Спросить
Войти
Аникович М.В.
О МИГРАЦИЯХ В ПАЛЕОЛИТЕ
Anikovich M.V. About the migrations in Palaeolithic.
The first condition of the discussion about the migrations of the population is singling out of such a complex of archaeological characteristics, that in the highest degree should be treated as one expressing the specific cultural traditions. In this connection the recording of spreading of this complex of archaeological characteristics (complex of cultural traditions) in the certain direction is needed.
A certain tendency of spreading of the complex of cultural traditions must be confirmed by the different age of monuments and traces of the cultural influence (some specific elements of the migration complex can be recorded in the complexes of different cultures, that are on their way of migration).
More clearly the question of the migration of the population can be illustrated while considering the process of formation of Homo sapiens (at the expense of hybridization and «growing young again» of the classical Neanderthal men) and formation of the upper Palaeolithic industries (Aurigniacian technocomplex). As a rather vivid example of the cultural migration in the Upper Palaeolithic of Europe can be considered the «Gravettian episode» and connected with it a great moving of the population in the period of 23-21 thousand of years ago from the Central Europe to the Eastern Europe (Willendorf-Kostinkovsky group of monuments). Besides, very illustrative are migrations in the Upper Palaeolithic of Siberia what presupposes the return to the old problem of origin of the Malta culture, that has an «extremely Western» appearance of the stone inventory.
Длительное время в нашей науке почти безраздельно господствовал автохтонизм, воспринимавшийся едва ли не как синоним исторического материализма — единственного допущенного в СССР направления философии истории. Это в полной мере проявлялось и в палеолито-ведении: даже появление и распространение нового набора орудий, или женских статуэток, рассматривалось как результат автохтонного развития под воздействием неких «общеисторических закономерностей», не говоря уже о таких глобальных явлениях, как изменение физического типа человека и смена археологических эпох. Несмотря на то, что «чистый» автохтонизм давно ушел в прошлое, проблемам миграций до сих пор не уделяется должного внимания; сознательно или подсознательно, к ним все еще продолжают относиться как к чему-то не столь существенному, не играющей принципиальной роли в процессе исторического развития. Между тем обзор ряда важнейших проблем археологии верхнего палеолита показывает, что в ряде случаев миграционные процессы играли исключительно важную, и даже решающую роль в процессе исторического развития в эту эпоху. Настало время разрабатывать данную проблематику как самостоятельное направление в рамках первобытной археологии. Цель данной работы, — используя отдельные примеры, обратить внимание коллег на значимость миграционных процессов в верхнепалеолитическую эпоху.
Миграции по археологическим данным: методическое обоснование. Очевидно, под миграцией следует понимать направленное перемещение человеческих коллективов с одной территории на другую. Не менее очевидно, что рассуждать о таком перемещении мы можем лишь в том случае, если оно может быть зафиксировано на основе анализа археологических источников. Каким образом это можно осуществить?
Необходимо подчеркнуть: миграцию населения, колллектива, можно очевидно предполагать лишь тогда, когда мы имеем дело именно с ком© Аникович М.В., 1999.
плексом специфических характеристик. Когда же налицо распространение какого-либо одного, пусть даже очень яркого культурного явления в разных культурных комплексах, — речь может идти не о миграции населения, но о «миграции идей». Механизмы подобных «миграций идей» могут быть различными; это особый вопрос.
а)Разновозрастностью памятников: они должны быть древнее там, откуда идет миграция, и моложе там, куда она направлена.
б)Следами культурного влияния: некоторые специфические культурные элементы мигрирующего комплекса могут быть зафиксированы в инокультурных комплексах, находящихся на пути миграций. Такого рода явление отмечается не всегда, но когда оно фиксируется, — это сильный аргумент в пользу миграции.
Рассмотрим несколько примеров, в которых вопрос о миграции населения (и о ее историческом значении) может, и должен быть поставлен, хотя и с разной степенью доказательности.
