Спросить
Войти
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
СЕРИЯ 8
НАУКОВЕДЕНИЕ
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс серии 2.8
МОСКВА 1999
СОЦИАЛЬНЫЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ РАЗВИТИЯ НАУКИ. ЛИЧНОСТЬ УЧЕНОГО
TUANA N. The values of science: empiricism from a feminist perspective // Synthese. - Dordrecht, 1997. - Vol.106, N 3. - P.441-451.
Автор, американский философ и социолог науки, рассматривает тот вклад, который феминистская критика науки внесла в современные интерпретации эмпиризма.
Вера в то, что научные методы носят эмпирический характер, имеет самое широкое распространение. И философы науки, и практикующие ученые, и просто "люди с улицы" — все убеждены в том, что опыт служит источником знаний и прогресса в науке. Тем не менее, несмотря на это кажущееся единодушие на протяжении последних сорока лет ряд философов и других теоретиков науки активно критикуют и пересматривают основные принципы эмпиризма.
На первых порах феминисты включились в этот спор, приводя примеры тендерных искажений в научной практике. Основное внимание они уделяли научным описаниям, доказывающим биологическое и/или интеллектуальное превосходство мужчин. Им удалось показать, каким образом социально принятые верования, касающиеся биологии и менталитета женщин, влияют на научные исследования. Во многом эти первые критические работы были совместимы с традиционной трактовкой эмпиризма, поскольку их авторы делали заключение, согласно которому существование тендерных искажений в исследовательской практике служит признаком "плохой" науки. И соответственно феминистская критика предлагалась в качестве средства, способного обеспечить научную
строгость. Однако феминистские теоретики, так же как в свое время философы науки, пошли дальше и обратили свой критический взгляд уже на саму концепцию эмпиризма. Подобно Т.Куну и ИЛакатосу, феминистские теоретики занялись изучением сложных взаимоотношений между базовыми допущениями ученых и их научной практикой. Подобно П.Фейерабенду и Н.Р.Хэнсону, они усомнились в существовании жестких границ между "объективностью" и "субъективностью", поскольку осознали значимость субъективных компонентов в познании, и, наконец, подобно Д.Дьюи, феминисты критически отнеслись к представлению об индивиде как о главном действующем лице в научном познании. Поэтому, как подчеркивает автор, феминистскую критику науки не стоит противопоставлять современной эпистемологии и философии науки, поскольку она скорее служит важным дополнением к уже существующим дискурсам, концентрируя внимание на тендерных искажениях и идеологии подчинения, которые присущи теориям и методам науки.
Эмпиризм с феминистской точки зрения должен включать следующие три элемента: "1) отказ от жесткой дихотомии — "политика или наука"; 2.) признание эпистемологической значимости субъективных компонентов знания; 3) расширенное толкование субъекта познания" (с.442). Автор последовательно останавливается на каждом из этих принципов.
Проблему взаимоотношений политики и науки автор рассматривает на примере физической антропологии, которая как самостоятельная дисциплина сформировалась в середине XIX в. Свою основную задачу она видела в идентификации физических различий между группами людей, находящимися на разных ступенях эволюционного развития, включая людей, принадлежащих к разным расам и разному полу. Наибольшей популярностью среди маркеров половых различий пользовались параметры, получаемые при измерении черепа и отдельных его частей, поскольку считалось, что по размерам черепа и его форме можно судить о ментальных способностях индивида. Однако среди краниологов не было согласия относительно того, какие параметры следует считать признаком более высокого уровня развития, а какие более низкого. Анализ работ таких краниологов, как Х.Шаафхаузен (Schaafhausen), А.Экер (Ecker) и Дж.Клеланд (Cleland), показывает, что выбор признаков,
использовавшихся для демонстрации мужского превосходства, на самом деле заранее предполагал это превосходство.
