История и макроэволюция

КОНЦЕПЦИИ ИСТОРИИ

Л. Е. ГРИНИН, А. В. КОРОТАЕВ ИСТОРИЯ И МАКРОЭВОЛЮЦИЯ

Показаны новые возможности сопоставления исторических и эволюционных аспектов социальной реальности. Авторы обосновывают понятие социальной макроэволюции как особого «инновационного» измерения социальной эволюции и вводят понятие социального ароморфоза как редкого качественного макроизменения, которое значимо повышает сложность, приспособленность и взаимное влияние социумов. Авторы обосновывают целый ряд оригинальных идей, в том числе показывают, в чем заключаются сформулированные ими правила «платы за ароморф-ный прогресс», «особых условий для появления ароморфозов» и другие.

Вводные замечания: время, события, процессы, факты

Споры о возможности и пределах применения к истории номо-тетических подходов, равно как иных теоретических и формализующих средств анализа (например, математических), имеют уже солидный возраст1. С одной стороны, история, если рассматривать ее только как уникальную совокупность событий и явлений, которые однажды случились в определенном месте, трудно поддается обобщениям и тем более генерализующим концептуальным построениям. Вот почему в определенной мере сохраняет свое значение знаменитое деление В. Виндельбанда и Г. Риккерта всех наук на науки, использующие номотетические методы, т. е. отыскивающие общие законы, обобщающие и генерализующие явления, и науки, использующие идиографические методы, т. е. описывающие индивидуальные и неповторимые события и объекты. К последним Риккерт причислял и историю, целью которой, по его мнению, всегда является изображение единичного, более или менее обширного

Историческая психология и социология истории 2/2008 59-86

хода развития во всей его единственности и индивидуальности (см., например: Риккерт 1998: 166 и др.). При таком подходе история выступает лишь как наука о единичном, иными словами, в этом случае основанием считать ее наукой будет только использование научных методов установления этих единичных фактов2.

Но, с другой стороны, преувеличивать вышеуказанные различия между науками неразумно. Если все познается в сравнении, то любая особость и уникальность может быть понята лишь на основе сравнения ее как с типичным, так равно и с другим уникальным яв-лением3. Как типичные, так и индивидуальные события могут быть поняты глубже, если использовать разные ракурсы их анализа, среди которых «ракурс» временной удаленности - один из важнейших. По этим и многим другим причинам история все заметнее изучается именно как процесс или, точнее, совокупность различных процессов, в ходе которых можно увидеть «волны» и «циклы» различной длительности: от нескольких лет до нескольких сотен и даже тысяч лет (см. литературу на эту тему: Гринин, Коротаев 2009: гл. 1). Если птицелов или орнитолог изучает особенности звучания трелей птиц, а художник-маринист - палитру оттенков морской воды, то, естественно, теории о сходстве световых, звуковых и иных квантово-волновых явлений, в принципе, для их целей не нужны. Однако это не умаляет того обстоятельства, что за внешними удивительно разнообразными явлениями все-таки можно обнаружить и некие важные общие свойства (а именно они, в конце концов, и позволили физикам превращать одни явления в другие)4. В каком-то смысле подобная аналогия может быть рас-

пространена и на исследование истории. Когда историк сосредоточивается на политических или военных событиях определенной эпохи, доказательстве аутентичности текста, толковании спорного термина и т. п., проблемы социальной эволюции, вековых циклов или стадий эволюции государства его справедливо могут не волновать.

Тем не менее, подобно тому, как тончайшие оттенки звуков или света на определенном уровне сходятся к единой материальноэнергетической субстанции/структуре, так и внешне совершенно различные по длительности, уникальности, новизне, значимости и т. п. исторические события, процессы и явления все же имеют и некие общие вполне реальные основы, причем выражаемые во вполне исчисляемых единицах. Мы полагаем, что такой общей базой в социально-исторических феноменах должен быть признан временной характер любых исторических событий. При этом временные векторы, помимо сравнимых количественных величин, характеризуются также однонаправленностью, а последняя может придавать многим социальным изменениям характер процессов, поскольку процесс - это всегда определенным образом направленный поток изменений. Таким образом, мы всегда говорим о тех или иных направленностях в истории, поскольку само время имеет направление. Поэтому историческое исследование в большинстве случаев представляет собой некий событийный ряд, упорядоченный, по крайней мере, последовательностью во времени, но обычно еще, как правило, и некоей каузальной логикой или более сложной зависимостью в виде, например, нелинейных положительных и отрицательных связей первого, второго и более высокого порядка; обусловленностью, т. е. той или иной вероятностью совершения самих событий. Эти временные и каузальные «связанности» историк осознанно или интуитивно оформляет в соответствии с известными ему правилами установления и описания фактов и событий, причем чем талантливее и значимее он как специалист, тем яснее проглядывает в его работах процессность, глубинная каузальная связанность событий и их более или менее обоснованная «оформленность»5. Неудивительно,

