Крестьянские переселения в 1920-е годы (из истории миграции в России)

КРЕСТЬЯНСКИЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЯ В 1920-Е ГОДЫ (ИЗ ИСТОРИИ МИГРАЦИИ В РОССИИ)

Валентина Моисеенко

Трансформация миграции после октября 1917 г., неизбежная в силу коренного переустройства политической и социально-экономической системы общества, означала изменение характеристик основных ее видов. Теоретические основы трансформации миграции были заложены в годы военного коммунизма и востребованы в конце 1920-х годов.

В силу объективных и субъективных причин трансформация не могла не затронуть миграцию крестьян в многоземельные районы, которая была тесно связана с довоенным этапом переселения и колонизации и оставалась в 1920-е годы одной из центральных проблем. В характерных чертах регулирования этих процессов (позднем открытии планового переселения в 1924-1925 гг. и закрытии переселения индивидуальных крестьянских хозяйств в 1930 г., «отмене» термина «колонизация») проявилось отношение к процессам, сыгравших большую роль в истории России. Но короткому времени, отведенному переселению и колонизации в 1920-е годы, предшествовал период, насыщенный масштабным движением крестьян в Азиатскую Россию, обсуждением перспектив этого процесса. Поэтому в 1920-е годы невозможно было не учитывать довоенные тенденции и последствия переселения, большой опыт переселенческого дела - информационный, законодательный и организационный. «Проводниками» такого опыта были ученые и специалисты. Часть из них работала в бывшем Переселенческом управлении. Однако попытка «возрождения» переселения противоречила планам государства. В конце 1920-х годов состояние переселения оценивалось как кризисное. Одновременно были прекращены исследования колонизации и переселения.

Фактически переселение крестьян с 1880-х до конца 1920-х годов было единым процессом. Это обстоятельство определило структуру статьи. При этом наименее изученным является последний этап - переселение в 1920-е годы.

Революция отмела ...все переселенческое дело...с его аграрно-помещичьей колонизаторской идеологией. На смену возрождается новое, советское переселение, построенное на совершенно иной экономической и социально-политической основе.

[Переселенческое дело 1927: 3]

Из опыта переселения и колонизации в дореволюционной России. Новый курс на рубеже 1910-Х годов

В обширной дореволюционной историографии переселение крестьян определяется как одно из существенных и устойчивых явлений русского народного быта, тесно связанное с положением крестьян во «внутренних» (европейских) губерниях, расширением границ государства, политикой заселения окраин.

Валентина Михайловна Моисеенко. Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова, Россия. E-mail: Vmoiseenko.msu@mail.ru.

Статья поступила в редакцию в марте 2015 г.

Значительный рост масштабов переселения крестьян в Сибирь, начавшийся с 1880-х годов, был вызван последствиями реформы 1861 г., малолоземельем и кризисным состоянием крестьянского хозяйства, быстрым увеличением численности сельского населения в Европейской России (В.И. Чаславский, Ю.Э. Янсон, В.Н. Григорьев, И.А. Гурвич, А.А. Исаев, Ф. Воропонов, А.А. Кауфман и др.). Хотя интенсификация декларировалась как магистральное развитие земледелия, но из-за недостатка средств и знаний для интенсификации крестьяне выбирали переселение. Рост внимания к заселению Сибири стимулировала территориальная близость огромного Китая, а также поражение России в Русско-Японской войне (1904-1905 гг.) [Ядринцев 1892: 212].

Увеличение масштабов и большие трудности переселения за Урал, общественный интерес к движению крестьян способствовали пересмотру позиции правительства, «игнорировавшего переселения при проведении реформы 1861 года» (Ю.Э. Янсон). Переселенческая политика государства была реализована в положениях и законах 1881, 1889, 1904 и 1906 гг. В 1897 г. был создано Переселенческое управление МВД, переданное в 1906 г. в Главное управление землеустройства и земледелия. В рамках Государственной Думы III созыва (1907 г.) работала Особая комиссия по переселенческому делу. В начале XX века переселение крестьян в Азиатскую Россию преобразилось «из едва ли не ведомственного мероприятия в важнейшее дело с грандиозными задачами и вновь открывавшимися горизонтами в будущем» [Вощинин 1912: 1-2].

