Экономическая историография: история формирования и уроки развития предметной области

Д.Я. Майдачевский

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ: ИСТОРИЯ ФОРМИРОВАНИЯ И УРОКИ РАЗВИТИЯ ПРЕДМЕТНОЙ ОБЛАСТИ

Приступая к характеристике предметной области исследования и подходов к ее познанию, прежде всего, укажем на сложившиеся к настоящему времени институциональные различия в ее изучении. С одной стороны, прошлое историко-экономического знания как суб-дисциплинарная историография выступает неотъемлемой частью исторической науки. С другой — «экономическая историография» («историко-экономическая историография», «историография экономической истории») является самостоятельным исследовательским направлением в экономической истории как отрасли науки экономической1.

Слово «историография» нередко используется не только для обозначения исторического знания, но и в более узком смысле — знания о развитии исторического знания, науки, либо даже истории изучения какой-либо проблемы, т.е. истории историографии. Поскольку же словом «экономика» обозначается как объект, так и знание об этом объекте, понятие «экономическая историография» зачастую используется и историками экономической мысли при изучении прошлого своей предметной области, т.е. истории экономического знания, науки.

В работах, как историков, так и экономистов, в качестве автора, впервые пустившего в научный оборот понятие «экономическая историография», называется Е.В. Тарле. Такой, едва ли не единодушный, выбор объясняется, на наш взгляд, лишь тем, что и в названии — «Чем объясняется современный интерес к экономической истории», и в содержании статьи, где оно впервые было использовано2, присутствует элемент рефлексии относительно историографирования экономической истории. Историк определяет границу между причинами, обусловившими общественный («в широких слоях читающего общества») и

© Д.Я. Майдачевский, 2009

научный («среди людей науки») интерес к экономической истории, фактически как границу между «внешней» и «внутренней» историей науки, рассматривает отклонение историографического процесса в направлении изучения экономической стороны истории как порождение социального контекста эпохи и т.д.

Между тем, используемое Е.В. Тарле выражение «произведения экономической историографии» совпадает по смыслу со словосочетанием «экономическое направление в историографии», десятилетием ранее употреблявшимся в широко известных статьях Н.И. Кареева, посвященных «экономическому материализму в истории»3. В том и другом случае речь фактически идет об исторических сочинениях, посвященных экономической стороне исторического процесса и выяснению причин роста совокупной массы подобных трудов, т.е. слово «историография» используется в первом, «широком» его значении.

Отечественная историческая наука обратилась к обсуждению проблем экономической историографии в «узком» смысле как направления науки, занятого изучением процесса развития историко-экономического знания (науки), только в середине XX столетия. Что является лишним свидетельством того, что сами историко-экономические исследования находились в нашей стране на крайне низком уровне. Явно недостаточном для того, чтобы рефлексия по поводу историографирования этого процесса могла выделиться в самостоятельное исследовательское направление исторической или экономической науки.

Зачинателем этого исследовательского направления в стране стал В.К. Яцунский. Хотя сам ученый и не рассматривал занятия экономической историографией в качестве самостоятельного направления научных поисков, называя их частью «работы по выяснению основных линий развития историографии Запада»4, с учетом материалов, отложившихся в личном архивном фонде, его с полным правом можно назвать первопроходцем, автором первых фундаментальных исследований по истории историко-экономической науки. Немногочисленные публикации ученого в этой области демонстрировали отличное от представленного в отечественной историографии видение экономической истории как науки, особенностей зарождения этой отрасли знания.

В октябре 1946 г. на заседании историографической комиссии Института истории АН СССР В.К. Яцунский выступил с докладом «Возникновение экономической историографии», в котором признал наличие значительной диспропорции между развитием мировой историко-экономической науки и степенью ее изученности, при этом уточнив, что «по историографии экономической в нашей советской литературе мы не знаем ничего»5.

Обсуждение доклада (в котором приняли участие В.П. Волгин, Н.М. Дружинин, В.М. Лавровский, А.В. Ефимов и др.) показало, что на пути такого изучения немало «подводных камней». И первый, о который «споткнулись» едва ли не все участники дискуссии — это уже упоминавшаяся дихотомия понятия «экономическая историография», под которой присутствующие понимали и собственно историко-экономическое знание как совокупность научных трудов о хозяйстве какого-либо периода, и работы по истории зарождения и последующего развития самой науки — хозяйственной истории.

