Великий Новгород

«Великий Новгород»*

Павел Владимирович Лукин

Институт российской истории Российской академии наук Москва, Россия

"Novgorod the Great"

Pavel V. Lukin

Institute of Russian History of the Russian Academy of Sciences Moscow, Russia

Резюме

Цель работы — изучение выражения «Великий Новгород», которое играло ключевую роль в новгородской политической идентичности. Автор использует не только упоминания этого обозначения в документах средневекового Новгорода, но и свидетельства из других русских земель, а также зарубежные (ганзейские и литовские документы на средненижненемецком и латинском языках). Обращение к историографии показывает, что вопрос об истории этого обозначения по-прежнему остается спорным. Автор приходит к следующим выводам. В ганзейских документах на средненижнене-мецком языке «Великий Новгород» упоминается по крайней мере с 30-х гг. XIV в., т. е. более чем на 60 лет раньше по сравнению с распространенными в историографии представлениями. Впервые «Великий Новгород» упоминается не в новгородском, а в киевском тексте — в известии Ипатьевской летописи под 1141 г. Во второй половине XII в. именование появляется в Суздальской земле, и только значительно позже проникает в Новгород. В то время как в Южной и Северо-Восточной Руси «Великий Новгород» первоначально использовался для того, чтобы отличать Новгород на Волхове от местных, более мелких Новгородов (Новгорода Северского и Нижнего Новгорода),

* В статье использован материал доклада, обсуждавшегося на заседании Центра по истории Древней Руси Института российской истории РАН 16 января 2018 г. Благодарю за советы, рекомендации и замечания всех его участников, в особенности Ю. А. Артамонова, А. А. Горского и В. А. Кучкина.

Цитирование:Лукин П. В. «Великий Новгород» // Slovene. 2018. Vol. 7, № 2. C. 383-413. Citation: Lukin P. V. (2018) "Novgorod the Great". Slovene, Vol. 7, № 2, p. 383-413. DOI: 10.31168/2305-6754.2018.7.2.15

This is an open access article distributed under the Creative Commons Attribution-NoDerivatives 4.0 International

новгородцы стали использовать выражение для возвеличивания своего политического образования. Данное выражение приобрело там три значения: название самого города; название всего политического образования (Новгородской республики); обозначение «политического народа», т. е. полноправных новгородцев.

Великий Новгород, летописи, ганзейские документы, политическая идентичность

Abstract

The aim of the paper is to examine the concept that was crucial for the Novgorod&s political identity in the time of independence — &Novgorod the Great& (Veliky Novgorod). The author takes into account not only mentions of this phrase in Novgorodian medieval documents and narratives, but also considerable and highly important evidence originating from other Russian lands and abroad (Hanseatic and Lithuanian documents written in Middle Low German and Latin). A review of the relevant publications shows that, at present, the issue still remains a controversial one. The author comes to the following conclusions. In Hanseatic documents, written in Middle Low German, &Novgorod the Great& was already being mentioned since at least 1330s, which is more than sixty years earlier than is considered in the current conventional view. For the first time &Novgorod the Great& is mentioned not in a Novgorodian text but in a Kievan one — in the account from the Hypatian Chronicle of 1141. In the second half of the 12th century it appeared in the principality of Vladimir-Suzdal, and only much later was adopted by Novgorodians themselves. While in Southern and North-East Rus& &Novgorod the Great& was initially used to distinguish Novgorod on the Volkhov River from local and smaller Novgorods (Novgorod-Seversky and Nizhny Novgorod), Novgorodians employed it to glorify their polity. In this case it could stand for three different things: the city of Novgorod, the whole polity (Novgorod republic), and &the political people& of Novgorod, i.e. those of the Novgorodians who enjoyed full citizenship rights.

Novgorod the Great, Russian chronicles, Hanseatic documents, political identity

Выдающийся российский историк Арсений Николаевич Насонов большое внимание уделял изучению древнерусской политико-географической терминологии. В этом отношении он был одним из первых, подтверждение чему можно обнаружить на страницах его ставшей уже классической монографии о Русской земле [Насонов 1951]. Предлагаемая работа является попыткой рассмотреть одну из довольно запутанных проблем специфической новгородской политической терминологии1.

