Лица и поколения

Золотой фонд МГИМО

Наш журнал пополняется новой рубрикой. Мы посчитали, что раз современный человек большую часть новой информации получает с помощью эмоций, через эмоции, то будет разумно на помощь научному ratio призвать согретое сердцем, выверенное моральными постулатами человеческого воспитания знание, содержащееся в воспоминаниях людей, в целом в мемуаристике как литературном жанре. И именно в этой сфере, по всей видимости, можно прикоснуться к одной из самых сокровенных тайн рода людского — зарождению и развитию традиций, до недавнего времени почти в одиночестве отважно стоявших на страже его бессмертия. Но и сегодня, когда человечество обзавелось вселенским социальным разумом, наши надежды в «осевые времена» всеобщих перемен вновь и вновь обращаются к ставшим уже традиционными светлым ценностям гуманизма. И мы ищем ответы на волнующие нас вопросы в жизненном опыте, творчестве и деяниях людей, продолжающих раздвигать горизонты истории, наделяя ее новыми качествами и возможностями.

МГИМО, как нам представляется, зиждится на славных традициях, а его перманентно инновационный курс и успехи на этом пути до сих пор питаются интеллектуальной силой и научной прозорливостью конкретных людей, и хорошо нам известных, и пока что мало или недостаточно известных, во всяком случае, нынешним поколениям наших студентов. Постижение истины и служение Отечеству — главные ценностные традиции МГИМОвского образования и воспитания. В этой связи не могу не высказать удовлетворение тем, что рубрика начинает свою жизнь обнародованием глубоко личностных, и в то же время научно объективных очерков о Д.В. Ермоленко, Ю.А. Замошкине, Н.Н. Разумовиче, А.М. Салмине, И.Г. Тюлине. Они принадлежат перу А.В. Шестопала, также известному представителю МГИМОвской школы философии. И это добрый знак, обещающий рубрике интересное будущее.

Главный редактор журнала «Вестник МГИМО-Университета»,

Академик РАН

Лица и поколения

А.В. Шестопал

В воспоминаниях автора о крупных ученых и педагогах, выпускниках МГИМО, прослеживается становление традиций и связь поколений МГИМО, формирование научных школ МГИМО, влияние ученых МГИМО на возрождение и развитие отечественной философии, социологии и политологии.

Когда-то я участвовал в подготовке презентации в МГИМО последней крупной монографии Юрия Павловича Францева — легендарного «папы Юры», академика и воспитателя целой плеяды мгимовских академиков. Он всегда называл МГИМО лицеем. Мы, студенты, спросили его тогда: Юрий Павлович, а почему лицей? Он рассказал, как переехав после войны из Ленинграда (где провел блокаду) в Москву и став ректором МГИМО, он ощутил связь между Александровским лицеем, выросшим в атмосфере 1812 года, и МГИМО, впитавшим дух Победы 1945 года. Конечно, повлияло и то, что МГИМО досталось здание Николаевского лицея в Москве.

Александровский лицей не пережил российскую смуту начала ХХ века. МГИМО пережил российскую смуту конца ХХ века. Пережил благодаря своим традициям, заложенным во время Францева, и благодаря новаторскому руководству Торкунова и его команды.

В нашем Лицее с особой силой ощущается связь поколений, связь прошлого, настоящего и будущего в истории России. В одном из выступлений Анатолий Васильевич Торкунов сказал: Вы хотите знать, какой будет внешняя политика России через 20 лет? Познакомьтесь с нашими студентами — они будут ее делать.

Я многим обязан МГИМО. В первую очередь, учителям и сверстникам. О них и пишу в этих очерках. Но

Шестопал Алексей Викторович — доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой философии МГИМО (У) МИД России, kfmgimo@gmail.com

в не меньшей степени я благодарен нашим студентам и аспирантам, их оптимизму, открытости к новой ситуации в России и в мире.

Дмитрий Владимирович Ермоленко (1923-1986)

Участник Великой Отечественной войны. Окончил МГИМО. Один из основоположников отечественной социологии международных отношений. С1953 г. по 1969 г. преподавал в МГИМО, в 1959-1969 гг. — проректор.

