Участие иностранных и российских ученых в организации воспитательного дома в России (60-70-е гг. XVIII в.)

Т. Г. Фруменкова,

доцент кафедры русской истории

УЧАСТИЕ ИНОСТРАННЫХ И РОССИЙСКИХ УЧЕНЫХ В ОРГАНИЗАЦИИ ВОСПИТАТЕЛЬНОГО ДОМА В РОССИИ (60-70-е гг. XVIII в.)

В основу плана организации воспитательного дома И. И. Бецкой положил концепции воспитания и образования, разработанные философами и педагогами эпохи Просвещения. С трудами просветителей и с устройством воспитательных заведений он познакомился во время пребывания в Европе в 1756-1761 гг. Кроме того, к разработке плана И. И. Бецкой стремился привлечь ученых и специалистов.

Автором «Генерального плана воспитательного дома», принятого в 1763 г., в тексте самого закона называется главный попечитель Бецкой. Тем не менее в ранней справочной литературе сообщается о том, что профессор Московского университета А. А. Барсов «по прожекту или по мысли или по поручению Бецкого» сочинил «Генеральный план воспитательного дома». Никаких доказательств участия Барсова в этой работе авторы справочников не приводят. Биограф Бецкого П. М. Майков, с одной стороны, утверждал, что «едва ли следует останавливаться на этих указаниях», а с другой — предположив, что Барсов все-таки участвовал в подготовке плана, отвел ему роль «простого секретаря» Бецкого1. Подобная противоречивая позиция подверглась критике со стороны А. С. Лаппо-Данилевского. По его мнению, известие о том, что план воспитательного дома сочинен Барсовым по проекту Бецкого, требует проверки. Источников, позволяющих проверить эти сведения, пока не обнаружено.

Зато известно, что Бецкой представлял подготовленный им проект на рецензию в Петербургскую академию наук. А. Л. Шлецер писал в автобиографии: «С восшествием на престол Екатерины II в России начался золотой век для составителей проектов. <...> И первый, кто говорил здесь громко и на кого обращали внимание, был генерал-лейтенант Бецкий. Этот господин пользовался в высшей степени уважением и доверенностью императрицы <...> Летом 1763 г. он выступил сперва с планом учреждения в Москве воспитательного дома. Но прежде, чем представить на утверждение императрицы, сообщил его Тауберту и просил его мнения. Тау-берт сообщил его мне и потребовал от меня письменного мнения». Сочиняя записки гораздо позднее (по сведениям издателей русского перевода, они были опубликованы между 1799 и 1802 г., а написаны, судя по сведениям о воспитательных домах, не ранее начала 1790-х гг.), Шлецер отзывался о самой идее воспитательных домов критически. При знакомстве с планом ему не понравились масштабность замысла и недостаточное знакомство с «главным пунктом», в частности, с проблемами физического воспитания и вскармливания найденышей. «Второпях (потому что при подобных поручениях никогда не давали времени) я написал несколько листов не только откровенных, но и шутливых замечаний; я не знал, что составитель плана был сильный человек. Из моих замечаний было сделано некоторое, хотя и незначительное употребление, потому что некоторые из моих возражений относились до тех мест, которые в опубликованном впоследствии плане были пропущены. <...> Но от того основания, которое испортило так много прекрасных проектов, от учреждения всего в широких роскошных размерах, не отка-зались»2, — желчно отмечал историк. Рассказ Шлецера показывает, что при подготовке своего первого проекта Бецкой рассчитывал на поддержку ученых и нуждался в ней. Не случайно «Генеральный план» предполагал, что главным надзирателем дома может быть профессор.

