Спросить
Войти
Вестник РУДН. Серия: ИСТОРИЯ РОССИИ
http://journals.rudn.ru/russian-history
РО!: 10.22363/2312-8674-2017-16-4-617-640
ЖИЗНЕННЫЙ ОПЫТ ДАТЧАНКИ В СССР В КОНТЕКСТЕ СОВЕТСКО-ДАТСКИХ ОТНОШЕНИЙ 1920-1950-Х ГГ.
И.Ф. Давидович
Независимый исследователь innrid@gmail.com
В данной статье рассматривается трансформация восприятия жизни в СССР гражданкой Дании, которая в 1924 г. стала супругой генерал-майора иностранного отдела НКВД и переехала в Советский Союз. Автор показывает, как колебания в советско-датских отношениях непосредственно влияли на судьбу датчанки и накладывали отпечаток на ее мировоззрение. Особое внимание уделяется постепенному отдалению иностранки от ее корней, необходимости вживаться в новую реальность и усваивать правила игры, диктовавшиеся советской действительностью. Исследование построено на анализе писем датчанки Сигрид Ульрикки Альмы Огорд из Советского Союза, адресованных матери и младшей сестре, а также воспоминаний ее сыновей и людей из близкого окружения. Все эти материалы хранились в личном архиве автора и публикуются впервые.
Введение
После Октябрьской революции в глазах мирового сообщества Советский Союз превратился в символ прогресса, социальных реформ, многообещающих изменений в социальной жизни. Это притягивало внимание жаждущих социальной справедливости, много иностранцев приезжало в СССР, чтобы ознакомиться с происходящим и окунуться в атмосферу государства диктатуры пролетариата. Из многих стран приезжали специалисты, которые вносили свою лепту в построение нового государства. Дания не была исключением. В Коминтерне насчитывалось более трехсот датчан, которые приезжали и учились в партийных школах СССР. Эта статья о молодой датской идеалистке, которая верила в идеалы коммунизма и была вовлечена в водоворот советского эксперимента. Попав в советскую реальность, датчанка Сигрид Ульрикка Альма Огорд, как и многие другие, прошла через все испытания советского государства. На своем собственном опыте она испытала все ужасы ареста, необоснованных обвинений, последовавшего вслед за этим заключения в ГУЛАГ.
Колебания в советско-датских отношениях непосредственно влияли на судьбу Сигрид и определяли ключевые моменты ее жизненного пути. В процессе этих колебаний ее отношение к реальности трансформировалось. Данная статья прослеживает изменение этого восприятия. Особое внимание уделено постепенному отдалению иностранки от ее собственных корней, необходимости вживаться в новую реальность и принятию правил игры для выживания.
Для изучения поставленной проблемы были использованы методы устной истории с ее индивидуальным подходом к биографии, которые позволяют понять, как пережитое человеком в разные периоды жизни формировало его личность.
Исследование базируется на воспоминаниях и фактах из писем, в которых события предстают в непереработанном виде.
В распоряжении автора находится архив из большого количества писем, написанных женщиной, и воспоминания об этой женщине, записанные ее сыновьями. Адресатами писем являются мать и младшая сестра Сигрид. Несмотря на явную открытость повествования, письма не дают полного представления о событиях, а содержат описания отдельных моментов и личностей. В письмах, которые писались раз в несколько дней, по понятным причинам не делается попытка осмыслить больший период и дать ему оценку, что могло бы быть в настоящей автобиографической прозе. С другой стороны, это дает возможность исследователю анализировать и делать выводы на основании имеющихся данных. Воспоминания составлены сыновьями Сигрид, которые только частично являлись свидетелями событий. Воспоминания дорабатывались в течение десятка лет, дополнялись и переосмысливались. К ним добавлены отрывочные воспоминания нескольких женщин, подруг и родственниц героини. Если письма относятся ко времени непосредственных событий, то воспоминания, эти события описывающие, содержат многолетний опыт авторов. Можно сказать, что это - конечный результат переосмысления и понимания ими произошедшего.
Также при написании рукописи были использованы некоторые официальные документы: официальная автобиография, поданная в Институт военных переводчиков в 1949 г., протоколы допросов из архива КГБ, книжка отличника из ТЕМЛАГА, справка об освобождении, заменяющая паспорт, хранящиеся в личном архиве автора.