Вспоминая Дмитрия Владимировича Ермоленко, я сразу отчетливо вижу его внешний образ — невысокий, но крупный и плотный, с веселым прищуром одного глаза и характерным движением рук: он словно отряхивался, выходя из воды. Подвижный и динамичный, он был заметен в любой аудитории — на совещании, конференции, выставке, концерте, приеме. Всегда и всюду от него шла волна энергии и доброжелательности.

Ермоленко принадлежал к поколению лейтенантов, которые из окопов и госпиталей пришли в аудитории только что созданного МГИМО и вместе со своими профессорами — Удальцовым, Францевым, Тарле, Крыловым, Шишкиным — заложили основы мгимовских традиций и научных школ. В глубине души Дмитрий Владимирович навсегда остался лейтенантом-артиллеристом, сохранив радость и гордость Победы, увлеченность жизнью, верность фронтовому и студенческому товариществу.

Лейтенантское поколение мгимовцев выдвинуло плеяду ученых, разработавших послевоенную отечественную теорию международных отношений — теорию перехода от жестко конфронтационных отношений периода горячей и холодной войны к системе разносторонних политических, экономических, культурных взаимосвязей стран и регионов с разными политическими традициями и режимами. Я думаю, что со временем мы еще вернемся к опыту «разрядки» и внимательно перечитаем работы Иноземцева, Ермоленко и их сверстников, отмеченные искренним стремлением к миру и реалистическим — военным, боевым опытом выстраданным — отношением к балансу сил в мировой политике.

Среди теоретиков-международников своего поколения Ермоленко был одним из пионеров в разработке проблем новых информационных технологий. Собственно, он и перешел из МГИМО в МИД с идеями моделирования международных ситуаций, системного прогнозирования и планирования на основе компьютерной обработки информации. Вначале был спецкурс в МГИМО, потом семинар в МИДе с участием математиков, системщиков. Мы обсуждали труды Винера, Парсонса, Дойча, Хоффмана, Каплана, Кана, Галтунга, Бжезинского, Хантингтона ... Мой первый доклад у Дмитрия Владимировича состоялся весной 1965 года и был посвящен региональным моделям развития (по материалам Экономической комиссии ООН для стран Латинской Америки).

Ермоленко был увлечен совершенно по-студенчески. Он штудировал учебники и монографии по информатике и математике. В виде отступления вспоминается забавная сценка того времени ... «Дипломатический» пляж на Николиной горе. Сидит дачная компания, среди которой два математических аса — лауреат Нобелевской премии экономист Леонид Витальевич Канторович и известный геометр, декан МГУ Николай Владимирович Ефимов. Подъезжает делегатская «Чайка», где с гостями приехал и Ермоленко. Он подходит, знакомится со всеми, завязывается общий разговор, и Ермоленко обрушивает на Канторовича и Ефимова лавину отнюдь не пляжных математических вопросов. Разгорается спор, смысл которого мне уже непонятен, но чувствуется, что Ермоленко «держит удар». Наконец, ему приходится прервать разговор и вернуться к своей делегации. Рассеянный Ефимов переспрашивает:

- Кто он?

Я говорю:

- Профессор МГИМО.

- Экономист?

- Нет, философ.

- Ну? Тогда с меня бутылка коньяка.

Увлечение компьютерным моделированием и использованием АСУ для регулирования политических, особенно военно-политических, ситуаций и в США («компьютерная война» Макнамары во Вьетнаме), и у нас довольно быстро сошло на нет. И только сейчас, на новом витке развития и социологии, и политологии становится понятным, что многое из сделанного в ту пору было совсем не так наивно, как представлялось в первые годы разочарований. Само определение границ количественных методов имело несомненную ценность. А у жестких парсоновских разграничений оказались свои преимущества перед тем сентиментальным растворением всего во всем, которое возобладало в годы «нового политического мышления».

Для Дмитрия Владимировича начался период сложного поиска своей ниши в механизме МИДа. У него была возможность вернуться к преподаванию, перейти в академический институт, просто продолжать работать в центральном аппарате или уехать в командировку. Но вот тут-то и была загвоздка. Он не хотел «просто». И дело было не в обычном честолюбии, хотя честолюбие у него было, и чувство соревнования было развито в лейтенантском поколении мгимовцев (быстро превращавшемся в генеральское). Он хотел, чтобы было «интересно» и чтобы было «свое». Он маялся, потому что уравнение, которое он хотел бы решить, еще надо было построить. И он его построил. Он создал функцию, которой ранее не существовало. Стал соединяющим звеном между Академией наук и МИДом, большой наукой и большой политикой.

