Василий Алексеевич Городцов как мемуарист (по случаю выхода в свет личных дневников русского археолога)

УДК 82-9

Василий Алексеевич Городцов как мемуарист

(по случаю выхода в свет личных дневников русского археолога)

А. В. Жук

zelionaya.liagushka@yandex.ru Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского,

г. Омск, Россия

Аннотация:Работа посвящена выходу в свет и вводу в научный оборот важного источника по истории археологической науки - личных дневников классика отечественной археологии Василия Алексеевича Го-родцова (1860-1945). Выполнен предварительный анализ того, что этот источник может дать для понимания нашей науки. Основное внимание уделено мемуарной составляющей дневников В. А. Городцова, систематизирована и упорядочена та часть дневников, что представляет собой воспоминания Василия Алексеевича.

Для цитирования: Жук А. В. Василий Алексеевич Городцов как мемуарист (по случаю выхода в свет личных дневников русского археолога). Известия общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете. Казань, 2018; 38(2): 132-171.

Благодарности: Особая благодарность Скучному Человеку из Хайфы, через Записки которого получен представленный здесь иллюстративный ряд.

Vasily Alekseevich Gorodtsov as a memoirist

(on the occasion of the publication of the personal diaries of the Russian archaeologist)

zelionaya.liagushka@yandex.ru Omsk State F. M. Dostoevsky University, Omsk, Russia

Abstract: The work is devoted to the publication and introduction into scientific circulation of an important source on the history of archaeological science - personal diaries of the classic of Russian archeology Vasily Alexeyevich Gorodtsov (1860-1945). A preliminary analysis of what this source can give for understanding our science is done. The main attention is paid to the memoir component of V. A. Gorodtsov&s diaries, the part of diaries that is Vasily Alekseevich&s memories is systematized and ordered.

For citation: Zhuk A. Vasily Alekseevich Gorodtsov as a memoirist(on the occasion of the publication of the personal diaries of the Russian archaeologist).

Izvestiya obshchestva arkheoloii, istorii i etnografii pri Kazanskom universitete = Proceedings of the society for Archaeology, History and Ethnography at the Kazan University. Kazan, 2018; 38(2): 132-171.

Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная.

А. С. Пушкин, 1827

Мысль изреченная есть ложь...

Ф. И. Тютчев, 1833

Что наша жизнь? Короткий промежуток между иллюзиями молодости и галлюцинациями старости.

Из хорошего фольклора

Поскольку далее речь будет идти, главным образом, о детстве и юности Василия Алексеевича, следовало бы воспроизводить в этой статье его фамилию в архаичной огласовке, приличествующей 2-й половине XIX- началу ХХ вв., т. е. как Городцев (подробнее об этом см.: (Жук, 2005, с. 5-6)). Однако, поскольку в публикации дневников этот дериват фамилии не встречается, правильно, в данном случае, держаться варианта, избранного составителями. Написание Городцев я сохраняю лишь изредка там, где это оправдано стилистически.

Для начала несколько слов о том, что не помогает работать с представленным материалом. К сожалению, в опубликованном тексте сняты архивные ссылки по единицам хранения и листам. Дано лишь указание самого общего порядка - ОПИ ГИМ, ф. 431, ед. хр. 346-357 (Городцов, 2015, I, с. 9). При столь значительном объеме публикации (общая толщина двухтомника 8 см - не шутка!) эта потеря составляет чрезвычайное неудобство. Ибо, в результате, хранящийся в архиве материал существует теперь сам по себе, а его публикация - сама по себе; в распоряжении же читателя de facto осталась только публикация. Свести их, т. е. расставить на полях двухтомника архивные ссылки - это подвиг, на который вряд ли кто отважится (тем более, что для этого нужен, прежде всего, доступ к бумагам Отдела Письменных Источников Государственного Исторического Музея).

Нет в публикации и описания рукописей - тетрадей дневника. О них можно судить лишь по нескольким листам и фрагментам листов, которые представлены в виде иллюстраций. Понятно, что Городцовские тетради необычны, характерны, интересны и уже сами по себе представляют памятник эпохи. Кое-что из истории этих тетрадей есть в воспоминаниях Василия Алексеевича (Городцов, 2015, II, с. 61), но это, собственно, всё, что понятно.

Замечание метрологического порядка. На страницах дневника часто встречаются показания термометра по привычной для Василия Алексеевича шкале Реомюра. И, вообще-то, эта информация важна для понимания многого из того, о чем пишет В. А. Городцов. К счастью, ничего особо головоломного шкала Реомюра (Я), сравнительно с привычной для всех нас шкалой Цельсия (С), не представляет. Ноль у Реомюра и Цельсия общий, а на сто делений Цельсия приходится восемьдесят делений Реомюра - вот, собственно, и вся разница. Другими словами, температура по Реомюру всегда будет в значениях чуть меньших, нежели температура по Цельсию. Так, 10°С (всё равно, плюс или минус) - это 8°Я, 15°С = 12°Я, 20°С = 16°Я и т. д. Однако, знают (или помнят) об этом далеко не все потенциальные читатели дневников В. А. Городцова. К тому, же, как это часто бывает, в ходе работы с дневниками не всегда есть возможность навести справки о предметах, от которых ты, в настоящий момент, далек. А потому прокомментировать шкалу Реомюра во вводной части публикации, конечно же, следовало.

