«ЖЕНСКИЙ ВОПРОС» БЕЗ ОТВЕТА: ЭВОЛЮЦИЯ ПРОБЛЕМЫ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ В 1920 - 1930-е гг.
Старуш М.В.
Зпоха 1920 - 1930-х гг. для истории так называемого "женского вопроса" в России довольно уникальна: за этот небольшой по историческим понятиям период были провозглашены кардинальные, но, в конечном счете, нередко противоречивые идеи о положении женщин в обществе. Речь идет и о новом правовом статусе женщин, о расширении их гражданских прав, но главное - была предпринята грандиозная попытка создания принципиально новой культурной парадигмы, в которой роль и предназначение женщины были радикально переосмыслены.
Новаторские теории А. Коллонтай, посвященные вопросам любви, отношений, места женщины в новом обществе, а также организация женотделов, призванных помогать и организовать женщин повсеместно, являли собой поистине революционные шаги в вопросах эмансипации женщин в Советской России
Однако насколько остро этот вопрос ставился в 1920-е гг., настолько он оказался фактически закрытым в 1930-е гг. В данной статье мы попробуем рассмотреть, какие реальные меры были предприняты для решения "женского вопроса" в соответствии с тем, каким представлялось место женщины в советском обществе. А в 20-е и 30-е годы это представление оказалось очень разным, во многом детерминированным теми глубинными культурными традициями, которые не исчезают при жизни одного поколения. Строительство нового мира фактически началось с разрушения традиционной семьи. Самый сильный удар по "патриархальному укладу жизни" - церковный брак заменили зарегистрированным в советском учреждении Декретом от 31 декабря 1917 г. Декрет от 16 декабря 1918 г. признавал действительным лишь брак, зарегистрированный Загсом (отдел записи актов гражданского состоя-
ния), а также разрешал вступать в брак священнослужителям. Каждый из супругов обязывался материально поддерживать другого (как и детей) в случае, если тот окажется неспособным к работе или безработным.
Декрет от 29 декабря 1917 г. значительно упрощал бракоразводные процессы -любая просьба о расторжении брака тут же была удовлетворена трибуналом, а в случае согласия обоих супругов - Загсом. В трибунале решался вопрос о том, с кем останутся дети (кстати, несколькими днями позже, следующий декрет уравнивал в правах детей рожденных в браке и вне брака [6, с. 352]).
Наконец, 19 ноября 1926 г. вышел новый Кодекс законов о семье: в частности, он уравнивал в правах и обязанностях пары, зарегистрированные Загсом и состоящие в так называемом "фактическом" браке. Итак, "фактический" (или незарегистрированный) брак объявлялся действительным. Для развода одному из супругов было достаточно подать в Загс простую просьбу. Это семейное законодательство имело целью защитить одиноких женщин, брошенных и безработных жен, по сути, "навязав" их содержание бывшим мужьям.
Упрощение процедуры брака и развода было призвано способствовать возникновению принципиально новой "ячейки общества", основанной на принципах свободы и равенства. И здесь немалую роль сыграли теории Коллонтай. Идеалом провозглашался "свободный союз, основанный на товариществе двух равноправных и независимых членов большой рабочей семьи" [7, с. 33 ] (перевод наш).
Однако, в совокупности с признанием "фактических" браков, эти меры усилили неразбериху, как в юридическом плане, так и в моральном. "Десакрализация" и
© Старуш М.В., 2011
Вестник Университета Российской академии образования № 4/2011
упрощение процедуры заключения брака привели к ослаблению понятия семьи как таковой подрыву моральных норм, усилению безответственности. Фиктивные браки, браки-"однодневки", поиски отцовства стали обычным делом для того времени. Кроме того, резко возросло количество разводов. В целом, по России в 1929 г. количество разводов достигало 20 000, что составляло от 10 до 20% всех дел гражданского права [6, с. 367].
Идея свободного союза была напрямую связана с вопросами половой жизни (суждения А. Коллонтай относительно этого вопроса наиболее репрезентативны1). Интересна сама постановка этого этического вопроса, вынесенного для обсуждения на страницы печати, в частности газеты "Известия": "Какой должна быть половая жизнь в настоящее время, чтобы обеспечить укрепление нового строя?"2.