От масштаба автономного центра (отдела, управления) сбора и обработки данных Ермоленко шел к масштабу общей системы взаимодействия между

внешней политикой и фундаментальной наукой. Он практически решал ту самую задачу «востребованности» науки, о которой стенали многие академические мужи. От частных вопросов использования компьютерных технологий для исследования ситуаций в рамках уже сложившейся системы мирового сообщества он шел к вопросам принципиальных изменений в системе международных отношений под влиянием новых информационных технологий. Он создавал теорию международных отношений постиндустриального, информационного общества.

Дмитрий Владимирович работал на стыке политики и науки, на стыке философии, социологии и политологии. Он помогал выводить нашу философию из изоляции, налаживал международные связи молодой отечественной социологии и политологии. Ермоленко хорошо знали и уважали во многих международных научных организациях и особенно в ЮНЕСКО, в работе которой он принимал участие на протяжении многих лет.

Для Дмитрия Владимировича было характерно рассмотрение задач государственной дипломатии на фоне всей сложной системы внешних связей — экономических, политических, культурных, информационных ... В составе внешнеполитических отношений он особо выделял взаимодействие государственной дипломатии и дипломатии партийной, усматривая в межпартийных отношениях подчас более гибкий инструмент для проведения общегосударственной политики. При весьма сложных отношениях между руководством МИДа и Международного отдела ЦК КПСС он и здесь часто играл роль соединяющего, согласовывающего звена, используя свой научный авторитет, человеческое обаяние и мгимовскую солидарность.

Расхожее мнение, что дипломат должен являть образец партийной нейтральности и автоматически выполнять указания очередного правительства, не распространялось на Ермоленко. Он чувствовал себя гражданином и политиком, стратегом и тактиком. Прекрасно зная правительственные, партийные, академические механизмы, он умело их использовал. В науке его референтной группой была академическая команда мгимовцев во главе с Иноземцевым. В политике вместе с Рыженко он ориентировался на Андропова. Во внутренней и внешней политике Дмитрий Владимирович был сторонником тщательно взвешенных и решительных ходов, направленных на поддержание динамического баланса развития и стабильности — национальной безопасности в первую очередь.

При всех своих разнообразных занятиях и интересах он оставался педагогом, профессором, организатором учебной и научной работы. Таким я его помню и по МГИМО, и по Институту общественных наук. Ермоленко сформировался как педагог, когда в МГИМО еще живо чувствовались традиции фундаментальной науки, воспринятые от МГУ Потом стали нарастать специализация, прикладной уклон, что, как считал Ермоленко, по-своему неплохо, но

до определенного предела. Сейчас, когда МГИМО стал университетом и когда так важно в новых условиях найти верное соотношение между базовыми курсами и специализацией, я часто вспоминаю, как Ермоленко, будучи проректором, отстаивал полные курсы всеобщей истории, истории права (обязательно включающие античность!), боролся за свою любимую математику. При этом он был сторонником включения аспирантов и студентов в конкретные исследования по внешней политике, был инициатором первых деловых игр и ситуационных анализов по международным отношениям.

Главное, Дмитрий Владимирович тепло, сердечно относился к своим коллегам, к студентам. Каждого мгимовца, с первокурсника начиная, он считал своим товарищем и не жалел для него ни времени, ни сил. Его квартира на Новом Арбате была открыта для друзей и в радости, и в тревоге, и в бедах. И кто только из нас не встречался и не отогревался душой в его дружной семье! Дмитрий Владимирович и Евгения Федоровна жили широко и интересно. Круг их общения был разнообразен. Их дом заряжал бодростью и оптимизмом. Я обязан Дмитрию Владимировичу многим. Мои представления о системе международных отношений во многом сложились под влиянием его лекций и семинаров в МГИМО и МИДе. Потом мы неоднократно вместе вели семинары и «круглые столы» в ИОН, и я учился у него педагогическому мастерству. Ермоленко был создателем секции философии политики и международных отношений в Философском обществе СССР. Эту секцию он возглавлял в 60-70-е годы, потом передал мне председательские полномочия. В 80-х годах мы с ним встречались на заседаниях президиумов трех научных обществ — философского, социологического, политологического и в Национальной комиссии ЮНЕСКО. Дмитрий Владимирович щедро делился со мной и другими молодыми коллегами своим опытом, международными связями и контактами.