Есть в издании дневников В. А. Городцова и курьёзные накладки. Так, можно подумать, что не только сам Василий Алексеевич (Городцов, 2015, I, с. 442-443; II, с. 437-438), но и уважаемые публикаторы его дневников (Городцов, 2015, I, с. 503) принимают Человека Пильтдаунского за настоящего древнего человека! Для ориентировки в этом, действительно важном историографическом материале разумно воспользоваться таким хорошим подспорьем, как моя работа десятилетней давности (Жук, 2008). Там, кстати, отражена и позиция В. А. Городцова по этому вопросу (Жук, 2008, с. 54-55), которая заметно отличается от мнения, проговорённого в дневнике.

Итак, что же опубликовали наши московские коллеги в 2015-м году? Как следует из текста личных дневников В. А. Городцова и комментариев составителей, дневники эти образуют две большие хронологические группы: те дневники, что велись в 1892-1916 гг., и те, что велись в 1930-1944 гг. Были также дневники за 1917-1930-й годы; однако, как свидетельствует Василий Алексеевич, он уничтожил эти тетради в конце сентября - начале октября 1930 г. (Городцов, 2015, I, с. 110). Из уничтоженного комплекса дневников Василий Алексеевич сохранил лишь тетрадь, содержащую записи с 30-го мая по 31-е декабря 1928 г.

Правда, утраченный материал может быть отчасти компенсирован тем, что, помимо личных дневников, Василий Алексеевич вел различного рода научные дневники - полевые, экспедиционные, где фиксировались поездки по музеям и исследовательским центрам страны, выступления с докладами, участие в заседаниях, чтение лекций и проч. Разумеется, эти дневники не могут восполнить личные (интимные, как выражается Василий Алексеевич) впечатления и оценки; но, по крайней мере, внешнюю канву его жизни они сохраняют. Более того: уже осуществленная выборочная публикация научных дневников В. А. Го-родцова, например, (Кузьминых, Белозерова, 2014)), свидетельствует, что они, как историографический источник, обещают многое. И более того: сам Василий Алексеевич, в виде опыта, перерабатывал путевые экспедиционные записи в формат личного дневника (Городцов, 2015, I, с. 133-143, 191-251); получалось интересно.

Вкус к системной фиксации жизни по дням В. А. Городцов приобрел, судя по всему, в повседневном опыте Рязанских духовных школ. Не случайно в каждодневном келейном правиле «На сон грядущим» (прижизненное для В. А. Городцова издание) мы читаем: "Прежде даже не возляжеши на одре твоем, сия вся помыслом и памятию твоею прейди <... > Положи слово с самем тобою, и испытание сотвори совести тво-ея, преходя и подробну изсчитая вся часы дневныя, начéн от времени, когда возстал еси от одрй твоего, и приводя себе на память: како ходил еси; что творил еси кому; и что собеседовал еси; и вся твоя деяния, словеса и помышления, от утра даже до вечера тобою произнесенныя, со всяким опасением испытай и воспоминай" (Правило молитвенное, 1893, л.60). Потребность в ведении дневников естественным образом укрепилась на армейской службе; и, в результате, она сохранится у В А. Город-цова до конца дней. Даже обзоры своей научной деятельности Василий Алексеевич нередко оформлял как дневник. Образчик такого обзора опубликован в качестве приложения к дневникам (Городцов, 2015, II, с. 487-534).

Как и следовало ожидать, личные дневники дали богатый материал, осветивший важные, но, при этом, неясные прежде сюжеты биографии Василия Алексеевича. Так, не оправдалось мое предположение о наречении В. А. Городцова именем чтимого на Рязанской земле святителя Русской Церкви, епископа Муромского и Рязанского Василия (Жук, 2005, с. 25-35). В дневнике за 1934 г. Василий Алексеевич бегло роняет: "4 апреля. День моих именин" (Городцов, 2015, I, с. 539). Другими словами, наречение В. А. Городцова было совершено в 1860 г. в честь святого угодника, чья память приходится на 12-й день по рождении младенца. Этот угодник, имя которого получил В. А. Городцов - мученик середины IV в. Василий Анкирский. Врач, а затем епископ города Анкира, что в Галатии (ныне этот древний город - столица Турецкой республики), Василий энергично боролся за чистоту Православной веры, был обижен арианами, изгнан ими с епископской кафедры и, наконец, умучен летом 362 г., т. е. при императоре Юлиане Отступнике. Книги святителя Василия известны, но до нас не дошли (археология!).