Первые попытки найти объективные доказательства того, что женщины, по сравнению с мужчинами, находятся на более низкой ступени развития, ограничивались указанием на меньший размер женского мозга. И хотя вскоре стала очевидна несостоятельность этого критерия, вместо того, чтобы отказаться от гипотезы мужского превосходства, краниологи взялись за поиски других критериев, которые подтверждали бы ее. Так, Шаафхазен вывел пять параметров женского черепа, доказывающих тот факт, что женщины находятся на более низкой ступени эволюционного развития. По его мнению, эти параметры служили надежными показателями более примитивного строения черепа, потому что они были характерны и для женщин, и для неевропейских рас. Совершенно очевидно, как подчеркивает автор, что сначала Шаафхаузен принял в качестве постулата идею о более низком уровне развития женщин и мужчин-неевропейцев, а затем уже стал искать параметры, по которым можно было бы классифицировать свойственные им типы строения черепа как примитивные. В дальнейшем он утверждал также, что по этим параметрам строение черепа у женщин и мужчин-неевропейцев больше напоминали строение черепа у приматов, и использовал это сравнение в качестве еще одного доказательства того, что женщины и мужчины-неевропейцы находятся на более низкой ступени эволюции.
Когда позже другой антрополог Экер занялся сравнительным изучением женских и мужских черепов, он обнаружил, что один из показателей, использовавшихся Шаафхаузеном, был эмпирически некорректен. Последний утверждал, что для строения черепа у женщин характерен меньший по размеру лицевой угол (facial angle). Экер же установил, что, напротив, женщины в целом обладают большим по величине лицевым углом, чем мужчины. Однако вместо того, чтобы сделать вывод, что женщины находятся на более высокой ступени эволюции, чем показало исследование Шаафхаузена, Экер стал утверждать, что больший по размеру лицевой угол — признак "эволюционного отставания", поскольку, по его данным, та же особенность была свойственна детям.
Дальнейший пересмотр этих параметров, осуществленный впоследствии Клеландом, демонстрирует, насколько глубоко в
краниологию проникли идеи расизма и сексизма. Обратив внимание на то, что для строения черепа австралийских аборигенов и негров характерен высокий лоб, Клеланд пришел к заключению, что использование Шаафхаузеном и Экером высоты черепа в качестве показателя более высокого уровня эволюционного развития было ошибкой. Тем не менее вместо него он ввел другой параметр (размер угла между основанием черепа и вертебральной колонной), опираясь на который опять же пытался обосновать убеждение, что женщины, равно как и представители неевропейских рас, обладают инфантильной формой черепа и, следовательно, находятся на более низкой ступени эволюционного развития.
Опираясь на биологическую теорию XX в., легко поддаться соблазну и увидеть в краниологии XIX в. пример "плохой" науки, которая не смогла противостоять влиянию сексистских и расовых предрассудков. Однако более тщательный анализ показывает, что отношения между базовыми допущениями (включая веру в мужское превосходство), которые, по мнению автора, могут быть классифицированы как "политические", и научной практикой часто носят более сложный характер. Если рассматривать представление о мужском превосходстве в историческом контексте, становится очевидным, что это не просто предрассудок. Это представление допущение, находившее подтверждение со стороны соответствующих теорий, которые были приняты научным сообществом. Согласно дарвиновской теории, например половой отбор представляет собой один из двух механизмов эволюции, однако, как настаивал Дарвин, лишь мужчины эволюционируют под воздействием этого механизма. Кроме того, Дарвин доказывал, что "та роль, которую Природа отвела женщинам в процессах репродукции, требует от них очень много энергии, и в результате у них остается намного меньше энергии, чем у мужчин, для обеспечения вариаций в развитии" (с.445). Таким образом, веру краниологов в мужское превосходство не следует отбрасывать как необоснованное допущение, поскольку она представляла собой логичное следствие принятых на тот момент теорий. "Вера в мужское превосходство была для подавляющего большинства ученых XIX в. не гипотезой, которая может быть опровергнута, но "метафизическим" убеждением, чья истинность не требует доказательств. Поэтому противоречащие ей данные, как показывает пример краниологов, рассматривались лишь в качестве
свидетельства ошибок, допущенных при ее экспериментальном обосновании&& (с.445).
Большую роль в распространении подобных убеждений играли социальные факторы. Исключение женщин из политической жизни, из сфер науки и высшего образования усиливало веру в женскую "второсортность". И, безусловно, полагает автор, нельзя считать совпадением, что краниология достигла пика своей популярности в период, когда "первая волна" женского движения за равные избирательные права с мужчинами и доступ к высшему образованию добилась некоторых успехов.
Пример краниологии и ряд других примеров заставили многих феминистских философов науки усомниться в правомерности жесткого разграничения науки и ценностей, в том числе политических. Идея о том, что научная практика испытывает сильное влияние со стороны социальных и политических факторов, вовсе не нова. В чем заслуга феминистских теоретиков — так это в том, что им удалось выявить те механизмы, посредством которых верования, касающиеся пола и расы, вмешиваются в практику науки.
