Центральные образы поэмы А. Гессена «Горькие травы»

18. Серебренников Н. В. Проблемы и перспективы русской провинциальной литературы. - Великий Новгород, 2000. - [Электронный ресурс]: window. edu.ru/window_catalog/pdf2txt.

В. Б. Белукова

Центральные образы поэмы А. Г ессена «Горькие травы»

В статье исследуются центральные образы и композиция поэмы Алексея Гессена «Горькие травы»; обращается внимание на сквозные образы поля, охоты, сеятеля и дичи, которые в разном контексте являются выражением отношения к стране, государю, террористу, гражданину. Анализируются психологические портреты императоров, на фоне царствования которых разворачивается сюжет поэмы.

Поэтическое наследие Алексея Владимировича Г ессена (14.05.1900 -10.07.1925), поэта Серебряного века, невелико по объёму, но по содержанию и, что главное, по его творческим замыслам, которым, к сожалению, не удалось осуществиться в полной мере, представляется достаточно значимым. Алексей Гессен по праву должен занять достойное место среди русской поэтической молодёжи своего поколения - Ивана Савина (Саволайнена), Вадима Г арднера, Николая Туроверова, Довида Кнута, Раисы Блох и других.

Самое значимое произведение Алексея Гессена - неоконченная поэма «Горькие травы» [3, с. 73-85], представляющая собой попытку «...дать в историческом преломлении, в смене ярких картин, проникнутых историко-идеологическим подходом, генезис русской смуты» [7, с. 298], показать губительное влияние на национальный уклад за163

падных идей, насильно посеянных на русскую почву. Алексей Г ессен задумался о глубоких вопросах своего времени, которые попытался художественно воплотить в творчестве, в частности поэме «Горькие травы». Молодого поэта волновали «вечные» «проклятые» вопросы: почему, за что, зачем, как случился распад привычного мира, кто посеял в русскую «почву» губительные «семена», давшие такой горький «урожай», как гражданская война. Максимилиан Волошин в письме к одному своему другу писал: «... я стою действительно над партиями... Между тем как развёртывающаяся историческая трагедия меня глубоко захватывает, и благодарю судьбу, которая удостоила меня чести жить в такую эпоху» [5, с. 182].

В публицистической статье «Там и здесь. Впечатления недавно вырвавшегося» (1922) Гессен использовал образы «поля», «сеятеля», «всходов», «семян»: «Над полем, заросшим чертополохом и бурьяном, который сами они усердно сеяли, они утверждают, что посев был хорош, а если всходы плохи - не их вина. Дьявольские шутки!» (курсив мой. - В.Б.) [1, с. 182] Эти образы уже поэтически преломлялись в его сознании и в дальнейшем легли в основу его поэмы «Горькие травы». Упоминание взошедшего чертополоха отсылает нас к роману П. Краснова «За чертополохом» (1921), в котором описываются ужасы совдепии. Композиция поэмы «Горькие травы» строга и проста: вступление, пять крупных частей, каждая из которых состоит из двух глав, и заключение. Части озаглавлены просто: «Предки», «Прадеды», «Деды», «Отцы», «Дети». Действие происходит «.на фоне императорского Петербурга» [6, с. 182]. Во вступлении начинают тесно переплетаться два блока образов: одни связаны с понятием поле, другие - с понятием охота. Образ поля неразрывно связан с понятиями пахарь и сеятель, образ охоты - с понятиями охотник, зверь, дичь. Сквозные образы поля (страна, родина, государство), пахаря и сеятеля (государь, монарх, правитель, царь), а также охоты (отношения между личностью и правителем) и зверя, дичи, охотника (в зависимости от акцентов) пройдут по всей поэме. Несомненно, центральное место принадлежит образу поля. Поле обозначает и простор за городом, и селением, и безлесную, незастроенную обширную равнину; поле - это место, где русский крестьянин испокон веков сеял хлеб -основу своего пропитания, основу крестьянской жизни. Синонимами слова «поле» являются слова «пашня» - распаханное поле (изначально под хлеб, потом просто распаханное поле), «нива» (обычно засеянная хлебом). Поле в поэме Алексея Гессена «Горькие травы» - это страна, государство, родина, Россия. Огромная Россия - это поле, ко164