Миграции и формирование современного человечества. Современные представления о происхождении Homo sapiens sapiens сильно отличаются от распространенных в отечественной научной литературе вплоть до последнего времени. Складывающаяся на их основе картина формирования верхнепалеолитической эпохи более сложна, и в ней миграциям отводится исключительно важная роль. В определенном смысле современное человечество обязано своим появлением именно миграционным процессам!
В восьмидесятые годы некогда умозрительная концепция раннего неоантропа получает солидное обоснование, причем сразу с двух сторон. Это находки черепов, определяемых антропологами как принадлежащих Homo Sapiens sapiens в пещерах Бордер и Класиес (Южная Африка) и Омо (Эфиопия), связанных с отложениями, датирующимися порядка 130-150 тыс. лет назад. Соответствующие антропологические находки, датирующиеся около 90-100 тыс.-лет назад, известны и на Ближнем Востоке (Схул, Кафзех). Сильное впечатление производит совпадение результатов анализа и датировки этих антропологических находок с данными биомолекулярных методов анализа ДНК, содержащихся в метохондриях и ядрах клеток. Читателя, желающего предварительно познакомиться с данным кругом вопросов более подробно, отсылаю к статье Л.Б.Вишняцкого (1990). Там же подробная библиография.
В восьмидесятые годы наиболее популярной интерпретационной моделью этих данных являлась концепция «Эдемского сада», согласно которой все современное человечество обязано своим происхождением оченьограниченнной группе, возникшей в Африке около 200 тыс. лет назад как новый вид, фактически, из «первой пары». Около 100 тыс. лет назад, опять-таки, очень ограниченная часть этой популяции мигрировала из Африки вначале на Ближний Восток, а затем в другие районы Старого Света, вытесняя местное, более архаичное в морфологическом отношении население. Генетики, чьи исследования метохондриальных ДНК легли в основу этой концепции, особенно настаивали на том, что «... распространяющаяся африканская популяция вытесняла местные не-африканские популяции без какого-либо скрещивания» (Stoneking Cann 1989:28).
Однако в девяностые годы столь радикальные высказывания уступают место более сдержанному отношению к проблеме контактов пришлых неоантропов и местных палеоантропов, допускающему, по крайней мере, частичную ассимиляцию последних, или даже придающие такой ассимиляции решающее значение в процессе формирования современного человечества. В Европе, где процесс формирования «классического» верхнего палеолита наиболее изучен, он протекал, примерно, одинаково на всех частях континента. Внезапно появляются очень развитые во всех отношениях типично верхнепалеолитические культуры ориньякоид-ного облика, — и одновременно с ними возникают и начинают развиваться культуры, в которых наряду с типично верхнепалеолитическим комплексом, прослеживается не менее четко выраженный мустьерский компонент, чьи типологические характеристики ведут к локальным вариантам мустьерской культуры. Раньше всего (свыше 40 тыс. лет назад) этот процесс начинается в Юго-Восточной и Центральной Европе. Здесь к развитым культурам относятся различные варианты местного «ориньяка». Особенно показателен нижний слой пещеры Иштал-лошке, дающий богатый набор костяных изделий, и имеющий радиоуглеродный возраст 39.700 ± 900 ^N-4658) и 44.300 ± 1900 4659). Архаичные верхнепалеолитические культуры представлены разными вариантами селе-тоидного технокомплекса, функционировавшего здесь параллельно, и,по-видимому, в тесной связи с ориньякоидным. На терртории Восточной Европы древнейшей «развитой» верхнепалеолитической культурой является спицынская АК, опять-таки относящаяся к оринькоидному технокомплексу, и датирующаяся древнее 35 тыс. лет назад, не обнаруживающая, несмотря на древний возраст, каких-либо мустьерских черт, но зато проявляющая такие технические приемы, как сверление и шлифовка камня. И напротив, одновременный ей ранний этап кос-тенковско-стрелецкой археологической культуры в технико-типологическом отношении очень архаичен (Аникович 1991,1995). В Западной Европе к культурам первого типа относится классический ориньяк, второй представлен ранним перигордьеном или шательперроном. Их возраст несколько моложе: примерно, 36-32 тыс. лет назад.