Двойственность эта присутствовала уже в заглавном докладе. В.К. Яцунский «экономической историографией ... назвал тот отдел изучения, который интересуется изучением истории хозяйства»6, т.е. «ветвь» или отрасль исторического знания. При этом, однако, оговаривая, что «когда мы изучаем историографию, то мы должны показать две стороны этой проблемы: т.е. как изучалось хозяйственное прошлое, и как развивалась эта идея о роли этого хозяйства в прошлом.»7, фактически признавая право на существование экономической историографии как истории исторического знания.

Возникновение экономической историографии ученый связывал с появлением специальных сочинений или, по крайней мере, глав специального экономического содержания в общих работах в достаточном количестве8. Предпринятый им анализ таких сочинений позволил сформулировать два положения. Во-первых, экономическая историография, т.е. экономическая история как отрасль исторической науки, занятая изучением хозяйственного прошлого, стала складываться в основных своих чертах в XVIII столетии. Во-вторых, формирование ее происходило вне рамок исторической науки (в его терминологии — «общей историографии»).

Творцами науки были экономисты в широком смысле этого слова, не столько «теоретики», сколько авторы, писавшие по вопросам экономической политики и статистики, что, считал ученый, было характерно для всех отраслевых историографий — истории права, литературы, искусства и т.д.9 Позднее

В.К. Яцунский усилит этот свой вывод: экономическая история не только формируется за пределами общей историографии, но и развивается параллельно ей, расширяя проблематику исследований отнюдь не благодаря историкам10. Ученый крайне скептически оценит и успехи экономической историографии в деле «внедрения» в общую историографию, как в прошлом, так и в «наши дни»11.

Нет ничего удивительного, поэтому в том, что по ходу возникшей дискуссии сразу же был поднят вопрос об уместности использования самого термина «экономическая историография» в историко-научном контексте. По мнению одних ее участников, утверждение В.К. Яцунского о генезисе экономической истории за пределами исторической науки автоматически выводило обсуждаемые вопросы за пределы проблемного поля историографии как истории исторической науки. Для корректной постановки проблем зарождения экономической истории как науки в «порядке историографического исследования» их надлежало формулировать «уже, конкретнее и определеннее»12.

Другие, напротив, настаивали на необходимости расширения рамок анализа, перехода от изучения «истории книг» к исследованию «истории идей». Проблемы экономической историографии надлежало рассматривать в кругу истории развития экономических наук, занимаясь поиском проблесков теоретической обобщающей мысли, концепций, прослеживать связь отдельных, частных исследований в области экономической истории с общим развитием экономической науки, с изменениями ее теоретических и методологических оснований13.

Компромиссом выглядела (и, заметим, была реализована в историографической практике) позиция третьих, усмотревших основную проблему экономической историографии в изучении подходов к экономическому обоснованию исторического процесса в целом, начиная от «экономического направления» буржуазной исторической науки, вульгарного материализма и

завершая «научным решением проблемы» классиками марксиз-ма-ленинизма14.

Дискуссия в ходе обсуждения доклада продемонстрировала очевидные колебания представителей исторического цеха в деле включения «экономической историографии» или «истории научной дисциплины, посвященной истории экономических отношений» в круг проблем исторической науки. Колебания, объясняемые нежеланием историков нарушать «конвенцию», вторгаясь в «епархию» экономистов, в изучение истории экономических идей. Сопровождавшийся регулярными «реверансами» в адрес «теоретической экономической мысли» и «методологических и теоретических оснований экономической науки», в союзе с которыми должно идти изучение прошлого экономической истории, вывод прозвучал в выступлении Н.М. Дружинина: «Конечно, в известной мере, это, все-таки, история»15.

Если доклад на заседании историографической комиссии был сделан В.К. Яцунским преимущественно на материалах западной историографии, то впоследствии вектор историко-научных интересов ученого переместился к достижениям в области экономической истории отечественных исследователей. В подготавливаемой в начале 1950-х гг. для «Исторических записок» статье «Возникновение экономической историографии в России», В.К. Яцунский охарактеризовал экономическую историографию как малоизученный участок истории отечественной науки: «Историки исторической науки, сосредоточив свое внимание на отдельных историках и на ведущих течениях исторической мысли в России, вообще уделяли мало внимания историческому рассмотрению проблематики исторических исследований и в частности изучением истории эко-номической историографии совсем не занимались»16.