что стремление разделить собственно историю как некое осмысление событий, с одной стороны, и хроники, «фактологию», чистый нарратив и т. п. - с другой, очень часто встречается у теоретизирующих историков и философов истории (см., например: Walsh 1992).

Среди различных потоков изменений и движений, конечно, выделяются более упорядоченные, особенно процессные, потоки, и менее упорядоченные или даже стохастические, «вихревые», «броуновские» движения. Однако опыт развития науки убеждает, что впоследствии и в этих неупорядоченных явлениях в том или ином аспекте - но обычно уже на другом уровне исследования - все же нередко удается выделить некие процессы, циклы или завершенности. Таким образом, как историки, так и социологи (только на разном уровне масштаба обобщения) осмысливают временные последовательности и событийные ряды, которые в результате их анализа могут быть представлены и как процессы.

Мало этого, историки так же, как и исторические социологи и социальные эволюционисты, имеют дело вовсе не с простыми фактами, которые надо только правильно описать, а со сложными событийно-временными комплексами и еще более сложными их интерпретациями и верификациями. Такие взгляды являются уже достаточно устоявшимися в современной философии истории и эпистемологии. Иными словами, даже самые «простые» факты, оказывается, невозможно признать предельно простыми, поскольку, во-первых, каждый факт в итоге выступает сложным сочетанием массы событий (см., например: Арон 2004); во-вторых, каждый факт не дан сам по себе в опыте, а, по сути, требует придания высказыванию или свидетельству особого смысла; в-третьих, каждый факт сам по себе выступает «малой теорией» и т. п. (о сложности интерпретации исторических фактов см., например: Walsh 1992; Stanford 1998; Данто 2002). Очевидные и ясные исторические факты вроде конкретных битв, реформ, действий на практике выступают как сложные комбинации иногда миллионов событий, явлений и фактов, которые никто и не мог бы зафиксировать или проанализировать полностью (да это и не имело смысла). В самом деле, что значит факт сражения при Каннах, Бородинской или любой

анализе макроэволюции прежде всего обращается внимание на изменения, которые, однако, всегда соседствуют с более или менее простым повторением базовых циклов (о таких циклах, а также о различиях между эволюцией и развитием см.: Гринин, Коротаев 2007; 2009).

другой крупной битвы? Сколько единичных событий вмещает подобный «факт», если в нем действовали одновременно десятки или даже сотни тысяч человек? И тем более, если говорить о сражениях мировых войн (см. по этому поводу: Арон 2004: 15) .

Таким образом, на любом поле исторического исследования в определенном плане или смысле мы всегда имеем дело не с уникальными фактами и событиями, а с более или менее упорядоченными временными и событийными процессами (причем сложным, косвенным образом установленными и дополнительно интерпретированными), что до известной меры сближает предмет исследования историков и тех, кто исследует на базе исторических данных более явные и длительные процессные последовательности. Это также делает необходимой разработку методологии, с помощью которой можно представить историю как совокупность различных по характеристикам процессов, а в целом - как единый процесс (исторический процесс [см., например: Гринин 2003; Гринин, Коротаев 2009: гл. 2]).

