БЫТ ИМПЕРАТОРСКОГО ДВОРА, ВОПРОСЫ НРАВСТВЕННОСТИ И БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ В КУЛЬТУРНОЙ ПОЛИТИКЕ ЕЛИЗАВЕТЫ ПЕТРОВНЫ

УДК 94(470)

Б01: 10.28995/2686-7249-2019-5-66-84

Быт императорского двора, вопросы нравственности и благотворительность в культурной политике Елизаветы Петровны

Ирина М. Чирскова Российский государственный гуманитарный университет, Москва, Россия, im-chir@yandex.ru

Аннотация. Статья посвящена культурной политике императрицы Елизаветы Петровны. В ней анализируются законодательные акты, регламентирующие быт, прежде всего, императорского двора, а также посвященные вопросам нравственности и благотворительности.

Обстоятельства прихода Елизаветы к власти (первый в истории России переворот, свергнувший с престола здравствовавшего императора), сомнительность ее прав на трон (наличие двух наследников мужского пола: Ивана Антоновича, единственного мужчины старшей ветви Романовых, и племянника Елизаветы - сына ее старшей сестры, имевшего больше прав на престол по завещанию Екатерины I) вынудили императрицу организовать своеобразную пропагандистскую кампанию по легитимизации своего положения.

Культурная политика Елизаветы, среди прочего, была направлена на конструирование образа истинно русской государыни. Величанием по отчеству подтверждалось родство, «по близости крови», с Петром Великим. Обращение к национальным традициям и подчеркнутая религиозность, забота о христианской нравственности подданных, призрение инвалидов и нуждающихся помогали императрице дистанцироваться от так называемого немецкого наследия, столь чуждого русским, и получить дополнительные дивиденды в глазах общественного мнения.

Для цитирования: Чирскова И.М. Быт императорского двора, вопросы нравственности и благотворительность в культурной политике Елизаветы Петровны // Вестник РГГУ. Серия «Литературоведение. Языкознание. Культурология». 2019. № 5. С. 66-84. Б01: 10.28995/26867249-2019-5-66-84

© HnpcKOBa H.M., 2019

The life of the imperial court, questions of the morality and the charity in the cultural policy of Elizabeth Petrovna

Irina M. Chirskova Russian State University for the Humanities, Moscow, Russia, im-chir@yandex.ru

Abstract. The article is devoted to the cultural policy of the Empress Elizabeth Petrovna. It analyzes the legislative acts regulating the life of the imperial court, first of all, as well as the issues of the morality and charity.

The circumstances of the coming to power of Elizabeth (the first coup in the history of Russia that overthrew the Emperor in the prime of life from the throne), the doubtfulness of her rights to the throne (the presence of two male heirs: Ivan Antonovich, the only man of the segnior branch of the Romanovs, and Elizabeth&s nephew, the son of her elder sister, who had more rights to the throne under the will of Catherine I) forced the Empress to organize a kind of propaganda campaign to legitimize her position.

Among other things, the cultural policy of Elizabeth was aimed at constructing an image of her as a truly Russian sovereign. The kinship of the Empress with Peter the Great was confirmed by the addressing with the patronymic, "by the proximity of blood". The appeal to national traditions and underlined religiosity, the care for Christian morality, the charity of the disabled and needy people helped the Empress to distance herself from the so-called "German heritage" so alien to the Russians, and to receive additional dividends in the eyes of public opinion.

For citation: Chirskova IM. The life of the imperial court, questions of the morality and the charity in the cultural policy of Elizabeth Petrovna. RSUH/ RGGU Bulletin. "Literary Theory. Linguistics. Cultural Studies" Series. 2019;5:66-84. DOI: 10.28995/2686-7249-2019-5-66-84

Приход дочери Петра к власти был встречен с большим энтузиазмом. Оды М.В. Ломоносова - яркое тому подтверждение. Именно в этот период жанр оды достигает своего расцвета и становится литературным отражением эпохи.

Представление о царствовании Елизаветы Петровны в отечественной историографии сложилось под влиянием С.М. Соловьева, определившего переворот 1741 г. как возвращение к принципам Петра и торжество национальной идеи. Не останавливаясь на

культурных процессах, историк ставил в заслугу императрице развитие русского языка и литературы, появление журналов, создание университета, русского театра и освоение новых территорий [1 с. 605-608].