В.К. Яцунский не просто констатировал факт отсутствия специальных работ по истории экономической историографии России, написанных историками, но подверг критике общие историографические работы, авторы которых стали заложниками схемы — «направлений» и «течений» развития исторической науки, «встраивая» или «вычленяя» из нее целые отрасли исторического знания. Объектом критики ученого стала в статье «Русская историография» Н.Л. Рубинштейна, в которой,

на его взгляд, зарождение экономической историографии неоправданно отнесено к 60-80-м гг. XIX в., а, главное, — представлено как процесс выделения экономической истории в качестве специальной исторической дисциплины из недр «общей историографии»17.

Рецензенты дали по существу отрицательные отзывы на эту статью (которая, очевидно, по этой причине так и не была опубликована). Они подвергли, думается, справедливой критике «обзорно-библиографический» способ подачи автором материала. Однако совершенно безосновательно упрекали его за отсутствие попыток «вскрыть различные направления ... литературы и борьбу этих направлений», «наметить различные течения, классовый подход к изуче-нию экономических явлений»18, встроить в уже привычные схемы, т.е. как раз за то, от чего пытался отказаться историограф в своем анализе историко-экономических работ.

В известной мере В.К. Яцунскому удалось реализовать задуманное в первом томе «Очерков истории исторической науки в СССР», для которого ученый написал параграф «Изучение экономической истории»19. Историк повторяет основной вывод своего доклада на заседании историографической комиссии о возникновении экономической ис-ториографии вне рамок общей историографии, подчеркивая, в данном случае, что это не было «специфически русским явлением». «Авторы большинства историко-экономических работ не были историками. Они были экономистами или администраторами, в большинстве случаев свя-занными по своей практической работе на государственной службе с правительственной политикой по отношению к той или иной отрасли народного хозяйства. Нередко прошлое данной отрасли народного хозяйства их интересовало в непосредственной связи с мероприятиями текущей экономической политики»20.

Давая характеристику отечественной историко-экономической литературе конца XVШ-начала XIX вв., указывая на привлекаемые авторами работ для целей анализа источники, он группирует исследования по их проблематике: история промышленности, торговли, сельского хозяйства, денежного обращения и государственных финансов. Однако, не столько следуя за «отраслевым характером» историко-экономической литературы этого периода, сколько стремясь перенести акценты исто-

риографического анализа с изучения «отдельных историков» и «ведущих течений исторической мысли» на «историческое рассмотрение проблематики исторических исследований»21.

Особого упоминания заслуживает тот факт, что рассматриваемый параграф завершал главу, посвященную источниковедению и вспомогательным историческим дисциплинам. «Узкий» и «конкретный» взгляд на экономическую историографию фактически вынес экономическую историю на периферию исторической науки, поставил ее в один ряд с дисциплинами, изучающими отдельные исторические процессы и явления и поставляющими результаты своих исследований исторической науке для нужд более широких обобщений.

Перефразируя высказывание самого Яцунского о месте исторической географии в системе исторического знания, можно сказать, что экономическая история, даже превратившись в самостоятельную отрасль исторической науки, не теряет своего значения в качестве вспомогательной (специальной) исторической дисциплины22. Такой парафраз оправдан тем, что он сам в работе, посвященной истории возникновения и развития исторической географии, проводит параллель с возникновением и развитием экономической истории. Привлекая с ее помощью внимание к малоизученному наукой феномену расширения содержания исторического знания, что «было делом рук не историков, а представителей соответствующих специальностей»23.

Подобная «периферийность», однако, могла бы способствовать самоопределению этой отрасли знания, обретению ею предмета, собственных методов и содержания, а также активному привлечению для целей исторических изучений достижений экономической науки. Историк неоднократно настаивал на необходимости получения историками специальных экономических знаний, которые позволили бы разобраться в специфических областях исторической информации, демонстрировал открывающиеся на этом пути возможности на примере творчества ведущих экономистов-историков, которые благодаря специальным знаниям сумели «прочесть» в источниках то, что ускользало от историков, ратовал за включение экономической истории в учебные программы исторических факультетов в качестве специального курса24.