Был период, когда мы особенно тесно сотрудничали с Дмитрием Владимировичем и он был моим рекомен-дателем и поручителем не только в научных, но и политических вопросах. В 1967 году по его рекомендации я почти год проработал референтом Роднея Арисменди, лидера компартии Уругвая и одного из наиболее известных левых теоретиков того времени, автора книги «Проблемы континентальной революции». Арисменди бывал наездами в Москве, иногда оставался на два-три месяца, работал над новой книгой. В обстановке крайне напряженных отношений между руководством КПСС и Фиделем Кастро (Кастро создал сеть параллельных коммунистических организаций в Латинской Америке, ориентировавшихся не на Москву, а на Гавану) Арисменди остался единственным из лидеров старых компартий в Латинской Америке, кто не утратил возможностей контактировать и дискутировать с Фиделем.

В Москве к Арисменди и к его теоретическим построениям относились с особым вниманием. Кроме

Пономарева, который отвечал за все межпартийные связи как зав. международным отделом ЦК КПСС, над Арисменди шефствовал еще Рашидов, курировавший в Политбюро контакты с развивающимися странами и движением «неприсоединившихся стран». По «философской» линии Арисменди опекали Федосеев и Ермоленко. При встречах с Роднеем и его женой Аль-сирой Пономарев любил подчеркнуть, что является академиком и теоретиком, вице-президент Академии наук Федосеев, наоборот, подчеркивал, что он член ЦК и политик, Рашидов напоминал, что он писатель и деятель культуры. Ермоленко ничего не подчеркивал, всегда оставался самим собой. У него быстро установились доверительные отношения с Арисменди и уругвайцами, которые окружали Роднея в Москве.

Вместе с Арисменди и Ермоленко я не раз бывал в Институте общественных наук, где ректором был Рыженко (до этого Рыженко был ректором, а Ермоленко — проректором МГИМО). Во многом это предопределило мою последующую работу. После аспирантуры я пришел в ИОН на кафедру моего научного руководителя Юрия Александровича Замош-кина. Дмитрий Владимирович преподавал на этой кафедре по совместительству, как правило, работая с политическими лидерами и ведущими теоретиками партий, консультируя по вопросам подготовки программных партийных документов.

Некоторое время спустя я был назначен заместителем заведующего кафедрой. Кафедра была большой и сложной. Мы вели курсы не только по философии, но и по социологии, политологии, культурологии и праву. То есть это была не столько кафедра, сколько «департмент» — мини-факультет. Обстановка в коллективе была в те годы напряженной. Среди ветеранов кафедры, пришедших в ИОН еще до Рыженко, людей с большим партийным стажем и связями в аппарате ЦК, сложилась стойкая и зубастая оппозиция Рыженко и мгимовской команде, которую он привел с собой.

В ИОНе учились представители более 60 коммунистических, социалистических и революционно-демократических партий. Рыженко настаивал на высоком профессиональном уровне преподавания.

Профессионализм служил опорой в острых дискуссиях, развернувшихся в начале 70-х годов в левом движении с еврокоммунистами и с леворадикалами. Замошкин форсировал научную работу молодой части кафедры (впоследствии на этой кафедре было защищено 12 докторских диссертаций) и приглашал вести спецкурсы Мамардашвили, Ильенкова, Мотрошилову, Кона, Грушина, Соловьева, Разумовича, Степанянц, Араб-Оглы ... Но высокий уровень профессионализма неразрывно связан с творческим поиском, свободомыслием, рамки которого после 1968 года сужались. Шаг вправо, шаг влево, неосторожная формулировка — стрельба открывалась без предупреждения. Рыженко, кстати, не спешил к нам со спасательным кругом. ФДР (как мы его звали на манер Рузвельта) считал, что каждый должен уметь плавать сам.

В таких ситуациях Замошкин включал свои внешние связи. Я, как правило, вел переговоры с внутренней оппозицией. Если все это не срабатывало и тучи сгущались, мы звонили Ермоленко и я отправлялся на Смоленку. Там все обстоятельства, участники, формулировки учитывались, складывались в модель «кризисной ситуации», принималось решение, снималась трубка «вертушки» — силы быстрого реагирования начинали действовать. «С одним условием, — Ермоленко это повторял мне неоднократно, — вы не имеете права ни на кого обижаться. Дать отпор и подвести черту. Обидчивость и мсти-тельность — это дилетантизм в политике».