Вслед за великим русским историком правление Елизаветы определяли как возвращение «к национальной политике», считали императрицу наиболее законной «из всех преемников и преемниц Петра I», а ее царствование - «счастливым» [2 с. 583, 3 с. 312].

В советское время бытовало мнение о расточительстве, необразованности, ветрености и небольшом уме императрицы, что в значительной степени опровергается мемуаристами [4, 5 с. 51, 76, 6 с. 99-100].

Елизавета Петровна, «немка» по матери, рожденная до законного брака, «привенчанная» дочь Петра I, совершившая первый в истории России переворот, свергнувший с престола здравствовавшего монарха, именно отчеством стремилась подчеркнуть легитимность прихода к власти. Она понимала всю зыбкость своего положения, поэтому была организована беспрецедентная «пропагандистская» кампания для убеждения «в законности власти» и «в непреложности ее прав на престол». В полной мере справедливым можно признать утверждение, что основой «идеологической доктрины» царствования стала «канонизация Петра Великого» и «крайне негативная оценка» предшествовавших правлений (17271741 гг.) [7 с. 44].

Политические амбиции, бытовые и эстетические предпочтения императрицы, и даже женские слабости, находили отражение в придворной культуре, которую стремилось «копировать» и в разной степени «тиражировать» русское дворянство. Личные пристрастия, не меняя стратегического направления, влияли на архитектуру, живопись, книжный и театральный репертуар, поведенческие стереотипы, культуру повседневности и внешний облик подданных, формировали специфику культурной политики елизаветинского царствования.

«Открестившись» от так называемого немецкого наследия, елизаветинский двор провозгласил себя русским, но взоры свои направлял и в сторону Франции, столь милой его хозяйке. Дворцовая культура причудливым образом сочетала европейскую пышность с русскими традициями, балы и маскарады со святочными гаданиями, катанием с гор, масленицей и чесанием пяток. Религиозность императрицы, многочисленные пожертвования церковным учреждениям и монастырям, почитание православных святынь, забота о нравственности подданных и т. п. подчеркивали принадлежность Елизаветы к культуре национальной, близость к своему народу.

Законодательным путем определялись параметры дворцовой культуры: организация внутренней жизни, одежда придворных, право содержания экипажей, правила проведения торжественных мероприятий и пр.

В манифесте о вступлении на престол императрица вынуждена была обосновывать законность прихода к власти. Документ подчеркивал, что вместо малолетнего наследника императрицы Анны управление осуществляли «разные персоны», что привело внешние и внутренние дела государства в состояние «беспокойства и непорядка». Поэтому «верные подданные» и гвардия «всеподданнейше и единогласно Нас просили» для пресечения «происшедших и впредь опасаемых беспокойств и беспорядков», и по «законному праву, по близости крови» и по «единогласному прошению» принять престол. К Манифесту прилагалась форма клятвенного обещания (с целованием креста) «верным, добрым и послушным рабом и подданным быть», закон «предостерегать и оборонять», не щадя «живота своего», подчиняться «инструкциям, и регламентам и указам»1.

В тот же день был издан сенатский указ о приведении «к присяге всякого чина людей на подданство» императрице и о «переделке во всех присутственных местах печатей» на имя Елизаветы. Приведение к присяге «во всех местах всех» должно было быть осуществлено в кратчайшие сроки. Законность мероприятия свидетельствовали представители военных и «статских чинов по две персоны» и секретарь. Манифест зачитывался в церквах, где все «от 12 лет» обязывались на «присяжных листах подписываться». Подданных «иноземцов» к присяге приводили «по их законам в их церквах». Была определена форма титулов императрицы «в грамотах; докладах, челобитных, доношениях и пашпортах». Указ о коронации вновь обосновывал права императрицы, «яко по крови ближняя, на наследственный родительский» престол2.

Позитивный образ власти важен для любого правителя. Елизавета Петровна в этом смысле не была исключением. Императрица, очаровательная женщина, хотела иметь и лучшие ткани, запретив продажу «парчей и прочих золотых и серебряных материй, не объявляя Ея Величеству»3. Специальная комиссия занималась приготовлением «вещей коронации», важнейшего мероприятия для любого правителя4. Правительница была разгневана

появлением портретов ее и наследника, исполненных «неискусным мастерством». Они, по ее мнению, были «нимало несходны». Елизавета приказала учинить «розыск» и «сбор» «показанных листов». По аналогии с петровским указом 1723 г., «листы» и «доски, которыми те листы» печатались, были «запечатаны» и переданы в Сенатский архив. «Писать неискусным мастерством портреты высочайшей фамилии» строжайше запретили, для надзора определили «совершенно искусного» мастера, а «смотрение» за столичными живописцами было поручено художнику И. Вишнякову5.