В настоящее время можно считать установленным, что по крайней мере, некоторые архаичные верхнепалеолитические культуры были созданы местными неандертальцами. Помимо зубов, найденных А.Леруа-Гураном в шатель-перронских слоях грота дю Ренн еще в пятидесятые годы и признанных неандертальскими, особенно показателен скелет, обнаруженный в 1979 г. в одном из шательперронских слоев стоянки Сен-Сезар: по определению Ф.Вандерме-ерша он принадлежит «классическому» неандертальцу (Schmider Vandermeersch 1988). В селетоидныхпамятниках Центральной Европы антропологические находки (зубы) единичны. Но все они определяются как неандертальские (Allsworth-Jones 1986:208).
В наиболее древних архаичных памятниках ранней поры верхнего палеолита Восточной Европы антропологических находок пока нет. Тем интереснее результаты антропологического анализа сунгирьских находок. Этот памятник, датирующийся 25-24 тыс. лет назад (конец ранней поры верхнего палеолита), относится к финальному этапу костенковско-стрелецкой АК. Принадлежность всех трех скелетов Homo Sapiens sapiens сомнений не вызывает. Но в то же время все они, особенно, детские, по единодушному заключению антропологов, обладают хорошо выраженными неандерталоидными признаками (Зубов Харитонов 1984). Данное обстоятельство позволяет предположить, что «творцами» костенковско-стрелецкой АК на ее ранних этапах (40-35 тыс.лет назад) были, опять-таки, местные неандертальцы, трансформировавшиеся в конечном счете в морфологически современных людей.
В наиболее древних памятниках Западной и Центральной Европы, относящихся к оринья-коидному технокомплексу, антропологических находок нет. Здесь самые ранние находки такого рода, принадлежащие бесспорно Homo
Sapiens sapiens, имеют возраст порядка 32-30 тыс. лет назад (Бачо Киро, контакт слоев 6в/7; Ишталлошке, верхний горизонт; Фогельхерд, V-ый слой; Холленштайн-Штадель, IV-й слой и проч.) Поэтому здесь связь начального оринь-яка с морфологически современным человеком хотя и представляется наиболее вероятной, все же устанавливается по косвенным данным (Harrold 1989:704). Тем важнее находка человеческого зуба (третий коренной, нижняя левая сторона) во II культурном слое Костенок 17 (спицынская АК). По определению В.П.Якимова, зуб этот не содержит каких-либо архаичных признаков. Памятник же, из которого он происходит, относится к древнейшим ориньякоидным комплексам Европы: на это указывает и стратиграфическое положение,и радиоуглеродная дата 36,400+1700-1400 (GrN-12596).
Все эти данные свидетельствуют, что в Европе становление верхнего палеолита проходило как аккультурационный процесс: местное население воспринимало и развивало новые культурные традиции под влиянием пришлого населения, принесшего уже сложившиеся верхнепалеолитические традиции (ориньякоидный технокомплекс). Процесс аккультурации являлся,очевидно, вместе с тем и процессом сапиен-тизации, проходившей за счет гибридизации, приводившей к гетерозису и «помолодению» (деспециализации) организма «классических» неандертальцев.
Подчеркнем еще раз:
Где же сформировался первоначально ори-ньякоидный технокомплекс? Археологические данные указывают на Ближний Восток, — регион, где по данным антропологии и микробиологии впервые появились около 100 тыс. лет назад морфологически современные выходцы из Африки. Здесь еще в тридцатые годы было открыто удивительное явление: «преориньяк». Это комплексы с выразительными вполне верхнепалеолитическим набором орудий на пластинах (скребки, резцы, острия), датирующиеся тем не менее ранним вюрмом: порядка 90-100 тыс. лет назад. Высказанное еще Д.Гаррод
(1938) и поддержанное Ф.Бордом (1958) предположение о прямой связи европейского ори-ньяка с ближневосточным преориньяком сейчас не пользуется большим успехом. Преори-ньякские слои предпочитают трактовать как специфическую фацию ашеля, или как не получивший дальнейшего развития исторический курьез «забегание вперед» (Вишняцкий 1995). По моему мнению, старая гипотеза не опровергнута, и далеко не исчерпала своих потенциальных возможностей: на сегодняшний день именно она позволяет связать воедино все данные о начале верхнего палеолита, добытые разными дисциплинами.