Ключевыми вопросами переселенческой политики в довоенное время были масштабы и эффективность переселения, состав переселенцев. По данным переселенческой статистики, результаты перемещения за Урал в 1885-1913 гг. оцениваются в размере 5159 тыс. семейных переселенцев и ходоков. Число обратных (семейных) переселенцев составило 517 тыс. (14%). Ежегодный максимум первой волны переселения (82-84 тыс. человек) пришелся на «голодные» 1891-1892 гг., второй (200-219 тыс.) - на 1898-1900 гг., третьей (744-682 тыс.) - на 1908-1909 гг. [Кауфман 1915b: 2-3]. Динамика переселения свидетельствует о постепенном росте масштабов при его существенных колебаниях в отдельные годы. Наибольшая его величина пришлась на время проведения аграрной реформы П.А. Столыпина.

За этот период движение «пионеров», «первопроходцев», крестьян средней состоятельности сменилось переселением малоземельных и безземельных семей, вызванным ухудшением положения крестьян после реформы 1 861 г. Удельный вес безземельных переселенцев вырос с 15,3% в 1894-1899 гг. и 20,0% в 1903-1906 гг. до 24,5% в 1907-1911 гг. [Огановский 1914: 94]. Демографическую структуру переселенцев определяли большие семьи, в составе которых было несколько мужчин-работников. Основные места выхода охватывали аграрно-перенаселенные черноземные губернии Европейской России (Полтавскую, Курскую, Черниговскую, Воронежскую, Могилевскую, Харьковскую, Киевскую, Орловскую, Самарскую, Витебскую, Екатеринославскую и др.) с высокой плотностью сельского населения и низкими земельными наделами [Ямзин 1912: 15-16].

На протяжении довоенного периода высоким оставался удельный вес самовольных переселенцев. Поэтому период с 1880-х годов до начала Первой мировой войны определяется как «история самовольных переселений» [Ленский 1914: 96].

До 1906 г. «самовольцами» считались семьи, переселявшиеся без специального разрешения - проходного свидетельства. Формально потребность в термине «самовольное переселение» отпала после 1906 г. Однако масштабы самовольного движения (по паспортам) оставались значительными, хотя по терминологии начала XX века «нелегальные» (самовольные) переселенцы не имели права на льготный проезд по железной дороге, им не предоставлялись в первую очередь земельные участки и т.д.

В 1896-1911 гг. движение самовольцев в Азиатскую Россию составило 2/3 легального переселения. Особенно значительным был приток этой категории в Томскую губернию и Акмолинскую область. Три переписи, проведенные в Томской губернии в 18991911 гг., выявили значительные масштабы «непричисленных самовольцев» (в 1909 г. их число составило 80746 семей, всего 454144 человек) и тяжелое положение этой группы. 40% «неприписанных» семей не имели необходимого хозяйства - жилища, пашни, скота. [Огановский 1914: 127-128].

Существенные показатели самовольного движения отразили большие трудности регулирования переселения в условиях определяющего влияния «выталкивающих» факторов в местах выхода крестьян, низкого уровня образования переселенцев, слухов и писем родственников как главных источников информации о районах вселения.

Усиление роли государства в регулировании переселения означало рост государственных расходов. Их величина, составлявшая 3-4 млн руб. ежегодно в период деятельности Сибирского комитета, поднялась до 5,6 млн руб. в 1906 г. и 30 млн руб. в 1914 г. [Кауфман 19^: 538].