Своей задачей автор видит внесение вклада в литературу, описывающую межнациональные отношения, рассматривая частную жизнь иностранки -датчанки Сигрид Огорд в тесной связи с внешней политикой СССР в отношении Дании. В условиях явной политизации, идеологизации науки, типичных для XX в. и современности, устная история, включая устную женскую историю, - это возможность сохранить без искажений слово правды и справедливости, возможность донесения до читателя голосов "молчаливого большинства" [1, с. 172].
Начальный период: Копенгаген - Париж - Рим - Стокгольм - Москва
Сигрид Ульрикка Альма Огорд (Sigrid Ulrikka Alma Aagaard) родилась в Копенгагене в 1901 г. в семье бухгалтера и домохозяйки. Сигрид была старшей дочерью. Ее отец придерживался либеральных взглядов. К тому времени, как Сигрид пошла в школу, отношения Дании и России продолжали развиваться, подпитываемые родственными связями монархических династий. В начале века Николай II с размахом отпраздновал юбилей датского короля, своего родного дедушки, а ежегодные визиты великой императрицы Марии Федоровны (датской принцессы Дагмар) со своим супругом Александром III до сих пор не забыты в Копенгагене1.
В начале ХХ в. торговля с Россией испытала столь мощный рывок, что в 1916 г. русский предложено было ввести в число предметов, изучаемых в датской гимназии, а русские языковые курсы не были редкостью.
Изучала ли Сигрид русский язык в гимназии или на курсах или проявляла какой-то особый интерес к России в этот период - неизвестно. Тем не менее, общая атмосфера в Копенгагене, настрой молодежи, симпатизировавшей русской революции, могли повлиять на взгляды Сигрид. Датская социал-демократическая партия к 1915 г. насчитывала более 60 тысяч членов и была серьезной политической силой в стране. Во время политических трений партия пошла на соглашение с правящими элитами и вместо глобальных изменений удовольствовалась частными уступками, такими, как улучшением условий труда рабочих. Радикально настроенные члены партии заявили о своем выходе из партии в знак несогласия и стремления продолжить политическую борьбу [2, с. 55, 76].
В такой обстановке Сигрид заканчивала гимназию. Нет никаких документов, указывающих на причастность Сигрид к молодежному революционному движению, но ее отъезд из Дании в 1920 г. может быть косвенным свидетельством этого. После окончания гимназии в 1919 г. она начала работать в страховой компании мореходства в Копенгагене, но уже в 1920 г. вдруг уехала во Францию.
Истинная причина ее отъезда неизвестна, однако в семье остались воспоминания о том, что Александра Коллонтай покровительствовала Сигрид в первые годы их знакомства, которое произошло в конце десятых или в начале
двадцатых годов. До революции, как известно, Александра Коллонтай жила в Копенгагене, где, вероятно, женщины познакомились до назначения Кол-лонтай послом в Швецию. Впоследствии Сигрид поддерживала отношения с Александрой Михайловной вплоть до ее смерти в 1952 г. Близкой подругой Сигрид до последних дней оставалась и Эмма Генриховна Лоуренсон, секретарь А. М. Коллонтай.
В своей официальной автобиографии Сигрид пишет, что познакомилась со своим будущим мужем, сотрудником иностранного отдела НКВД, в марте 1924 г. в Копенгагене1. Тем не менее, из писем, которые она писала домой из Парижа в 1923 г., уже явно следует, что она знакома и путешествует с А. (Антоном), ее будущим мужем2. Не осталось свидетельств их знакомства: познакомились ли они в Париже случайно или во время ее работы «в конторе» во Франции, где она начала работать в 1922 г., с чем ее поздравляет отец в письме3. Очевидно, что мы имеем дело с выросшей в эмансипированной семье самостоятельной женщиной, которая выбирает свой собственный жизненный путь. В начале 1924 г. Сигрид вместе с Антоном переезжают из Парижа в Рим. В марте того же года она пишет матери в письме, что получила дипломатический паспорт4. Этот факт дает основание предположить, что речь идет о советском дипломатическом паспорте. Возможно, что именно в Париже Сигрид начала работать с секретными советскими службами, которые в то время активно действовали в столице Франции. Она могла быть дипкурьером, что объяснило бы появление у нее дипломатического паспорта.