Через три года, в 1747 г., было вновь повторено запрещение, под угрозой «наижесточайшего истязания без всякой пощады», писать «худым мастерством и неистовою работою высоких портретов». За образец для тиражирования был принят портрет, созданный по заказу императрицы живописцем Академии художеств И. Соколовым, вырезанный на меди «самым добрым и чистым мастерством». Подтверждались и полномочия И. Вишнякова6.

Цесаревной Елизавета Петровна пережила немало тяжелых минут, поэтому, вступив на престол, всячески стремилась избегать негативных впечатлений. Она повелела «никому в траурной одежде и в траурных экипажах» не приезжать ко двору7. Императрица, особенно во вторую половину жизни, болезненно реагировала на любое нарушение покоя. Специальным именным указом было запрещено проносить покойников мимо Зимнего дворца, а кучерам -хлопать бичами8.

Атрибуты предшествующего царствования вымарывались из памяти подданных. Хотя правительница, «по природному» к «верноподданным матернему милосердию», и утвердила чины, ордена и денежные награды, розданные при Иоанне Антоновиче, она, ссылаясь на практику «родителя», прекратила выплату назначенных в этот период «пенсионов и сверх надлежащих окладов, прибавочного жалования»9. Законность завещания Анны Иоанновны и последующая присяга подверглись сомнению. Присяжные листы, «на верность подданства принцу Иоанну», «яко неправильно учиненные», приказали «с барабанным боем публично сжечь». «За обшир-ностию» империи потребовали и «из дальных мест» такие листы прислать и уничтожить10. «Для известного в титулах исправления»

«в церковных и гражданских книгах», напечатанных в правления Бирона и Анны Леопольдовны, их потребовали «собрать в одно место» и, «по переправлении», обещали вернуть владельцам «без всякого за то платежа». Закон предупреждал, что, в случае ослушания, «каждый без всякого упущения штрафован будет». Из отдаленных мест книги «при первых оказиях» должны были отправляться, «куда надлежит», а после исправления возвращались владельцам, «чтоб никто убытка не понес»11.

Отчеканивались червонные монеты с императорским «портретом и гербом», «весом и пробою против голландских»12. Впоследствии были изъяты из оборота и переданы на монетный двор для переделки серебряные «рублевики» с изображением Анны Иоанновны и литерой «Б» на обороте13.

Наследником русского престола был провозглашен Петр, «владетельный герцог Шлезвиг-Голштинский», крещенный по православному обряду и приобщенный «Святых тайн». Прилагалась «форма клятвенного обещания в верности» «законному» наследнику14.

Подданные информировались о важнейших событиях: обручении наследника «с принцессою Ангальт-Цербскою»; царских «милостях народу» по случаю окончания войны со шведами; службах «в монастырях и пустынях за здравие» Екатерины в дни ее «рождения и тезоименитства»; рождении «первородного сына» великокняжеской четы; «произведении пушечной пальбы» в честь празднования дня рождения Павла Петровича и их общего с отцом «тезоименитства»15.

Однако не всякая информация о жизни двора допускалась к печати. Так, Академия наук получила выговор за появление в русских газетах сведений о «пожалованных в чины», поездках императрицы, псовой охоте с ее участием и пр. «Подобных тому артикулов» не должно было появляться «без Высочайшей апро-бации»16. Именно императрица, и только она, определяла границы дозволенной гласности. Неслучайно исследователь придворной цензуры С.И. Григорьев назвал указ «первым в российском законодательстве актом, регламентирующим процессы создания и репрезентации образа Верховной власти отечественными частными источниками информации» [8 с. 40].

Двор Елизаветы Петровны демонстрировал не только «рус-скость» и близость подданным, но и своеобразную открытость по отношению к иностранцам, прибывавшим в Россию. Придворные сады по четвергам (во время нахождения императрицы в столице) и по четвергам и воскресениям (в ее отсутствие) были открыты «для гуляния», в эти же дни зимний сад посещали «генералитет, послы и чужестранные министры». Указ подробно перечислял состав возможных посетителей. Был разрешен и допуск «в третий сад по воскресениям и четвергам» «Послов, чужестранных Министров и здешний Генералитет до Бригадирскаго чина, и дам»17.

