождается обоснованием оправдывающих её этнолингво-культурных соответствий и, следовательно, остаётся выдумкой авторов. Беспрецедентно и экзотическое предположение о сыне Одина Торе - великом боге-воителе и защитнике Асгарда, громовержце и змееборце, женатом на золотоволосой красавице богине Сиф, который, по мнению А. И. Мартынова, спаривается с парнокопытным (?).
Колотушка в руке антропоморфного персонажа не означает, что этим атрибутом олицетворялся образ территориально и хронологически весьма далёкого от южносибирских древностей эпохи бронзы, германоскандинавского божества. Думается у этого изображения Томской писаницы (рис.) имеются более адекватные этнографические параллели.
У селькупов «Первый шаманский атрибут, получаемый молодым шаманом, - колотушка... Колотушка делается сородичами шамана. Колотушка имеет форму овальной лопасти маленького весла с ручкой. Лопасть слегка изогнута. Длина колотушки около 46 см, лопасти 29 см, ручки 17 см. Ширина лопасти 6 см» [9, с. 343]. Примечательно и отсутствие у персонажа с колотушкой в руке какого-либо характерного шаманского одеяния, при наличии необычного, скорее всего, шаманского головного убора. Это позволяет соотнести данное изображение с особенностями архаичной процедуры изготовления кетского шаманского плаща из шкуры оленя: «Прежде, по сохранившимся преданиям, шаман сам должен был убить оленя-самца и окропить кровью («горячею кровью») металлическия части, переходящия по наследству» [2, с. 70]. Так наличие одного шаманского атрибута при отсутствии другого сочетаемое с изображённым преследованием антропоморфом лосихи (лося), удостоверяет смысловое значение сцены, как погони молодого - начинающего кама за зверем с целью его добычи для изготовления шаманского плаща.
Одновременно эти мотивы, переданные в композиции Томской писаницы, и объединённые общим фактором обретения полного шаманского статуса-достоинства соотносятся с эвенкийской процедурой становления молодого шамана. При этом образ зверя преследуемого для добычи и изготовления сакрального атрибута - плаща олицетворяющего кетского кама, содержательно синонимичен матери-зверю эвенкийского шамана, к которой он идёт для перерождения и обретения своей шаманской сущности: «Когда молодой шаман и избравший его дух - предок шамана приходили в родовое поселение шаманских духов-предков, их, по представлениям эвенков, встречала лежащая у корней шаманского дерева мать-зверь шамана» [1, с. 143]. Это описание буквально иллюстрирует новая копия композиции, выполненная Е. А. Миклашевич [6, с. 153, рис. 12], где фигурируют все четыре персонажа-образа. Это шаман с колотушкой в виде антропоморфа в маске с головным убором
- «короной» (?), его дух-предок в виде нарисованной охрой рогатой парциальной личины, «наблюдающей» за происходящим, мать-зверь шамана в виде лосихи и
схематичный символ Мирового дерева в виде фигуры с подовальным «корнем-стволом» на шее лосихи и возвышающейся над ней раздваивающейся на два также подовальных сегмента «кроны» (рис.).
Над корпусом лосихи почти параллельно «кроне» выбит и солярный знак (рис.) удостоверяющий структуру вертикальной градации композиции: «Дерево это росло на родовой священной горе (= собственно массив Томской писаницы - И. К.) и понималось как мировое дерево, олицетворяющее все три шаманских мира: корнями дерево вросло в нижний мир, вершиной упиралось в верхний мир, посредине ствола помещался средний мир, т. е. земля; у основания дерева обитают мать-зверь шамана и её зооморфные духи» [1, с. 143]. Возможно (?) образы таких духов олицетворяют три подовальных изображения выполненные в технике граффити с внутренней смысловой орнаментацией, нанесённые под головой лосихи (рис.).
У эвенков «мать-зверь шамана, обитающая у основания шаманского дерева, якобы уничтожала прежнюю духовную субстанцию обращаемого в шаманы сородича и создавала вместо неё новую - звериного духа-двойника. Если в роли матери зверя шамана выступал зверь (лось, дикий олень, реже - медведь), тогда возникновение новой шаманской души будущего шамана мыслилось как рождение соответствующего зверя» [1, с. 144]. В композиции Томской писаницы такая сопричастность лосихи - матери-звере шамана и стоящего за ней кама с колотушкой, вероятно, означается изображением конечности левой руки антропоморфного персонажа внутри контура задней части крупа лосихи (рис.). Такое расположение персонажей могло символизировать идею перевоплощения - нового рождения шамана в этом отличающем его от прочих смертных, особом качественном состоянии избранника духов.
При реконструкции смыслового значения данной мизансцены Томской писаницы фигурируют элементы селькупских, кетских и эвенкийских шаманских практик. Следовательно, истоки самодийских, кетских и тунгусо-манчжурских представлений об обретении шаманского дара восходят и к протосюжетам подобным нижнетомской композиции (рис.)
Рис. Композиция Томской писаницы включающая шамана, лосиху (мать-зверя), личину-«духа» и Мировое дерево (копия Е. А. Миклашевич)
- Кемерово: Кузбассвузиздат, 2011. - Вып. III. - С. 132 - 155.
Информация об авторе:
Ковтун Игорь Вячеславович - доктор исторических наук, заведующий лабораторией археологии ФГБУН Институт экологии человека СО РАН, 89235671050, ivkovtun@mail.ru.
Igor V. Kovtun - Doctor of History, Head of the Archaeological Laboratory, Institute for Human Ecology of the Siberian branch of the RAS.