Замена в концепции «Эдемского сада» положения о вытеснении местных палеоантропов пришедшими из Африки людьми современного вида положением об активной ассимиляции первых последними, позволяет связать воедино сильные стороны, казалось бы, взаимоисключающих концепций моноцентризма и полицентризма. В настоящее время наследница идей полицентризма — мультрегиональная концепция, согласно которой в формировании современного человечества принимали самое активное участие местные морфологически архаичные человеческие популяции, не столь популярна, но и не отвергнута (Wolpoff 1989). Ее сильная сторона — анализ антропологических остатков, обнаруживающий специфические связи между местными архаичными и морфологически современными формами не только в Северной и Южной Азии, но и в Европе (Smith 1984). Однако эти факты прекрасно объясняются, если допустить, что единожды возникший в одной точке Земного Шара Homo sapiens sapiens в процессе своего расселения активно ассимилировал местные архаичные популяции.
Само возникновение человека современного вида отнюдь не сопровождалось автоматически культурными изменениями. По-видимому, на протяжении десятков тысяч лет новая популяция вполне довольствовалась теми же поведенческими стереотипами, что и ее современники — архаичные гоминиды. Когда же изменения произошли — они то, вероятно, и привели к тому, что морфологически современные люди относительно быстро расселились по различным районам Старого Света, скрещиваясь с местными палеоантропами. Судя по датам древнейших верхнепалеолитических стоянок Европы и останков Homo sapiens sapiens в Юго-Восточной Азии, эта широкая миграция происходила, примерно, 50-40 тыс. лет назад. Детали этого процесса еще предстоит установить. Показательно, что по мнению антропологов австралийцы по своему антропологическому типу считаются наиболее близкими к самым ранним формам Homo Sapiens sapiens. Возможно, первые миграционные волны современных людей были направлены не на запад, а на восток.
В последующие периоды верхнепалеолитической эпохи миграционные процессы не играли столь глобальной роли, как на ее заре. Тем не менее, и впоследствии с миграциями связаны очень интересные моменты культурогенеза.
«Граветтийский эпизод» — самый яркий пример культурной миграции в верхнем палеолите Европы. Как отмечалось выше, при исключительной скудости антропологических материалов, в распоряжении палеолитоведов для установления факта миграции остаются почти исключительно археологические источники: сходство, отражающее единство культурных традиций (культурно-генетическое родство), выражаемое в понятии «археологическая культура». Известно, что археологические культуры эпохи верхнего палеолита существовали очень долго: до 10 тыс. лет, и за это время распространялись на очень широкой территории. В распространении однокультурных памятников далеко не всегда удается установить определенную пространственно-временную направленность.
Однако существуют и другие случаи. Самый яркий из них — виллендорфско-костенковская АК, материалы которой фиксируют четкое перемещение населения из Центральной Европы на северо-восток. Эта культура возникла примерно, 26-28 тыс. лет назад, скорее всего, на территории Моравии (Дольни Вестоницы, Павлов, Пшедмость, Петржковицы и др.) и Среднем Дунае (Виллендорф 2, IX слой). Вопрос о ее формировании окончательно не решен; выделяются два основных варианта — павловский и виллендорфский, отличающиеся друг от друга по ряду технико-типологических характеристик, иногда рассматриваемые как самостоятельные культуры. По мнению Г.П.Григорьева, «павловьен» вырастает из виллендорфского варианта, генетически связанного с местным ориньяком (Григорьев 1968,1989), однако новая серия радиоуглеродных дат доказывает, что моравские памятники этой АК предшествуют во времени дунайским (Haesarets 1990, Otte 1991).