В автобиографии протестантского богослова и педагога, директора училища при лютеранской церкви Св. Петра в Петербурге в первой половине 1760-х гг. А.-Ф. Бюшинга, пересказанной по-русски А. Г. Брикнером, содержится рассказ о его встречах с Бецким. Бюшинг вспоминал, что после возвращения из Москвы с коронации Екатерина услыхала об успехах Петер-шуле и поручила Бецкому проконсультироваться с ним. Бецкой пригласил педагога к себе и беседовал с ним, между прочим спросив, что «он думает о проектах». По собственным словам, пастор смело ответил, что «указы отлично делают честь ее величеству; нельзя, однако, не сожалеть о том, что они, во всяком случае, останутся бесплодными». Далее разговор шел о про-

блемах просвещения в России. Во время второй встречи Бецкой от имени императрицы предложил Бюшингу занять место директора воспитательного дома (видимо, речь шла о должности главного надзирателя. — Т. Ф.), но его собеседник отказался из-за незнания русского языка. По сведениям П. М. Майкова, именно он, в свою очередь, выдвинул кандидатуру Г.-Ф. Миллера, который и получил это назначение. Как и Шлецер, Бюшинг заметил, что его соображения «не остались без влияния на деятельность этого сановника, который <...> занимал <...> должность министра народного просвещения»3. Автобиографии Шлецера и Бюшинга свидетельствуют, что оба высокообразованных выходца из германских земель критически относились к планам Бецкого и Екатерины II, но проявлялся их скептицизм по-разному. Брюзжание Шлецера объяснялось в первую очередь тем, что ученому мужу был несимпатичен придворный выскочка франкофил Бецкой, не принадлежавший к научному сообществу, и не нравилась идея создания воспитательных домов в целом. Шлецер писал, что Бецкой «много путешествовал по Южной Европе и приобрел много отрывочных сведений, без научной связи; при этом он питал решительную страсть ко всему французскому». Бюшинг, как педагог, с беспокойством говорил Бецкому «о недостаточном развитии народа, о необходимости продвинуть вперед дело народного воспитания и проч.». Вероятно, речь шла о невозможности реализовать планы создания «новой породы» людей в стране, в которой отсутствует система образования. Не случайно в ходе второй встречи Бецкой рассказал «о представленном государыне проекте учреждения многих школ, в которых наставниками были бы иностранцы». Бюшинг заявил, что в деле просвещения не следует рассчитывать на иностранцев: многие из них не смогут прижиться в России из-за религиозных и культурных различий. По его убеждению, «наставники народа должны принадлежать к нему же; поэтому он советовал принять меры для приготовления учителей из русских, учредить учительские семинарии, отправлять молодых людей для обучения за границу»4. Охватывая широкий круг проблем развития просвещения, беседы Бецкого с Бюшингом затронули и вопросы, ставшие актуальными для воспитательного дома, в частности, проблему обеспечения его педагогическими кадрами. Опираясь, вопреки советам Бюшинга, на иностранцев, Бецкой уже во второй и третьей части плана все-таки пришел к выводу о необходимости начать подготовку воспитателей из питомцев. Так или иначе, не вызывает сомнения, что при подготовке «Генерального плана» он советовался с иностранными учеными и педагогами.

Его появление имело длительную предысторию. Четвертью века раньше Бецкой познакомился со знаменитым доктором Р. Санхесом (Саншесом, Санчесом). В начале царствования Елизаветы Петровны врач был ее придворным лейб-медиком. По указу императрицы от декабря 1742 г. доктор Санхес, как и другие проживавшие в России евреи, был выслан из страны и обосновался в Париже. Там Бецкой не раз встречался с ним6. Они обсуждали гигиенические проблемы сохранения и развития детей. Позднее главный попечитель не раз ссылался на мнение врача в своих проектах, в том числе в плане воспитательного дома7. После открытия дома именно у него Бецкой попросил помощи.