Наступил момент, когда Рыженко и Замошкин ушли из ИОН. Мне стало неуютно. Замаячили предложения по переходу на другую работу. И я снова поехал к Дмитрию Владимировичу. В подарок я вез свою первую монографию по социологии в Латинской Америке.

Пока я делился переживаниями, он сидел, листал мою книжку, потом подошел к окну (вид из окна его мидовского кабинета был замечательный — на закат, на Поклонную гору), помолчал и сказал, отвечая не только мне, но, вероятно, и своим мыслям: «Уйти, сдать позиции, подать в отставку ... Обидеться, одним словом. Нет, это непрофессионально и неспортивно. Давайте лучше напишем еще по одной книге».

Юрий Александрович Замошкин (1927-1993)

Окончил МГИМО. Внес большой вклад в возрождение отечественной социологии. Автор фундаментальных работ по американистике. С1952 г. по 1967 г. преподавал в МГИМО.

Когда мы восстановим подлинную историю отечественной философии и науки последних десятилетий, очистив ее от идеологических пристрастий, старых и новых, и взяв за критерий оценок талант, профессионализм и порядочность, фигура Юрия Александровича Замошкина займет в ней достойное место.

Прежде всего, представляет значительный интерес научное наследие Ю.А. Замошкина, его труды по философским и социологическим проблемам личности, ценностным и политическим ориентациям современного общества. Работы Ю.А. Замошкина остаются не только путеводителем по истории общественного сознания западного общества XX века (в первую очередь США), но и помогают разобраться в актуальных проблемах, связанных со становлением новых форм сознания в России.

Далее, велико значение педагогической и научно-общественной деятель-ности Ю.А. Замошкина, его вклада в восстановление социологии в России, в развитие ведущих отечественных научных школ. Нельзя не сказать также о том, что Ю.А. Замошкин был яркой фигурой во всем поколении

"шестидесятников". Дом Ю.А. Замошкина и его жены — талантливого ученого-философа Н.В. Мот-рошиловой — был одним из центров притяжения культурной Москвы тех лет.

Думаю, что самое глубокое влияние на формирование личности Ю.А. Замошкина связано с родительской семьей, с кругом друзей его отца, известного искусствоведа, с впечатлениями от шедевров русской живописи. Юрий Александрович знал подлинную, неусеченную историю русской культуры XX века, во многом скрытую тогда от наших глаз. Так, мальчиком он пересмотрел сотни картин русского «авангарда» в запасниках Третьяковки.

Затем, конечно, влияние академика Ю.П. Францева, его научного руководителя, ректора МГИМО, воспитанника одной из лучших в России гуманитарных школ — историков-античников Петербургского университета. В трудах Ю.П. Францева тонкое чувство историзма сочеталось с живым интересом к современной политике, философии и социологии XX века. Большое влияние на Ю.А. Замошкина оказал А.Ф. Шишкин — основатель кафедры философии МГИМО — и своими трудами по проблемам этики, и опытом педагога, руководителя кафедры, умевшего создать в научном коллективе атмосферу творчества, взаимного уважения и доверия.

В одну из первых, еще аспирантских, поездок Ю.А. Замошкина в США его неожиданно пригласили выступить в университетской аудитории по проблемам морали в современном обществе. Он взял за основу доклада главу из книги А.Ф. Шишкина и стяжал успех. «Ко мне подходили, — рассказывал он, — жали руки и говорили: «Молодой человек, какие у вас благородные взгляды!».

Я не хочу идеализировать взаимоотношения Ю.А. Замошкина с Ю.П. Францевым и А.Ф. Шишкиным. Они представляли разные поколения, с разным жизненным опытом, и это сказывалось на оценках отдельных ситуаций, поступков, публикаций. «Старики», конечно, были не консервативнее, но осторожнее. Однако в наиболее важных вопросах направленность их оценок совпадала.

Из ровесников на творческое становление Ю.А. Замошкина, по его словам, во многом повлиял Юрий Семенов — философ-мгимовец, сын нобелевского лауреата химика Н.Н. Семенова. (Ю.А. Замош-кин очень любил парный портрет молодых Н.Н. Семенова и П.Л. Капицы работы Бориса Кустодиева.) Ю.Н. Семенов занимался философией истории.