В своих представлениях Г.П.Григорьев исходит из представлений об однолинейном эволюционном развитии типологии кремневого инвентаря. Однако, если принять более сложную модель, допускающую достаточно мобильное (сезонное?) перемещение населения Центральной Европы из района в район и обратно, а, следовательно, — «одновременное существование ряда стоянок, которые использовались одной группой охотников-собирателей в разные сезоны» (Соффер 1993: 114), ничто не мешает истолковывать те же типологические наблюдения иначе. Увязывая их и с радиоуглеродными датами. Можно допустить, что виллендорфско-костенковская АК изначально формировалась из двух генетически разных корней, обусловивших изначальное ее подразделение на два основных варианта: виллендорфский (генетические корни — местный ориньяк; здесь Григорьев, очевидно прав) и павловский, вероятно, связанный с моравским скелетом (Debrosse Koslowski 1988: 60-61; Kozowski 1986: 151). Сходство, достаточное для объединения обоих вариантов в одну археологическую культуру, сформировалось в результате значительного изменения хозяйственного уклада и всего образа жизни, под воздействием постоянных культурных контактов. Оно так и не переросло в «культурное тождество»; оба варианта развивались параллельно друг другу.
Эта культура была изначально ориентирована на широкомасштабное использование мамонтов и мамонтовой кости. По определениям минимального числа особей, здесь присутствовали остатки сотен, и даже тысяч животных этого вида. Для верхнего палеолита такая ориентация встречается довольно редко. В каменном инвентаре самыми показательными формами этой АК считаются нож костенковского типа и наконечник с боковой выемкой. Однако в павловском варианте такие наконечники очень редки и атипичны. Здесь более представительны граветтоидные формы: различного рода острия и пластины с притупленным краем. Характерны богатый набор костяных изделий, и выразительное искусство малых форм. Особенно известны здесь женские статуэтки-знаменитые палеолитические «венеры». Наряду с ними имеются изображения животных. В Павлове и Дольних Вестоничах многие скульптурные изображения выполнялись из глины и обжигались (древнейшая в мире керамика). Характерен ряд орнаментальных мотивов: насечки, угольники, крестики, следующие по контуру предмета, и проч., а также ряд украшений: бивневые диадемы, зубы песца с прорезанными отверстиями.
Вероятно, в течение нескольких тясячелетий носители этих культурных традиций жили на достаточно ограниченной территории, охватывающей Средний Дунай — Моравию, перемещаясь по ней в разных направлениях. Но около 24-23 тыс. лет назад начинается постепенная миграция этого населения в определенном, северо-восточном направлении. Почему?
Палеонтологические исследования популяции моравских мамонтов «подчеркивают маленький размер зверей, более раннюю смерть и значительное присутствие патологии — все признаки популяции, находящейся под стрессом» (Соффер 1993:113). Вероятно, центрально-европейское население, чей образ жизни был теснейшим образом связан с мамонтом, во время своих сезонных подвижек постепенно перемещалось вслед за этим видом все дальше и дальше на северо-восток, в районы, где условия для его существования были более благоприятны. Как совершенно справедливо заметила О.Соффер, это передвижение происходило крайне медленно, в течение тысячелетий. И явно не было осознанным процессом (Соффер 1993:114).
Так или иначе, следы этой культуры фиксируются на территории Польши (стоянка Спад-зиста), и, примерно, 23 тыс. лет назад носители виллендорфско-павловских культурных традиций достигают Восточной Европы. В данном случае мы имеем все необходимые признаки, позволяющие говорить о миграции населения.
Выходцы из Центральной Европы прочно обосновываются на территории, охватывающей бассейн Верхнего Днепра — Десны (Бердыж, Авдеево, Хотылево 2), верховья и среднюю часть Дона (Гагарино, Костенки 1/I, Костенки 13, Костенки 18, Костенки 14/I), достигают бассейна Оки (Зарайская стоянка).