В целом в предвоенные годы переселение в Азиатскую Россию было свободным. Государство регулировало его в виде помощи при ликвидации земельных наделов, признании обязательным ходачества, поддержки переселения земствами ряда губерний Европейской России и др. Весь переселенческий процесс находился в ведении единой организации, образовывавшей переселенческие участки, выдававшей ссуды и оказывавшей сельскохозяйственную, медицинскую, агрономическую помощь и т.д. Передвижение обслуживали специальные поезда. Была налажена относительно полная регистрация переселенцев, ходоков и обратников. Но, начиная с 1889 г., за исключением отдельных лет, хроническим было несоответствие между потребностью крестьян в переселении и наличием земельных участков, подготовленных для заселения. Значительным было обратное движение. На наш взгляд, такое положение согласуется с громадным значением переселенческого дела и громадной трудностью его организации [Белевский 1904: 1].

Важным стало подведение итогов переселения. Их анализ учитывал сравнительное изменение положения хозяйства переселенческой семьи в районах вселения и в районах выхода. В то же время, под влиянием индустриализации страны, роста отхода крестьян на заработки, увеличения численности городского и сельского населения, новых задач в

заселении Дальнего Востока формировался широкий взгляд на функции и последствия переселения.

В начале 1900-х годов был пересмотрен взгляд на роль переселения в решении ключевой проблемы - аграрного перенаселения: его значение было признано ограниченным, поскольку масштабы не поглощали возраставшей величины естественного прироста сельского населения в Европейской России. Противоречивыми оказались сведения об уровне социально-экономического положения переселенцев в различных зонах заселяемых районов. В местах вселения скапливалось большое число неустроенных переселенцев. Нарастали противоречия между интересами губерний выхода и вселения. Усложнялись отношения переселенцев и сибирских старожилов, коренных жителей Степного края и Туркестана. Согласование таких интересов, прежде всего мест выхода и вселения, справедливо считалось более сложной задачей по сравнению с регулированием интересов стран эмиграции и иммиграции [Беркенгейм 1902: 1-3]. Наконец, переселение не смогло, как ранее предполагалось (А.И. Васильчиков и др.), предотвратить массовую эмиграцию из России, охватившую в 1880-е годы юго-западные районы Европейской России. Однако подведение итогов переселения сдерживала неразработанная методология их расчета. Только во второй половине 1920-х годов началось обсуждение этой задачи. При этом отмечались значительные возможности ее решения, учитывая открытые данные бюджета бывшего Переселенческого управления. Однако и в настоящее время подобная работа не выполнена. Поэтому были подведены по существу предварительные итоги переселения.

По расчетам Переселенческого управления, сообщенным Г.Ф. Чиркиным осенью 1917 г.1, ежегодное в течение предвоенного десятилетия переселение, в среднем, около 60 тыс. семей за Урал требовало 25 млн руб., не учитывая денежных, трудовых и других затрат самих переселенцев. В то же время оброчная подать в Сибири за 1906 - 1913 гг. увеличилась с 6 до 13 млн руб. Посевная площадь в Азиатской России в 1908-1914 гг. росла ежегодно почти на 1 млн десятин (в Западной Сибири - на 50%). Экспорт сибирского масла в 1913 г. достиг 5 млн пудов стоимостью 75 млн руб. Сибирская железная дорога в 1913 г. получила 13,5 млн руб. чистого дохода. Кроме того, в результате роста потребностей населения увеличился сбор косвенных налогов [Журнал... 1917а: 137-138].

Благодаря притоку переселенцев городское и сельское население Сибири росло быстрее, чем в Европейской России. В 1897 г. население 12 губерний и областей Сибири составляло 8184,4 тыс. человек. В 1917 г. оно достигло 14440,1 тыс. Ежегодный прирост сибирского населения (3,8%) был почти в 3 раза выше аналогичного показателя по Европейской России (1,3%). Городское население Сибири росло в 1,5 раза быстрее, чем в Европейской России (соответственно 6 и 4%) [Огановский 1921: 35-36].