В своих воспоминаниях Василий Алексеевич назвал имя крестного отца. Это друг его родителя, Алексея Кузьмича Городцева, с 1859 г. настоятель храма в с. Уржа, Бельской волости Спасского уезда Рязанской губернии, о. Николай Иванович Крестов (Городцов, 2015, II, с. 347). Следовательно, Василия Алексеевича крестил настоятель храма в с. Дубро-вичи с 1854 г., о. Павел Петрович Розанов (Жук, 2005, с. 42). Здесь важно вот какое обстоятельство: выражение крестить по-русски, в обиходе, действительно прилагается к крестному отцу (Городцов, 2015, I, с. 647) - мы помним это по великолепному Павлу Афанасиевичу Фамусову, который "крестил у вдовы, у докторши..." Но это, конечно же, не значит, что крестный отец совершает таинство крещения.

К сожалению, уважаемые составители не подкрепили яркое мемуарное свидетельство Василия Алексеевича о собственном его рождении и крещении (а здесь и колоритная бабка-повитуха, и пир-пированьице, как любил выражаться в таких случаях Василий Алексеевич, и застольная драка между попами (Городцов, 2015, II, с. 347-348)) публикацией метрической выписи. А ведь этот документ содержит прямые сведения о датах рождения и крещения имярек, о храме, в котором совершилось крещение, а также об основных участниках чинопоследования - священнослужителях (их может быть более одного, и это всегда лучше), телесных и крестных родителях (последних, как правило, тоже двое). Этот документ, как первичное удостоверение личности всякого православного гражданина Государства Российского, аналог советского Свидетельства о рождении, должен быть в архивном фонде В. А. Городцова. А если метрики Василия Алексеевича в Историческом Музее нет - это тем более интересно и заслуживает упоминания при издании дневников.

Сильное впечатление производит запись от 7 июня 1938 г. "Испытываю тяжёлое положение: некому готовить обед, некому следить за бельем и одеждой. Много уходит времени на уборку комнат и подготовку к двум чаям и обеду (подогревать супы и др.) и на мытьё посуды. Эти работы я никогда (с детства и до 1937 г.) не выполнял, а теперь они легли на меня большою тяжестью" (Городцов, 2015, II, с. 239). Кто из нас, позднейших коллег Василия Алексеевича, может похвастаться подобным жизненным опытом?

Мировосприятие Василия Алексеевича вообще отличалось своеобразием. Так, он не отслеживал перемены в территориально-административном делении страны, совершавшиеся в то время очень часто - при том, что для него, как археолога-полевика, эти нюансы были принципиально важны. Когда летом 1928 г. В. А. Городцов прибыл на очередное место раскопок, оказалось, что "город Суджа еще в 1924 году переименован в волостное село, <...> что деревня Большой Каменец принадлежит не к Суджинской, а к Солдатской волости. Тут мы впервые узнали, что ни Курской губернии, ни каких-либо её уездов не существует: губерния разбита на районы и на волости" (Городцов, 2015, I, с. 246).

Аналогичный казус повторился в 1934 г., когда, опять-таки по прибытии в экспедицию, В. А. Городцов "узнал, что Краснодар не принадлежит к Северо-Кавказскому краю, а принадлежит к Азово-Черномор-скому краю, центром которого служит Ростов-на-Дону, а не Пятигорск. Это смутило меня, и я решил с первым отходящим в Краснодар поездом мчаться вон из Пятигорска" (Городцов, 2015, I, с. 550). И, опять-таки -кто-нибудь из коллег, по своему личному экспедиционному опыту, представляет себя на месте Василия Алексеевича?

Впрочем, с бытом на железной дороге у В. А. Городцова тоже всё не совсем обычно. В то время вагонные кражи, грабежи с угрозой для жизни и даже грабежи по береговому праву (ограбление потерпевших крушение) совершались очень часто; сам Василий Алексеевич много и ярко пишет об этом. И сам же он, имея богатый жизненный опыт такого рода, в мае 1933 г. в поезде на Ленинград ставит саквояж с документами и научными материалами на верхнюю полку, к лежащему там пассажиру, который едет зайцем, а сам затем, на нижней полке крепко засыпает. "Ночь спал хорошо" (Городцов, 2015, I, с. 454). Не удивительно, что заяц сошел в утренних сумерках, под Малою Вишерой, вместе с саквояжем хорошо спящего Василия Алексеевича.

Или такие вот характерные штрихи. Оказывается, любимая песня В. А. Городцова в семинарские годы, т. е. 16-19-ти лет - «Нелюдимо наше море» Николая Михайловича Языкова (1803-1846) на музыку Константина Петровича Вильбоа (1817-1882). 30 июня 1937 г. Василий Алексеевич записал в дневнике: "В ранней юности это была моя любимая песня. Её хорошо пели хором рязанские семинаристы. На меня она производила какое-то особенное впечатление, которое я не в силах передать. Много прошло с тех пор времени и песню, казалось, я навсегда забыл. Но вот она явилась на отрывном листке календаря, и я прочитал её, и вновь охватило меня чувство душевного волнения и очарования" (Городцов, 2015, II, с. 168). Стихи созданы Н. М. Языковым в Симбирске в 1829 г.; время переложения на музыку неизвестно. Вообще, из воспоминаний Василия Алексеевича хорошо видно, как влекла его в детстве и отрочестве водная, морская стихия; море Василий Алексеевич даже видел во сне (Городцов, 2015, I, с. 172). Зря он не поехал учиться в Кронштадт - мог бы, со временем, стать учеником А. С. Попова.

