Спросить
Войти
Олег Кильдюшов
«Русский комплекс»
К истории русофобии в Германии
Я не желаю быть втянутым в войну
с Россией из-за сотни тупых юнкеров.
Вильгельм II
Отношение немцев к России и русским представляет собой довольно динамичный, часто парадоксальный комплекс представлений, в котором намешано очень много различных оттенков чувств и противоречивых свойств1: от взаимного притяжения — до отчуждения и полного отторжения. Их невозможно описать в одной статье уже из-за обилия постоянных изменений и дополнений — в ходе постоянных контактов, столкновений и конфликтов между нашими государствами, народами и культурами на протяжении как минимум трех веков. Здесь мы попытаемся кратко рассмотреть некоторые исторические аспекты и структурные элементы такого явления, как немецкая русофобия, всплески которой неизменно сопровождали отношения двух стран, особенно во времена их обострения и разрыва нормальной коммуникации последними2.
Исторические корни немецкой русофобии
Русофобия в Германии, как и все феномены немецкого политического дискурса, имеет свою давнюю историю, в которой можно выделить несколько основных этапов. Впервые проблема России в немецком общественном сознании возникает вместе с внезапным появлением русских в «европейском концерте» в качестве нового мощного геополитического игрока в ходе и результате Северной войны. Тогда всю Европу впечатлил как «династический залп» Петра I по немецким княжествам3, так и последовавшее за этим втягивание империи Романовых
герцога Курляндского Фридриха Вильгельма (1710); Алексей Петрович женился на Шарлотте Кристине Софии Брауншвейг-Вольфенбюттельской (1711); Екатерина Иоанновна вышла замуж за герцога Карла Леопольда Мекленбург-Шверинского (1716); Карл Фридрих Гольштейн-Готторпский стал мужем Анны Петровны (1725). Впоследствии браки с немецкими принцами и принцессами стали традиционными для династии Романовых.
в семейные и внутриполитические дела мелких государств Германии4.
Следующим событием, радикально повлиявшим на восприятие России немцами, стала Семилетняя война, закончившаяся для Пруссии скорее «чудесным спасением», нежели реальным результатом военных действий5. Именно тогда, в 1760 г., берлинцы впервые увидели казаков, о которых немедленно появились первые мифы...6
Здесь следует заметить, что, несмотря на брачные узы и близкое родство с правящими династиями других германских княжеств (Баден, Вюртем-берг, Гессен, Гольштейн, Ольденбург и др.) Дома Романовых, именно прусский взгляд на Россию стал доминирующим при формировании общенемецких представлений об «угрозе с Востока». Это объясняется уже тем обстоятельством, что с 1795 г. Пруссия и Россия даже формально имели общую границу, а непосредственное соседство таких мощных игроков европей4 Первое «чудо Бранденбургского дома» — под таким обозначением в немецкую историографию вошла поразительная неспособность русских и австрийских войск успешно завершить Семилетнюю войну после победы при Кунерсдорфе (1759). «Второе чудо» — внезапная смерть Елизаветы Петровны, за которой последовали выход России из войны и сепаратный Петербургский мирный договор между Россией и Пруссией (1762), заключённый после восшествия на престол императора Петра III. Согласно договору, Россия добровольно отказалась от занятых территорий, включая Восточную Пруссию.
«Российский комплекс» в сознании немцев,
ской политики неизбежно порождало взаимную озабоченность возможными военными угрозами и вследствие этого — повышенную подозрительность и внимание друг к другу.
Немецкие историки в этой связи даже говорят о «политически-невротической напряженности», существовавшей между двумя странами и представлявшей собой колебание «между страхом и восхищением, фобийным защитным отталкиванием и страстным притяжением, причем встречными и зачастую взаимопереплетенными»7.
Важную роль в данном контексте сыграло одно из последствий ликвидации Речи Посполитой: с исчезновением Польши теперь именно Россия стала восточным соседом Германии, представ в глазах немцев воротами в дикую Азию8. С этих времен топос «Восток» является неизменным структурообразующим элементом немецкого образа России — со всеми вытекающими последствиями.