Перепись 1926 г. подтвердила большую роль притока населения в Азиатскую часть СССР. Чистая миграция населения, т.е. разница между числом уроженцев других территорий СССР, прибывших в районы Азиатской части СССР, и числом уроженцев этих

районов, зарегистрированных в других частях СССР, составила в РСФСР 1125,4 тыс., в том числе в Казахской АССР - 638,7 тыс., в Киргизской АССР - 68,1 тыс., Сибирском крае -1986,5 тыс., Дальневосточном - 337,5 тыс. человек. Положительный прирост населения за счет миграции был зарегистрирован в Узбекской ССР (196,3 тыс. человек) и Туркменской ССР (62,8 тыс.) [Всесоюзная перепись... 1931: 174-175, Табл. V].

Положительные результаты переселения были учтены при обсуждении перспектив развития Азиатской России. В речи на заседании Государственной Думы 16 марта 1910 г. министр Главного управления землеустройства и земледелия А.В. Кривошеин, говоря о переселенческой политике в Азиатской России в предшествующие годы, определил ее как самодовлеющую государственную задачу. В противовес такой задаче была выдвинута идея широкой колонизации Азиатской России с участием государства [Симонов 1917: 16].

В рамках нового подхода центр тяжести предлагалось сместить с масштабов переселения на качество обустройства переселенцев. Переселение должно было приобрести чрезвычайно многосторонний характер. Для этого необходимо было преодолеть колебание взглядов на переселение в Сибирь, выполнить в этом регионе комплекс агрокультурных, экономических и технических мероприятий по мелиорации земель, строительству дорожной сети, преодолеть кризис экстенсивных форм ведения сельского хозяйства и др. [Огановский 1914: 304-311, 313, 317]. Обсуждавшаяся концепция колонизации Сибири исходила из развития России по западноевропейскому пути, т.е. преодоления тяжелых последствий аграрного перенаселения с помощью индустриализации, хотя и медленной. Поэтому декларация правительством «новой стратегии политики в Азиатской России» подтвердила отказ от решения аграрного вопроса в Европейской России с помощью переселения крестьян за Урал. Как средство решения более широкого круга задач колонизация Азиатской России рассматривалась с позиций подъема производительных сил страны [Огановский 1914: 247]. В то же время ошибочным и даже самоубийственным считалось представление о колонизации, не учитывавшее интересы «метрополии» - страны с избыточным земледельческим населением. Поскольку индустриальный (городской) сектор экономики мог поглотить естественный прирост лишь частично, переселение избыточного населения в Азиатскую Россию предлагалось рассматривать в качестве «второго по величине фактора выхода избыточного сельского населения». Переселение так называемыми «гнездами», т.е. из отдельных губерний и уездов, позволяло расселить часть избыточного земледельческого населения не только в Европейской России, но и на свободных землях за Уралом, не пренебрегая переселением как одним из элементов аграрной политики [Огановский 1914: 61, 306].

Сохраняя переселение, предполагалось одновременно решить другую задачу -защитить земельные интересы старожилов и туземного населения.

Остроту такой задачи подтверждают статистические данные. За 1905-1916 гг. численность крестьян в Степном крае выросла с 427 до 1221 тыс., казаков - с 246 до 327

тыс., киргизов - с 2047 до 2179 тыс.2 В 1905-1916 гг. рост русского населения был отмечен в Омском (900%), Кокчетавском (160%), Петропавловском (156%), Кустанайском (131%), Актюбинском (890%) уездах. Быстро также росло русское население во всех уездах Семипалатинской области и в ряде уездов Уральской области. Обратное движение за 18961916 гг. составило 12% [Тресвятский 1917: 35-40, 43].

Противоречивые последствия переселения в Степной край и в другие районы не оставались без внимания - в довоенное время землеустройство коренных жителей (киргизов) было признано одним из важных вопросов переселения. Но стихийный приток переселенцев после окончания Русско-Японской войны отодвинул решение «киргизского вопроса» на второй план. В рамках земельной реформы, обсуждавшейся летом и осенью 1917 г., вопрос землеустройства коренных жителей «должен был получить окончательное решение» [Тресвятский 1917: 61-62].