После договоренности между РСФСР и Германией в Рапалло в 1922 г. западная коалиция распалась, и Дания начала официальные переговоры, которые привели к подписанию в Москве в 1923 г. соглашения об основах будущего экономического сотрудничества между двумя странами. Датские компании не готовы были терять русский рынок, в котором они так преуспели в начале века. В результате политический курс был взят на подписание соглашений с СССР. 18 июня 1924 г. Дания и СССР заключили соглашение в форме обмена нотами об установлении сношений «де-юре», а также подписали декларацию о взаимных претензиях [3].
Возможно ли считать совпадением то, что как только официальные отношения между странами были установлены, датская гражданка вышла замуж за гражданина СССР, а брак был заключен в советском консульстве в Стокгольме в августе 1924 г.?
Избранником Сигрид стал «советский дипломат» Антон Шустер, так она представляла своего жениха, а впоследствии мужа, своим датским родным и друзьям. Романтическая история, рассказанная Сигрид своим сыновьям в пятидесятых годах в Москве, звучала так: «Я познакомилась с вашим отцом весной 1924 г. в Копенгагене. Он мне был представлен нашим общим знакомым. Мы встречались, и как-то он позвал нас с матерью в ресторан. Там он впервые и единственный раз на моих глазах пил красное вино. Он был галантен и предупредителен. Когда он привез нас домой и оставил, мама сказала мне: "Это будет твой муж", но предложения не последовало. Антон уехал по делам в Стокгольм. В августе он прислал мне телеграмму: "Срочно приезжай в Стокгольм". И я поехала. Он встретил меня на вокзале с шофером, привез в здание Советского консульства, взял документы и оставил в комнате. Какое-то время я сидела там одна и ждала его. В комнату заглядывали люди, хихикали, снова прикрывали дверь. Вскоре вернулся Антон, он принес мне мои документы, показал свидетельство о браке. Мы женаты, теперь можешь возвращаться в Копенгаген к маме. Но я возразила, раз я твоя жена, то поеду с тобой в Москву. Он неожиданно быстро согласился. Так я впервые попала в Москву осенью 1924-ого»1.
Этот рассказ совпадает с версией, предоставленной в конце 1940-х гг. в официальные органы самой Сигрид. Но из писем двадцатых годов следует, что ни временной промежуток знакомства, ни, скорее всего, и место знакомства не соответствуют действительности. Здесь налицо подтасовки фактов, дабы избежать лишних вопросов.
Своим сыновьям и знакомым в Москве она рассказывала, что поехала во Францию подработать гувернанткой, но из писем матери и отца в Париж, а также из ее собственных писем домой создается впечатление, что работает она явно не гувернанткой, живет в пансионе, а вскоре начинает работу в «конторе», чем занимается, непонятно, в добавок ко всему, впервые попав в Москву, Сигрид пишет матери: «Я не так мало понимаю из того, что слышу вокруг. Все-таки нужно будет поднатореть в русском» 2. Где и когда она могла выучить русский настолько, чтобы уже понимать устную разговорную речь? Могла ли она выучить русский лишь благодаря знакомству со своим будущим «русским» мужем?
Таким образом, осенью 1924 г. Сигрид впервые оказалась в Советском Союзе. Антон Шустер, будучи закордонным работником, сотрудником ИНО НКВД, по приезде в Москву селится в гостиницах. На сей раз это гостиница «Европа» на Волхонке, первое место, куда попадает Сигрид по приезде в Москву, не считая Лубянки, места работы своего мужа.