При этом в XIX в. прусский и южнонемецкий образы России заметно отличались друг от друга. Если первый апеллировал к опыту совместной борьбы с Наполеоном и общему для двух стран консервативно-охранительному дискурсу правящих династий, то второй характеризовался большим кри7 На протяжении XVIII в. Россия воспринималась немцами скорее как «Север», нежели как «Восток»; понятие «Восточная Европа» имеет гораздо более позднее происхождение. См.: Lemberg H. Der Russeistgenügsam. ZurdeutschenWahrnehmung Russlandsvom Erstenzum Zweiten Weltkrieg // Das Bild «des Anderen» / hrsg. Von B. Aschmann, M. Salewski. Stuttgart, 2000. S. 122.
Германская военная элита периода Великой _
войны и революции и «русский след» в ее gy развитии. Саратов, 2012. С. 346. _
тицизмом в отношении «русского деспотизма» — не в последнюю очередь под влиянием австрийских притязаний на славянские земли на Балканах, где русские выступали нежелательными конкурентами Вены. Как говорит историк Леонтий Ланник, «пруссакам было очень сложно преодолеть 100-летнюю традицию дружбы, взаимопонимания и иногда и даже тесного союза двух консервативных монархий и особенно династий»9.
В целом в первой половине XIX в. в Германии сложилась следующая ситуация: правительственные круги Пруссии и других немецких государств были настроены в отношении России в основном благожелательно, поскольку видели в ней союзника в борьбе с революционной угрозой. Так, благодаря действию цензуры в Пруссии долгое время нельзя было публиковать сочинения антирусской направленности. Однако в самом немецком обществе антирусские настроения явно преобладали, несмотря на совместные меры со стороны правящих кругов России и Германии. Ни усилия властей германских государств, ни попытки русского правительства сформировать положительный образ империи в Германии радикально не повлияли на это негативное восприятие: представители либеральных движений воспринимали Россию как оплот европейской реакции, как архаичное в экономическом, социальном и культурном отношении государство, враждебное прогрессивной Европе.
В контексте борьбы демократических и национал-либеральных течений с силами реакции Россия стала политическим символом и своеобразным водоразделом между ведущими идеологиями немецкого общества. Таким образом, русофобия, тесно связанная с борьбой с силами реакции, стала
элементом национального, либерального и демократического сознания в Германии, тогда как русофилия прочно вошла в арсенал консервативно-охранительного мышления10.
После образования второго Германского рейха и ускоренного формирования единой немецкой политической нации многие старые стереотипы восприятия русских (и других соседей) подверглись проверке и пересмотру в рамках новой имперской перспективы на Европу и место Германии в ней. Некоторые из них пережили саму кайзеровскую империю...
Так, во время обострения отношений между странами, наступившего после Берлинского конгресса 1878 года, влиятельный немецкий историк Генрих фон Трейчке писал о «слепой ненависти, которая чуть было не привела к отчуждению двух старых союзников, зависящих друг от друга», объясняя ее «мощными национальных страстями» и сильным влиянием на русский двор антигерманских партий11.
Примечательно, что с 1880-х гг. монополию на интерпретацию и посредничество во всем, что касалось России, в Германии захватили антирусски настроенные прибалтийские немцы!12
Первая мировая война как рубеж
Геополитическая катастрофа начала XX в. радикализовала все виды исторической вражды, все существовавшие до этого фобии. Под воздействием пропаганды даже люди прогрессивных убеждений не смогли избежать шовинистического соблазна использования упрощенных образов своего противника. Россия и Германия, несмотря на предшествовавшую войне интенсивную и многообразную взаимосвязь двух стран, не стали здесь
исключением13.
Территория Восточной Пруссии, ставшая ареной военных действий, сыграла важную роль в формировании новых черт в образе русских — теперь они представали не просто как враги, но и как носители абсолютного Зла. Гиперболизированные, мифологизированные представления о «русском варваре» стали ответом на травму, нанебу мысли с оружием» (Gedankendienst mit der Waffe), как образно выразился Томас Манн.
сенную немецкому общественному сознанию вступлением русской армии в Восточную Пруссию14. При этом следы пребывания русских войск на немецкой территории впечатлили не только гражданских, но и военных, еще не помышлявших о «тотальной войне», но столкнувшихся с ее проявлениями на практике. Один из них писал: «Такой войны еще не было и никогда, вероятно, не повторится. Она ведется со звериной жестокостью. Русские сжигают все дотла»15.