В настоящее время, как уже сказано выше, активно исследуются самые разные временные последовательности, «волны», «циклы» и т. п. При этом, на наш и ряда исследователей взгляд, в области социальной эволюции особый интерес представляют наиболее длительные по времени зависимости циклы, тренды и последовательности (например, прослеживаемая на протяжении многих тысячелетий демографическая, производственная и иная динамика Мир-Системы и исторического процесса в целом [см. подробнее: Гринин 2003; Гринин, Коротаев 2009]). Мы считаем, что от масштаба, длительности, «оформленного» или стохастического характера изменений, от распространенности, изученности и т. п. явлений во многом зависят выводы о характере самого исторического развития - является ли этот характер детерминированным, случайным, закономерным, причинным, линейным, нелинейным, вероятностным, цикличным, бифуркационным и т. п. При этом чем более активно будут обнаруживаться различные повторяемости и сходства в самых разных по характеристикам и длительности временных и событийных рядах и между ними, тем лучше удастся увидеть фундаментальные сходства в различных исторических и со-

циальных процессах, глубже понять природу и особенности того огромного событийного поля, которое называют историей и социальной эволюцией.

Исходя из сказанного, в этой статье мы сосредоточились даже не на эволюционных, а на макроэволюционных процессах, при этом показываем, как связаны такие процессы и макроход истории с особыми, узловыми, переломными инновациями, которые мы назвали социальными ароморфозами. Таким образом, упрощенно говоря, социальная макроэволюция может быть представлена как особое «инновационное» измерение социальной эволюции. Тут кстати заметить, что современная постнеклассическая наука все заметнее сосредоточивается именно на исследовании уникальных, переломных, бифуркационных и прочих нелинейных процессов, в которых особую значимость приобретают именно неповторимые, уникальные, в какой-то мере случайные события, но ставшие релевантными для макроэволюции, изменив ход дальнейшего развития7. Однако такая «постнеклассичность» имеет сходство с методом историографии, поскольку в истории значимые, но, казалось бы, случайные или маловероятные события, совершившись, далее становятся данностью, которая определяет будущую последовательность событий или, по крайней мере, придает ей особый вид и характер.

Таким образом, история и макроэволюция имеют, возможно, неожиданно много общего не только в предмете, но и в способе представления явлений, в историческом взгляде на ход процессов, в результате того, что и там, и там реализуется лишь одна из многих возможностей. Определение же степени подготовленности, закономерности/случайности, вероятности и т. п. данного варианта совершения событий, равно как степени его влияния на последующий ход развития, и составляет важнейшую часть работы как историка, так и эволюциониста. При этом в обоих научных направлениях следует также видеть не просто причинноследственные связи, но гораздо более сложные нелинейные зависимости и взаимосвязи, в том числе положительные и отрицательные связи первого, второго и более высокого порядков.

Социальная макроэволюция и социальные ароморфозы

Общеизвестно, что в ХХ веке, особенно в первой его половине, исследования социальной эволюции длительное время были в опале в западных странах и особенно в США. Возрождение интереса к этим проблемам в США (получившее название неоэволюционизма) началось только в 40-50-е годы ХХ века с работ Лесли Уайта и Джулиана Стюарда, а затем в 50-70-е годы в этом направлении активно работали такие антропологи и социологи, как Маршалл Са-линз, Элман Сервис, Герхард Ленски, Талкотт Парсонс, Роберт Кар-нейро, Марвин Харрис, Стивен Сандерсон, Хенри Классен и некоторые другие (White 1949; Steward 1949; 1972 [1955]; Service 1962; 1975; Sahlins 1960; 1972; Sahlins, Service 1960; Lenski 1966; 1970; Parsons 1966; Sanderson 1990; 1999; Carneiro 1973; 2000; 2003; Harris 1968; 1979; Claessen 1989; 2000b; Классен 2006).

В последние десятилетия, хотя сам термин «социальная эволюция» и оставался относительно востребованным в научном дискурсе, теоретическое исследование в области социальной эволюции, к сожалению, не слишком заметно прогрессировало, а многие работы оставались на описательном и даже примитивном уровне. Поэтому неудивительно, что антиэволюционное течение по-прежнему является очень влиятельным.