Законодательно определялись и некоторые правила придворных мероприятий. Так, Елизавета, очень любившая маскарады, предписала быть на них «в хорошем и негнусном платье, а в телогреях и полушубках и кокошниках не ездить»18, чтобы не оскорблять взор императрицы. Главная полицмейстерская канцелярия обязывалась следить, чтобы не носились ливреи, «сходные с ливре-ею Императорского Двора»19.

На высший законодательный уровень поднимались и частные вопросы придворного быта: «о привозе из Астрахани» к двору «разных фруктов», «о поставке по Астраханскому тракту подвод и лодок» для этой цели; о сыске в Казани и доставке ко двору «самых лучших и больших тридцать котов, удобных к ловлению мышей»20 [9 с. 642-643]. Указы о «кошачьей службе» при дворе повторялись и в 1750-е гг., однако в Полное собрание законов Российской Империи они не вошли.

Позиционируя себя наследницей отца, императрица заботилась об увековечении его памяти сознанием «монумента мозаичной работы над гробом» Петра Великого. Указ констатировал, что «мозаичная работа в великом почтении и сама собою Империи славу приносит», а прежде чем взяться за создание монумента, «да еще во время славного Государствования Великой Его Дщери», необходимо «мнения собрать» «ученых и искусных людей». К обсуждению были привлечены представители Академии художеств при Московском университете, Академии наук, которым предстояло «мнении собрать, и разсуждая об оных обще» представить «немедленно» Сенату21. Именно в это время, благодаря усилиям М.В. Ломоносова, монументальная мозаика стала ярким явлением

отечественной культуры. К сожалению, основанная им в 1748 г. первая русская мозаичная фабрика вскоре прекратила свое существование. «Преемственной школы» не было, а все созданное в этой сфере - «исключительно личная заслуга Ломоносова и только этому замечательному самородку принадлежит честь исполнения лучших русских мозаик» [10 с. 18].

Елизавета Петровна, как и ее предшественники, пыталась посредством законов конструировать внешний облик подданных, аргументируя необходимость изменений государственной и личной пользой. Через год с небольшим после прихода к власти она издала указ, по сути своей ограничивавший роскошь. Это не было законодательной новацией, документ опирался на акты предшественников. Подданным предлагалось отказаться «от делания чрез меру богатого платья и содержания богатого ж экипажа». Цитируя петровский указ: «золота и серебра пряденаго и волоченаго не носить и нигде не употреблять» «под великим штрафом», императрица сетовала на невыполнение законов. Она отмечала, что люди не только «знатного достоинства», но и те, кто «никаких рангов не имеют», в желании «нарядными себя показать», «носят пребогатыя» одежды, разоряются и «в крайние убожества впадают». Запрет был подтвержден, уже имевшееся дорогое платье потребовали «заклеймить». Исключение сделали для «военнослужащих, строевого мундира» и «чужестранцев». За одежду «без клейма» взимался штраф. Наказание было дифференцировано: с «обретающихся в рангах» брали годовое жалованье, «кои рангов не имеют» - оплачивали стоимость платья. Закон предписывал для «первых пяти классов» - одежду из тканей не дороже четырех рублей за аршин, и «не употреблять» «тянутаго и пряденаго золота и серебра». Соответственно представителям шестого-восьмого классов - «иностранные шелковые парчи носить не свыше 3-х рублей», а «прочим» и «которые никаких рангов не имеют» - не дороже 2-х рублей. Женщины обязывались «шелковое платье носить по рангам мужей их». Не имевшим рангов запрещалось «подбоев шелковых» под платье «класть» и носить бархат. На отечественные ткани распространялись те же правила. Производство их поощрялось, Мануфатур-коллегия обязывалась «прилежнейшее старание иметь», чтобы на российских мануфактурах «шелковых парчей» «делано было с довольством, и добротою против иностранных» и впоследствии можно было бы «довольствоваться своими», а не импортными тканями. Иностранцам разрешили «вывезть» «беспошлинно» недозволенные товары, русским купцам - «продавать, только на одне церковныя потребы». Елизаветинский указ запретил

употребление «золотых и серебряных материй», «позументы» же могли носить «одни в войске служащие на строевом платье, кому какое указом поведено». Производство было ограничено количеством, необходимым на позументы и на церковные нужды, чтобы «в убыток не входить».