При обсуждении земельных отношений, сложившихся в Степном крае, учитывались итоги работы двух экспедиций: под руководством Ф.А. Щербины (1896-1900 гг.) и В.К. Кузнецова (1907-1911 гг.). Не вдаваясь в подробности организации работы этих экспедиций, отметим, что итоги их работы оценивались с позиций защиты земельных интересов коренного населения [Седельников 1907: 73-74].

Согласно одной из оценок, опубликованной в советские годы, заслуга Ф.А. Щербины при установлении норм землепользования заключалась в том, что экспедиция крайне осторожно и внимательно отнеслась к киргизскому хозяйству, и, руководствуясь тем, что хозяйственные особенности края мало изучены и им можно дать лишь общую характеристику, нормы были рассчитаны со значительными прибавками против установленных средних арифметических хозяйств по каждому уезду [Кенарский 1924: 122]. В то же время реальное землепользование находилось под влиянием притока переселенцев в Тургайскую, Уральскую, Акмолинскую, Семипалатинскую и Семиреченскую губернии и области. Жалобы местного населения на постановления временных комиссий о землеустройстве «систематически отклонялись областным правлением» [Кенарский 1924: 124]. Положение усложнилось после реорганизации Переселенческого управления и подъема переселенческого движения в 1906 г.

В результате повторного статистико-экономического обследования в 1907-1911 гг. (под руководством В.К. Кузнецова) нормы землепользования киргизов были уменьшены и установлены новые «излишки» земли. За 1906-1915 гг. переселенческих участков было заготовлено в 2 раза больше по сравнению с 13-летним периодом до 1906 г. Сам процесс образования переселенческих участков сопровождался нарушениями [Кенарский 1924: 132- 133].

Как видим, начиная с 1880-х годов в переселенческом движении происходили количественные и качественные изменения, был накоплен большой опыт его регулирования. В то же время на рубеже 1910-х годов очевидной стала необходимость

повышения социально-экономической эффективности переселения, означавшая уточнение его функций и последствий, связанных с колонизацией заселяемых территорий. «Самодовлеющая» сила переселения должна была проявиться в росте производительных сил заселяемых территорий, урегулировании отношений переселенцев и жителей районов заселения. Задача следующего этапа состояла в применении опыта с учетом изменившихся общественно-политических условий.

Переселения как часть аграрной реформы в 1917 г.

Переселение за Урал во время Первой мировой войны в основном прекратилось. В 1915 г. в Сибири водворилось 220 тыс. переселенцев: часть по довоенному зачислению, часть - «по паспортам». В решениях Временного правительства ставилась задача исправить недостатки в организации переселения, накопившиеся в предыдущие годы [Ямзин, Вощинин 1926: 68, 70].

Огромный интерес к реформированию земельных отношений после февраля 1917 г. стимулировал обсуждение перспектив колонизации и переселения в России, которое происходило в течение весны-осени 1917 г. на заседаниях Лиги аграрных реформ и Комиссии по вопросам переселения и колонизации, созданных Главным земельным комитетом для подготовки материалов к Учредительному собранию.

Позиция многих ученых и работников Переселенческого управления, расходившаяся в частностях, была единой в признании необходимости продолжения политики переселения за Урал. По одному из вариантов плана земельной реформы только на втором ее этапе (т.е. не менее чем через два десятилетия), после землеустройства местного населения, предлагалось расселение малоземельного крестьянства из густонаселенных районов на запасных землях государственного фонда [Огановский 1917: 11]. События ближайших не соответствовали этому предложению.

Обсуждая перспективы переселения, Комиссия по вопросам переселения и колонизации (август - сентябрь 1917 г.), как и в довоенное время, учитывала необходимость решения стратегической задачи - колонизации Сибири, исходя из возраставших возможностей государства3. Правда, из-за непредсказуемой общественно-политической ситуации, сложившейся осенью 1917 г., на данном этапе речь могла идти только о некоторых принципах концепции, а не о ее содержании.