Последующие тома «Очерков истории исторической науки в СССР», однако, вовсе не содержали параграфов, посвященных экономической историографии. Однако не в силу изменившегося к ней отношения. В книгах, освещающих ход развития исторической науки в XIX и XX вв., в период зарождения и торжества марксистской историографии, было бы непростительной оплошностью отвести экономической истории место на периферии историографического процесса. Восторжествовала точка зрения тех, кто усматривал основную проблему экономической историографии в изучении подходов к экономическому обоснованию исторического процесса в целом, а точнее одного — марксистско-ленинского. Тем более что авторский коллектив этих томов возглавила М.В. Нечкина — ярый ее апологет, считавшая главной задачей исторической науки анализ влияния экономики на политику, право, идеологию, и еще в ранних своих историографических трудах выносившая экономическую историю за пределы исторической науки.

В.К. Яцунский, характеризуя состояние отечественной экономической историографии, отметил крайне недостаточное внимание к ней со стороны экономистов: «Историки русской экономической мысли интересовались развитием в России экономической теории и оставляли совершенно вне поля зрения развитие историко-экономических исследований»25. Справедливость этого замечания подтвердили увидевшие свет практически одновременно с «Очерками истории исторической науки.» первые книги фундаментальной «Истории русской экономической мысли», на страницах которой не нашло отражение развитие историко-экономических исследований.

Лишь конец 1950-начало 1960-х гг. были отмечены обращением к проблемам экономической историографии экономистов. Появляются статьи С.И. Крандиевского26, а затем и его монография «Очерки по историографии экономической истории (XVII-XIX вв.)»27.

На фоне поисков «коренного различия» между буржуазной и марксистско-ленинской экономической историей С.И. Кранди-евский касается многих важных проблем, как самой науки, так и подходов к изучению ее прошлого. В книге, а также в своей более поздней статье, уже прямо озаглавленной «Проблемы эко-

номической историографии»28, он, не отрицая факта формирования экономической истории как отрасли исторического знания, последовательно отстаивает мысль об экономической истории как самостоятельной экономической науке. «И в недалеком прошлом, и в наши дни экономическая история — не только отрасль, но и самостоятельная наука, имеющая свой предмет и специфическое содержание»29.

Соответственно, под экономической историографией ученый понимает субдисциплину экономической истории — «самую историю этой науки, начиная с первых работ, посвященных этим вопросам и кончая современным ее состоянием»30, особо подчеркивая связь ее не только с борьбой различных школ и направлений в исторической науке, но и с развитием науки экономической, политической экономии. «По-видимому, здесь следует идти тем же путем, каким пользуются советские исследователи, изучающие историю политической экономии: уделяя центральное внимание зарождению и развитию марксистско-ленинского экономического учения, они предварительно и довольно подробно рассматривают домарксовский период в истории экономической мысли, затем критически анализируют буржуазные экономические теории эпохи империализма и общего кризиса капитализма»31.

Впрочем, применительно к структуре, да и содержанию монографии можно с полным основанием говорить об унификации (в смысле установления единого образца и устранения разнообразия) поля историко-научного знания. Причем унификации на основе историографических принципов исторической науки, на что недвусмысленно указывает введенное им в оборот понятие «экономическая историография», нивелирующее различия между «историко-экономическим направлением в историографии» и «историко-экономическим направлением в экономической мысли». Не случайно, перечисление круга вопросов, которые должны решаться в историко-научном исследовании (характеристика главнейших школ науки и ее направлений; установление связи изменений в развитии науки с переменами в социально-экономической и идейной жизни общества, с характером классовой борьбы; критическая оценка научной продукции, т.е. демонстрация классовой сущности исторических концепций, используемых ее авторами и т.д.) венчает вывод автора о само собой разумеющей-

ся необходимости отнесения требований, предъявляемых к общей историографии, и к историографии экономической32.

Работа в известном смысле учла претензии, прозвучавшие ранее в адрес работ В.К. Яцунского как сторонника тематической историографии или историографии проблемы. Автор проследил возникновение и развитие историко-экономической литературы в докапиталистический период, в период победы и утверждения капитализма, особо выделив главу, посвященную экономической истории в трудах К. Маркса и Ф. Энгельса, в период домонополистического капитализма, последовательно реализовал классовый подход к изучению прошлого историкоэкономической науки.

Любопытен, однако, пассаж из единственной рецензии, появившейся в печати после выхода книги в свет. Рецензент увидел главное достоинство монографии в том, что она «поможет как советскому, так и зарубежному читателю найти необходимую историко-экономическую литературу»33. Уместная более в рецензии на библиографическое пособие оценка указывала на болевую точку большинства подобных работ, содержащих преимущественно библиографическую, нежели историографическую информацию. Впрочем, автор и сам ставил перед собой задачу дать «обзор главнейших историко-экономических работ», не загромождая работу излишними деталями и подробностями, за которыми «трудно было бы уловить основные тенденции и закономерности в развитии историко-экономической науки», лишило бы работу «четкой прямолинейности и целеустремленности»34.