Ю.А. Замошкин принадлежит к «кружку» мги-мовцев, сложившемуся вокруг Ю.П. Францева, в который входили Э.А. Араб-Оглы, Г.А. Арбатов (начинавший как социолог), Г.К. Ашин, И.В. Бестужев-Лада, Д.М. Гвишиани, Д.В. Ермоленко, Г.В. Осипов, B.C. Семенов, Ю.Н. Семенов.

Особую роль в становлении научных исследований и преподавании философско-социологических дисциплин в МГИМО имела деятельность Ю.А. Замошкина и Д.В. Ермоленко. Первые аспиранты кафедры философии

в МГИМО, они быстро выдвинулись на научном поприще и стали одними из самых молодых профессоров в институте и в целом среди профессоров философии в стране. Оба начинали с изучения современной философии и социологии США. (Ю.А. Замошкин занимался американистикой в течение всей жизни.) Оба воспитали большое количество учеников и поддерживали живые контакты с альма-матер, перейдя на другую работу: Ермоленко — в МИД, Замошкин — в Академию наук.

Несмотря на многие совпадения в творческих биографиях Ю.А. Замошкина и Д.В. Ермоленко, их подходы к современному обществу во многом разнились и, в определенной степени, обозначили рамку, в пределах которой формировались философско-социологические представления следующего поколения мгимовцев. Если Д.В. Ермоленко рассматривал политические процессы по преимуществу через призму макрополитики (баланса сил, построения системы договоренностей и противовесов), то Ю.А. Замошкин шел от индивида, личности, сложных коллизий, возникающих в сознании человека под влиянием массо-визации производства материальных и духовных благ. Это был ход от индивидуального выбора и поведения к общесоциальным, макрополитическим процессам.

Очень разные по характеру, Юрий Замошкин и Дмитрий Ермоленко («Замоленко и Ермошкин», как звали их когда-то студенты в МГИМО) могли подтрунивать друг над другом: Ермоленко — над твидовыми пиджаками и трубками Замошкина, Замошкин — над престижным кабинетом и правительственным теле-фоном-«вертушкой» Ермоленко. За шутками стояло глубокое взаимное уважение: у Замошкина — к боевой молодости фронтовика Ермоленко, его мужеству и находчивости в сложных ситуациях, у Ермоленко — к талантливости, яркой творческой индивидуальности Замошкина, его независимости и чувству собственного достоинства.

Мы познакомились с Юрием Александровичем в 1962 году на одном из теоретических семинаров Комитета молодежных организаций СССР. ЮА. Замошкин был тогда председателем научного студенческого общества МГИМО. У него была идея сделать КМО базой для научных исследований и политической практики студентов МГИМО. В этом ему помогали Андрей Грачев, Александр Лебедев и другие его аспиранты, ставшие потом известными деятелями международного молодежного движения, политиками, дипломатами. Ю.А. Замошкин очень глубоко, в деталях, в лицах знал проблематику "новых левых" — их истоки, развитие, трансформацию. В те годы из зарубежных философов и социологов (Ю.А. Замошкин был лично знаком и дружен со многими европейскими и американскими учеными) его особенно привлекал гарвардский круг сотрудников Питирима Сорокина — Т. Парсонс, Р. Мертон, У Мур — и их учеников, составивших левый фланг американской социальной теории.

Интересы Ю.А. Замошкина не ограничивались Северной Америкой и Европой. Во второй половине 60-х годов Латинская Америка, которой я занимался, переживала "социологический бум" и стала местом паломничества звезд западной левой социологии, таких как И. Горовиц, А. Турен. Ю.А. Замошкин интересовался работами латиноамериканских коллег и их отношениями с развитыми странами. В Москве и на международном социологическом конгрессе в Варне в 1970-м году я участвовал во встречах Ю.А. Замошки-на с бразильцем Ф. Кардозо, аргентинцем Дж. Джер-мани, колумбийцем О. Фальс-Борда.