Отказ от дихотомии "политика или наука" тесно связан с признанием эпистемологической значимости субъективных компонентов знания, а также с пересмотром представлений о субъекте познания. Тот факт, что социальные ценности включены в практику науки (как "хорошей", так и "плохой"), ставит под сомнение традиционную модель познающего субъекта как беспристрастного, незаинтересованного автономного наблюдателя. Кроме того, как показали феминистские исследователи, малая представленность женщин в науке результат не только институциональных барьеров, стоящих на их пути, но и традиционной модели ученого, отдающей предпочтение тем чертам (автономность, независимость, незаинтересованность), которые исторически считались "мужскими". Вопреки провозглашенной ценностной нейтральности, позитивистская модель субъекта познания, как и любая другая модель, выросла из социокультурных традиций и таким образом в ней запечатлены ценности, присущие этим традициям" (с.446).
Наиболее популярные модели научного знания описывают
ценностную нейтральность как тот идеал, пусть и труднодостижимый, к которому следует стремиться. Отсюда следует, что ни индивидуальные верования или установки ученого, ни социальные ценности научного сообщества не имеют отношения к производству знаний и должны быть вынесены за скобки. И хотя подобная позитивистская версия науки многократно критиковалась на протяжении последних лет, тем не менее, она по-прежнему очень распространена. В противоположность этому, феминистские теоретики науки настаивают на эпистемологической значимости субъективных факторов (таких, как пол, расовая и этническая принадлежность ученого, его стремления и интересы). Свою точку зрения они обосновывают, обращаясь к опыту женщин-ученых.
В своей книге, посвященной Барбаре Мак-Клинток11, Э.Келлер (Keller ) рисует образ ученого, весьма далекий от традиционной модели автономного, незаинтересованного, холодного наблюдателя. По свидетельству самой Мак-Клинток, у нее сложились очень тесные и теплые отношения с объектами, которые она изучала. "Я начала с посадки семян [кукурузы], затем ухаживала за появившимися ростками. Я не хотела расставаться с ними. Я чувствовала, что не смогу иметь полной картины, если не буду постоянно наблюдать за тем, как они растут. Таким образом я знала каждый стебель кукурузы на поле. Я знала их очень близко и испытывала большое удовольствие от этого" (цит. по: с.448). Аналогичным образом она описывает свою работу с хромосомами. "Я не была снаружи, я была там внутри. Я была частью системы... Я могла видеть даже внутреннее строение хромосом. Это не удивило меня, потому что у меня было полное ощущение, будто я нахожусь прямо там, внутри, и все они были моими друзьями" (цит. по: с.448). Согласно Келлер, плавным в методе Мак-Клинток было "чувство организма" (fealing for organism) — те тесные, эмпатические отношения, которые она сумела установить с изучаемым ею объектом.
Этот и другие аналогичные примеры побудили феминистских теоретиков взяться за разработку эпистемологий, которые включали
бы положение о том, что "субъективность" представляет собой важный и неотъемлемый компонент приобретения знаний. Однако последовательная разработка подобных эпистемологий, как считает автор, невозможна без выдвижения альтернативной модели знания. Л.Коуд (Code) предложила такую альтернативную модель, которую она обозначила как "знание других людей" (knowing other people). "Она рассматривает ее в качестве дополнения к эпистемологиям типа "S знает что р", которые, возможно, и работают в отношении более простых объектов, но не подходят для тех случаев, когда знание предполагает постоянное обучение, когда оно открыто для интерпретации на разных уровнях и не может быть полностью эксплицировано. Этот тип познания, характерный в частности для Мак-Клинток, одновременно является и интерактивным, и заинтересованным" (с.449). Модель "знания других людей" подчеркивает необходимость устранения дихотомии меэвду объективностью и субъективностью, доказывая ложность представления об их противоположности и несовместимости.
Адекватность модели Коуд, по мнению автора, наиболее ярко видна на примере медицинских наук. Ученые, чья цель — оказание помощи больным людям, — явно не вписываются в парадигму автономного, незаинтересованного, холодного наблюдателя. Кроме того, при подготовке ученых-медиков давно учитывается тот факт, что не все знание носит пропозициональный характер, и соответственно многое можно узнать и усвоить только на практике, в процессе совместной работы с более опытными коллегами-учеными, а также подчеркивается значимость отношений между врачом и пациентом.