Стоит ли объяснять, что означала Восточная Пруссия в «ментальной географии» элиты Второго рейха: здесь не просто располагались имения многих прусских офицеров, составлявших ядро германской армии, но и самим своим названием главное государство империи — королевство Пруссия — было обязано этому прибалтийскому герцогству, ставшему «восточным оплотом германства». Поэтому когда выяснилось, что от русского вторжения на историческую территорию рейха и династии Гогенцоллернов не пострадал лишь Кенигсберг и пять округов провинции, по всей стране была проведена широкая общественная кампания по сбору средств на восстановление Восточной Пруссии. В рамках частной инициативы была создана организация «OstpreufienЫlfe», объединившая свыше 60 обществ по всему рейху и действовавшая до середины 20-х годов16.
und das Reich. Ein Lebensbild. Raisdorf, 1998. _
маршал и рейхспрезидент. М., 2003. С. 52.
Ужас перед вторжением «азиатов», распространяемый среди населения германской пропагандой, способствовал психологическому закреплению у немцев нового образа «русского врага»: не только солдаты, но и офицеры противника считались в лучшем случае «полукультурными», как писал фельдмаршал Гинденбург17. Все это легло в основу немецкого концепта русского солдата и особенно казака как Mordbrenner (нем. «поджигатель-убийца»). Так в Германии началась карьера дискурсивного конструкта «русские варвары».
Пропаганда военного времени довела отношение немцев к русским до полноценной русофобской истерии — чего, собственно, и добивались «ястребы» типа начальника Генерального штаба Мольтке-младшего, требовавшего от прессы «лучше обеспечить народный характер войны против России»18. Стоит ли говорить, что патриотичная немецкая пресса успешно справилась с этим заданием...
Немецкие интеллектуалы против панславизма
По мнению немецкого исследователя Дитриха Гайера, в XIX в. в Германии сложился своеобразный «русский комплекс», который навсегда стал неотъемлемой частью истории немецкого сознания. Это понятие обозначает «специфическое сочетание чувств культурного превосходства и политической неполноценности, причем эти чувства вновь и вновь концентрируются в комплексе агрессивных страхов и навязчивых идей, которые, претерпев парадоксальное извращение, продуцировали экспансионистские мечты и колонизаторские фантазии»19.
Как только заходит разговор о немецких интеллектуалах, известных своим негативным отношением к России, обычно сразу вспоминают Карла Маркса, который на самом деле был одним из самых фанатичных русофобов в XIX в. Как известно, Маркс и Энгельс считали «полуазиатский деспотизм» царского самодержавия смертельной угрозой революционному и национально-освободительному движению в Европе. При этом апофеоз русофобии Маркса и Энгельса пришелся на время Крымской войны (1853-1856), которую они призывали превратить в «священную борьбу европейских наций против России».
Однако не менее мощным интеллектуальным течением в Германии, нежели марксизм, являлся пангерманизм, нуждавшийся в адекватном сопернике. Таким «симметричным врагом» для него и стал панславизм, носителями которого были объявлены Россия и ее руководство.
Вот как «глубоко укоренившуюся ненависть панславизма к немцам» объяснял один из духовным отцов пангерманизма — Генрих фон Трейчке: «в этих кругах никогда не забудут, что Россия в значительной мере была вырвана из варварства благодаря немецким силам и что еще сегодня в области политической и социальной жизни она нуждается в таланте, образованности и усердии немцев»20.
Примечательно, что в необычайную силу этого полумифического общественного движения в России верили даже такие выдающиеся немецкие умы, как социолог Макс Вебер. Так, уже в ходе Первой мировой войны он писал о том, что Россия ведет войну «вследствие стремления к власти партии великого князя Николая Николаевича и панславистской мечты»21.
_ 18 Цит. по: Кенен Г. Между страхом и вос90 хищением. С. 7.
_ 19 Heinrich von Treitschke. Unsere Aussichten.
deutsche Politik 1890-1920. Tubingen, 1959.
Кстати, М. Вебер даже дал своеобразное рациональное обоснование русской враждебности в отношении Германии: якобы русские власти стремились к территориальной экспансии, чтобы не решать земельный вопрос внутри страны — объяснение с виду логичное, но абсолютно неправдопо-добное22.