Вопрос о том, как сами новгородцы называли то политическое образование, в котором они жили, — несмотря на вполне очевидную значимость — как ни странно, не только не получил до сих пор убедительного ответа, но по-настоящему не ставился почти ни в одной научной работе. Последствия этого любопытного обстоятельства тем не менее хорошо заметны. Историки испытывают явные затруднения, когда приходится как-то называть Новгородское политическое образование. Встречаются различные варианты, но все они, так или иначе, неудовлетворительны. Нередко на исторических атласах или в учебниках можно увидеть, например, надпись или название параграфа «Новгородская земля», тогда как другие древнерусские земли там же называются «княжествами». Однако хорошо известно теперь, благодаря, прежде всего, исследованиям А. А. Горского, что в реальности они как раз назывались «землями», а термин «княжество» в значении «политическое образование во главе с князем» появился достаточно поздно [Горский 2014: 8-9, 11].

Что касается наименования «Новгородская республика», то оно, как представляется, достаточно корректно характеризует специфику новгородского политического строя периода независимости2. Однако это позднейшее научное определение. Сами новгородцы не знали, что они живут в республике (это, впрочем, ощущали их современники-иностранцы, но такое понимание не отразилось на собственно новгородской терминологии)3.

Высказывались лишь отдельные суждения относительно того, что нужно понимать под теми или иными новгородскими территориальными обозначениями [см.: Halperin 1999; Чибисов 2012]. В относительно недавнее время проблемы коснулся А. А. Горский, который предложил именовать Новгород, как и все остальные древнерусские самостоятельные политические образования XII-XIII вв., «землями» [Горский 2008: 19-26]. Однако он подробно новгородские территориальные обозначения не рассматривает и отмечает, что новгородская терминология была специфична [Ibid.: 31].

не используются для обозначения соответствующих «политий» такие наименования, как например Римская рабовладельческая республика или Французская капиталистическая республика). Но главное в другом — такие определения затемняют социальную основу Новгородской республики, которая была шире боярства.

Цель данной работы состоит в рассмотрении ключевого понятия, характеризовавшего новгородскую политическую идентичность периода независимости, — «Великий Новгород». Естественно, это предполагает и рассмотрение некоторых оттенков значения самого понятия «Новгород». При этом будут анализироваться упоминания не только в новгородских источниках, документальных и нарративных, но и значимые свидетельства, происходящие из других русских земель, а также иностранные.

Корректный анализ терминологии иноязычных документов заставляет обратиться к оригинальным текстам, а не только к переводам, имеющимся в издании «Грамоты Великого Новгорода и Пскова» 1949 г. [ГВНП]. В таких случаях, если это возможно, желательна и проверка чтений по архивным оригиналам, так как в издании 1949 г. иноязычные документы публиковались по изданиям XIX-начала XX в., а они не всегда точны. В качестве примера можно привести фрагмент из проекта договора Новгорода с Любеком, Готским берегом и заморским купечеством 1371 г. В ГВНП читаем в русском переводе средненижненемецкого оригинала: «А учинится какое зло заморскому гостю в Новгородской земле, и Новгороду исправу дать на том, по крестному целованию, по старым грамотам» [ГВНП: № 42, 75]4. Здесь, как мы видим, помимо «Новгородской земли» фигурирует и «Новгород». Однако при обращении к оригиналу выясняется иное: «Если какая-либо неприятность случится с заморским гостем в Новгородской земле, новгородцы должны возбудить дело в судебном порядке, по крестному целованию и старым грамотам» [TLA, ф. 230, оп. 1-I, д. 326]5 «Новгородцы» в данном случае — это практически синоним «Новгорода» (в соответствующем контексте, о котором пойдет речь ниже), но здесь важно, что имеющееся издание оказывается непригодным для рассмотрения тонких терминологических вопросов — по крайней мере в своей «иноземной» части.

Мы ни в коей мере не ставим задачу создать полный каталог упоминаний выражения «Великий Новгород». Это излишне, поскольку, с одной стороны, оно встречаются очень часто, а с другой — имеет очень небольшое число значений, которые постоянно повторяются. Гораздо важнее определить время появления этого выражения, его происхождение и значение (или оттенки значения).

И. Ю. Анкудиновым и С. В. Полеховым; транскрипции и в ряде случаев переводы документов осуществлены совместно с С. В. Полеховым и Е. Р. Сквайрс. Считаю своей приятной обязанностью выразить глубокую благодарность коллегам.

Pavel V. Ьикт | 387

Относительно времени, причин и обстоятельств, когда появилось обозначение «Великий Новгород», в историографии — достаточно небогатой — высказывались разные соображения.