Конечно, феминисты не единственные эпистемологи, которые критикуют позитивистскую модель научной рациональности. Например, концепция "личностного знания" М.Полани, цель которой состоит в преодолении ложного идеала деперсонифицированного представления научного знания, ошибочно отождествляемого с его объективностью, по словам автора, во многом совпадает с феминистскими версиями эмпиризма. Согласно Полани, неявное, или личностное знание (наработанный учеными опыт экспериментирования, классификации, диагностики, свободного владения теоретическим инструментарием) не допускает полной экспликации и изложения в учебниках; оно передается из
"рук в руки": в совместной работе опытного ученого и его учеников, в личных контактах исследователей (с.451). Полани полагал, что устранение всех личностных компонентов из научного знания на практике приведет к его полному разрушению.
Однако, анализ тендерных искажений и исторической взаимосвязи между властью и знанием, заставил феминистов заняться разработкой не просто альтернативных моделей, а таких моделей, которые не подавляли бы когнитивный авторитет женщин. Поскольку, согласно позитивистским представлениям, субъективная реальность ассоциируется с феминизированностью, перед женщинами стоял выбор либо отрицать свою "природу" и/или социально санкционированную роль, либо лишиться возможности идентифицировать себя с субъектом познания. Изменение представлений о субъекте познания, превращение его из автономного, незаинтересованного наблюдателя во включенного участника, более адекватно описывает реальное положение вещей, а кроме того, этот образ более привлекателен для женщин. Но, как подчеркивает автор, предлагаемую альтернативу нельзя считать "гиноцентристской" ^упосепЫс), поскольку она не предоставляет никаких привилегий тем чертам, которые традиционно считались "женскими".
Феминистские эпистемологи пытаются найти ответ на вопрос; кого следует рассматривать в качестве субъекта познания: отдельного индивида, членов научного сообщества или сами научные сообщества. Хотя Декарта вряд ли можно считать эмпириком, тем не менее в моделях знания, строящихся по принципу "Б знает что р", под "Б" подразумевается картезианский субъект, избавившийся от влияния авторитетов и некритично освоенного культурного наследия, от всяких связей с другими людьми, а также от собственных потребностей и желаний. Эти модели строятся на допущении, согласно которому процессы восприятия и познания носят инвариантный характер и не зависят от индивидуальных особенностей познающего субъекта. Все другие факторы такие, как личные верования, установки, стремления, в лучшем случае считаются иррелевантными, а в худшем — препятствующими познавательной деятельности.
Подобная модель познающего субъекта никак не согласуется с тем фактом, на который указывают феминисты, что будучи людьми,
мы неизбежно оказываемся вписанными в сложную сеть взаимозависимостей, и что эта сеть имеет решающее значение для нравственного, политического и научного осмысления реальности. Тщательное изучение научной практики заставляет отказаться от модели ученого-одиночки и заменить ее динамичной моделью "ученого — члена различных сообществ". Свою мысль автор развивает на примере того вклада, который феминистские исследователи внесли в разработку теории эволюционного развития человека. Этот пример блестяще демонстрирует не только роль ценностей в конструировании научных теорий, но и потенциальную эпистемологическую значимость разнообразных, в том числе политических, сообществ, в которые входит ученый.
Традиционная теория эволюции человека исходила из представления о том, что ведущую роль в этом процессе играл "мужчина, охотник". Андроцентризм этой теории очевиден, поскольку она связывает эволюцию Homo sapiens с теми видами деятельности и формами поведения, которые были свойственны исключительно мужчинам. Как писали в 1976 г. антропологи К.Уашберн (Washburn) и МЛанкастер (Lancaster), "всем тем, что отличает нас от человекообразных обезьян, мы обязаны охотникам доисторических времен" (цит. по:с.453). Поскольку именно мужчины, занимаясь важной и опасной деятельностью — охотой за крупным зверем, — изобрели не только орудия труда, но и социальную организацию, включая развитие языка, женщинам эта теория отводит второстепенную роль, "их мир — это дом". Пока мужчины охотятся, женщины заботятся о домашнем очаге и детях, завися от мужчин, поскольку последние обеспечивают им пищу и защиту. За этими выкладками, как отмечает автор, отчетливо просматривается убеждение в том, что только мужские виды деятельности социально ориентированы и требуют развитых навыков и умений. Женские же виды деятельности репрезентируются как биологически ориентированные и не требующие иных навыков., кроме тех, которые заложены в женщинах от Природы.