Если идеи Коллонтай по этому вопросу считались не слишком подходящими или слишком радикальными, то "Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата" доктора А. Залкинда, психолога и педагога, одного из представителей педологии, пришлись вполне по вкусу идеологам новой власти. Так, выбор партнера должен осуществляться "по линии классовой, революционно-пролетарской целесообразности" [2]. Половое влечение к классовому врагу рассматривалось Залкиндом как "извращение" и сравнивалось с "влечением к крокодилу или орангутангу". 12-я же заповедь гласила: "Класс в интересах революционной целесообразности имеет право вмешаться в половую жизнь своих сочленов. Половое должно во всем подчиняться классовому, ничем последнему не мешая, во всем его обслуживая". Наконец, на повестке дня стояла еще одна проблема, связанная с женским вопросом -проблема материнства. В 1920-е гг. материнство часто отождествлялось с "кухонным рабством", буржуазным наследием, мешающим женщине реализовать себя в общественной жизни. Так, А. Коллонтай называет его "бременем, приковывающим
ее <женщину> к дому, закабаляющим в семье <...>" [5, с. 234].
Она же выдвинула радикальные идеи, связанные с освобождением женщины от этой обязанности: она считала, что женщина обязана "поставлять" государству здоровое потомство, а воспитание и забота о нем должна лечь на плечи государства: "Человек, воспитанный в воспитательных учреждениях трудреспублики, будет значительно более приспособлен для жизни в трудовой коммуне, чем человек, детство которого прошло в замкнутой сфере эгоистических привычек семьи" [5, с. 238]. По инициативе Коллонтай и женотделов была создана сеть дошкольных детских учреждений и яслей.
Широко пропагандировалась и идея так называемой "общей" или "общественной" матери, несомненно, по аналогии с популярной тогда темой коммунальных, общественных услуг (общественное питание, коммунальное жилье и тому подобное). К этой же мысли неоднократно возвращался и Луначарский, призывая женщину отказаться от "мещанских" инстинктов матери-единоличницы, вскармливать грудью и других детей, а также стать матерью "вообще", а не конкретных собственных детей [4, с. 237 - 238].
Однако в 1930-е годы ситуация меняется: берется курс на материнство, и роль матери превозносится как почетная и важная для государства и всего советского народа. Советская женщина теперь "имеет равные права с мужчиной, но это не освобождает ее от великой и почетной обязанности, данной ей самой природой: она -мать, она дарит жизнь. И это уже не ее личное дело, но дело огромной социальной значимости"3. Воспевание женщины-матери в пропагандистской литературе, запрещение абортов4 и Конституция 1936 г. подводят черту в вопросе материнства.
Кроме того, в противоположность радикальным 1920-м гг., в 1930-е гг. повсеместно - в средствах массовой информации, в произведениях искусства - возрождается и начинает доминировать идея
женственности (в смысле исконно женского предназначения). Новая советская женщина должна быть не только передовой работницей (параллельно с поощрением достижения женщинами "неженских" стахановских рекордов), но и любящей, заботливой женой и прекрасной матерью-домохозяйкой.
Чтобы способствовать взятому курсу на сплоченность семьи, закон 1936 г. делает процедуру развода длительной и дорогостоящей. В 30-е годы формируется один из самых живучих социо-культурных мифов советского периода - о полном равноправии советских женщин. Природа этого мифа складывалась из сложной конфигурации деклараций, реальности, желаемого и несбывшегося, из причудливой комбинации фактов, пропаганды и искусства. По сути же, так называемые социальные лифты не были ориентированы на женщин, более того, они оказались им практически недоступны.
И если после революции некоторые высокие посты еще занимали женщины (вспомним, например, Коллонтай, Крупскую, Арманд и прочих), то, например, в Центральном Комитете с 1924-го по 1939 г. насчитывалось лишь четыре представительницы, то есть соотношение женщин и мужчин составляло приблизительно один к пятидесяти.
Наступала "маскулинизация" общества, при которой все главные роли отводились мужчинам. В 1929 г. женотдел был упразднен. Семью официально объявляли социалистической, а эмансипацию женщин - уже совершившейся. Партия считала "женский вопрос" решенным [1, с. 172]. Действительно, Конституция 1936 г. про-
возглашала равные права и свободы для всех граждан5, но в реальности специфическую проблему женской эмансипации, которая имеет собственное культурное, социальное и экономическое измерение, растворили в общей доктрине классовой борьбы и строительства коммунизма.