В настоящей статье, однако, речь пойдет только об особом измерении или типе социальной эволюции - социальной макроэволюции. В отношении социальных изменений термин «макроэволюция» звучит, конечно, непривычно. «Макроэволюция» - это термин, который (равно как и термин «микроэволюция») гораздо чаще используется в биологии, где эти понятия имеют более ясное и устоявшееся значение, хотя макроэволюция как процесс, к сожалению, изучается недостаточно и в биологии, в которой исследованию микроэволюции посвящено гораздо больше работ, чем макроэволюции. В социальных науках понятие макроэволюции в каком-либо концептуальном и оформленном виде, к сожалению, просто отсутствует, а пропорция в пользу микроэволюционных исследований на порядок сильнее, чем в биологии. Тем не менее, и сам термин, и данное поле исследований очень важны для социальной науки, для того, чтобы теория социальной эволюции приобрела более глубокую концептуальность, а эволюционизм, говоря словами Х. Й. М. Классена, превратился в научную деятельность по поиску

номотетических объяснений для качественных изменений (С1ае88еп 2000а: 2).

В контексте данного исследования мы рассматриваем социальную макроэволюцию как такой тип социальной эволюции, в рамках которого наблюдаются крупные и крупнейшие изменения (инновации), которые оказали важнейшее влияние на ход исторического процесса в целом, а не только на историческую судьбу отдельных обществ и цивилизаций. Естественно, что такие в дальнейшем универсально перспективные ответы на возникшие в ситуации бифуркаций вызовы, удачные решения сложных проблем обычно (хотя и не всегда) появлялись в каких-то конкретных обществах. Но они, с одной стороны, были подготовлены предшествующим развитием (в том числе и эволюционно неудачным) целого ряда обществ и потому могут считаться общим, эволюционно синтезированным решением, а с другой - они раньше или позже оказывались востребованными многими обществами, цивилизациями, Мир-Системой или даже человечеством в целом. Поэтому такие важные инновации из-за своей особой значимости заслуживают и особого теоретического исследования, и даже больше - особой теории таких изменений.

К сожалению, в работах, посвященных социальной и культурной эволюции, подобная классификация эволюционных изменений отсутствует. Зато в теории биологической макроэволюции она в более или менее оформленном виде имеется. Поэтому мы считаем, что использование важных теоретических достижений биологической мак-роэволюционной теории, в том числе некоторых терминов - разумеется, при творческом использовании и с непременным учетом специфики социальной эволюции - может оказаться достаточно продуктивным (некоторый опыт такого заимствования см.: Гринин, Коротаев 2007; 2009; Гринин, Марков, Коротаев 2008). Использование некоторых биологических терминов является вполне оправданным, поскольку социальным наукам как более поздним по времени достижения зрелости вообще свойственно подобное заимствование из естественных наук - от геологии до синергетики8. И если в социальной науке удобный термин отсутствует, то почему бы

его не взять из более развитой науки? Мы полагаем, что использование выводов и принципов теории биологической эволюции для анализа процесса социальной эволюции вполне правомерно, допустимо и продуктивно, но только в строго определенных и оговоренных случаях и масштабах. В процессе нашей работы по адаптации некоторых биологических терминов к описанию социоэво-люционных феноменов, к особенностям социальной эволюции выяснилось, что такой подход в принципе оказывается весьма продуктивным, повышает операционность используемой терминологии (см. подробнее: Гринин, Коротаев 2007; 2009; Гринин, Марков, Коротаев 2008).

Одним из важных терминов, который используется нами, является ароморфоз. Под ароморфозами часть российских биологов-эволюционистов вслед за А. Н. Северцовым (1939; 1967) понимает появление у организмов в процессе эволюции таких приспособлений, которые в дальнейшем приобретают широкое распространение, в результате чего группы организмов (виды или более крупные таксоны) могут выйти на более высокий уровень организации и расширить использование внешней среды (см., например: Север-цов А. С. 1987: 64-76). Примерами биологических ароморфозов можно считать, в частности, такие эпохальные изменения, как переход части многоклеточных животных к жизни на суше; переход от дыхания кислородом, растворенным в воде, к дыханию атмосферным воздухом; образование четырехкамерного сердца при переходе от рептилиеподобных предков к млекопитающим и т. д. (см., например: Северцов А. С. 1987). Вышесказанное позволило нам ввести специальное определение социального ароморфоза как универсального/широко распространенного изменения/инновации в развитии обществ и их систем, которое повышает сложность, приспособленность, интегрированность и взаимное влияние социумов (см.: Гринин, Коротаев 2007; 2009; Гринин, Марков, Ко-ротаев 2008).