Исключительно высокий уровень развития этой культуры на Русской равнине проявляется не только в богатстве и разнообразии каменного и костяного инвентаря, в искусстве малых форм, но и в исключительно сложной организации долговременных поселений.В Костенках I/I и Авдеево зафиксированы восьмеркообразные полуземлянки, для перекрытия которых использовались крупные кости мамонта, ямы-кладовые, заполненные такими костями, иные, не всегда понятные конструкции. Очаги заполнены только костным углем, который применялся и для обогрева землянок: рассыпался по полу, и, видимо, прикрывался сверху шкурами. Эти помещения освещались жировыми лампами, изготовленными из головок бедренных костей мамонта. В Хотылево 2 и Гагарино картина иная. Для них не характерны большие углубления, аналогичные костенковско-авдеевским полуземлянкам и ямам-кладовым. Округлое гагаринс-кое жилище диаметром 5 м., углубленное на 0,5 м., с очагом в центре (Тарасов 1979: 53-55) больше всего похоже на описанные выше жилища из Костенок 8/I и Костенок 4/I; в памятниках вил-лендорфско-костенковской АК ближайшие ему аналоги — жилища «павловского типа». Впрочем, с севера к этому жилищу примыкали две двухкамерные ямы, глубиной до 0,75 м., отчасти, напоминающие восьмеркообразные полуземлянки костенковско-авдеевского типа (Тарасов 1979: 56-57). С другой стороны, в юго-восточном конце первого жилого комплекса Косте-нок 1/! были обнаружены остатки округлого (6 м. в диаметре) слабоуглубленного жилища с очагом в центре.
Возраст подавляющего большинства названных выше стоянок — 23-21 тыс. лет назад. Это и есть время так называемого «граветтийского эпизода». Долгое время предполагалось, что существование памятников виллендорфско-ко-стенковской культуры на Русской равнине этим интервалом и ограничивается. При этом их более раннее ядро составляли костенковские памятники и Авдеево (+ Бердыж); Существенные отличия материальной культуры Гагаринской стоянки трактовались как результат развития культурных традиций во времени. Вопрос о месте Хотылево 2 и Зарайской стоянки предпочитали обходить молчанием, ссылаясь на отсутствие данных... Однако новые данные, полученные в результате последних раскопок Зарайской стоянки и анализа Хотылевских материалов позволяют существенно изменить и дополнить первоначальную картину.
Граветтийский эпизод вовсе не ограничивался движением части населения из Центральной в Восточную Европу. Не менее интересный момент, — миграция ИДЕЙ в противоположном, западном направлении. Именно в это время в Западной Европе впервые появляются женские статуэтки, причем, как правило, выполненные в том же каноне, что и восточно-европейские «венеры »: безликая наклоненная голова, согнутые в коленях ноги, руки, сложенные под грудью. Этот единый канон (при частных различиях) прослеживается от востока (Костенки) до запада (Лес-пюг) (Ое!ро|1е 1979). Но если из Центральной Европы на восток мигрировал целый комплекс
верхний датируется временем 17-15 тыс. лет назад и связан с погребенной почвой (Амирха-нов 1997). Тем не менее и технологически (Гиря 1997), и типологически (наличие большой серии ножей костенковского типа, выразительных наконечников с боковой выемкой, включая типично костенковско-авдеевские), и по немногочисленным находкам костяных орудий (обломки специфических лопаточек), и по структурным элементам поселения (большие ямы с крупными костями мамонта, многочисленные ямки-хранилища; большой сложный очаг кос-тенковско-авдеевского типа, открытый в 1997 г.) оба слоя Зарайской стоянки намного ближе к Костенкам 1/1 и Авдеево, нежели к Гагарино и Хотылево.
а) Более «граветтоидная» типология каменного инвентаря, в большей степени тяготеющая к «павловьену», чем к «виллендорфьену» (Гав-рилов 1997).
б) Сходные остатки жилых сооружений, также тяготеющие к «павловьену» (Кирилов 1997).
в) Наличие особого, хотылевско-гагаринско-го типа женских статуэток (Гвоздовер 1985).