Перспективы политики переселения и колонизации обосновывались тесными взаимосвязями развития Сибири и подъема производительных сил страны. Новые земельные отношения означали необходимость реформирования переселенческого дела, в рамках которого предстояло определить роль переселения в поглощении избыточного земледельческого населения Европейской России и сокращении малоземелья [Журнал комиссии... 1917a: 140-141]. Политика колонизации Сибири должна была также учесть

почти полную исчерпанность «легких» для заселения земель, необходимость крупных капиталовложений в дорожное строительство, мелиоративные и осушительные работы, культурные объекты и т.д. В то же время переход к трудноосваиваемым землям требовал от будущих переселенцев (колонистов) большей выносливости, энергии, знаний. Примером служили американские государства, имевшие образцовые колонии и производившие тщательный отбор переселенцев - участки земли предоставлялись лицам, крепким не только в материальном, но и культурном отношении. В дореволюционной России, как отмечалось, главным контингентом переселенцев было полупролетаризированное крестьянство и частично - сельскохозяйственный пролетариат. Переселенцы в России были не только имущественно не обеспечены, но и малокультурны [Журнал. 1917а: 145-146, 150]. Учитывая социально-экономические условия в России в 1920-е годы, возможности изменения состава переселенцев «по американскому образцу» не были реалистичными.

Наиболее перспективной была признана «государственная», «планомерная» колонизация. Лишь немногие, в их числе и А.А. Кауфман, предлагали другой путь - не «регламентированных переселений, а естественного роста и размещения населения в связи "с общим развитием края"».

При обсуждении вопроса о согласовании интересов «метрополии» и «колоний» вызвал сомнение вывод о главенстве интересов «метрополии», доминировавший, как отмечалось, в довоенный период. Реализация принципа самоуправления означала определение бывшими «колониями» емкости собственной территории, порядка ее заселения и т.д. В то же время небезосновательным было утверждение о предсказуемой позиции органов местного самоуправления, учитывавших в первую очередь интересы местного населения. Поэтому предлагалось сосредоточить колонизационный земельный фонд в распоряжении государства [Журнал. 1917а: 162, 164]. Опыт организации переселения в 1920-е годы подтвердил выводы об изменении характера взаимоотношений «метрополии» и «окраин» и большой роли государственного колонизационного фонда в решении земельного вопроса.

В итоге Комиссия по вопросам переселения и колонизации выработала следующие принципы колонизации России.

Как видим, в феврале-сентябре 1917 г. обсуждение вопросов переселения и колонизации находилось в русле довоенных разработок. В то же время учитывалась возросшая роль политического фактора: провозглашения независимости ряда территорий и возросших прав коренного населения на землю заселявшихся районов. В связи с этим в 1918 г. были ограничены переселения в Сибирь, Степной край (т.е. в Киргизскую Республику, вошедшую в 1920 г. в состав Российской Федерации), в Туркестан и Закавказье. В этих районах после Февральской революции на фоне ослабления авторитета центральной власти, усиления сепаратистского движения обострились отношения между переселенцами и местным населением. Поэтому потенциал колонизационных районов в новых общественно-политических условиях оценивался как незначительный. Перспективой для переселения считалась только лесостепная полоса Сибири, т.е. район расселения сибирских старожилов и сосредоточения сибирской колонизации. Но и в этот район приток переселенцев считался возможным только после земельного устройства местного населения. Местные власти старались сдерживать переселение «с максимальной широтой», поскольку сибирские старожилы, «стиснув зубы, скрепя сердце, мирились во времена самодержавия» с получением земли значительно меньше, чем переселенцы, и теряли в пользу переселенцев «весьма необходимые угодья» [Кауфман 1918: 8-9].