Вторым объектом, приносившим «невозвратный убыток», были признаны «заморския нитяные кружева», качественные, дорогие и недолговечные. Их предписали «кроме первых пяти классов, отнюдь никому не носить». Определялась ширина кружевного украшения - «не свыше трех пальцов». Имевшиеся «кружевные уборы» повелели, как и одежду, клеймить («вместо сургучевых печатей класть печати таких чернил, чтоб оныя вымыться не могли»). Иностранные купцы могли вывезти свой товар, русские, - «запечатав на обоих концах», «допродать» в течение года22.

В 1743 г. появился указ, подтвердивший прежние распоряжения, подданным «кроме духовных чинов и пашенных крестьян», носить немецкое платье, «бороду и усы брить», русское платье и черкесские кафтаны и «прочих неуказных уборов отнюдь никому не носить, и в рядах не торговать под жестоким наказанием». «Раскольникам и бородачам, какого бы звания они ни были», носить «указное раскольническое платье», чтобы они «ни под каким предлогом нигде прикрыться, и от платежа положенных с них денег минуть никак не могли». Появившихся в присутственных местах в неуказном платье, как и по петровскому закону 1722 г., приказали ловить и отправлять в «Раскольническую контору», взяв штраф. Государственные служащие, в случае упущения нарушителей «без привода, для положения в оклад, и штрафа», подлежали суду «яко не исполнители» указа23.

Однако бытовые традиции допетровской эпохи были живы и в елизаветинское царствование. Указ 1748 г. констатировал, что «многие разных чинов люди», «упрямством своим ходят в неуказном платье и носят бороды», и, несмотря на то, что «к пресечению и истреблению и приводятся», пренебрегают законом. В «Малой России, яко-то с Греки и Поляки» на ярмарках даже торговали русским платьем, несмотря на штрафы. Сенат подтвердил право «губернаторов и воевод и прочих управителей» штрафовать нарушителей. Сбор же с «раскольников и бородачей» был прерогативой Раскольнической конторы. Указ вновь подтвердил «смотреть накрепко», чтобы никто «опричь священнаго и церковнаго причта и крестьян, в неуказном платье не ходили и бород не носили» под

угрозой штрафа. Представители администрации, «ежели кто в том слабо поступать станет», «будут штрафованы неотменно»24.

«Веселая» императрица не забывала и о досуговой культуре. Посетители дворцовых садов должны были быть опрятно одеты, «а кои будут неопрятны», если «волосы не убраны, платки на шеи и в сапогах, также в серых кафтанах и из купцов с бородами, а женщин - в Русском платье, в чепчиках и в прочих подобных простых платьях отнюдь не пущать». Волновало Елизавету и содержание «качелей в исправности», так как ей стало «не безызвестно», что некоторые из них «весьма худы, так что людям чинят немалыя повреждения». Поэтому полиция обязывалась «наипрележнейше» «наблюдать» и все качели «осмотреть»25.

Императрица, большая любительница драгоценных камней, заинтересовалась находками на Урале возле деревни Корниловой. Она приказала «запретить накрепко, чтобы из партикулярных людей» камни «никто на себя и для других не добывал» и приставить «горного инженера» для контроля за добычей и отсылкой камней в Петербург26. Через 13 лет «для государственной пользы и славы» М.В. Ломоносов предложил целую программу по добыче золота и других полезных ископаемых в стране. Ученый планировал «сочинить» книгу и «в печать издать под именем Российской Минералогии», а также «обучить» науке и «Пробирному делу» «понятных молодых людей», знающих арифметику и геометрию. Указ повелел «дать» Ломоносову из «гарнизонных школьников 12 человек», а из академической канцелярии выдавать им «жалованья по одному рублю на месяц»27.

Возвращение к национальным традициям, провозглашенное культурной политикой Елизаветы Петровны, предполагало соблюдение христианских заповедей и чистоту брачных отношений. Не допускалось супругам «жить порознь после бракосочетания», «под опасением епитимии прелюбодеяния», что касалось и прежде заключенных браков. Недействительным был признан брак, заключенный «80-летним стариком». Законодательно подтверждалось, что «неправильность брака» устанавливалась «только на основании Священного Писания», а духовник императрицы Федор Дубянский известил Синод, что браки между кумовьями (что не дозволялось правилами) могли быть ликвидированы только по предварительному докладу императрице.