торое тысячелетиями питало российских людей, это место тысячелетнего проживания людей в своей культуре, обычаях, традициях, изменениях, и в зависимости от обстоятельств полю в поэме соответствуют разные эпитеты: чистое поле - это в данном контексте допетровская Русь, дореформенная, ядовитое поле - это Русь после преобразований Петра Первого, начало деятельности которого контурно, но очень ярко обрисовано во вступлении. Поэт не восхищается его преобразованиями России: сравнивая его с сеятелем, автор говорит, что тот русскую землю-то не любил, не холил, поэтому-то «чужое заморское семя // Неохотно растила земля» [3, с. 73] - в данном контексте тоже поле. Автор поэмы показывает последствия от вкушения сока, полного «коварной отравы»: «Он сулит небывалые муки // Тем, кто выпьет его невзначай» [3, с. 73]. «Коварная отрава», пылающая в крови «внуков» и «правнуков», собравших «урожай» петровских реформ, сделала их нестойкими перед надвигающимися бурями

- «и кружит их степной ураган» [3, с. 73]. Однако со словом поле в русском сознании ассоциируется не только бескрайние просторы сельскохозяйственных угодий - пашни, пажити (пастбища), наделы, нивы, то есть то пространство, на котором выращивается урожай или способствует его выращиванию. В древние времена полем назывались ещё и огромные южные степи - бескрайние, которых не окинуть было простым взором. Это поле - символ безграничных российских просторов, так поражающих приезжих людей. Отсюда, видимо, устанавливается и ещё одно значение слова для русского человека: поле не только место, где растили хлеб, но и место, где происходили бои, сражения, битвы (высок.), брани (устар.). Поле - это занятое войсками место под открытым небом, это стан, лагерь, обоз, табор, становище, где совершались самые знаменательные события военного характера: былинное чистое поле, Куликово поле (1380) Бородинское поле (1812), Прохоровское поле (1943). В поле хоронили погибших воинов

- «полечь на поле боя», об этом же и у Г ессена: «А позади - в лесах да в поле / Немало их, могил безвестных...» [3, с. 74]. Слово семя обозначает и зёрна, предназначенные для посева, и (в переносном смысле) зародыш, источник чего-либо. В данном контексте слово семя, несомненно, употреблено во втором, переносном, значении. Автор поэмы показывает последствия от вкушения сока, полного «коварной отравы»: «Он сулит небывалые муки // Тем, кто выпьет его невзначай... [3, с. 73]. «Коварная отрава», пылающая в крови «внуков» и «правнуков», собравших «урожай» петровских реформ, сделала их нестойкими перед надвигающимися бурями: строки «и кружит их

степной ураган» прямо указывают на губительность для русского человека зародыша иноземных идей. То, что случилось в России в октябре 1917 году, корнями, по мнению Алексея Гессена, уходит к петровским реформам, которых он не жаловал. Те же настроения мы наблюдаем в цикле «Лебединый стан» Марины Цветаевой:

Не на сынов своих работал, -Бесам на торжество! -Царь-Плотник, не стирая пота С обличья своего.

<...>

Ты под котёл кипящий этот -Сам подложил углей!

Родоначальник - ты - Советов,

Ревнитель Ассамблей!

Родоначальник - ты - развалин,

Тобой - скиты горят!

Твоею же рукой провален

Твой баснословный град.. .[8, с. 392-393].

Психологический портрет Александра I в 1812 году указывает на всеобщую любовь к императору: победителю, молодцу (ср. фольклорное красный молодец). Подчёркивая положительную роль русского императора, Алексей Гессен обращается к фольклорному началу: сравним пословицу «Ваша воля, а наше поле: биться не хотим, а поля не отдадим!» со строчками поэмы «Тут для охоты стало тесно: / Не наш простор, не наша воля» [3, с. 74]. Но восхищение Александром I в 1812 году - всего лишь поэтический приём, который нужен был как антитеза образу Наполеона. Царь-победитель, занимающий место в центре событий - и в штабе, и на поле боя - противопоставлен в поэме «Горькие травы» безликому, невыразительному, поражённому и побеждённому Наполеону. Однако недолго будет купаться в лучах славы русский император: зная о заговоре высшего русского офицерства, ещё недавно, безусловно, боготворившего его, о возможном восстании и цареубийстве, он помнил свою вину, свой страшный грех -участие в убийстве отца, Павла I. Возмездие должно его было настигнуть. В Париже молодые офицеры, опьяненные победой, не только «щеголяли в гостиных», не только «вкушали спелый плод победы», не только слушали, как «во славу нам бряцают лиры, // Гремят торжественные оды» [3, с. 75] - дворянство знакомилось с либеральными просветителями Франции: в поэме можно увидеть намек на историче166