В результате социальных ароморфозов: а) повышается уровень сложности обществ и увеличиваются возможности для них расширить (изменить) природную и социальную среду их существования и функционирования (в виде, например, роста населения и/или производства), а равно степень их устойчивости в отношении влияния среды; б) увеличивается скорость не разрушающих общественную систему развивающих изменений, включая скорость за-

имствований; в) растет степень интегрированности обществ, создаются особые стабильные надсистемы (например, цивилизации, экономические и военные союзы) и надобщественные зоны, центры и особые надобщественные сферы, не принадлежащие ни одному обществу в отдельности; г) увеличиваются темпы эволюции в направлении создания сверхсложных предельных суперсистем (мир-систем, человечества), в рамках которых каждая общественная система, оставаясь автономной, становится частью такой сверхкруп-ной системы и развивается в ее рамках за счет специализации и особого внутрисистемного разделения функций.

В качестве примеров социальных ароморфозов можно привести: переход к производящему хозяйству; появление государства; возникновение письменности; переход к металлургии железа; появление мировых религий; использование паровой и электрической энергии и т. п. Причем те из перечисленных (а также не упомянутых здесь) ароморфозов, которые первоначально носили производственный характер, в конечном счете привели к грандиозным социальным, политическим, культурным и иным изменениям.

Стоит заметить, что уже в биологической эволюции от аромор-фоза к ароморфозу растет и вероятность возникновения последующих ароморфозов (Северцов А. С. 1987: 73), в социальной же эволюции это свойство усиливается на порядки. Важно, что биологи акцентируют внимание на том, чтобы различать более и менее крупные ароморфозы, например, по критерию оценки преобразований организации таксона с точки зрения широты (расширения) адаптивной зоны, которую эти преобразования позволяют занять потомкам по сравнению с предками (Там же: 65). Методологически такой подход очень важен и для оценки степени значимости социальных ароморфозов, которые можно классифицировать по объему и уровню распространения, а также по степени влияния на ход социальной макроэволюции.

Можно выделить разные типы ароморфозов; некоторые из них ведут к не особенно важным (или не получившим распространения) качественным изменениям; другие - к более существенным качественным изменениям (например, к появлению нового уровня управления или сложности в обществе). Но помимо этого есть еще ароморфозы особой значимости, появление которых создает возможность для эволюционно проходных, универсальных и сис-

темных качественных изменений9. Можно говорить, по крайней мере, о пяти уровнях ароморфозов по масштабу и степени распространения и влияния: от качественных инноваций в рамках отдельного общества до предельных надобщественных систем: Мир-Системы и человечества (см. подробнее: Гринин, Коротаев 2007; 2009: гл. 1; Гринин, Марков, Коротаев 2008: гл. 1). В рамках данной статьи мы рассматриваем социальную макроэволюцию как такой тип социальной эволюции, в рамках которого наблюдаются надсо-циумные ароморфозы высших типов.

Нам кажется продуктивным предложение Х. Й. М. Классена рассматривать эволюцию как «процесс структурной реорганизации во времени, в результате которой возникает форма или структура, качественно отличающаяся от предшествующей формы» (Классен 2000: 7) . Исходя из данного определения, о социальной эволюции в принципе тоже можно говорить как о процессе структурной реорганизации обществ или институтов во времени, в результате которой возникает форма или структура, качественно отличающаяся от предшествующей формы, что, как правило, дает такому обществу определенные преимущества (в широком смысле) в его взаимодействии с природной или социальной окружающей средой в настоящем или в будущем. Однако без инструмента, с помощью которого можно определить эволюционную важность таких структурных реорганизаций, их перспективность или тупиковость, понять общий ход эволюции трудно. К сожалению, в работах, посвященных социальной и культурной эволюции, подобная классификация эволюционных изменений практически отсутствует. Понятие социального ароморфоза, по нашему мнению, может помочь в создании такой типологии и классификации. Кроме того, оно позволяет отделить эволюционные изменения обычного типа от особых эволюционных изменений. Макроэволюционные ароморфозы, определяющие в дальнейшем развитие большого количества обществ, есть особого типа качественные изменения. А следовательно, их нельзя смешивать с качественной реорганизацией любо-

го рода, тем более что такие изменения и происходят исключительно редко. Диверсификация происходит на всех уровнях практически всегда, в то время как движение «вверх» наблюдается крайне редко, замечает Тим Инголд (Ingold 1986). Еще реже наблюдаются ароморфозы (как биологические, так и социальные). При этом, как показано ниже, хотя подобные ароморфозы первоначально появляются в одном или немногих социумах, в то же время они фактически есть результирующая развития многих обществ. И эту диалектику сочетания в них всеобщего и особенного очень важно учитывать11.