Однодворцам, моложе «положенных по правилам» лет, запретили вступление в брак, церковников же увещевали не «брать за венчание излишних денег»28.

В связи с обнаружением в Гостином дворе Петербурга железных табакерок, на крышке которых был «намалеван пасквиль», «с надписью на английском языке» «неприличных разговоров», была запрещена продажа «табакерок и прочих вещей с пасквильными фигурами». Из нравственных же соображений сенатский указ запретил ввоз в Россию «фарфоровых и прочих вещей с изображением страстей Спасителя и Святых угодников», чуждых православной традиции29.

«Имея матернее попечение о благополучии подданных», правительница пожелала оградить их «от ябедников, которые, не страшась суда Божия, всякие вымыслы противу правды» стремились «употреблять». У «виноватых» «движимое и недвижимое имение» могло быть «отписано» на имя императрицы30.

На законодательном уровне старались искоренить несообразные с современными культурными представлениями устаревшие традиции. Один из указов, например, подтвердил прежние запреты париться «в банях людям обоего пола вместе». Полицейский прокурор по поводу инцидента, когда «в торговых банях» парились «мужеск и женск пол обще в одной бане, что весьма противно», заявил, что именно благодаря «смотрению» канцелярии и был выявлен случай нарушения. Камер-Конторе было поручено «смотреть накрепко» вкупе с полицией, чтобы впредь «того отнюдь чинено не было», в случае нарушения - «штрафовать без всякия пощады». Но и в 1760 г. были нарушения, поэтому новый указ запретил даже «входить в торговые бани мужескому и женскому полу вместе», во избежание «излишней из казны траты денег» потребовал не увеличивать «число торговых бань»31.

Императрицу, поборницу благочестия, беспокоило распространение по империи «непотребных жен и девок», о месте пребывания которых стало известно из показаний «пойманных сводниц и блядей». «Тех кроющихся непотребных жен и девок, как иноземок, так и русских», приказано было «сыскивать» «и сводниц», «разведывая оных, ловить и приводить» в полицию, а оттуда в комиссию «в Калинкинской дом». Закон потребовал, «чтобы честным домам и людям насильств, обид и приметок никаких не

чинили», чтобы обитатели «непотребных пристанищ, ничем ни до кого не касались»32.

Как и предшественники, императрица продолжала борьбу с нищенством. Заботясь о порядке, она одновременно думала о благотворительности и экономии государственных средств. Указ предусматривал устройство в богадельни «престарелых и дряхлых» «особливо из отставных солдат и их жен, понеже оным пропитания, кроме богаделен, получить уже негде». Их размещали на места, которые освобождались от способных к самообеспечению. Нищие «из помещиковых и из купецких людей» отсылались для пропитания по принадлежности к помещикам и в Магистрат33.

Культура досуга также регламентировалась на законодательном уровне. «По прошениям» петербургских «обывателей» были разрешены «для увеселения честныя компании и вечеринки с пристойною музыкою», но с обязательством, «что при тех вечеринках никаких непорядков и противных указам поступков, и шуму, и драки не происходило». Потребовали, чтоб «на Русских Комедиях» в платье, «касающееся до духовных персон», не наряжались. И «в прочем, приличном к Комедиям», ни в каком наряде «не ходили и не ездили» по улицам34.

Елизавета Петровна неоднократно подтверждала прежние указы о «запрещении картежной разорительной игры». Указ 1747 г. перечислял наказания, предусмотренные петровскими законами: за первое нарушение - штрафы; за второе - еще и месячное тюремное заключение; за третье - «поступать жесточае», «смотря по важности дела». Ссылаясь и на последующие законы, документ вновь повторил запрет любых игр «на деньги, или на какие вещи и пожитки» с угрозой за «богомерзкия противности» штрафовать «без всякого упущения». В 1757 г. еще раз подтвердили, чтобы воинские чины «как в гвардии, так и в армейских полках» «не играли в карты на деньги, на деревни и пожитки», за что следовало наказание «по законам»35.

Порядок должен был неуклонно соблюдаться. В 1755 г. императрица лично распорядилась «учинить наказание плетьми» за драку людям двух господ и вернуть их хозяевам. «В страх другим, и дабы впредь то пресечься могло», «разных чинов людям», уличенным «в мошенничестве», покупке «краденного», приказали «учинить публичное наказание» и «сослать на поселение»

в Оренбург. Заботясь о подданных, императрица запретила «за худостию льда» ездить по Неве «на лошадях», а когда будет «совершенная опасность по льду переходить», не пропускать и пеших, «учредить караул» и положить доски на лед для переправы на Васильевский остров36.