ские беседы и встречи Никиты Муравьева с Бенжамином Констемом, Лунина с Сен-Симоном. Автор эмоционально передает молодой восторг русского офицера-победителя от возможности «так сладко окунуться разом / В кристально-ясный мир Вольтера, / Где над поверженной химерой / Царит один бессмертный разум...» [3, с. 75].

Духовные воззрения будущих декабристов, спаянных великим братством, были близки по настроению самому Алексею Гессену: в горьких раздумьях о беззакониях, совершающихся в его время в России, прослеживается тоска поэта по былому духовному, прежде всего, единству устремлений, отсутствующему теперь у современной ему эмигрантской молодёжи: Что власть?! Что слава и богатство?! / И есть ли в жизни миги краше / Минут, когда друзья, за чашей, / Клянут раздор и славят братство?! [3, с. 75].

Итак, Россия - это, прежде всего, поле, что подтверждается её тысячелетним крестьянским укладом. Но вот ещё одно интересное, близкое по смыслу сравнение в главе «Прадеды»: «Спокойно дышит спящая Россия,// Вся ровная и белая, как плат [3, с. 75] (выделено мною. - В.Б.). Плат - «платок», головной или шейный убор, но есть ещё и старинное значение слова «плат» - попона, конское одеяло; в любом случае плат, платок - это «лоскут», а с лоскутом издревле сравнивали крестьянские наделы. Эпитеты «ровная», «белая» указывают на спокойствие в стране, однако в последней строфе уже чувствуются напряженность, тревога, душевная смута, смятение. Это состояние неуютности сильно развито в главе, посвященной правлению Николая I и основному событию, выпавшему на его правление: дворянскому восстанию на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Тонкий поэтический приём использует Алексей Гессен при осмыслении идеи восстания 1825 года: битва происходит в чистом поле - заговор дворянской интеллигенции происходит в Адмиралтейском саду, «за зыбкой частой сеткой сад», где только «скрип ветвей» да «шорох, дрожь» [3, с. 76]. В первой части главы «Деды» повествование ведется от лица народовольца-«бомбиста», который мнит себя охотником, а жертву - царя - зверем. Как видим, все поменялось местами: здесь уже царь - не охотник, играющий в прятки с «косматым зверем» и ведающий «коварство его нрава», а сам есть «ловкий, матерый, стреляный зверь». При всём своём юношеском максимализме и бунтарском романтизме, который можно заметить в пафосе публицистической статьи «Там и здесь», Алексей Гессен, воспитанный в православной вере, настроен категорически против бессмысленного террористического акта, он осуждает циничную беспечность его ис167

полнителя. Алексей Г ессен находит свои оригинальные художественные приёмы, показывая своё явное расположение славянофилам, а не западникам: им тонко подмечено, что памятник Александру III стоит спиною к Санкт-Петербургу, детищу Петра Первого - этот город в России представляет явно иноземное творение. Сам русский царь Александр III - не бритый, а с «окладистой бородой», как Иван Аксаков, Михаил Катков, Константин Победоносцев. Да, пока Россия представляет собой ещё довольно убогую и мрачную картину: «А там дороги непроезженны, / топка и непролазна грязь» [3, с. 79], но «ступает конь» [государство], «мудрою рукою сдержанный», спокойно, не торопясь. Конь [государство], «не упадет, не испугается», когда вдруг «тяжко погружаются // Его копыта в топь болот», т. к. знает, что этот всадник [государь] «Не побоится в ржавой лужице / Сапог солдатский окунуть, / Упрется в землю, понатужится, / И выведет на верный путь...» [3, с. 79].