В 1970 году Ю.А. Замошкин пригласил меня на работу в Институт общественных наук, где ректором был Ф.Д. Рыженко, бывший до этого ректором МГИМО. На кафедре Ю.А. Замошкина работала группа его учеников-мгимовцев — Э.Я. Баталов, В.П. Терин, П.Н. Шихерев и другие, а вокруг кафедры сложился блестящий круг профессуры, читавшей спецкурсы. Увы, в те годы у друзей нашей кафедры неоднократно возникали сложные, «внештатные» ситуации. Ю.А. Замошкин всегда брал их на себя. «Мы — мги-мовцы, профессиональные политики, — говорил он. — Нам и отдуваться». Он любил действовать в связке с сильными лидерами — Ф.Д. Рыженко, потом с Г.А. Арбатовым, ценил их «просвещенный абсолютизм».

Работы Ю.А. Замошкина оказали воздействие на широкий круг исследований по политической философии, социологии, политологии, социальной психологии. В 80-90-е годы в активную научную деятельность включились уже «научные внуки» Ю.А. Замошкина — ученики его учеников.

Я вспоминаю Юрия Александровича всегда в окружении ярких, талантливых людей. Работать с ним было большой радостью.

Размышляя над судьбой поколения, к которому принадлежал Юрий Александрович Замошкин, неизбежно сталкиваешься с необходимостью определить само понятие «поколение», принять одну из его трактовок.

Поколение в традиционном обществе определяется на репродуктивной основе: отцы — дети — внуки. Общества модерна и постмодерна выдвигают на первый план событийный подход к определению поколения. Поколение формируется вокруг определенных исторических (политических, экономических, культурных) событий через выбор своего отношения к этим событиям. Такой подход глубоко увязывает идентификацию поколения с самоидентификацией личности.

Возрастные границы поколения, безусловно, сохраняют свое значение. Вместе с тем, мы видим, что люди одного возраста соотносят себя с разными историческими поколениями. Человек, попавший юношей на фронт и успевший провоевать несколько месяцев (а иногда и недель), внутренне на всю

жизнь относит себя к военному поколению. Он выбирает эту систему координат. Его сверстник, не имевший фронтового опыта, чаще соотносит себя уже с послевоенным поколением, для которого решающее значение имели другие события.

Люди входят в свое поколение в более раннем и в более позднем возрасте, в разные временные точки формирования самого поколения. Кто-то уходил на фронт тридцатилетним, кто-то — семнадцатилетним. В поколение «шестидесятников» один входил на первой волне «оттепели» пятидесятых, другой — перед событиями 1968 года. На симпозиуме, который проводил В.А. Ядов в 1994 году и который был посвящен российской социологической традиции 1960-х годов, Ж.Т. Тощенко определил себя как «позднего шестидесятника». Я присоединился к нему и сказал: «да, я тоже поздний шестидесятник».

Рассматривая поколение через призму выбора, прежде всего, видим выбор проблем. Осознание «своих» проблем — важнейший момент консолидации нового поколения и его размежевания с поколением предыдущим. За выбором проблем следует выбор решений — этап размежевания уже среди нового поколения. Причем это размежевание одновременно очерчивает мыслительный горизонт всего поколения в целом. И, наконец, выбор оценок (и самооценок) поколения — его встреча, размежевание с последующим поколением и момент соотнесения себя с традицией.

Однажды, уже в конце 1990-х годов мы обсуждали тему поколений с Э.А. Араб-Оглы. Э.А. согласился с трактовкой отмеченных выше ступеней и добавил: «Следует учесть, что каждое такое размежевание может быть взаимно разрушающим, обедняющим конфликтом и взаимно укрепляющей, обогащающей встречей, диалогом».

Поколение «шестидесятников» складывалось в большой степени вокруг проблематики новых технологий (научно-технической революции) и глобальных вызовов, связанных с этими технологиями. Глобальные вызовы последовательно открывались в 1940-е годы как угроза всеобщего термоядерного самоуничтожения, в 1950-е годы как мировая бедность, в 1960-е как экологический и ресурсный кризисы. 1960-е годы имели решающее значение для консолидации «постиндустриального поколения», его самосознания и размежевания — философского, политического, общекультурного — с предыдущими «индустриальными» поколениями.

Потрясения 1990-х годов совпадают с вхождением философского и политического поколения

«шестидесятников» в период подведения итогов и стимулируют его критическую самооценку. Рубеж веков и тысячелетий, отмеченный хаотизацией мирового сообщества, умножением глобальных угроз, преобладанием силовых методов над правовым регулированием, вскрывает изъяны теоретических моделей не только одного поколения, но многовековой традиции Просвещения, ее исчерпанность, неспособность справиться с усложнившейся ситуацией.