Альтернативные описания эволюционного процесса появились в 70-е годы благодаря исследованиям таких антропологов и приматологов, как Л.Федиган (Fedigan), С.Харди ( Hardy ), С.Слокум (Slocum), Б.Сматс (Smuts), Н.Тэннер (Tanner), А.Зилман (Zililman), которые подвергли резкой критике представление о женщине как о
пассивном, сексуальном ресурсе для мужчин и показали, что ее роль в эволюции человека явно недооценивается. Появление этих работ безусловна была непосредственно связано с женским движением 60-х годов, которое выступило против определения женщин как "второго пола".
В 1970 г. антрополог Слоку предложила, а Зилман и Тэннер развили собственную теорию эволюции человека, согласно которой "женщины, занимаясь собирательством", внесли свой вклад в эволюционный процесс. Появление этой теории автор связывает с тем влиянием, которое оказало на этих исследовательниц феминистское сообщество. Однако это не было единственным фактором. Свою роль в формировании их взглядов сыграла также их включенность в соответствующие научные сообщества, а также принятые на тот момент теории эволюции и стандарты эмпирического обоснования.
Хотя было бы ошибкой игнорировать влияние феминистского сообщества на теоретические построения Зилман, развившей представление о "женщине-собирательнице", тем не менее, оно не было ни единственным, ни наиболее значимым из числа тех сообществ, членом которых она была. Вслед за своим учителем Уошберном она полагала, что дивергенция человека / шимпанзе/ горилла произошла не 20 миллионов лет назад, как считалось ранее, а пять. Это предположение позволило ей иначе взглянуть на сравнительные описания человека и шимпанзе и искать не только различия между ними, но и общие черты. Сюда же следует отнести и исследования Ж.Гуделлы (Ооос1е11), посвященные
взаимоотношениям между ребенком и матерью, результаты которого Зилман использовала, разрабатывая свою теорию эволюции. Кроме того, на тот момент был проведен ряд исследований приматов, которые изменили представление о тех ролях, которые играют женские особи, включая половое поведение и социальную динамику; они также доказали, что приматы обоего пола пользовались орудиями при сборе клубней. Опираясь на исследования того, чем питаются шимпанзе, какие орудия используют, Зилман отказалась от представления об охоте как о краеугольном камне эволюционного процесса, а также поставила под сомнение существование кардинального разделения труда между женскими и мужскими особями. Она доказала, что оба пола занимались добыванием пиши и
таким образом разрушила образ женщины как привязанной исключительно к "дому" Опираясь на работу Гуделлы, Зилман доказала, что усиление связи между матерью и ребенком, ставшей результатом возрастающей зависимости ребенка, сыграло важную роль в человеческой эволюции
Теория, предложенная Зилман и другими феминистскими антропологами, вовсе не отрицала роли "мужчины, охотника", напротив, она доказывала, что и женщины, и мужчины внесли свой вклад в эволюционный процесс И в прежних описаниях эволюционного развития говорилось о том, что женщины занимались собирательством. Зитман лишь придала этой деятельности иную интерпретацию, доказав ее значимость с точки зрения эволюции Эта деятельность, как показала Зилман, требует определенных усилий и относительно большого объема знаний (какие растения и плоды следует собирать, когда и где их искать и пр.) и соответственно способствует развитию коммуникации и изобретению новых орудий.
Этот и другие примеры, приведенные в статье, по словам автора, показывают, насколько тесно развитие знания связано с теми верованиями, которые ученый приобрел, будучи членом различных сообществ Кроме того, они демонстрируют "близорукость" традиционных индивидуалистских описаний познающего субъекта. Поэтому неудивительно, что феминистские философы науки и эпистемологи отказались от картезианской модели изолированного познающего субъекта и заменили ее моделями, которые подчеркивают значимость наших отношений с другими в познавательном процессе. Адекватная модель познающего субъекта — это та, которая позволяет рассматривать его в качестве члена различных сообществ (с 458)
Признание интерактивной по сути своей природы знания и неразделимости его субъективных и объективных компонентов, как отмечает автор в заключение, не предполагает отказа от концепции эмпиризма Тем не менее, как показывают феминистские исследования научной практики, эта концепция нуждается в серьезной модернизации
ТВ Виноградова