Первые впечатления были наполнены восторгом. Она подробно описывает матери все, что с ней происходит. 28 сентября 1924 г. Сигрид отправила свое первое письмо из Москвы, в котором описывала друзей своего мужа, с которыми проводила дни напролет, отмечая, что они милы и обходительны, и она очень рада знакомству. В деталях Сигрид передавала свои впечатления о городе: «Вчера мы ездили по городу, и я с уверенностью могу сказать, что тут есть на что посмотреть! - Это самый красивый и интересный город из всех, которые мне приходилось видеть. - Вы и представить себе не можете, какая тут красота! Величественные купола церквей и Кремль, крепостная стена которого впервые возведена в 14 веке - с ума сойти можно! А еще сразу бросается в глаза, что вокруг тебя много всего азиатского, на улицах много азиатов, а улицы живут своей заведенной жизнью. Тут мало автомобилей, но вместо них есть дрожки и извозчик, так они называют повозку на двоих, запряженную лошадьми, которыми управляет погонщик. Это так увлекательно! Прямо на улицах продают фрукты - самые ароматные груши, яблоки, виноград, огромные красные арбузы с Кавказа. Город огромный, население около двух миллионов человек! Нам так повезло: нам досталась очень приятная чистая комната в гостинице. Я очень довольна! Здесь все совсем недорого, а цены на продукты вообще смешные, да и рестораны весьма доступны.
Ресторанная жизнь тут такая, словно я никуда не уезжала: звучат одни и те же мелодии, все то, что крутят в Копенгагене. Да и вообще, это какая-то несуразица, когда ты думаешь о голоде и подобном... Я больше не верю ни слову из того, что пишут газеты, после того как я увидела все своими глазами. Здесь немало нищих, но их везде много, особенно в южных городах»1.
В ее описаниях явно прослеживается симпатия к стране и ее жителям: «В Петрограде, где мы пробыли 4 часа в пятницу, я толком ничего не видела, потому что уже три дня как город затопило вследствие ужасного шторма, улицы полностью под водой, корабли унесло в море из портов, снесены пути, поезда на плаву. Подплывая к гавани, мы видели множество деревьев, которые унесло штормом в открытое море, заборы и ограды. А ведь Петроград только недавно оправился после войны. Городу нанесен серьезный ущерб. А ведь прошло всего сто лет со времен подобного бедствия2. Мы собирались обойти музеи, которые славятся своей живописью, я приеду сюда снова. Вечером мы должны были посетить оперный театр, но все билеты были проданы»3.
Не успев приехать, семья уже собирается в очередную командировку. Антон снова возвращается в Рим первым секретарем посольства. 3 октября 1924 г. Сигрид снова пишет домой о друзьях мужа, о своих завязывающихся отношениях, о легкости в общении: «Вчера мы были в оперном театре, мы слушали потрясающую оперу "Золотой петушок" Римского-Корсакова. Декорации, мизансцены, постановка, актеры - все это превзошло мои ожидания. Ничего лучше я в жизни не видела. Что и говорить, оперный театр в Париже неподражаем и ему не откажешь в величии, но такие костюмы как тут... каждый из них стоит целое состояние. Да и вообще одежда тут неоправданно дорога, оно и понятно, фабрики работают с перебоями, зато еда хорошая и весьма доступна. Огромная курица стоит всего один рубль, цыпленок - 50 копеек и так далее. В ходу серебро, не то, что у нас - бумажные деньги. Ну а о фруктах я уже говорила, они отличные и дешевые! Все выглядят здоровыми, и вообще народ привлекательный. Мне очень интересно смотреть на людей, какие они разные. Многие женщины тут ходят в носках или гольфах, и это достаточно распространенно. Крестьянки носят красные платки на голове, а некоторые - многоцветные.
Я побывала в нескольких музеях, какие тут великолепные коллекции! А после мы пошли с Антоном в Мавзолей посмотреть Ленина. Это произвело на меня неизгладимое впечатление. Так трогательно видеть, насколько Ленин был почитаем и любим тут. Везде его портреты: в магазинах, в гостиных, да где угодно. Я думала, что мы просто идем смотреть на саркофаг или что-то подобное. Но сам Мавзолей - это необыкновенное здание, расположенное на исторической площади, где церкви и монументы, построенные до эпохи Петра Великого. Ты сперва заходишь в вестибюль, идешь по коридору, стены обиты красным, и входишь в усыпальницу, которая ярко освещена - и можно предположить, что Ленин просто живой, так хорошо он забальзамирован.