Импульс обсуждению проблемы, как и во множестве других «нов-городоведческих» вопросах, был задан В. Л. Яниным. В монографии о новгородских посадниках он пришел к выводу, что «Новгород начинает называться Великим лишь в конце XIV в.». Первым документом, исходящим от «Великого Новгорода», был Нибуров мир с ганзейскими городами 1392 г., а во всех более ранних документах фигурируют только просто «Новгород» либо «Весь Новгород» [Янин 1962: 361; то же во 2-м изд.: Янин 2003: 478-479]. Позднее историк отметил, что первая летописная фиксация «Великого Новгорода» датируется 1393 г. [Новгородская первая летопись младшего извода, далее — НПЛ мл.], и выдвинул осторожное предположение, что новая терминология могла возникнуть в 1386 г. в связи со спорами о митрополичьем суде в Новгороде [Янин 1970: 130]. Историк придерживался этого мнения и в дальнейшем, заметив в одной из новейших работ, что «[у]силившееся соперничество с Москвой именно в конце XIV в. породило гордое самоназвание Новгорода — Господин государь Великий Новгород, как бы уравнивающее его с титулом Господина государя великого князя» [Янин 2008: 242] (исследователь, впрочем, допустил неточность — в Нибуровом мире Новгород «государем» не именуется).

Выводы В. Л. Янина получили поддержку в историографии, как отечественной, так и зарубежной [Хорошев 1980: 88; ОоеЬгке 1981: 4536]. Высказывались, впрочем, и критические суждения.

Еще в 1974 г. С. М. Каштанов в рецензии на исследование В. Л. Янина о печатях отметил неточность в утверждении последнего о том, что в актах упоминание «Великого Новгорода» появляется только в 1392 г.: такое упоминание есть в московско-тверском договоре 1375г. [Каштанов 1974: 183].

В. Ф. Андреев в популярной брошюре об истории Новгорода в 1983 г. утверждал, что первое упоминание «Великого Новгорода» содержится в договоре 1375 г., и выдвинул предположение о том, что оно возникло из-за необходимости отличать Новгород на Волхове от Нижнего Новгорода. «Великий», по его мнению, означало «большой» (по размеру). В то же время историк не исключал и употребления эпитета «великий» в противовес великому князю московскому [Андреев 1983: 33-34].

Вскоре вышла статья немецкого ученого Эккехарда Клюга, специально посвященная интересующей нас проблеме (и, к сожалению, по неизвестным причинам оставшаяся невостребованной в отечественной историографии) [Klug 1985]7. Э. Клюг, как и С. М. Каштанов и В. Ф. Андреев, считал, что самый ранний документальный источник, в котором упоминается «Великий Новгород», — это московско-новгородско-твер-ской договор 1375 г. Также, вслед за В. Ф. Андреевым, он усматривал главную причину появления такого обозначения в необходимости отличать Великий Новгород от Нижнего. На своих предшественников немецкий историк, впрочем, не ссылался. В то же время его статья была несомненным и очень существенным шагом вперед в изучении проблемы. Во-первых, он указал на ряд других документов, датирующихся в промежутке между 1375 и 1392 гг., в которых фигурирует «Великий Новгород»: опасная грамота 1388 г. великокняжеских наместников и Новгорода ганзейским послам в Дерпт [Хорошкевич 1964: 272]; средне-нижненемецкий перевод послания Новгорода дерптскому епископу и властям Дерпта (предположительно 1390 г.) с упоминанием «всего Великого Новгорода» (mene Grote Nouwerden) [Ibid.: 272]; присяжную грамоту князя Семена-Лугвеня Ольгердовича Ягайле 1389 г.8 Стало ясно, что гипотеза В. Л. Янина не подтверждается данными источников. По мнению Э. Клюга, эти данные, однако, не могут свидетельствовать об исконной заинтересованности самих новгородцев в подобном обозначении, поскольку два из этих упоминаний, 1375 и 1389 гг., фиксируют восприятие Новгорода со стороны [Klug 1985: 96]. Во-вторых, историк обратил внимание на то, что в Лаврентьевской летописи (далее — Лавр.) «Великий Новгород» появляется задолго до конца XIV в. — начиная с рубежа 60-70-х гг. XII в. Э. Клюг составил весьма полезный перечень упоминаний «Новгорода» и «Великого Новгорода» в Лавр. и показал, что если в XII-XIII вв. «Великий Новгород» появляется в летописи эпизодически, то с конца XIII в. все чаще, преобладая над просто «Новгородом» [Ibid.: 99-100]. В-третьих, Э. Клюг, исходя из позднего происхождения обозначения «Великий Новгород», рассматривает вопрос о времени его включения в Лавр. и, отводя — справедливо, на наш взгляд, — возможную гипотезу о том, что эпитет «Великий» мог быть включен в летопись задним числом при ее окончательном редактировании Лаврентием в 1377 г., предполагает, что довольно хаотичное распределение обозначений «Новгород» и «Великий Новгород» в статьях Лавр. за XII7 В зарубежной историографии выводы Э. Клюга получили признание. Американский исследователь Ч. Дж. Гальперин даже назвал их «бесспорными» (cogent) [Halperin 1999: 347].