Таким образом, введение термина социальный ароморфоз и уровней релевантности ароморфозов, по нашему мнению, придает теории социальной макроэволюции (и социальной эволюции в целом) большую операциональность.

Исторический отбор и ароморфозы

На протяжении многих тысяч лет социальное развитие происходило относительно медленными темпами, напоминая на сравнительно не слишком длительных временных интервалах движение монотонно поворачивающегося на одном месте колеса (Тойнби 1991). И в то же время это был тяжелый и разрушительный процесс, в результате которого методом естественно-исторического отбора с помощью бесчисленных проб и ошибок, гибели, поглощения и уничтожения неудачных или неэффективных форм постепенно выявлялись удачные и эффективные. Выигрывал тот, кто вовремя и наиболее эффективно давал ответ на внешний вызов, был наиболее сильным, энергичным, сплоченным, организованным и т. п. Нередко в лучшем положении оказывались просто наиболее удачливые, «везучие» - защищенные от набегов кочевников, живущие на островах и т. п. Исторический «естественный» отбор (как, впрочем, и биологический) поэтому неразрывно связан со случайностями. Таким образом, упрощенно говоря, внешние движущие силы (природа, социальное окружение) воздействовали на общество так, что создавали возможности для реализации неких потенций, а различные контакты и заимствования способствовали распространению того, что доказывало себя наиболее эффек-

тивным. В ходе такого отбора, интеграции и конкуренции в редких случаях появлялись и ароморфные инновации, которые потом часто длительными и сложными путями усовершенствовались (обычно уже в других обществах) и более или менее широко распространялись. При этом чем теснее связаны общества, тем больше возможность проявления и распространения достижений.

Вопрос о том, почему вообще и почему в данной конкретной пространственной и временной локализации, а также каким образом происходили такие качественные рывки и трансформации; почему они происходили в одних и не совершались в других обществах; чем отличается качественная эволюция от обычных изменений и т. п. продолжают оставаться остро дискуссионными как в исторической науке, так и в эволюционной теории.

Теория социальной макроэволюции и социальных ароморфозов позволяет анализировать эти проблемы более продуктивно. Но чтобы увидеть это, необходимо остановиться на распространенных подходах в отношении к переходу к принципиально новому, т. е. до этого времени неизвестному вообще или в отношении данного общества качеству/состоянию, уровню. Стоит повторить, что такой переход, особенно если он происходит впервые (или независимо) в макроэволюции, и есть возникновение и распространение социального ароморфоза. Мы полагаем, что крайне важно отказаться от представления, будто такой переход к новому состоянию есть процесс изменений, в основных своих моментах запрограммированных предыдущим развитием и лежащих «внутри» обществ, подобный последовательным стадиям онтогенеза (т. е. в нормальных условиях приводящий к превращению зародыша во взрослую особь на основе разворачивания генетического кода). Ведь любой генетический код (если только он не подвергся значимой мутации) обеспечивает развитие только по известным уже и тысячекратно опробованным образцам. Мало того, он препятствует любым, тем более качественно новым изменениям, он ведь и призван не допустить отклонения от программы. Общеизвестно, что генетические мутации обычно возникают при отклонениях внешних условий от нормы и абсолютное большинство из них нейтральны или вредны. Эволюционное же развитие, т. е. продвижение социальных организмов к приобретению нового, до этого момента неизвестного ароморфного качества, всегда связано с появлением «новизны», особенно с появлением новых, в той или иной степени небывалых прежде проблем (для данного социума или даже Мир-Системы в целом), таких, на-