В 1758 г. в очередной раз подтвердили указы о пресечении «происходящих в народе ссор, драк и всякаго насилия и своевольств». Документ появился в связи с прецедентом в Москве, когда «господские служители» «учинили разные непристойности, шум, ссору и драку». Участник драки был наказан плетьми и отправлен в солдаты «без зачету». Во избежание повторов, помещикам приказали следить за своими людьми и «до таких самовольств их» не допускать37.

Борьба с клеветниками имела определенную правовую историю. В 1755 г. Сенат, опираясь на предыдущее законодательство, объявил «во всенародное известие» о наказании за ложные доносы. Указ появился в связи с доносом саратовского купца Семёна Свинухина, который после опроса свидетелей «за те ложные и затейные доносы» «на страх другим таковым же ложным доносителям», был высечен кнутом и сослан на житье в Оренбург. Других ложных доносителей также приказали высечь плетьми, штрафовать «отнятием чинов и имения». Возможные «ложные доносители» предупреждались, что впредь «за то наижесточайше будут штрафованы»38.

Озаботившись охраной имущества малолетних от обманщиков, императрица в 1752 г. издала указ «О недействительности крепости и векселей, данных малолетными»39.

Елизавету Петровну беспокоили ссоры и драки на спорных землях, приводившие к многочисленным человеческим жертвам. Так, в 1750 г. только после одного инцидента было забито «до смерти 26 человек». Согласно аннинскому указу 1731 г., «смертоубийцам» грозила смертная казнь, но Елизавета по «природному материнскому милосердию» приказала «заводчиков» и еще «59 человек, кои на той драке были», по жребию «каждого 20-го отослать в Рогервик в работу», остальным «всем учиняя наказание, годных в службу плетьми, а негодных в службу кнутом». Закон предупреждал, что впредь наказание будет по указу 1731 г. «без всякого милосердия», а именно: за ссоры и драки на спорных землях - розги и ссылка на

вечную каторгу, а «кто убил, тех приказчиков и старост казнить, а крестьян бить кнутом и каждого двадцатого казнить»40.

Жестокое наказание грозило за распространение слухов о недостатке, в частности в Москве, в казне соли «для продажи в народ». Слухи распространялись перекупщиками, которые скупали соль и продавали ее по высоким ценам41.

Благотворительность была одним из обязательных атрибутов деятельности православного правителя. Елизавета Петровна, как продолжательница политики «блаженныя и вечнодостойныя памяти» отца, матери и «сестры», постоянно ссылалась на указы предшественников в этой сфере. В 1742 г. обязали «престарелых и в уме поврежденных колодников для исправления принимать в монастыри по прежнему», и «довольствовать их оставшими монашескими порциями», сменив охрану. «Дряхлых и увечных» вместо высылки из Петербурга предлагалось отдавать «в богодельни». В 1745 г. подтвердили указы (1723, 1724 гг.), предписывавшие определять «отставных, увечных и слабых солдат на пропитание в монастыри»42.

В 1746 г., в связи с прецедентом об убийстве человека «безумствующим» солдатом Матвеем Ивановым, отправленным для «исправления и испытания» в «Троицкой Александроневской монастырь», было принято решение «о непосылке в монастыри безумствующих для содержания и исправления». Указ констатировал, что монастырь «и ограды не имеет, и к содержанию таковых безумствующих весьма не удобен». «Для богомолья» туда приезжали «знатные персоны и прочие всякого чина люди», поэтому такого безумного «принять не возможно» из-за опасения «смертнаго убивства» и «другаго безчиния». В монастыри по-прежнему разрешили отсылать только «безумствующих» и «престарелых и от воинской службы отставных». Через 10 лет вопрос был поднят вновь в связи с делом юнкера Федора Ушакова, не принятого в Александро-Невский монастырь, и отправленного «для содержания и по бедности его пропитания» в Коммерц-коллегию на 2 года. Там он «неоднократно в безумии своем многие непристойные и опасные поступки чинил», поэтому было принято решение отправлять таких безумных в отдаленные монастыри «до исправления ума»43.