Таким образом, есть все основания предполагать, что на территорию Восточной Европы мигранты из Центральной Европы изначально принесли два самостоятельных, но тесно связанных между собой культурных варианта. В этом случае хронология восточно-европейских памятников виллендорфско-костенковской АК выглядит следующим образом:
культурных характеристик (что и позволяет нам говорить о миграции населения, придерживавшегося единых культурных традиций), то на запад — женский образ, воплощенный в особом каноне. Трудно сказать, происходила ли в данном случае эта «миграция идеи» за счет регулярных брачных связей, или регулярного обмена, или как-нибудь еще, — но бесспорно: широкое распространение палеолитических «венер» в Европе приходится именно на «граветтийский эпизод». Существование подобных фигурок в предшествующий период (кроме Центральной Европы, где они возникли) проблематично, а в последующее время — крайне редко (Энваль во
Виллендорфско-костенковская АК на Русской равнине
Тыс. лет Костенковско-авдеевский Хотылевско-гагаринский
вариант вариант
Франции, Елисеевичи в России, с натяжками — Молодова 5/Ш на Украине).
В тридцатые-пятидесятые годы в советском палеолитоведении женские статуэтки трактовались как стадиальный признак: свидетельство существования « материнского рода» как стадии исторического развития, через которую неизбежно проходило все человечество. В современной этнологии эта концепция полностью развенчана. Первобытная археология также свидетельствует о том, что палеолитические «венеры» — показатель не стадиальный (всемирно-исторический), а культурно-исторический, свидетельствующий о распространении определенных
культурных традиций. За пределами узкого хронологического отрезка и строго определенных верхнепалеолитических культур Европы, подобные статуэтки известны только в одной-един-ственной точке Земного Шара, и только в одной культуре: Прибайкалье, мальтинская АК.
Миграции в верхнем палеолите Сибири. Мы возвращаемся к старой проблеме происхождения мальтинской АК. Европейские параллели мальтинским материалам отмечались давно, практически, с самого начала исследования этого памятника, хотя выводы из этого делались самые различные. Так П.П.Ефименко обращал внимание на «выраженно западный» облик каменного инвентаря Мальты, на то, что типы мальтинских орудий «стоят довольно близко к тому, что найдено в Мезине» (Ефименко 1953:474). Но он же, протестуя против того, что «буржуазная археологическая наука склонна была считать единственным «очагом» замечательного палеолитического искусства» лишь некоторые области Европы, писал: «Все, что было сказано выше, позволяет ее (Мальту — М.А.) рассматривать, в общей перспективе развития общества позднего палеолита, как характерный памятник позднейшей поры ориньяко-солютрейской эпохи, очевидно, во времени не слишком отдаленный от Мезинской стоянки» (Ефименко 1953:481), — т.е. придавал этому сходству стадиальное, и даже хронологическое значение. С.Н.Замятнин, выступавший против миграционных построений, считал сибирский палеолит самым ярким примером автохтонного развития, приводя в качестве аргумента и самобытный характер мальтинского искусства (За-мятнин 1951:144). На специфику женских статуэток из Мальты и Бурети обращает особое внимание З.А.Абрамова, придерживаясь, по-видимому концепции местного возникновения этого явления, — в осторожной форме: «вопрос о происхождении мальтийской культуры по-прежнему остается одним из самых сложных в проблематике сибирского палеолита» (Абрамова 1984:215). Наиболее определенную и последовательную позицию в отношении европейских корней этой культуры занимал А.П.Окладников. Обращая внимание на ряд общих черт в каменном инвентаре, домостроительстве и других сторонах образа жизни мальтийцев, с одной стороны, и верхнепалеолитического населения Европы, «вплоть до Франции и Чехословакии», — с другой, он писал: «Вполне допустимо, следовательно, предположение, что древнейшие жители Сибири проникли к берегам Байкала из Восточной Европы в разгар ледникового времени около 24-25 тыс. лет тому назад, принеся сюда и свою культуру арктических охотников верхнего палеолита» (Окладников 1968:59).
Чтобы обосновать эту гипотезу на современном уровне, недостаточно указать на ОБЩЕЕ СХОДСТВО; анализ должен вестись на уровне конкретных археологических культур. Мальтин-ская АК должна сравниваться не с верхним палеолитом Европы вообще, и не с единичным памятником, а с определенной европейской археологической культурой. Сходство должно быть установлено на основе специфических, культуроразличающих характеристик.