По молодости Василий Алексеевич не только подпевал в компании, но и умел и любил танцевать (Городцов, 2015, I, с. 423). В юности

обожал баню и, даже будучи при начале службы стеснен в средствах (Городцов, 2015, II, с. 363), посещал её не реже, чем раз в неделю (Го-родцов, 2015, I, с. 616); с детства и всю жизнь любил картофель в мундире (Городцов, 2015, II, с. 286). Очки носил лишь с 1916 г., т. е. с 56-ти лет (Городцов, 2015, II, с. 266) и, проведя в седле значительную часть службы в офицерских чинах, сменив трех коней (Городцов, 2015, I, с. 603), так и не стал хорошим наездником (Городцов, 2015, II, с. 158). А вот охоту Василий Алексеевич любил, причем, именно охоту с борзыми на зайцев и лис, и даже держал собственную свору (Городцов, 2015, II, с. 473). Жена В. А. Городцова, Елизавета Евгеньевна, урожденная Русанова (1869-1928), неизменно обращалась к мужу на Вы и по имени-отчеству, в то время, как он говорил ей ты (Городцов, 2015, I, с. 86 etc). Очень трогательно читать, как взрослые, образованные люди искренне удивляются, открыв для себя, что поврежденный будильник продолжает идти, если положить его циферблатом вниз (Городцов, 2015, I, с. 97).

Разумеется, все штрихи такого рода это мелочи; но, как справедливо заметил один большой специалист по этой части, нет ничего на свете важнее мелочей. Из такого рода малых кирпичиков, собственно, и складывается неимоверно красивый ансамбль, феномен конкретной человеческой личности.

Как это часто бывает на материале личных дневников, у нас есть возможность оценить и здоровье Василия Алексеевича. В частности, по тексту хорошо прослеживается высокая степень зависимости самочувствия, настроения и работоспособности автора от состояния погоды, что, в конце концов, он четко формулирует сам. 29 февраля 1944 г. В. А. Городцов пишет: "Я чувствую себя очень плохо. Чувствовал себя плохо и предшествующие два дня. Причиной, вероятнее всего, служила переменная погода" (Городцов, 2015, II, с. 434; см. также II, с. 70, 190, 466). Кроме того, бросается в глаза отвращение Василия Алексеевича к алкоголю (Городцов, 2015, I, с. 145, 257, 315, 387-388, 391, 675; II, с. 4, 48), и даже - неприятие чая (Городцов, 2015, I, с. 255, 392, 544; II, с. 203, 235). Причем, если неприятие чая формируется у В. А. Городцова с возрастом (в молодых летах он пил чай с удовольствием (Городцов, 2015, I, с. 648), а в старости скучал по чаю (Городцов, 2015, II, с. 339)), то неприязнь к алкоголю очевидна уже в юности (Городцов, 2015, II, с. 364). В

январе 1937 г. у Василия Алексеевича начались звуковые галлюцинации (Городцов, 2015, II, с. 117), а в феврале он пережил, как тогда говорили, удар - кровоизлияние в мозг (Городцов, 2015, II, с. 135). Обобщая, можно сделать вывод, что у В. А. Городцова были серьезные нелады с сосудами головного мозга. Это, впрочем, не помешало ему прожить 85 лет, из них четверть века офицером, и стать ученым-классиком.

Очень интересен фольклор, представленный в дневниках Василия Алексеевича. К примеру такая вот характерная рязанская частушка, зафиксированная им 30 июня 1932 года:

Если б не было совета,

Не видала б жопа света,

Когда ж стал у нас совет,

Увидала жопа свет

(Городцов, 2015, I, с. 361)

Частушка замечательна тем, что создал её человек, хорошо знающий Великий Покаянный Канон святителя Андрея Критского. И, соответственно, адресована она слушателям, столь же хорошо знающим Канон. Вот протограф этой частушки: "Раздрах ныне одежду мою первую, иже ми истка Зиждитель изнчала, и оттуду (&потому& - А. Ж.) лежу наг. Облекохся в раздранную ризу, юже истка ми змий советом (выделено мною. - А. Ж.), и стыждуся" (Канон Великий, 1915, I, песнь 2). Так что Василий Алексеевич совершенно правильно прописывает совет в тексте частушки - именно с маленькой буквы.

Заслуживают внимания и воспроизведенные В. А. Городцовым анекдоты (Городцов, 2015, I, с. 611). Оказывается, сюжет обнаружения, по ходу археологических раскопок, проволочного и беспроволочного телеграфов - не послевоенный, а действительно восходит к 1-й трети ХХ в. Соответственно, текст, который приводит Василий Алексеевич, можно почитать за одну из ранних редакций этого сюжета. Анекдот же на отделение души от тела мне рассказывали в Рязани, уже более трех десятков лет назад, в следующей редакции:

Экзамен по догматическому богословию в Рязанской Духовной Семинарии.