Примечательно при этом, что исследователь усматривал порочность подходов к изучению истории науки, используемых буржуазными историками-экономистами, не только в игнорировании ими «марксистского метода материалистической диалектики», но и в стремлении ограничить свои сочинения именно библиографическим обзором, перечнем историко-экономических произведений. Задача же историографического изучения, на его взгляд, — «систематизировать эту литературу по принципу принадлежности авторов к определенным школам и направле-ниям»35, а точнее — «встроить» такой библиографический обзор в априорно выработанную схему марксистско-ленинской историографии.

Схема же эта в случае с экономической историей практически не оставляла исследователю выбора, навязывая экономический редукционизм официального марксизма и кумулятивный путь развития научной рациональности. Основная проблема экономической историографии виделась исключительно в изучении «научного», т.е. марксистско-ленинского подхода к экономическому обоснованию исторического процесса, и критике буржуазного «экономизма». «Характерные черты этого “экономизма” — выхолащивание революционной сущности марксизма, игнорирование классовой борьбы и роли народных масс в истории, взгляд на экономику как обычный составной элемент общественной жизни наряду с такими равноправными элементами, как право, религия, государство, общественная идеология и т.д.»36.

Расширительная трактовка проблем экономической историографии, включение в поле зрения исследователя вопросов философии истории, и, прежде всего, теории исторического развития, устанавливающей, в том числе, движущие силы исторического процесса, обусловили расширение рамок исследования, привлечение к анализу дополнительного историографического материала. От заявленного автором намерения рассматривать вопросы экономической историографии в кругу проблем экономической науки мало что оставлял и прозвучавший уже в первых строках работы вывод о «стыковом», междисциплинарном характере науки, выделившейся в самостоятельную область знания из родственных дисциплин — общей истории и политической экономии. А раз так, то несущей на себе их родовые черты и философские основания. Как результат, историограф не только не проводит, но и не оговаривает возможных различий в подходах историков и экономистов к познанию прошлого экономики, объединяя последних в общую группу «представителей экономической истории», усматривая различия лишь в проблематике их исследований37.

Оживление интереса со стороны экономистов к проблемам экономической истории как науки, содержательно-предметных ее оснований38, появление учебников и учебных пособий по дисциплине в 1960-е гг., не сопровождались, однако, историко-научными разысканиями. «Мы еще не создали историографических трудов по экономической истории. В историко-экономических

пособиях обычно нет историографических экскурсов. Мы не созываем научных конференций., где могли бы заслушиваться и полемические доклады историографического характера»39, — вынужден констатировать участник совещания по проблемам экономической истории 1965 г.

Впрочем, обращение к прошлому своей науки рассматривалось вовсе не как фактор ее развития; с отсутствием историографических работ связывалось исключительно только ослабление критики все того же буржуазного «экономизма». Именно такой «разоблачительный» характер носили редкие историографические экскурсы в учебных изданиях, помещавшиеся в разделах «История народного хозяйства — классовая, партийная наука» или «Критика реакционной сущности основных направлений буржуазной историко-экономической науки»40. Именно с этих позиций приходится воспринимать и небезынтересную в целом попытку взглянуть на историю науки как историю создаваемых и раз-виваемых ею понятий, сведшуюся, в конечном итоге, к выводу о приоритете К. Маркса в выработке и введении в научный оборот термина «экономическая история», далеко не однозначного терминам, утвердившимся в буржуазной историко-экономической науке41.