Вообще, мотив «славянской угрозы» занял чрезмерно большое место в антирусской пропаганде военного периода, если учитывать то, что панславянские устремления были характерны не столько для правящих элит Российской империи, сколько для определенного сегмента русской общественности и его периодических изданий («Новое время» и др.). В этом смысле явно мифическая опасность, якобы исходящая от стремления России господствовать над всеми славянскими народами, несмотря на всю свою абсурдность, отлично подходила для конструирования концепта «русской угрозы», от которой Германия должна защищаться всеми силами23.
Стоит ли говорить, что многие элементы этого концепта позднее были использованы в рамках нацистского дискурса борьбы с «азиатской жидо-большевистской угрозой»: традиционные для немецкой русофобии образы России как «дикого Востока» стали своеобразными кирпичиками, из которых конструировалось идеологическое обоснование необходимости расширения германского жизненного пространства на восток и геноцида русских как «низшей расы».
Немецкие традиции русофилии
Отсутствие исторической конкуренции между Россией и Германией, как и отсутствие территориальных претензий друг к другу, осознавалось военными и политическими элитами двух
стран, среди которых временами формировались лагеря условных германо-и русофилов. Так, в конце XIX в. их лидерами можно считать О. Бисмарка и П.А. Шувалова. В дальнейшем за сближение двух стран выступали А. Тир-пиц и С.Ю. Витте24.
В целом до Первой мировой войны среди высших кругов двух стран в основном господствовал здоровый прагматизм в отношении друг друга, поскольку империям действительно было нечего делить — кроме Польши, к тому моменту разделенной уже более века. Примечательно, что антипольский консенсус властей двух стран некоторое время сохранялся даже во время войны: еще в 1916 г. в Познани была запрещена театральная постановка о польском восстании 1863-1864 гг. против русских, поскольку «она приветствует революционные идеи и освобождение Польши»25.
Определенная схожесть двух стран, совпадение многих общественных проблем, общность тем, обсуждавшихся интеллектуалами России и Германии, являлись серьезным тормозом для формировании образа смертельного врага из традиционного партнера26. Да и экономические противоречия между странами перед войной стали менее острыми — из-за конъюнктуры цен. А навязываемая проавстрийски-ми силами русофобия и вовсе означала утрату пруссаками суверенитета во внешней политике Германской империи.
Более того, по словам канцлера Бю-лова, именно разногласия Бисмарка с Вильгельмом II относительно русской политики привели к падению «железного канцлера»27. Сам кайзер также
партнеры и противники (торговые отноше- _
одно время надеялся, «договорившись с царем», стать хозяином положения при новом геополитическом раскладе — «настолько мощным казался альянс огромной России и стремительно растущей германской экономической мощи»28.
Как бы то ни было, русофобам в германской элите оказалось не совсем просто заставить общественное мнение поверить в то, что Россия является смертельным врагом немецкого народа, угрожающим его существованию29.
Примечательно, однако, что, по мнению некоторых исследователей, тот же Бисмарк являлся сторонником дружбы с Российской империей как раз благодаря своей русофобии — по отношению к «панславистской, революционной, нигилистической, агрессивной» России, которая возникла после «Великих реформ» XIX в. Именно поэтому он призывал заключить союз «с этой стихийной силой, которую мы не в состоянии уничтожить»30.
Как говорит немецкий исследователь Герд Кенен, взгляды немцев на Россию никогда не определялись исключительно каким-то одним фактором — геополитическим, идеологическим или экономическим: «За три с лишним столетия между обеими странами сложились отношения совершенно особого, иногда почти симбио-тического склада — художественные, научные, экономические, династические, семейные. Мировая война, революция и Гражданская война повредили
ния в конце XIX века — 1914). М., 1996. С. 219.
_ 29 Кенен Г. Между страхом и восхищением.
_ 30 Там же. С. 12.
этим отношениям, но не уничтожили их совсем»31.