Я сперва не могла смотреть на него. Но должна признаться, что это очень красиво - он лежит в стекле, двое солдат его охраняют, везде висят красные флаги и советские эмблемы - герб рабочих: молот и серп и звезда. Ленин показался мне очень приятным - он не красавец, но у него очень человечное лицо, совсем не такое, как его описывали, - и смерть его не исказила. На нем обычный военный мундир цвета хаки, одна рука его лежит вдоль тела, другая покоится на груди. Щеки его подернуты легким румянцем, идеальная форма носа и рта, глаза закрыты. Я бы сказала, что на него приятно смотреть, не чувствуешь неудобства. И вот ты проходишь мимо него - Castrum doloris1 - и ощущаешь величие смерти и полон страха»2.
На одиночество пожаловаться Сигрид не может, скорее наоборот. Из Берлина она пишет матери через пару недель по горячим следам 16 октября 1924 г.: «Всю прошлую неделю, еще в Москве, мы ходили в театры каждый вечер. Все время я окружена незнакомцами. Ни дня мы не провели вместе, только Антон и я, - даже едим мы в компании. Не сказала бы, что нам плохо, мы оба отлично проводим время. Только вот Антон такой худой - и не потому, что мы недоедали в России, просто он все время куда-нибудь да спешит.
Сегодня мы отметили два месяца нашего замужества. Антон преподнес мне букет фиалок и коробку шоколада. Его просто обожают его знакомые и друзья, и я даже иногда думаю, что это чересчур»1.
На основании вышеприведенных писем можно заключить, что Сигрид с самого первого дня чувствовала себя в СССР как дома. Она легко сходилась с людьми, находила с ними общий язык, даже если это был только русский, в котором ей нужно было еще поднатореть. Круг общения Сигрид складывается весьма быстро - это прежде всего семьи сотрудников и соратников ее мужа. Нередко это также иностранки, но чаще просто образованные женщины, свободно говорящие на французском или немецком языках. Она очарована этими людьми, их кругозором, у них много общих тем для обсуждения (книги, театры, концерты, опыт жизни в других странах). Это люди ее круга, равнозначного социального статуса, часто те, у кого ей есть, чему поучиться.
В это время или чуть позже Сигрид посещает «салон» Лили Брик, с которой продолжает общение до самого конца, о чем свидетельствует наличие телефонного номера Лили в последней записной книжке Сигрид. Судя по воспоминаниям, к этому времени она уже была знакома с Айви Литвиновой, Верой Яковлевной Сыркиной (упоминается в письмах 1923 г. и далее), Эстер Розенцвейг, в будущем Елизаветой Зарубиной, женой Василия Зарубина. Интересно, что чета Зарубиных на легализацию поехала в Данию, что еще раз подчеркивает датско-советские связи, пусть речь идет и не об официальных связях в данном случае.
В течение тринадцати лет супружества Сигрид нередко бывала в Москве. В следующий свой длительный приезд в 1927-1928 гг. она начала работать в Госбанке, пока командировки мужа носили эпизодический характер. В это время ее социальные связи укреплялись.
Окончательное возвращение в СССР приходится на лето 1937 г., когда мужа отзывают в Москву из Лондона, где под прикрытием второго секретаря посольства он работает легальным резидентом. В середине лета Сигрид, еще ни о чем не подозревая, писала в письме матери из Чехии, где она летом 1937 г. лечилась в санатории: «Скоро мы поедем в Москву, но ты можешь писать мне на наш старый адрес в Лондоне»2. Несмотря на предупреждение мужа,
что «меня могут арестовать, но тебя и детей не тронут», она продолжала доверять советскому государству и вернулась в Москву. В Москве ей действительно не пришлось задержаться надолго. 19 сентября 1937 г. арестовывали мужа, обвинив его в шпионаже против СССР. В результате обыска из квартиры забрали все документы, фотографии и деньги.
Фрагмент письма Сигрид Огорд из Москвы своей матери в Копенгаген 28 сентября 1924 г.
В протоколе допроса был поставлен вопрос, «известно ли ей о шпионских связях ее мужа». Несмотря на отрицательный ответ, Сигрид получит восемь лет лагерей как член семьи изменника родины (ЧСИР) и в ноябре 1937 г. окажется в Мордовском лагере ТЕМЛАГ.