пример, как резкий рост населения до неизвестного прежде уровня, острая нехватка земли, появление опасных врагов, раскол и гражданская война в прежде мирных социумах, резкое социальное расслоение, небывалое ухудшение экологической ситуации, обвальное нарастание количества информации и т. д. И тут стоит обратить внимание на огромную роль внешних факторов среди этих проблем или вызовов. К сожалению, этот аспект вопроса все еще недоучитывается как в отечественной, так и в зарубежной науке. Например, распространена тенденция преуменьшать роль войн и завоеваний в процессе образования государственности. Так, согласно Х. Й. М. Классену, войны и завоевания в процессе образования государства играли менее важную роль, чем идеология или социальная стратификация (С1ае88еп 1989; 2000а; 2002; Классен 2006). Советской же науке и вовсе был свойствен принцип приоритета внутренних процессов перед внешними. Так, Л. Е. Куббель полагал, что необходимо отстаивать «тезис об определяющем значении внутренних факторов в процессе становления классового государства» (Куббель 1988: 214, 230). Даже некоторые принципиальные критики советского наследия в отечественном обществоведении полагают, что только «внутренние метаморфозы первобытных социумов» есть закономерные процессы. А межплеменные конфликты и войны, хотя они на практике и имели широкое распространение, следует расценивать как незакономерные (Хоцей 2000: 42)12.

Однако только новых вызовов для серьезных изменений явно недостаточно. Дело в том, что большинство обществ «отвечают» на новые проблемы старыми, привычными, опробованными способами. Естественно, что такие «ответы» не всегда являются эффективными. В результате множество социумов гибнет, исчезает, теряет самостоятельность.

Так, после ухода в 410 году н. э. из Британии римских войск бритты (романизированные британские кельты) в поисках защитников от набегов ирландских и шотландских варваров пригласили к себе саксов и дали им землю (осуществив тем самым определенную социальную инновацию, впрочем, уже неоднократно апробированную в римском мире с его практикой «воевать против варваров

руками варваров»). Но саксы, увидев слабость британцев, вскоре перестали повиноваться местным властям и в конце концов вместе с англами и ютами стали хозяевами в стране. А бритты, несмотря на долгое и упорное сопротивление, были частично изгнаны, а частично уничтожены или порабощены. Поэтому в Британии вместо «брит-тского» государства появились варварские англосаксонские королевства (Blair 1966: 149-168; Мельникова 1987: 8-11).

Но иногда социальные организмы все же вынуждены отвечать действительно по-новому; порой так случается помимо их желания. Конечно, и такие новые ответы далеко не всегда разумны, эффективны и удачны. Ведь путь к новому, тем более эффективному новому, - путь неизвестный, неведомый, на ощупь. Значит, ошибки, в том числе непоправимые, неизбежны. Оттого-то столь часто в истории общества гибнут или клонятся к упадку. Поэтому мы сформулировали «правило особых/исключительных условий для возникновения ароморфоза» (Гринин, Марков, Коротаев 2008: 41-45), согласно которому для появления новой, эволюционно перспективной модели всегда требуется сочетание особых, в чем-то исключительных условий, уникальное совпадение внешних и внутренних факторов, т. е. новых вызовов и новых удачных на них ответов (см. подробнее: Гринин 2003: 52-53; 2007в: 7-10, 56-60; Гринин, Коротаев 2007; 2009: гл. 1).

Все ли общества проходят одинаковые стадии развития?

Механизмы действия социальной эволюции достаточно часто представляют однотипными и в изменении отдельного общества на небольшом отрезке, и в глобальных трансформациях мир-систем и всего человечества на протяжении огромных временных периодов. Это распространенный недостаток взглядов на сложные процессы в общественных науках, и именно с таких позиций нередко пытаются анализировать общественные законы, движущие силы исторического процесса, прогресс и т. д. Имманентно многие обществоведы при таком анализе подразумевают: если уж признавать действие какого-то фактора ведущим, то везде, всегда, в каждом эпизоде, в каждой клеточке общества. В результате получается абсурд.

Такой подход есть замаскированное представление о том, что эволюционные законы должны касаться всех социальных организмов в одинаковой степени и в одних и тех же проявлениях, что ос-

новное изменение идет именно на уровне организмов13. Но это не совсем так. А в отношении важнейших, критических, ароморфных изменений тем более совсем не так. «Претенциозное утверждение, будто бы каждый народ должен пройти через какую-то представленную в нашей истории стадию, прежде чем достигнуть того или иного пункта, более невозможно поддерживать», - справедливо утверждал ?