К мальтинской АК бесспорно относятся Мальта, Буреть (Прибайкалье) и Ачинская стоянка (Чулым); а также, как поздний ее этап должны рассматриваться Красный Яр и Федяево (Ангара) (Абрамова 1984:331). И анализ вмещающих отложений, и радиоуглеродные даты, позволяют уверенно датировать основные памятники этой культуры началом сартанского похолодания: 23-21 тыс. лет назад (Абрамова 1989:206). Уже одно это исключает более молодую Мезинскую стоянку и однокультурные ей памятники из числа возможных « прародителей» мальтинской АК.
Допуская миграцию из Европы, невозможно говорить о том, что это население «принесло с берегов Днепра и Дона неизменившуюся культуру» (Абрамова 1989:146): если бы такое невероятное событие произошло, — нам было бы не о чем спорить. В действительности, культура, перенесенная на столь значительное расстояние, неизбежно должна была претерпеть очень сильные изменения; мы можем лишь надеяться, что при этом она соханила ряд специфических особенностей, которые позволяют нам установить ее первоисточник.
В поисках европейских корней уместно обратиться к охарактеризованной выше виллен-дорфско-костенковской АК, в сущности, породившей все обилие европейских палеолитических «венер». Дальнейший анализ убеждает, что сделанный выбор дает плодотворные результаты. Существенные признаки сходства именно с памятниками виллендорфско-костенковс-кого круга обнаруживаются по разным показателям.
ДОМОСТРОИТЕЛЬСТВО. Самый близкий аналог мальтинско-буретинским округлым полуземлянкам — жилище гагаринского типа. Обратим внимание и на то, что во всем палеолите Сибири только в Бурети и на Ачинской стоянке зафиксировано использование крупных костей мамонта в качестве строительного материала (Окладников 1941, Ларичев 1974) — явление, впервые отмеченное в памятниках виллендор-фско-костенковской АК.
СТРУКТУРНЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ ПОСЕЛЕНИЯ. В Мальте обнаружено большое количество костей песца, причем мясо этого зверя в пищу не употреблялось: после снятия шкурки, тушки хоронились в специальных ямках (Герасимов 1935:98-100). Аналогичным образом песцы использовались на стоянках виллендорфско-кос-тенковской АК: их захоронения известны и на Костенках 1/1, и на Костенках 13, и в Авдеево (Праслов, Рогач 1982:140). Как и в Мальте, там в ямках встречаются анатомические группы костей и других животных (Зпдог&еу 1993:60). Очаги с обкладкой из камней для виллендорфско-костенковской АК не типичны, однако, такой очаг был открыт в 1996 г. в верхнем слое Зарайской стоянки.
КОСТЯНОЙ ИНВЕНТАРЬ, УКРАШЕНИЯ, ИСКУССТВО. Опустим банальные вещи: стержни, лощила, острия: сходство между подобными предметами из разных памятников может быть чисто случайным. Обратим внимание на специфические изделия. Самый близкий аналог мальтинским стержням со шляпковидными навершиями (рис. 1; 1-3), которые М.М.Герасимов рассматривал как «шпильки или булавки»
(Герасимов 1935:110) — знаменитые фибулы «верблюжья ножка» из Костенок 1/1 и Авдеево (рис. 1; 4-6). Не менее близким аналогом являются и бивневые налобники-диадемы (рис. 1; 10-12). Целое ожерелье из позвонков рыбы было найдено во втором жилом комплексе Костенок 1/1. Окладников упоминает о находке в Бурети «жезла начальника», — подобные вещи были обнаружены в первом комплексе Костенок 1/1 и в Костенках 13. К сожалению, никогда не публиковавшийся буретинский «жезл», возможно, утрачен.
Обратимся, наконец, к женским статуэткам. Да, сибирские «венеры» заметно отличаются от европейских. Но после того, как мы отказались видеть в них показатель