В последующие годы экономисты, во-первых, продолжали отстаивать обусловленные наличием специфики анализа экономической литературы права экономистов заниматься историей своей науки, и, во-вторых, расширяли плацдарм исследований, включая в их орбиту новые периоды развития науки, новые имена и историко-экономические сочинения. О возникновении новой отрасли уже не только в целом экономического, но непосредственно историко-экономического знания — историографии экономической истории, занятой изучением истории экономической истории, писал, например, Р.М. Гусейнов, анализируя экономическую литературу по истории советского хозяйства 1917-1937 гг.42

В последнее десятилетие минувшего столетия главы, посвященные развитию историко-экономических исследований, были включены в состав фундаментальной «Всемирной истории экономической мысли». И первая же из них, подготовленная для этого издания, М.М. Солодкиной, в известной мере порывает с

традицией подменять историографический анализ обзором историко-экономической литературы, призванным охарактеризовать состояние науки соответствующего периода. В тексте мы находим указания на «внешние» и «внутренние» факторы развития науки, формирование национальных школ, процессы институционализации, развитие представлений о предмете науки и ее категориального аппарата, оценку роли и функций дисциплины в системе экономических наук, наиболее актуальные научные проблемы, решаемые ею43, т.е. все элементы историографии экономической истории как науки.

Такое исключение, лишь подтверждающее правило, можно объяснить несколькими причинами. Во-первых, особенностью научно-биографической траектории исследователя — занятиями автора теоретико-методологическими проблемами этой науки, поиском причин кризисного ее состояния на исходе советской эпо-хи44. Во-вторых, обращением к периоду «строительства» новой дисциплины, а не ее «предыстории» или периоду «нормального» состояния. И, наконец, в-третьих, что более важно, преимущественным вниманием к истории зарубежной историко-экономической науки, которая, хотя и не была безоблачной, демонстрирует, тем не менее, логику процесса оформления экономической истории в самостоятельную отрасль экономического знания.

К сожалению, почин М.М. Солодкиной не был поддержан, и аналогичные главы в последующих томах издания демонстрируют все тот же традиционный историографический подход «обзорно-библиографиче-ского» движения вспять по научным результатам, в основу которого поло-жена группировка материала в соответствии с историческими периодами (античность, средневековье, новое и новейшее время и т.д.)45. В силу чего в орбиту исследования попали преимущественно работы историков. Впрочем, даже отказ от включения последних в обзор мало повлиял на способ анализа историографического материала или хотя бы его подачи. На смену марксистской историографической схеме пришла группировка работ в соответствии с марксистской же периодизацией экономической истории. Лишь мимоходом перечисляются основные центры, занятые разработкой историко-экономической проблематики, называются специальные историко-экономические издания, выход которых в свет способс-

твовал активизации научных исследований. Крайне бегло, автор касается вопросов теории и методологии историко-экономических исследований — предмета науки, используемых ею методов и подходов, проблемы периодизации46.

Начало нового тысячелетия в развитии отечественной экономической историографии примечательно лишь фактом ее деидеологизации. Отмена идеологической цензуры и исчезновение прежних «фигур умолчания» хотя и расширили горизонты историографических исследований, не сопровождались обращением к новой историко-научной методологии.

Наглядным примером тому может служить попытка историографической идентификации целого историко-экономического направления, предпринятая историками как исторической, так и экономической науки. Однако, если историки рассматривают так называемое «новое направление» в контексте развития исторической науки в постсталинский период, с точки зрения небезынтересных поисков «на гранях» марксистской исторической парадигмы (или напротив, разыскания новых цитат в марксистско-ленинском наследии, призванных лишь «внешне» обновить науку), то историки экономической науки вновь «встраивают» направление в не столько лишенную, сколько поменявшую идеологическую окраску схему истории экономической мысли. «Новое экономическое направление» идентифицируется ими как часть экономической науки, своеобразное «подполье» экономической теории тех лет, а профессиональные историки, входившие в него, объявляются «школой российского институцио-нализма»47. При этом полностью игнорируется, если не логика развития экономической истории как самостоятельной научной дисциплины, то уж во всяком случае, движение эмпирических исследований представителей данного направления.

Примечателен и механизм такой идентификации — модернизация прошлого науки, в частности, придание устаревшему, а иногда и эзопову, языку сочинений тех лет современного «институционального» звучания. По мнению таких историков науки, для обозначения большинства понятий, используемых представителями «нового направления», просто «напрашивается использование термина “институт” в современном его понимании». Переосмыслить прошлое науки в терминах сегодняшнего

дня тем более актуально, считают они, что сделать последний шаг на пути выработки адекватной методологии и соответствующего категориального аппарата самой «школе российского институционализма» помешало «жесткое массовое противодействие апологетов классовой борьбы»48.