На рубеже веков поколению «шестидесятников» приходится критически переосмысливать не только свой опыт, но и опыт предыдущих поколений, понимая теперь нашу глубокую внутреннюю связь с наследием всего ХХ, XIX и даже XVIII веков. Утопии Просвещения и наша классическая и неоклассическая наука покоятся на единых секуляризированных, конвенциональных основаниях. И сталкиваясь с духовными вопросами и вызовами нового поколения, сформировавшегося уже вокруг событий 1990-х годов, мы не можем довольствоваться формально-логическими конструкциями и технологическими ответами.

Глобальное информационное общество вступило в новую фазу. Роль обеспечивающих информационных технологий стала отходить на второй план. Вперед выдвинулись вопросы информационного содержания, культуры и языка как ее основного носителя. Лингвоинформационные поля начинают превалировать в новом мировом порядке над традиционными экономическими и политическими полями.

Пользуясь терминологией мир-системного анализа И. Валлерстайна и надстраивая его систему категорий можно сказать, что за 1990-е и 2000-е годы не только «мир-экономики» потеснили «мир-империи», но и сами «мир-экономики» оказались потесненными «мир-культурами». Гибкость и открытость культуры, сохранность ее ценностного ядра, пластичность и четкость языка становятся в современной ситуации основными национальными ресурсами, опережая по значимости сырьевые запасы и технологические наработки.

Последние два десятилетия серьезно изменили взгляды на аксиоматику культуры. Усилился интерес к сакральным основаниям культуры. Кризис конвенционализма, лежащего в основе современного международного права и системы международных отношений и подъем мировых культурообразующих религий создают, наряду со многими трудностями и опасностями переходного периода, основу для нового мирового порядка, базирующегося на взаимном доверии и сотрудничестве

и отвергающего баланс сил (страха) как условия международных отношений.

Новое поколение международников — теоретиков и практиков — работает уже не только в системе координат «индустриальное — постиндустриальное» ( и даже «пост- постиндустриальное»), но и в рамках парадигмы «секулярное-постсекулярное». Рассмотрение проблематики модерна и постмодерна идет не столько под углом зрения смены технологий, сколько смены духовных состояний. Взаимоотношения этих подходов и моделей, обозначающих размежевание уже в новом поколении, также могут быть как конфликтными и взаиморазрушающими, так и взаимо-обогащающими. Принятие истин веры не должно ни обесценивать, ни ограничивать философского и научного поиска, но, наоборот, стимулировать его и давать ему прочные основы.

Быстрыми темпами идет процесс восстановления единого культурного поля, духовной традиции России: преодолеваются разрывы культуры во времени (всплывают широкие пласты русской дореволюционной культуры), пространственные разрывы между культурой русского зарубежья и культурой, развивавшейся в Советской России. Можно надеяться, что и здесь новые поколения сумеют более взвешенно подойти к общенациональному наследию и объективнее оценить драматические события гражданской войны (при том, что переоценка Октября 1917 года была труднее для «шестидесятников» Советской России, а переоценка Февраля 1917 года — для наших сверстников в эмиграции).

Каждое поколение решает (или не решает) свои задачи. Встречаясь с новым поколением, мы можем дать ему пример спокойной и честной самооценки, помочь ему осознать себя, найти свое место в традиции. Но мы не должны решать за него его проблемы и попадать в ситуацию, о которой Э.Я. Баталов написал: «Стратегию для завтрашнего дня вырабатывают люди со вчерашним сознанием».

Решающие события в моей жизни — люди, страны, поступки — пришлись на 1960-е годы. Они определили круг общения, круг интересов, оценок, привычек, ощущения своего места в своем поколении. Встреча в те годы с Юрием Александровичем Замошкиным стала одной из наиболее значимых.

Другой определяющий период в моей жизни — начало 1990-х: крещение и приход в Церковь. Как эти события повлияли на мои отношения с моим поколением? Они привели к пересмотру многого в оценках и самого себя, и поколения. Но они не разрушили моих связей ни со старшими, ни со сверстниками, ни с младшими, не обесценили наших трудов, наших волнений, наших размышлений. Наоборот, сквозь наши дни и годы стали видны более широкие горизонты и более высокий смысл.

Николай Никанорович Разумович (1922-1990)

Участник Великой Отечественной войны. Окончил МГИМО. Известный латиноамериканист. Внес большой в?