Часть «Отцы» посвящена зарождению марксистских кружков в России и революциям 1905 и 1917 годов. Марксизм, по мнению поэта, принесет стране одни бедствия: снова «иноземная красотка, / Красный кажет колпачок [3, с. 81]. Налицо аллитерация: глухой звук «к» усиливает напряжённость и тревогу изображаемого символа революционной Франции: Марианна в красном головном уборе (колпачке). В России происходит трагедия - «горят усадьбы и поместья», «тонет флот на дальнем море // в пучине дыма и огня» [3, с. 81], все это -«предтечи гибельного дня» [3, с. 81]: отречение Николая П от трона: «.Русь за долгою обедней // слагает к Божьему Престолу // столетней муки тяжкий груз» [3, с. 81]. Можно предположить, что Алексей, как и многие, считал, что у Николая II «нет права на отречение от престола в час великой национальной опасности» [4, с. 97]: Пал без славы / Орёл двуглавый./ - Царь! - вы были неправы./ <...> / Ваши судьи - / Гроза и вал! / Царь! Не люди - / Вас Бог взыскал [8, с. 366].

Отречение от чаши судьбы губительно - отрекшийся царь «смотрит тусклым, мертвым взглядом / Глядит спокойно и уныло / Из-под усталых тяжких вежд.» [3, с. 81]. Сегодня с позиции православия мы не можем давать оценку действиям русского царя Николая II, причисленного Церковью к лику святых, мы можем только рассматривать их в образном поэтическом преломлении. Тоталитарная система, которую представлял монарх, не щадит никого: ни последнего подданного, на самого царя. Для неё не существуют понятий Бог, совесть, стыд, человек, кровь. В период отречения Николая II от власти Россия снова представляет собой «поле, выбитое градом», «братскую мо168

гилу / Воспоминаний и надежд» [3, с. 81]. Похоже, Алексей Гессен уже почти не верит, что на этом поле (в этой стране) будут когда-то хорошие всходы.... Последняя часть поэмы - «Дети» - представляет собой своеобразную лирическую исповедь самого поэта, окрашенную трагическими красками. Основной мотив - чувство незащищенности и обреченности не только целого поколения жителей России, но и определённого пласта людей самого различного социального уровня. Эти люди - изгнанники с родной земли. «Дети» - самая эмоциональная часть в поэме. Ее можно сравнить и с песнью, и с призывом, и со стоном, и с заклинанием горячо любящего Родину героя. В то же самое время она есть выстраданная, обращенная к Богу молитва лирического героя - «объективированного автора» [2, с. 12] - о спасении самого дорогого - своей Отчизны, родины, России - родного поля. Гражданская война превратила Россию-«поле» в Россию-«пустырь»: «Улицы стали глухими и гулкими, / Дальше пойдут пустыри...» [3, с. 83]. «Пустырь» - от слова «пустой», «пустота», «пусто», т. е. ничего нет, это незастроенное, запущенное место, опустевшее место между когда-то существовавшем жильем. В данном контексте пустырь -это тоже поле. Алексей Гессен нашёл потрясающий по силе, выразительный образ города как части страны - города пустого, разрушенного и всё ещё разрушаемого революцией... Атмосфера революции и гражданской войны страшна: «. длительная практика гражданской войны действует на человеческую психику ещё разрушительней войны внешней. Хотя бы уже по одному тому, что здесь сплошь и рядом сын должен поднимать руку на отца и брат на брата. <.> В гражданской войне фронт и тыл спутываются, и запахом крови пропитывается вся атмосфера» [9, с. 10-12]. Изгнание для лирического героя начинается в любимом городе, заражённом «кровавым психозом», в городе, где ему уже приходится жить робкою, ночною, таящеюся жизнью. В некогда благородной, блестящей, чопорной, строго соблюдавшей и хранившей царственный порядок столице поселился хаос: в жанровой сценке, реминисценции «Двенадцати» А. Блока, мальчишки, торгующие папиросами, обращаются и к комиссару, и к офицеру: чья же власть возьмет? А лирический герой покидает город тайно, прячась, для него Петроград - уже не любимый, праздничный, парадный, величавый сущий живой родной дом, но мертвый город, с глухими и гулкими улицами, на которых «фонарь одинокий сутулится / У беззубых провалов ворот». Город - кончился, дальше - пустырь, еще дальше - Гавань, край земли, еще дальше - бегство, бездомье, конец. Изгнанных в «безрассудное плаванье» стерегут «пушки крон169