Обращение было связано с высочайшей детской смертностью, сложившейся в Московском доме летом и осенью 1764 г., в первые месяцы после начала приема детей. В октябре опекуны составили 16 вопросов, «касающихся до питомства детей и о спасении их жизни» для обсуждения их с «господами докторами». Врачи представили письменный отзыв. Больше половины жизненно важных вопросов остались без ответа, консультанты оставили их на усмотрение «господина доктора, который дом смотрит». Подобные советы не могли удовлетворить ни опекунов, ни главного попечителя. Очевидно, тогда Бецкой вспомнил о докторе Санхесе и попросил его составить правила физического воспитания детей. Сочинение Санхеса было прислано в Россию. Дело под заголовком «Предложения, каким образом надлежит вскармливать и воспитывать найденных ребят в России», датировано 1764 г. 5 февраля 1764 г. Бецкой перевел «через вексель» во Францию «доктору Саншесу за его для воспитательного дома труды триста рублев»8.

В декабре 1765 г. Бецкой писал опекунам: «Физические мои примечания о вскормлении детей в опекунский совет уже сообщены, предлагаю перевод с полученного из Парижа от <...> Саншеса рассуждения о том же»9. К письму прилагались подлинник и копия перевода. Оба документа открываются сочинением, заглавие которого почти полностью совпадает с законода-

СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ

тельным актом 1766 г.: «Краткое наставление, выбранное из лучших авторов, с некоторыми примечаниями о воспитании физическом детей от их рождения до отрочества». Второй частью переводов были «Предложения» о вскармливании «найденных ребят». «Физические примечания», подготовленные Бецким, пока не обнаружены.

Постатейное сравнение печатного текста «Краткого наставления» с рукописным переводом труда Санхеса подтверждает, что в основу правил, ставших законом, было положено сочинение известного врача. Бецкой несколько изменил композицию каждого из разделов «Наставления», переработал отдельные формулировки, добавил несколько статей, конкретизировав общие правила физического воспитания детей, предлагаемые педагогами и медиками эпохи Просвещения10. Кроме того, в сочинении Санхеса излагались правила физического воспитания детей «до отрочества» (95 статей), а в опубликованном «Кратком наставлении» — «до юношества» (120 статей). Последние 25 статей, посвященных особенностям физического воспитания подростков от 12 до 15-16 лет, по-видимому, подготовил сам Бецкой. Впрочем, в последней из них он вновь ссылается на Санхеса, рекомендовавшего использовать русские бани в гигиенических и оздоровительных целях «для детей воспитательного дома». Итак, «Наставление» явилось результатом сотрудничества Бецкого с Санхесом, и своим созданием было обязано проблемам воспитательного дома. Среди учреждений, которым полагалось применять новые правила, дом не значился. В 1767 г. ряд его положений, а также основное содержание «Предложений» того же доктора Санхеса, вошли в третью часть «Генерального плана» воспитательного дома.

В соответствии с планом ученые стали и первыми главными надзирателями Московского дома. 17 сентября 1763 г. главным надзирателем был утвержден профессор Московского университета И. Ю. Рост. Назначение оказалось неудачным. Уже летом 1764 г. опекуны сообщали в Петербург, что главный надзиратель «слаб» и его, «хотя с прискорбием оговариваемся, только надлежит переменить». В начале августа того же года Рост был отстранен от должности. Позднее выяснилось, что воздвигнутые при нем постройки никуда не годятся, а сам профессор был нечист на руку11. 1 января 1765 г. императрица утвердила доклад Бецкого об увольнении главного надзирателя. Главный попечитель сообщал, что на его место «за способного признается и желание имеет определен быть» другой «достойный человек» — «Академии наук профессор и историограф» Г.-Ф. Миллер с сохранением должности историографа. Сам историк признавался, что принял «сию несвойственную моей склонности должность <...> единственно для послушания» государыне и «в уповании, что притом возможно будет мне пользоваться московскими архивами для российской истории, о чем я был обнадежен»12.

Первые месяцы новой службы Миллер провел в Петербурге. Вероятно, тогда он и написал по-немецки несколько инструкций для служащих дома, развивающих идеи Генерального плана и позднее использованных Бецким при составлении его 2-й и 3-й частей13. Думается, перечень обязанностей главного надзирателя делал нереальной перспективу занятий в московских архивах. Ему предстояло жить при доме, заседать в патронирующем заведение опекунском совете, руководить всеми служителями, ведать материальными ценностями, отвечать за воспитание и образование детей, следить за письмоводством14.