XIII вв. свидетельствует в пользу бессознательного использования летописцем эпитета «Великий». С учетом оснований, на которые опирался ученый, он пришел к выводу, что это было делом рук составителя свода 1305 г. (которого он считает летописцем переселившегося во Владимир-на-Клязьме из Киева митрополита Максима), поскольку Нижний Новгород находился тогда «на переднем крае» политической жизни, и требовалось отличать его от Новгорода на Волхове [Ibid.: 100-102]9.

В 1989 г. появилось второе издание книги В. Ф. Андреева, значительно переработанное и дополненное. Историк отметил еще одно раннее (1392-1393 гг.) новгородское упоминание — запись в напрестольном Евангелии Софийского собора, датирующуюся 1362/3 г., т. е. более чем на десяток лет раньше договора 1375 г. Первой же официальной фиксацией («в государственных документах самого Новгорода») он по-прежнему считал Нибуров мир [Андреев 1989: 33-34].

В 1997 г. в г. Кирове вышла статья местного историка В. В. Низова, в которой имелись дальнейшие уточнения основанных на концепции В. Л. Янина представлений [см.: Низов 1997]. Несмотря на то что историк не ссылался на статью Э. Клюга и второе издание книги В. Ф. Андреева и, очевидно, не знал их, дополнения В. В. Низова только в одном случае совпадают с уже указанным (В. Ф. Андреевым), относительно записи на Евангелии 1363 г. Во-первых, В. В. Низов справедливо указал, что, согласно датировке самого В. Л. Янина, ко времени более раннему, чем Нибуров мир, относятся данные спинских сябров Спасскому Верен-довскому монастырю — 1389-1391 гг. А в них фигурирует архиепископ «Великого Новагорода» [ГВНП: 164, 165, №№ 107, 109]. Присутствие данного обозначения в архиерейском титуле — однозначное свидетельство его официального характера. Во-вторых, В. В. Низов отметил не одно, а три упоминания Великого Новгорода в записях на книгах до 1392 г. Впрочем, древнейшее из них — указанная В. Ф. Андреевым запись на софийском Евангелии, которую В. В. Низов убедительно датирует январем 1363 г. К этому времени, по его мнению, следует относить «самое раннее именование Новгорода "Великим"» [Низов 1997: 64-66]. Неновгородские ранние упоминания «Великого Новгорода» В. В. Низов, как мы видим, игнорирует.

Высказывает вятский историк и некоторые соображения относительно содержания понятия «Великий Новгород». По его мнению, оно

может обозначать либо все политическое образование в целом, либо город — центр политического образования. Их внедрение В. В. Низов связывает с реформами управления в Новгороде в 60-е гг. XIV в. [Ibid.: 66-67]. Поэтому он отвергает идею о возникновении обозначения «Великий Новгород» для того, чтобы отличать его от Новгорода Нижнего, резонно замечая, что много вероятнее другая картина: Новгород на Оке стали называть «Нижним», чтобы отличать его от более древнего, крупного и значимого Новгорода на Волхове. Смысл этого наименования, по В. В. Низову, такой же, как и у наименования «Великий князь», — подчеркивание престижа и самостоятельности [Ibid.: 67-68].