Часто проблемы взаимного обостренного восприятия русских и немцев можно объяснить именно исторически глубокой, хотя и неоднозначной близостью двух великих народов Европы. При этом характерной особенность восприятия России в Германии было представление о ее парадоксальной двойственности, поскольку в ней одновременно сосуществовали несопоставимые по уровню развития сферы: например, архаичная система управления и высочайшего уровня литература. Не удивительно, что многие немецкие интеллектуалы попытались разрешить «русскую загадку»: что из этого считать истинной Россией? Среди них — Томас Манн, Р.М. Рильке и многие другие выдающиеся творцы и мыслители. Так, Рильке назвал Россию страной, «которая граничит с Богом», а Манн одним из первых написал о «святой русской литературе»32.
Более того, сегодня нам трудно представить, в какой мере старая Европа являлась единым духовным пространством: «Те, кто занимался творчеством и жил духовной жизнью, хорошо знали общее культурное наследие, читали одни и те же книги и философские труды»33.
Немецкая русофобия сегодня
Существует ли сегодня феномен немецкой русофобии? Безусловно, причем и на политическом, и на интеллектуальном уровне, не говоря уже о низовом. Как пишет один из исследователей темы, Ганс-Эрих Фолькман, «изображение России или Советского Союза как страны, пропитанной азиатчиной и пропитанной ее печатью, не
утратило актуальности и после 1945 года». Согласно его, прямо скажем, очень радикальной позиции, антирусские предрассудки не просто тиражируются с помощью массовой литературы и СМИ, но даже являются одним из базовых элементов самопонимания немцев в ФРГ34.
Не разделяя столь радикального подхода, отметим структурный характер русофобии в современной Германии — она характерна для определенных политических, интеллектуальных и культурных элит, специализирующихся на тематике, в которой не предусмотрено место для России и русских (евроатлантическое сотрудничество, культурный трансфер США-Германия и т.п.). Причем гораздо больше симпатий Россия традиционно вызывает у консервативной части истеблишмента, нежели у левых или либералов.
В основном же, как показывают опросы, отношение простых немцев к русским скорее позитивное35.
Однако какова специфика современной «русофобии» в Германии? И многочисленные исследования, и мой личный опыт общения с немецкими друзьями и коллегами однозначно говорят об одном: сегодня немцам в основном не нравится в России то, что не устраивает в ней самих русских: политический архаичный режим РФ, подавление гражданских прав и т.д. Таким образом, они не слишком отлича34 Согласно опросу фонда Forsa, проведенному осенью 2012 г., восемь из десяти немцев позитивно думают о русских. 88 процентов опрошенных называют нас «поразительно гостеприимными людьми», 78 процентов считают русских «смельчаками» и т.д. Примечательно однако, что 45% респондентов думают, что относятся к русским лучше, чем другие их соотечественники! См.: http:// www.inopressa.ru/article/28Sep2012/welt/ rus_germ.html
ются от своих свободолюбивых предков. Так, согласно данным Института изучения общественного мнения Forsa, в качестве основной причины критического отношения к России опрошенные назвали большое социальное расслоение и ущемление демократических свобод. В ФРГ, как и на Западе в целом, людей беспокоит возвращение российских властей к риторике времен «холодной войны» и советским практикам «железного занавеса».
Забавно, что власти ФРГ — также подобно своим историческим предшественникам — пытаются «перевоспитать» своих граждан в «русском вопросе» — чтобы те не были слишком критичными в отношении путинской России. Так, выступая в декабре 2012 г. на открытии Форума германо-российских отношений имени Вальтера Шееля в Бад-Кроцингене, министр иностранных дел Германии Гвидо Ве-стервелле заявил, что «назидательный диалог с Россией вызовет лишь раздражение и причинит немало вреда». Это заявление он сопроводил дежурной оговоркой о различии позиций Германии и России в области прав человека, судебных решений и др.: «Конечно, мы не собираемся воздерживаться от критики, но ее надо выражать в духе дружбы и партнерства, на равных условиях». После этого глава внешнеполитического ведомства ФРГ сделал жест вполне в духе прусских королей — партнеров русского самодержавия: «Я обращаюсь с призывом к немцам, моим соотечественникам: в дебатах с Россией и о России нам нужно проявлять больше уравновешенности и больше уважения».
Стоит ли говорить, что, подобно реакционным германским князьям, нынешние власти ФРГ под «Россией» понимают не русский народ и не гражданское общество, а правящий в РФ режим, с которым на Западе вынуждены иметь дело.