ТЕМЛАГ
До 1937 г. Сигрид имела возможность быть не только женой, но и отстаивать свое право на личное пространство, на работу и досуг. В сентябре 1937 г. ее жизнь кардинально изменилась. Это касалось не только ареста, последующего заключения в тюрьму, а далее - в лагерь, что лишало ее морального статуса на личную свободу. У нее нет собственного дела, нет обвинения. Она обвиняется лишь в том, что была женой «изменника родины». Попирается не только ее фактическая свобода, отбирается ее роль как самостоятельной личности.
В этот период четко прослеживается ее гендерная зависимость, она сталкивается с подавлением воли и шантажом. С момента заключения Сигрид была лишена возможности принимать решения без ссылки на свою материнскую роль. В лагере вожделенные методы поощрения - это даже не еда или теплая одежда, а возможность написания внеочередного (второго) письма детям в детский дом, так как в месяц было разрешено только одно письмо. Казалось бы, базисное право становится пряником в руках руководства для стимулирования и подавления.
Маховик репрессий опередил все сроки. К концу 1937 г. должен был быть построен новый женский лагерь в Акмолинске - А.Л.Ж.И.Р., но его строительство еще не завершили, а тюрьмы крупных городов и пересылочные пункты уже были переполнены женщинами - членами семей изменников родины. Осенью 1937 г. женским лагерем для «жен»2 стал ТЕМЛАГ, куда попали жены
крупных военачальников, бывших партийных функционеров. Н.И. Сац так писала о нем: «Лагерь абсолютно закрытый, для жен "самых ответственных врагов народа"» [4, с. 342]. До начала войны в лагере были в основном «враги-ни», то есть жены и дочери «врагов народа». И хотя привезли их под конвоем и гнали с собаками до лагеря, в лагере долгое время конвоиры не знали, как с ними обращаться. Громкие имена их мужей еще были у всех на слуху.
Начальник лагеря Левин, по воспоминаниям Сигрид и других женщин, был понимающим человеком. Его сестра тоже сидела, правда, не в его лагере. Скоро его сменили и на его место пришел Шапочкин, «не менее понимающий», как о нем отзывалась Наталья Сац в своих воспоминаниях [4, с. 343]. Карцер в лагере хоть и был, но некоторые женщины даже утверждали в своих воспоминаниях, что вообще не видели карцера в глаза, потому что его физически не существовало. Карцер был, но им не пользовались. Администрация лагеря договаривалась с женщинами без угроз1.
За первые годы своего пребывания в лагере женщины, в начале растерявшиеся, наладили быт, организовали повседневную жизнь. Это были интеллигентные женщины, многие - старые революционерки, приспособленные к жизни в тяжелых условиях. Они разбили огороды, распределили обязанности по уборке и поддержанию тепла и горячей воды в бараках. До 1939 г. женщины практически не имели занятости в лагере, кроме самообеспечения [4; 6].
Во время войны контингент лагеря стал разнообразнее: помимо политических появились осужденные за бытовые преступления. В первый день по приезде «бытовички»2 вытоптали все огороды, возделанные «врагинями»3. Со временем женщины научились сосуществовать. У них появилась своя миссия. Пережитые в заключении голод и лишения они стремились наполнить духовным содержанием по аналогии с христианским институтом мученичества [7]. Стал устанавливаться тесный контакт между представителями различных социальных групп, который был неизбежен в условиях лагеря. Каждая «врагиня» взяла на «перевоспитание» «бытовичку». Сигрид тоже досталась женщина-бытовичка, которая была из местных, из мордовских. Она с интересом расспрашивала Сигрид о заграничной жизни, о семье, муже. Ничего не потрясло ее так, как «особенность, исключительность» ее мужа Антона. Он не ругался! Она долго не могла поверить и все переспрашивала. Антон не пил, не курил, не был склонен к рукоприкладству. Но еще больше ее поразило неиспользование в повседневной жизни этой семьи нецензурной брани. Сама Сигрид до конца жизни так и не могла понять, «почему русские ругаются в половые органы»4.
Интересно и внедрение лагерного сленга в повседневную жизнь образованных женщин, таких просторечий, как «бытовичка» (женщина, осужденная за бытовые преступления, не политическая, попавшая в лагерь по 58-й статье), «вольняшка» (вольнонаемная, расконвоированная, отбывшая свой срок и продолжающая работать при лагере за неимением другой работы), «начальник» (любой конвоир вне зависимости от воинского звания и занимаемого положения в лагерной иерархии). Эти лексемы Сигрид использовала в постлагерной повседневной жизни, но нецензурная лексика так и осталась вне сферы ее понимания. Она не смогла ни освоить русский мат, ни употреблять его по назначению.