В 1757 г. императрица вновь озаботилась, чтобы «офицеры и рядовые, по долголетной и многотрудной своей службе в походах

и ранах и по всегдашнем и беспрестанном беспокойствии и трудах, по отставке от оной имели покой и пропитание», поскольку были случаи непринятия отставных в монастыри, «якобы за неимением праздных мест». Подвергались они и «утеснению и неудовольствию от монастырских властей, будучи без пропитания, скитаться принуждены были». «Сожалея о таком их бедствии», императрица распорядилась в «монастыри принимать и жалованьем, призрением и покоем содержать по заслуге их в надлежащем порядке и удовольствии». О нарушениях Военная коллегия должна была докладывать императрице лично44.

Новый порядок «управления монастырских и архиерейских имений» передавал его отставным штаб- и обер-офицерам. Расходы определялись «только по штатам». Оставшуюся сумму предписали «хранить», чтобы императрица, «ведая о числе оной, могла из того раздавать на строение монастырей». На средства монастырей, где не содержались отставные, предполагали учредить «инвалидные домы». Остаток отправлялся «в банк под процент» на содержание новых управляющих. Вскоре в Казани был учрежден инвалидный дом, куда вместо монастырей помещали отставных «штаб и обер-офицеров»45.

В 1758 г. в связи с прецедентом с подпоручиком Григорием Мягкобрюховым, который «Петра Великого титул несправно написал», отказался переписывать «доношение», и «непристойный поступок употребил» в присутственном месте, последовал указ -отставных офицеров и рядовых, находившихся в монастырях «на пропитании», за «преступления или погрешения» судить судом гражданским46.

В 1760 г. встал вопрос о распределении «генерально раненых и увечных и больных военно-служащих» «к делам и на прокормление». Военная коллегия сообщила Сенату, что часть отправленных «к делам» были возвращены с указанием, «будто они за увечьем к делам не способны». Коллегия, «во убежание переписок», «волокиты и затруднения», распределила отставных «по их желаниям». Однако многие, «потеряв в баталии руки и ноги, и получа от тяжких ран разные увечьи», до определенных мест «дойти не в состоянии». Сенат приказал «отставных, кои к делам и на поселение не годятся», до постройки инвалидных домов определять в богадельни. При отсутствии их «построить, без излишества» и в тех местах, «где хлеб дешевле». Помещения должны были быть «вместительны

и зимою спокойны», а до постройки богаделен «дать им в городах квартиры». Чтобы содержание в богадельнях было «порядочно» и отставные «шалостей чинить не могли», определялись для надзора по одному человеку из обер-офицеров, с награждением их по «табели», «апробованной в 1731 г.». Отправлять «отставных» к месту назначения, «за множественным» их числом, предлагали партиями с должным распределением по подводам47.

У государственной казны хронически недоставало средств и материалов для успешной реализации благотворительных акций, поэтому власть пыталась искать новые резервы. В 1747 г. «на гош-питаль» постановили отправлять «две доли» штрафов «за картежную игру». Позднее подтвердили распоряжение Петра I, чтобы «после духовных персон и раскольников оставшиеся движимыя и недвижимыя имения и за проданныя взятые деньги» «отдаваны б были на содержание гошпиталей»48. В 1759 г. Сенат распорядился разобрать, «где в городах каменные и деревянные крепостные строения, яко то башни и прочее обвалились», или «в такую ветхость пришли, что от падения их людям опасность есть», не подлежащие ремонту и не находившиеся в ведомстве фортификации. Кирпич -отправить на починку казенных церквей и богаделен, а дерево - на дрова «или куда за благо рассуждено будет»49. А в 1760 г. сенатским указом была учреждена государственная лотерея, деньги от которой направлялись «для содержания отставных и раненных обер- и унтер-офицеров и рядовых». В Петербурге, Москве, Риге, Ревеле, Кенигсберге учреждались особые «конторы лотереи». Дома, где проводилась лотерея, охранялись от нежеланных посетителей «всякаго подлаго народу», чтобы «всякие безпорядки» «предупреждены и отвращены были». К указу прилагался специальный план, определявший условия и порядок проведения лотереи. Иностранцы, желавшие принять в ней участие, могли обращаться к послам, посланникам и поверенным в делах России за рубежом. Стоимость одного билета определялась в 11 рублей, а первый розыгрыш намечался на август 1761 г.50

В культурной политике Елизаветы Петровны значительное место занимало обоснование прав на престол и во