штадтских фортов», расстреливающие в «Луже Маркизовой» уплывающие суда. На таком краю лирический герой прощается навсегда с некогда бесконечно любимым Санкт-Петербургом, а теперь чужим Петроградом - «городом-пожарищем», «городом-чудовищем», «горо-дом-Голгофой». Алексей Гессен запечатлевает трагедию своего поколения, вынужденного навсегда покинуть Родину. Не о своей тяжелой доле скорбит лирический герой, но только о том, что никогда его труд на чужой земле не принесет ему радости, потому что он не на пользу России. Поколение «сложило оружье» и «стало за плуг», но какое отчаянное прозрение стоит за горькими строками «детей», осознавших, что «Тот же труд над родными полями Твоими / Стал бы легкою ношей, веселой игрой...»[3, с. 84]. «Дети» с горечью вопрошали: «... затем ли, Напоили мы кровью родной чернозем, / Чтобы потом своим орошать эту землю, / Чтоб согнуть свою спину под чуждым ярмом?» [3, с. 84].

Поэт с нескрываемой душевной болью пишет о том, что на родине «народ глумится и пляшет, после жатвы лихой осмелев», что «нивы осквернены» отсутствием «благодетельного сева», что земля «грешная, проклятая» вся в «кровавом дурмане». Алексей Гессен чувствовал, что с этим надо бороться, но - «дети» в изгнании, их руки «повисли, как плети», а «тела омертвели от ран». Алексей Гессен надеялся, что когда-нибудь «.над проклятой грешной землею /Воссияет Христова Любовь, / Выйдет пахарь - послушной сохою / Подымать непокорную новь...» [3, с. 85].

И на родине вновь наступит Весна - начнется новая созидательная жизнь. Статья «Здесь и там: Впечатления и мысли недавно вырвавшегося», опубликованная в майском номере «Русской мысли» за 1922 год, подписана лишь инициалами - А. Г. Но, ознакомившись с поэмой «Горькие травы» Алексея Владимировича Гессена, мы не сомневаемся, что данная статья также принадлежит его перу: образ поля, «заросшего чертополохом и бурьяном», образы «посева» и «всходов», образ «урожая», используемые в публицистической статье, вышли из его уникальной поэмы «Горькие травы», над которой он, видимо, работал все последние годы своей недолгой жизни.

Список литературы

В. С. Малых

«Последняя свобода поэта»: А. С. Пушкин и Н. С. Гумилев

В статье рассматривается духовная эволюция лирического героя Гумилева через ее сопоставление с духовной эволюцией героя лирики Пушкина. Выделяются мировоззренческие доминанты, через которые проходит духовная эволюция пушкинского героя: нигилистическая ирония, раскаяние, исповедь, побег и духовное освобождение. Эволюция лирического героя Гумилева, подобно эволюции героя Пушкина, раскрывается как поиск духовной свободы поэта от оков мира. Путь раскаяния, духовного бегства и странничества, в котором гумилевского героя ведет некий посланник, имеющий сложную символическую природу, проходит через «прекрасное убежище» искусства и мистический «Китай». Из этого путешествия герой возвращается обновленным, покорным воле Бога-Слова и готовым к последнему духовному освобождению и искуплению.

Настоящее исследование представляет собой попытку осмысления духовной эволюции лирического героя Н. С. Гумилева через ее сопоставление с духовной эволюцией героя лирики Пушкина и ее главными мировоззренческими доминантами. Отметим, что о пушкинской традиции чаще всего принято говорить в применении к акмеизму в целом или по отношению к творчеству О. Мандельштама и А. Ахматовой (см., к примеру, [12]). Гумилевская же рецепция оказывается рассмотренной весьма поверхностно даже в Полном собрании сочинений поэта, где куда больше внимания уделено реминисценци171