Экзаменатор: «Отрок, отделима ли душа от тела?»

Отрок: «Отделима, отче».

Экзаменатор: «Обоснуй».

Отрок: «А вот иду я давеча поутру, отец N, мимо Вашей кельи и слышу: "Одевайся, душа моя, и огородами, огородами "...»

Так что стародавний семинарский фольклор, одним из носителей которого был, в свое время, Василий Алексеевич, живет и в наши дни.

Впрочем, некоторые реплики в записках Василия Алексеевича вызывают недоумение. 13 января 1931 г., размышляя о конце года по старому календарю, он пишет: "Также вспоминаются и другие подобные дни, упраздненные революцией, как, например, дни Рождества и Пасхи" (Го-родцов, 2015, I, с. 163).

Здесь что-то не так. Ибо, вплоть до 1929 г. праздники Православной Церкви (прежде всего, Рождество Христово и Пасха, но не только они) оставались официальными праздничными днями в структуре Советского календаря. Причём, Пасха отмечалась тогда тремя нерабочими днями: воскресенье, понедельник и вторник, а Рождество - двумя. Правда, в 1930 г., т. е. десять с лишним лет после революции, в СССР действительно была проведена кардинальная реформа календаря. Однако, тогда эта перемена затронула не только церковные праздники, но и самое структуру исчисления годового календарного круга. Была упразднена седмица дней (неделя); взамен ее явилась пятидневка, а затем и шестидневка.

Понятно, что новый календарь произвел на Василия Алексеевича, как и на всех современников, сильное впечатление, что живо отразилось на страницах дневника. К примеру, в такой вот хар4ктерной реплике (запись от 13 октября 1932 г.): "Вчера был «выходной день», сказать, как будто «жидовское воскресенье», когда рабочим отдых (на самом деле, 12 октября 1932 г. была среда - А. Ж.)" (Городцов, 2015, I, с. 387). В другом месте (запись от 27 июля 1930 г.) Василий Алексеевич дает, относительно календаря, важную в нашей истории терминологическую новеллу: "Выходные дни - это новые дни отдыха, учреждённые вместо воскресных дней" (Городцов, 2015, I, с. 138).

Вообще, по части терминологии дневники Василия Алексеевича насыщены исключительно богатым материалом. Так, в старое время не

все говорили, применительно к слушательницам женских курсов, курсистки - у В. А.Городцова видим вариант курсантки (Городцов, 2015, II, с. 387). Таким образом, распространённое в нашей историографии представление о том, что слово курсант возникает при начале Советской власти, ошибочно. В женском роде это слово употреблялось, как минимум, с начала ХХ в., в отличие от словосочетания выходной день, которое, видмио, действительно родилось в календарном опыте Советской власти.

Однако, собственно дневник, т. е. повременная фиксация текущих событий и впечатлений это далеко ещё не весь текст, создаваемый В. А. Городцовым подспудно, день ото дня. Значительную часть этого текста составляют воспоминания. По внешности это могут быть и беглые реплики в несколько строк, а то и в несколько слов. Но, вместе с тем это и основательные, объемные этюды, в которых последовательно выдержаны тематика, сюжетная линия воспоминаний, а также особая, присущая Василию Алексеевичу стилистика.

Возможно, на склоне лет у В. А. Городцова появлялась мысль и о мемуарах уже как целостном произведении. В качестве предварительных набросков к этому замыслу, основную часть которых должны были составить воспоминания о детских и отроческих годах, проведенных в селе Дубровичи и в Рязани, естественно смотрятся возникающие по ходу создания дневника, начиная с октября 1934 г., большие мемуарные этюды. Этим этюдам, которые Василий Алексеевич соединяет отсылками воедино, он дает различные названия, как бы перебирая варианты для будущей книги: «В стране воспоминаний» (Городцов, 2015, I, с. 586-587, 618-622, 626-632), «В стране детских воспоминаний» (Городцов, 2015,

I, с. 646-649; II, 7-18, 30-43), «Из воспоминаний минувшего детства» (Городцов, 2015, II, с. 107-114), «Из воспоминаний детства» (Городцов, 2015, II, с. 118-119), «Из воспоминаний прошлого» (Городцов, 2015, I, с. 665-669; II, 120-133, 139-145). Здесь Василий Алексеевич констатирует: "На сем закончу мои детские воспоминания" (Городцов, 2015, II, с. 145). Однако, продолжение следует: «Воспоминание детства» (Городцов, 2015,

II, с. 212-218), «Воспоминания детства» (Городцов, 2015, II, с. 267-273).

К этому же разряду предварительных мемуарных набросков можно отнести воспоминания, которым В. А. Городцов также давал заголовки,

но формально не выстраивал их в единую цепочку: «Из давно минувшего» (Городцов, 2015, I, с. 175-176), «Из воспоминаний» (Городцов, 2015,

I, с. 497-499), «Дуб Н. А. Городцова (моего родного брата) в селе Дубро-вичи» (Городцов, 2015, II, с. 231-232), «Воспоминание» (Городцов, 2015,

II, с. 204), «Пари малое и пари большое» (Городцов, 2015, II, с. 286-316), «Воспоминание об одном детском хорошем дне» (Городцов, 2015, II, с. 377-386), «К моей родословной» (Городцов, 2015, II, с. 409-410), «Воспоминание детства. Сенокос» (Городцов, 2015, II, с. 452-459).