Приверженность традиционной историографической культуре (коей присущи достаточно жестко заданные границы познания предметной области историко-экономической науки), демонстрируют и немногочисленные работы, созданные в жанре интеллектуальных биографий и посвященные видным ее пред-ставителям49. Нацеленность на выявление из текстов источников объективных сведений о зарождении и последующем развитии авторских подходов и принципов исследования прошлого экономики, используемых методов и т.д. чаше всего лишь декларируется. На деле их авторы остаются заложниками сложившихся историографических схем, исходят (или, напротив, нацелены) из принадлежности историка-экономиста к той или иной школе или направлению экономической науки.

Автор исследования о Б.Д. Бруцкусе как историке народного хозяйства России Н.Л. Рогалина, заявляя в предисловии к книге

об отсутствии различий в объектах изучения «истории мысли» и «истории хозяйства», рассматривает исследовательские методы своего героя сквозь призму его принадлежности к либеральному направлению экономической мысли. При этом, акцентируя внимание не столько на экономико-теоретических, сколько на мировоззренческих установках последнего50.

С.М. Виноградов — автор работ о И.М. Кулишере51, И.И. Ива-нюкове52, М.М. Ковалевском53 — напрямую увязывает «историко-экономические воззрения» своих героев с принадлежностью к «исторической школе в политической экономии» и шире — к «российской школе экономической истории» (в силу вхождения в последнюю не только экономистов-историков, но и историков-экономистов). Исходный пункт анализа поэтому — присущие этим ответвлениям научной истории общие философско-методологические установки.

Не вызывающий возражений вывод учебника истории экономической мысли об успешном сочетании М.И. Туган-Бара-новским в своем творчестве экономико-теоретических и исто-

рико-экономических исследований, интерпретируется автором работы, посвященной анализу последних, как «методологический синтез концепций маржинализма, марксизма и немецкой исторической школы», с точки зрения которого он и подходит к разбору «Русской фабрики»54.

Примечательно, при этом, что изучение «историко-экономических воззрений», «исследовательских методов и научного менталитета», «теории, методики и практик историко-экономического анализа» (здесь приведены названия соответствующих разделов их работ) своих героев перечисленными авторами фактически выносится за скобки «собственно историографии». Под последней же понимается описание вклада того или иного автора в разработку конкретных историко-экономических проблем: периодов хозяйственной истории, прошлого отдельных отраслей экономики, институтов и т.д.

Предпринятый нами обзор более чем полувекового процесса формирования и развития области исследования экономической историографии в нашей стране позволяет извлечь ряд методологических уроков, а также наметить основные пути преодоления сложившихся в ней негативных тенденций.

И первая из таких тенденций уже была охарактеризована нами как регулярное расширение границ историографии, понимаемой не иначе как история исторического познания в самом широком смысле слова, и сливающейся в этом качестве с философией истории. Уточним, марксистской философией истории, предметом которой является создание общей теории всемирноисторического процесса, и которая существует относительно самостоятельно от исторической науки и науки экономической (в марксистском ее варианте имевшей статус исторической дисциплины).

«Исторический детерминизм» в его ультрареволюционном, а затем и догматическом варианте, представляющий собой своеобразный симбиоз «материалистического историзма» с историзмом «классическим» и позитивизмом (официально осуждавшимся, но принесшим с собой значительный элемент научной «респектабельности», а также — присущий ему социальный и когнитивный «кумулятивизм»55), был востребован, прежде всего, с точки зрения его «практических приложений», возможнос-

ти установления каузальных связей между «экономикой», с одной стороны, и политикой, правом, идеологией — с другой.

«Научный» анализ экономического строя общества под углом зрения «исторического детерминизма» с неизбежностью превращал экономическую интерпретацию истории в социологическую концепцию, теорию классовой борьбы. А экономическую историю — в обслуживающую ее нужды вспомогательную дисциплину. Экономическая история против ожидания оказалась не конечной, а промежуточной «станцией» на пути движения отечественной исторической науки после революции, поскольку стала поначалу подменяться рабочей историей, историей рабочего движения, а в конечном итоге — историей идеологии этого движения, историей рабочей организации, партии. Однако в системе координат такого «механического детерминизма» не совсем точным будет даже утверждение о том, что экономическое направление в историографии оказалось на периферии советской исторической науки. Напротив, все направления исторической науки могут быть названы «экономическими», притом, что сама экономическая история полагалась скорее как тенденция, нежели самостоятельное направление исторической науки, если вовсе не изгонялась за ее пределы.

Подобный подход наглядно иллюстрирует одна из первых попыток «навести порядок» в