Историограф прибыл в Москву 21 марта 1765 г. и сразу же окунулся в море повседневных забот. Сам академик сдержанно писал: «Труды мои всяк себе представить может, рассудив, что сие учреждение, яко только за год пред тем основанное, непрестанного требовало о всяких надобностях старания <...> и в самые мелкие подробности вхождения». Весной 1765 г. началось строительство здания воспитательного дома. В связи со строительными работами дети размещались в нескольких разбросанных по городу отделениях. Главный надзиратель распределил их по возрастам, и в одном доме собрал ребятишек, которые уже могли ходить. «Дети веселы и довольны, собираются около нас с великим стеснением <....> и произносят разные ласкательства», — доносили опекуны. Затем Миллер приступил к сокращению персонала. Он предложил приступить к обучению воспитанников, старшим из которых было 3-4 года, грамоте и рисованию, а «для убегания от всякой праздности дать им в не учебные часы самые легкие работы». Началась подготовка к организации школы. Главный надзиратель также настоял, чтобы в штате дома появился постоянный медик. Приходилось профессору участвовать и в организации представительских мероприятий, принимать официальных лиц. Поначалу Миллер работал в согласии с опекунами, одобрявшими его «прилежное наблюдение». Отношения стали портиться в сентябре 1765 г., когда совет поручил и без того загруженному главному надзирателю наблюдать за строителями15.

Серьезный повод для раздражения давали жалобы и скандалы. Одной из причин отъезда Миллера в Москву явилось стремление вырваться из внутренних академических дрязг, но в до-

ме ему также пришлось участвовать в расследовании финансовых упущений предшественников, разбирать тяжбы и давать объяснения по жалобам, которые вскоре начали писать на него самого. Бецкой и опекуны поддерживали главного надзирателя, его оппоненты были уволены, но рвение академика ослабло. 10 апреля 1766 г. вышел указ императрицы об определении Миллера к Московскому архиву коллегии иностранных дел, и он смог вернуться к научным занятиям. В «портфелях» Миллера сохранилась записка, посвященная истории основания дома и первым годам его работы16. Служба Миллера принесла несомненную пользу воспитательному дому, но после его ухода Бецкой отказался от идеи назначать профессоров на должность главного надзирателя. Рост оказался причастным к хищениям, а Миллер показал себя не очень гибким и слишком ранимым, а главное, оба воспринимали свою работу как временную.

Наконец, следует отметить и поддержку, которую оказал преобразованиям Екатерины в сфере просвещения и воспитания, в том числе и воспитательному дому, Д. Дидро во время пребывания в Петербурге и после возвращения в Европу. Он, в частности, организовал публикацию «Учреждений и уставов, касающихся до воспитания и обучения в России юношества обоего пола» в Голландии на французском языке и пропагандировал их в печати. В числе почетных званий, полученных Дидро в России, было и звание попечителя воспитательного дома, присвоенное ему за «доброжелательное усердие» к этому учреждению17.

Итак, И. И. Бецкой стремился привлечь представителей российского и даже европейского научного сообщества к разработке планов воспитательного дома и к работе по практическому руководству им. Это сотрудничество не всегда было успешным, но в целом оказало положительное воздействие на работу нового воспитательного заведения.

Примечания

№ 7. С. 17-18; Майков П. М. Указ. соч. С. 115.

Кн. 33. М., 1887. С. 92.

Л. 279-281; Д. 357. Л. 14-15.

С. 170.

ского главного архива МИД. 1899. Вып. 6. С. 545.

РГАДА. Ф. 199. Оп. 2. Ед. хр. 394. Ч. 1. Д. 1. Л. 2-47.

Д. 342. Л. 28-29.