Сюда следует отнести и мемуарные этюды, не имеющие заглавий - о близких родственниках (Городцов, 2015, I, с. 104, 112-113, 267, 328329, 347-348, 525, 561, 625), о семье и собственном рождении (Городцов, 2015, II, с. 347-348), о народных драках (Городцов, 2015, I, с. 259), о сильных ударах молнии (Городцов, 2015, I, с. 343), разные картины Ду-бровичей (Городцов, 2015, I, с. 294;II, с. 173-175, 410-411), о Рязанской школе (Городцов, 2015, I, с. 304-305), о сне в молодых годах (Городцов, 2015, I, с. 591), семейство Павловых (Городцов, 2015, I, с. 675), о начале традиции празднования Нового Года на Рязанщине - где-то около 1870 года (Городцов, 2015, II, с. 204), весна в Рязани 1878 г. (Городцов, 2015, I, с. 260), рассказ отца, Алексея Кузьмича Городцева, о переправе через Оку (Городцов, 2015, I, с. 253), ледоход на Оке (Городцов, 2015, II, с. 230), метель (заверюха, как говорили на Рязанщине) под Дубровичами зимой 1875-1876 гг. (Городцов, 2015, I, с. 181-184), зимние прогулки 1879-1880 гг. (Городцов, 2015, II, с. 194), праздник Троицы в Дубровичах (Городцов, 2015, II, с. 239), праздники Успения Богородицы и Флора и Лавра в Дубровичах (Городцов, 2015, I, с. 273), о пожаре на Ильин день 1870 г. в Дубровичах (Городцов, 2015, I, с. 465-466), ярмарка в Дубровичах на престольный праздник (Городцов, 2015, I, с. 311; II, с. 425-426), танцы гусей (Городцов, 2015, II, с. 403), о том, какие имена давали небесным светилам в Дубровичах (Городцов, 2015, II, с. 434), о солнечном затмении (Городцов, 2015, I, с. 470), о собственной топографической памяти и чувстве времени (Городцов, 2015, I, с. 447).

Здесь же особняком стоит мемуарный комплекс, применительно к которому Василий Алексеевич опробовал несколько вариантов заглавий. Составители опубликовали этот комплекс в качестве приложения к дневникам В. А. Городцова (Городцов, 2015, II, с. 468-486). Кроме

того, воспоминания детства и юности сопровождают практически все дневниковые записи Василия Алексеевича о поездках в Рязань: в 1925-м (Городцов, 2015, I, с. 193-198), 1926-м (Городцов, 2015, I, с. 218-222), 1931-м (Городцов, 2015, I, с. 277-286), 1932-м (Городцов, 2015, I, с. 353361), 1934-м (Городцов, 2015, I, с. 573-582) годах, и даже, как в 1934-м (Городцов, 2015, I, с. 548-549) и 1935-м (Городцов, 2015, I, с. 645) годах, записи о проезде по железной дороге мимо Рязани. Тетрадь с описанием раскопок под Рязанью в июне 1939 г. (Городцов, 2015, II, с. 527) не сохранилась. Это тем более досадно, что тогдашние раскопки Борковского могильника и Канищевского городища оказались последней археологической экспедицией в жизни В. А. Городцова.

Памятуя о том, что перед нами - будущий офицер и археолог, очень интересно прочесть, как 13-летний Вася Городцев столкнулся (возможно - впервые в жизни) с феноменом точечного ориентирования, когда на его глазах танцевал храм в Дубровичах. Судя по тому, как внятно Василий Алексеевич описал в 1944 г. этот случай (Городцов, 2015, II, с. 484), ориентированию он впоследствии учился, и учился действительно хорошо.

Очень трогательны у Василия Алексеевича образы домашнего быта крепко запечатленные с детства. Это огонек лучины, волею археолога возведенный в историософскую степень: "Совершившееся мелькает лентой, как огненная лента быстро кругом вращающегося красного уголька на кончике лучины. Нет ярких точек, а всё блестит и светится и вертится именно как лента быстро вращающегося уголька на кончике лучины" (Городцов, 2015, I, с. 472). Или же - ровный косой снегопад, подобный нитям основы ткацкого станка (Городцов, 2015, II, с. 18).

Правда, знакомясь с воспоминаниями охарактеризованной выше группы, следует иметь в виду, что многие имена здесь произвольны, о чем честно предупреждает сам Василий Алексеевич. "К сожалению, моя капризная память зафиксировала факты, но не удержала имена героев, так что поневоле приходится давать вымышленные имена, что теряет правдивость и смущает меня, так как мне-то хотелось бы восстановить всё так, как оно было" (Городцов, 2015, II, с. 177).