Перспективы переселения в Степной край оценивались как более сложные. После февраля 1917 г. усилилась критика земельной политики царского правительства, поскольку нарушалось необходимое условие нормального заселения - первоначальное землеустройство коренного населения. Положение в Туркестане, рассматривавшемся до войны как область русской колонизации, осложнялось тем, что проведение здесь земельной реформы означало распределение воды среди довольно многочисленного контингента кочевого населения, имевшего низкую обеспеченность землей в ряде районов. При этом неизменным признавалось первостепенное значение хлопководства в экономике страны [Кауфман 1918: 22, 25].

В итоге переселенческий потенциал основных колонизационных районов на ближайшие годы оценивался пессимистически. Предвидение А.А. Кауфмана и других специалистов о необходимости проведения осторожной переселенческой политики на окраинах страны подтвердила практика 1920-х годов.

Резервом для переселений из малоземельных губерний считались отчуждаемые земли в юго-восточных губерниях Европейской России. Но и здесь серьезное противодействие переселению требовало предварительного его согласования с интересами местного населения, которое оценивалось как «бесконечно трудная задача».

Как видим, подходы к переселению и колонизации в 1917 г. учитывали довоенный опыт - необходимость свободы переселения и обеспечения равного права за землю различных групп населения, согласования интересов местного и пришлого населения, региональных и государственных и т.д. Критика политики государства на заселяемых территориях, особенно в Степном крае и Туркестане, начавшаяся в довоенное время, продолжилась в период Временного правительства. В то же время вопросы переселения и колонизации не снимались с повестки дня - они отвечали потребностям развития производительных сил страны. Опыт 1920-х годов подтвердил актуальность многих положений, выработанных летом-осенью 1917 г.

Переселения в 1918-1921 гг.

Известно, что концепция военного коммунизма отрицала свободное перемещение населения в пределах РСФСР и за ее границы. Закон «О социализации земли» [СУ РСФСР 1918] не предусматривал переселение в пределах Европейской России или в Азиатскую Россию. Землеустройство, связанное с реализацией этого закона, было ограничено расселением малоземельных крестьян в другом поясе губернии. Это означало преобладание внутригубернского расселения, особенно внутриуездного и даже внутриволостного -местные жители быстрее реагировали на изменения в земельных отношениях. Переселение из других губерний на земли колонизационного фонда в пределах республики сдерживали многочисленные трудности.

По этой причине, например, масштабы расселения в Одесской губернии в 1922-1924 гг. превысили число переселившихся из лесостепных губерний на колонизационные фонды Украины [Серяков 1924: 27]. Учитывая недостаток средств для их освоения, VIII Всеукраинский съезд Советов разрешил переселяться только «хозяйственно устойчивым крестьянским дворам», способным устроиться в местах водворения за свой счет [Постановление 1924: 51]. Но и в этом случае переселиться на земли колонизационного фонда могли только граждане УССР [Проект правил. 1924: 114].

Современники обратили внимание на своеобразную «национализацию» государством переселенческого дела в законе «О социализации земли»: все бремя регулирования переселения возлагалось на государство, оставляя переселяющимся только выполнение плана [Ямзин, Вощинин 1926: 72].

В то же время вопросы переселения оставались на повестке дня.

На II Всероссийском землеустроительном съезде (январь 1921 г.) были выработаны новые подходы к переселению и переселенческой политике. Характер переселения при социализме был определен как противоположный таковому при капитализме. Это означало, что на смену «полной свободе хозяйственных передвижек», свойственных капиталистическому строю, в социалистическом государстве должно было придти переселение, подчиненное единому плану. Неорганизованные переселения (так называемые самотечные) были признаны «неприемлемыми, как исходящие из антигосударственной трактовки вопроса». Переселение, отвечающее конечной цели аграрного строительства при социализме, должно было соответствовать двум условиям:

Однако хозяйственная разруха, нарушенные связи между потребляющими и производящими районами, ликвидация промыслов, падение промышленного производства, голод, обострение межнациональных отношений и другие причины вызывали переселения в отдельных районах в течение 1918-1921 гг. Особое внимание привлекало положение на окраинах страны - в районах довоенного заселения.