Столкновение с «бытовичками» было для Сигрид первым длительным опытом общения с простым русским народом, с теми женщинами в красных косынках, которых она с восторгом описывала матери в 1924 г.
«Политические» женщины в ее бараке владели несколькими языками, вели литературные беседы и вспоминали театральные и оперные постановки в СССР и за рубежом. С некоторыми своими солагерницами Сигрид была знакома до лагеря, в частности, с Нонной Марьясиной, женой председателя Гос -банка (в котором Сигрид довелось поработать), супругой Семена Урицкого, соратника Адольфа. Это были женщины ее круга. Ее ближайшей подругой в лагере стала Валерия Стэн, жена Яна Стэна, известного философа-марксиста, о котором говорили, что он учил марксизму самого Сталина. Через Любовь Самойловну Дробнис, которая жила с ней в соседних бараках, Сигрид узнала, что ее дети в том же детском доме, что и дочь Любови Самойловны - Шура Дробнис. Яков Дробнис, отец Шуры, был близким другом Адольфа, о чем Любовь Самойловна на допросе рассказывала следователю, отвечая на вопрос о связях мужа. Это находит отражение и в протоколах допроса Адольфа1.
Татьяна Смилга, дочь Ивара Смилги, вспоминала, как находила с Сигрид общих знакомых и говорила о Ромене Роллане, которого Сигрид читала в подлиннике2.
Несмотря на тяжелую жизнь, которую женщины влачили в лагере, выжить помогала сплоченность, человеческое отношение не только начальства, но и конвоиров. Но ни огороды, возделанные женщинами, ни взаимная помощь не уберегли их от недоедания, а отсутствие витаминов всерьез подкосило здоровье. Сигрид оказалась в бараке «пеллагриков», в которые переводили женщин, заболевших пеллагрой. Эту категорию заключенных расконвоировали, и тем женщинам, кто еще мог двигаться, было позволено уходить в лес за ягодами и грибами, чем были богаты мордовские леса. Однажды потерявшись, женщины в страхе заметались в поисках своих конвоиров, те, в свою
очередь, искали потерявшихся женщин. Наконец-то, отыскав друг друга, они бросились друг другу в объятия [8, с. 7].
В лагере складывалось ее очередное представление о советском строе. И оно вновь было весьма однобоко. В ТЕМЛАГе в тот период отбывали наказание «без статьи» те женщины, с которыми она была либо связана до лагеря, либо с которыми познакомилась и дружила бы, встреть она их в нормальной обстановке. Это был тот же социальный срез, к которому она принадлежала. Отношения с лагерными подругами не прерывались до самой смерти. Женщины выделяли ее как иностранку, о чем свидетельствуют воспоминания Татьяны Смилги, но это вызывало скорее повышенную симпатию и сочувствие, нежели отторжение. На ее счастье, основная масса конвоиров относилась к женщинам человечно. Хотя речь и идет о лагере, но, по словам Наталии Сац, которая побывала в нескольких лагерях и одним из них был ТЕМЛАГ, «чистота, порядок в бараке, на немногих аккуратных клумбах растут аккуратные цветы, тишина... могильная», доверительные беседы с начальником лагеря -все это потрясло ее, попавшую в ТЕМЛАГ в 1939-1940 гг. [4, с. 342-343]. Общение с «простым народом» сводилось к минимуму, часто оно носило скорее покровительственный характер.
В лагере отточилось умение концентрироваться только на положительных моментах. Ирония, чувство юмора брало вверх над страданиями и жалобами. Наталья и Нина Михоэлс, у которых Сигрид некоторое время снимала комнату после ареста М. Вайнберга, запомнили ее именно такой - «у нее было восхитительное чувство юмора. Когда забрали Метека, она пришла к нам и увидела опечатанную комнату: "Где он?" "На Лубянке" И, зная супруга Талы и его любовь к чистоте, Сигрид воскликнула: "О, Талочка! Там так чисто!"»1.