Следующая, заметно меньшая по размеру группа, нежели детские и юношеские мемуары это воспоминания В. А. Городцова о более позднем времени. "Два счастья (воспоминание)» (Городцов, 2015, II, с. 361-364),

«Воспоминание» (Городцов, 2015, I, с. 487-488), «Как они умирали» (Го-родцов, 2015, II, с. 276-284), «Из воспоминаний» (Городцов, 2015, I, с. 497-499), «Следы фетишизма у русских славян» (Городцов, 2015, II, с. 433-434), «Психология толпы» (Городцов, 2015, II, с. 70-73), «Из воспоминаний прошлого» (Городцов, 2015, II, с. 60-62), «Из воспоминаний 1929 года» (Городцов, 2015, I, с. 115-125), «Воспоминание об Олеге Васильевиче» (Городцов, 2015, I, с. 185-188), «К воспоминанию об Игоре» (Городцов, 2015, I, с. 530), «Воспоминание о Клавдии Ивановне» (Городцов, 2015, I, с. 662-663).

Сюда же разумно отнести короткие мемуарные этюды, не имеющие названий. Значительная их часть так или иначе касается археологии - о пении в разведках (Городцов, 2015, II, с. 238), о праздновании Николина дня в Рязани, Ярославле и на Москве (Городцов, 2015, I, с. 311), о раскопках в Изюмском уезде Харьковской губернии в 1901 г. (Городцов, 2015, I, с. 134-136), о том, как создавался Московский Археологический Институт (Городцов, 2015, I, с. 125-130), об Императорской Археологической Комиссии (Городцов, 2015, II, с. 26-27), о доме графини П. С. Уваровой (Городцов, 2015, II, с. 200), о С. Д. Яхонтове (Городцов, 2015, II, с. 333-334), о Ю. В. Готье (Городцов, 2015, II, с. 426), о семействе Эдинг (Городцов, 2015, II, с. 352), о И. С. Тарабрине и Российском Историческом Музее (Городцов, 2015, II с. 354), о В. К. Трутовском и А. В. Орешникове (Городцов, 2015, I, с. 443), о С. А. Чаплыгине (Городцов, 2015, II, с. 386-387), о работах под Ярославлем (Городцов, 2015, II, с. 402), о семействе Турбиных-Смирновых - учениках В. А. Городцева по Московскому Археологическому Институту (Городцов, 2015, II, с. 406-407), о Т. Арне (Городцов, 2015, I, с. 173-174), о П. П. Ефименко (Городцов, 2015, II, с. 107), об Археологическом секторе РАНИИОНа (Городцов, 2015, I, с. 294-295).

Сверх того, мы видим здесь воспоминания о родственниках (Го-родцов, 2015, I, с. 404, 614; II, с. 25, 164-166), о жене Елизавете Евгеньевне (Городцов, 2015, I, с. 115, 382-383, 664), о брате Петре (Город-цов, 2015, I, с. 267-268), о двоюродном брате Г. С. Городцове (Городцов, 2015, II, с. 150-151), о сестре Елене (Городцов, 2015, I, с. 676-678), о своих сыновьях (Городцов, 2015, I, с. 165-169, 456, 471, 525, 541, 556, 596, 604-605, 655-657, 664-665; II, с. 25, 222), о близких людях, похороненных на Новодевичьем кладбище (Городцов, 2015, I, с. 131-133, 274-275, 291-292; II, с. 69), о летних дачах под Москвой (Городцов, 2015, I, с. 164), о лошадях (Городцов, 2015, II, с. 103), о царствовании Николая II (Городцов, 2015, II, с. 134), о революции 1905 г. (Городцов, 2015, II, с. 165), о старом московском быте (Городцов, 2015, II, с. 196), о русских художниках (Городцов, 2015, I, с. 671), о новом московском быте (Городцов, 2015, II, с. 151-152).

В воспоминаниях о недавнем прошлом, начала 1920-х гг., Василий Алексеевич восходит порой до подлинных стилистических высот - высот плутовского романа. Такова, в частности, запись от 19 апреля 1937 г., эпиграфом к которой можно поставить фразу из текста самой же записи: "В то блаженное время царили пейзаны" (Городцов, 2015, II, с. 159-160).

Как инвариант воспоминаний, Василий Алексеевич позиционирует также рисованые им небольшие живописные картинки. Всего таких мемориальных полотен В. А. Городцов указывает в своем дневнике девять (Городцов, 2015, I, с. 345-346; II, с. 520). Есть, сверх того, и стихотворные мемуары - «Воспоминания 1920 года» (Городцов, 2015, II, с. 265).

Вообще, хронологический разброс воспоминаний Василия Алексеевича очень широк. Причём, их нижняя временная граница - это отнюдь не воспоминания детства и даже не семейные предания, но истории, случаи, байки из прошлого Дубровичей, Рязани и их окрестностей. Правда, обращает на себя внимание незначительная временная глубина историй и преданий, зафиксированных В. А. Городцовым. Фактически, это всего лишь предшествующее ему поколение. На большую глубину историческая память тех, чьи рассказы воспроизводит Василий Алексеевич, не простиралась.