Во второй половине 1917 г. началось движение семей демобилизовавшихся за Урал. В начале 1918 г. оно охватило семьи рабочих закрывшихся предприятий. За первую половину 1918 г. за Урал переселилось около 100 тыс. человек. Но учет последующего передвижения стал невозможным из-за мятежа чехословаков и реорганизации Переселенческого управления [Вощинин 1921: 132].

В течение первой половины 1921 г. в Туркестане4 было ликвидировано около 6000 русских и меннонитских хозяйств с населением 30 тыс. человек. Во второй половине 1921 г. ликвидация переселенческих хозяйств была продолжена. Аналогичным было положение в Киргизской Республике5. Деколонизация в насильственной форме произошла в Горской республике на Северном Кавказе, где в свое время русское население потеснило местное население в горы. Из Северо-Двинской губернии эстонские переселенцы возвратились в независимую Эстонию. Деколонизация Сибири проявилась в обратном движении украинцев, стремившихся принять участие в дележе «панских земель», а также в переселении из таежных районов, лишившихся подвоза хлеба из южных районов и возможности заниматься промыслами, на юг Сибири - в Минусинские, Алтайские и Славгородские земли. По данным сибирских земельных органов, таежные волости Мариинского уезда Томской губернии потеряли около 40% своего населения, а некоторые села выселились целиком. Государство пыталось использовать переселение в политических целях. В 1919 г. «в срочном порядке» было объявлено переселение рабочих и крестьян из северных губерний в Воронежскую, Тамбовскую и другие губернии и в Донскую область для «облегчения тяжелого продовольственного положения» [СУ РСФСР 1919]. Современники увидели в действиях власти стремление нейтрализовать ненадежные районы, заселенные казаками. Всего было переселено около 8000 человек, перевезенных в

В тяжелом положении оказались казаки, переселенные в 1920 г. в Терскую губернию из Закавказья, Ганджи и других мест, - всего около 5000 семей, обвиненных «в сношении с контрреволюционными бандами» [Сельскохозяйственная жизнь 1921].

Неурожай в 1920 и 1921 г. открыл массовые «голодные переселения».

Крестьяне «голодных губерний» потребовали разрешить им переселяться. В 1920 г. «голодное переселение», охватившее 7 губерний, составило 208310 человек. По требованию Киргизской Автономной Республики и вследствие хорошего урожая в ряде губерний переселение было уменьшено на 125 тыс. человек [Вощинин 1921: 136].

Голодное переселение 1921 г., еще более масштабное и стихийное по сравнению с 1920 г., охватило 12 губерний только в Поволжье [СУ РСФСР 1921]. В голодающих губерниях разрешение на переселение получили те, у кого было «нарушено хозяйство» и кто мог подтвердить наличие личных или хозяйственных связей с благополучными по урожаю местностями. Из пострадавших от голода губерний (Астраханской, Царицынской, Саратовской), Татарской Республики, Чувашской и Марийской областей и Вятской губернии было разрешено выселить не более 105 тыс. человек. Однако число зарегистрированных переселенцев достигло 540 тыс., фактически их было свыше 1 млн [Ямзин, Вощинин 1926: 79].

Сложным, по сообщениям местных властей, было положение в районах заселения, в первую очередь в Сибири, где находилось большое число «неприписных» переселенцев, пришедших «самотеком» в разное время и претендовавших на обеспечение землей.

Опыт организации переселения в 1920 г. показал необходимость учета интересов автономных республик, «не только не приемлющих к себе русских переселенцев, но и принудительно выдворяющих таковых из своих пределов (Туркестан и Киркрай) -единственно по признаку национальности». Здесь едва ли не в первых постановлениях декларировалась закрытость от каких бы то ни было переселенческих вторжений извне [Вощинин 1921: 135-136].

Как видим, постоянно возникавшие причины и стимулы для переселения в 19181921 гг. требовали определения позиции государства. Сложившееся положение свидетельствовало о наличии «переселенческого тупика», означавшего, с одной стороны,