В сентябре 1945 г. восемь лет заключения истекли, но по окончании срока Сигрид не получила на руки документы и не могла покинуть лагерь. Формально она была расконвоирована и уведомлена, что «отбыла наказание», но в документе, который она получила, было указано - «до особого распоряжения». Только закончилась война, положение иностранцев пока было не определено, но советских военнопленных уже перемещали из нацистских лагерей в советские, а советские войска еще не ушли с Борнхольма, куда высадились 9 мая 1945 г. [9].
Особое распоряжение так и не поступало. Сигрид стала вольнонаемной - «вольняшкой». Жизнь ее не сильно изменилась, формально она была уже не заключенной, жить могла за пределами лагеря, но по-прежнему была с ним тесно связана: жила хоть и по ту сторону забора, но тоже в бараке, работала на территории лагеря в том же пошивочном цехе. Правда, на заработанные
гроши могла покупать какую-то еду в местном сельпо. В начале 1946 г. она написала своему старшему сыну, который в то время служил в армии, и пожаловалась на сложившуюся ситуацию. Он пошел к своим командирам, у которых был на хорошем счету, и рассказал, что происходит с матерью [10, с. 24]. Командиры написали письмо в лагерь, и в феврале 1946 г. Сигрид получила долгожданную справку об освобождении, которая давала ей возможность покинуть лагерь, но которая ограничивала ее в правах1. Она не имела права селиться в 39 крупных населенных пунктах Советского Союза, что, разумеется, включало и Москву. Решению выпустить Сигрид из лагеря могло способствовать и другое событие, а именно решение советской стороны оставить Борнхольм и готовить специалистов для повторного внедрения на остров.
Советские войска высадились на датский остров Борнхольм 9 мая 1945 г. 16 мая, через неделю после высадки, были восстановлены дипломатические отношения между СССР и Данией, хотя речь пока не шла о восстановлении посольств, а только миссий.
Однако ситуация в целом была неоднозначной. Страны-союзники не могли прийти к соглашению, и в результате остров стал разменной монетой в политической игре. В марте-апреле 1946 г. советские войска неожиданно покинули остров. В историографии отмечается: «Никогда полностью не выяснилось, чем было вызвано решение Кремля покинуть Борнхольм без всяких условий. Наиболее вероятное предположение состоит в том, что Сталин принял это решение, услышав, что датские коммунисты готовы завоевать власть избирательными средствами, и только проблема Борнхольма стоит у них на пути» [11].
Не имея права возвращаться в Москву, Сигрид именно туда и поехала. Там были ее единственные друзья, и это было единственное место, где она могла выжить. По месту прописки, на 101-м километре, в знаменитых впоследствии Петушках найти работу она не могла.
Всему, что случилось с ней в этот период, Сигрид была обязана не только людям, которые помогали ей, но и сложившейся благоприятной внутриполитической ситуации. Страна находилась в эйфории после победы в войне, формировалось кольцо соцлагеря, казалось, что намечались послабления, и в воздухе витала надежда.
Одним из тех, кто в трудную минуту помог Сигрид, был ее приятель Воронов, с которым она работала в 1928-1929 гг. в Госбанке. К 1946 г. он сделал весьма приличную карьеру, заняв высокий пост в Министерстве речного флота СССР. Сигрид обратилась к нему с просьбой вызволить из детского дома ее младшего сына, которому в то время было уже 14 лет. Мальчик писал матери о невыносимой жизни в детдоме, что было связано также со сменой руко1 Справка об освобождении. ТЕМЛАГ. Выдана 29 сентября 1945 г. // Личный архив автора.
водства в нем. Воронов направил своего подчиненного, который забрал подростка и привез его в Москву. Жить в Москве было опасно, да и негде. Сигрид ночевала у знакомых, в квартирах и на дачах, старалась никогда не ночевать две ночи подряд, чтобы соседи не донесли и не нажить неприятностей. Привезенного в Москву ребенка пришлось определить в подмосковный детский дом. Условия содержания там были намного лучше, порядки либеральные. Через полгода тот же Воронов помог сыну Сигрид поступить в Рижское речное училище, и на ближайшие четыре года судьба его была решена, чего нельзя сказать о Сигрид. Она было устроилась домработницей в одну семью, но хозяин быстро обнаружил, что у нее справка об освобождении, и выгнал е?