Так что, под пером В. А. Городцова выстраивается очень даже поучительная для нас, историков и археологов, историографическая панорама. Существующий летописный материал позволяет осветить местную историю где-то с XV в. (правда, с этим материалом Василий Алексеевич познакомится позднее, уже в процессе исследовательской работы). Бумаги, которые семинарист Вася Городцев нашел (будущий археолог!) на чердаке родительского дома и смог, хотя и с трудом, прочитать, увели его к исходу XVII-го века (Городцов, 2015, II, с. 409-410). А вот изустное

предание - это, действительно, всего лишь жизнь одного поколения. Но, зато, предание это было воспринято с самого нежного возраста и осталось в памяти на всю жизнь.

Верхний же хронологический рубеж воспоминаний это, фактически, нынешние (для В. А. Городцова) дни, когда память начинает прихотливо перемежаться с записями о тех же самых событиях, сделанными в этом же самом дневнике некоторое время назад. В целом, мемуары В. А. Городцова, отложившиеся в его личном архивном фонде, оказались столь обширны и содержательны, что дали возможность уважаемым составителям создать, на основе воспоминаний par excellence, вполне приличный биографический очерк Василия Алексеевича (Городцов, 2015, I, с. 12-72).

"Отдаюсь воспоминаниям. Я люблю свои досужие мысли связывать с пережитыми событиями, которые являются как бы вехами для моих мнемонических упражнений" Городцов, 2015, I, с. 269-270), - пишет Василий Алексеевич 2-го августа 1931 года. Вообще, склонность к воспоминаниям была воспитана у В. А. Городцова с детства. В каждодневном келейном правиле Православной Церкви, между прочим, сказано: "Помяни, Господи, души оусопших рабов твоих, родителей моих (имена их), и всех сродников по плоти <... > Помяни, Господи, и вся в надежди воскресения и жизни вечныя оусопшия отцы и братию нашу и сестры, и зде лежащыя, и повсюду" (Правило молитвенное, 1893, л. 64-65). Вот Василий Алексеевич и поминает. "Проснувшись утром рано, я некоторое время оставался в постели, отдавшись воспоминаниям об умерших родных. Я вспоминал своих трёх дедушек, двух бабушек, отца, мать, братьев, сестер и сыновей. Всех помянул их и пожелал им вечной памяти. Вспомнил людей, оказавших доброе влияние на мою судьбу, и их помянул добрым словом и им пожелал вечную память. Спасибо всем!" (Городцов, 2015, I, с. 604).

При этом, не только склонность, но и вкус к воспоминаниям - яркая, характерная черта личности В. А. Городцова на протяжении всей его жизни. Начиная с первых по времени научных публикаций и неизменно впредь, Василий Алексеевич кстати и некстати предавался воспоминаниям о детстве, играх, школьных годах, военной службе (Городцов, 1901; Городцов, 1925). Ну а уж этнографические его статьи - те и вовсе,

в основе своей, не что иное, как известным образом оформленные мемуары (Городцов, 1897). Кстати, полноценную заготовку для ещё одной такой статьи можно видеть в дневнике В. А. Городцова за 1943-й год; заготовка имеет уже и название «Следы тотемизма в селе Дубровичи Рязанской области, Рязанского округа» (Городцов, 2015, II, с. 412-415).

Пласты воспоминаний в душе Василия Алексеевича подчас накладываются друг на друга весьма прихотливо, как воспоминания о воспоминаниях. К примеру, воссоздавая в 1931 г. обстоятельства одной из экспедиций 1925 г., В. А. Городцов включает в текст воспоминания детства, которым, как он помнит сейчас, он в 1925 г. предавался (Городцов, 2015,

I, с. 195). Или же, в мае 1938 г. Василий Алексеевич заносит в дневник: "Книгу Дж. Лёббока «Доисторические времена» нашёл и испытал тихую радость. В 1888 году я читал ее с глубочайшим интересом и, делясь впечатлением с юной женой (19-ти лет, почти десятью годами моложе Василия Алексеевича - А. Ж.), вспомнил о своих детских игрушках, которыми служили кремнёвые копья и стрелы из Дубровичской неолитической стоянки" (Городцов, 2015, II, с. 236).

Воспоминания являлись Василию Алексеевичу не только наяву, но и в сновидениях. Как он пишет: "я часто видел во сне родных и знакомых и всегда при самой хорошей обстановке. Из родных я часто видел отца, сестер и братьев, а из знакомых - семейство графини П. С. Уваровой, всегда относившееся ко мне весьма благосклонно" (Городцов, 2015,

II, с. 338). И в самом деле, Василию Алексеевичу во сне являлись родственники (Городцов, 2015, I, с. 259, 380, 391-392, 402, 603, 632-633, 671; II, с. 22, 341), дедушка Симон Петрович (Городцов, 2015, II, с. 24), село Дубровичи (Городцов, 2015, I, с. 401; II, с. 46), молодая жена и дом в Рязани (Горо?