Недавно к проблеме «Великого Новгорода» обратился тверской исследователь Б. И. Чибисов [Чибисов 2012]. В его небольшой работе есть ряд ошибочных утверждений. Наличие определения «Великий» при Новгороде в НПЛ мл. он считает явлением более ранним, чем его отсутствие в тех же статьях в Новгородской первой летописи старшего извода (далее — НПЛ ст.). Однако даже если считать, что в НПЛ мл. в данном случае отразилась традиция более раннего источника, сомнительным было бы предположение о последовательном сокращении во всех известиях Синодального списка определения «Великий». Кроме того, два «ранних» упоминания Великого Новгорода в НПЛ мл. — это индивидуальные чтения Комиссионного списка, и их появление можно датировать временем его написания, т. е. XV в. [ПСРЛ, 3: 246, 312]. Следствием недостаточного знакомства с историографией вопроса следует признать и поспешное согласие Б. И. Чибисова с концепцией В. Л. Янина о том, что в новгородских актах «Великий Новгород» впервые фиксируется в 1392 г. («повисают», естественно, и все выводы, сделанные на основе ошибочной датировки). В то же время в работе есть и весьма ценные наблюдения. Отмечая вслед за Клюгом (но, как и другие отечественные авторы, не ссылаясь на него) тот факт, что в Лавр. «Великий Новгород» появляется начиная с известия 1169 (точнее, 1170) г., Б. И. Чибисов обращает внимание на то, что еще более раннее упоминание содержится в Ипатьевской летописи (далее — Ип.) в статье под 1141 г. (никаких выводов отсюда, впрочем, он не делает). Кроме того, Б. И. Чибисову принадлежит гораздо более точная и нюансированная характеристика оттенков значения этого словосочетания. Он выделяет пять групп значений: 1) другое обозначение Новгородской земли; 2) обозначение города; 3) княжеского стола; 4) архиерейской кафедры; 5) «соционима» [Чибисов 2012: 27]. Тут есть, как представляется, и неточности («Великий Новгород» в первом значении был названием не «Новгородской земли», а заменил «Новгород» в значении политического образования), и некоторая избыточность (пункты 3 и 4 не создают отдельных значений: и княжеский стол,

и кафедра находятся в конкретном политическом образовании и на конкретной территории). Тем не менее это был несомненно существенный прогресс по сравнению с довольно схематичными оценками предшественников. Особенно же важен пункт 5. Б. И. Чибисов тонко заметил «постоянн[ую] вариативность в упоминании должностных лиц, социальных групп и их представителей», которые могли обозначаться этим выражением. Правда, он почему-то связывал эту группу значений только с обозначением «весь Великий Новгород». Конечный вывод таков: «Великий Новгород» в значении «соционима» означал «совокупность республиканских властей, которые активно выражают абстрактную идею Новгородской республики» [Ibid.: 27]. Сформулировано несколько мутновато, но, как мы увидим ниже, Б. И. Чибисов был очень близок к истине.

Итак, на сегодняшний день спорными вопросами остаются следующие: время появления обозначения в письменных источниках вообще и в официальных новгородских документах в частности; причины его возникновения; оттенки его значения.

Попробуем последовательно ответить на эти вопросы.

В документах на средненижненемецком языке, имеющих отношение к связям Новгорода с Ганзой, «Великий Новгород» упоминается уже как минимум с 30-х гг. XIV в.

В послании ганзейской Конторы в Ригу 1331 г. говорится о том, как на переговоры с немецкими купцами явился некий Борис Сильвестров сын «и сказал, что его послали 300 золотых поясов; что у Великого Новгорода есть достаточно имущества, они не хотят имущества, но они хотят получить 50 человек, [имена] которых они записали» [Лукин 2018, Приложение 2: 550]10. Кем бы ни считать новгородских «золотых поясов» (по нашему мнению, это было собирательное наименование новгородского боярства), так могли называться и действовать люди, обладавшие формальным или/и неформальным статусом, позволявшим им отправить посла к иностранным партнерам Новгорода и предъявлять им требования.

Позднее в ходе переговоров новгородские послы заявили немцам: «Великий Новгород разгневан на вас» [Ibid.: 555]11. Это были послы, представлявшие сначала вече, а потом — посадника. Среди послов был Матфей Варфоломеевич Козка, сын посадника, сам вскоре ставший посадником, член могущественного боярского клана Мишиничей-Онци-форовичей, представлявший в посадничестве Неревский конец [Янин 1981: 44-46; Янин 2003: 255]. Упоминание «Великого Новгорода» в речи официальных послов, наделенных соответствующим мандатом высшим органом власти и высшим должностным лицом, вряд ли могло быть случайным.

Нечто очень похожее видим и в документе 1337 г., где пришедшие с веча новгородские послы говорят немецким купцам: «Великий Новгород сжалился над вами» [Лукин 2018, Приложение 3: 560]12. И ниже послы говорят немцам следующее: «Великий Новгород принял такое решение, что они [новгородцы. — П. Л.] хотят непременно получить столько товара в качестве залога, сколько было захвачено у их братьев, в таком размере, чтобы вы сохранили жизнь и имущество» [Ibid.: 562]13. Наконец, на самом вече немцам объявляют, что только Великий Новгород решит, когда немцам будет возвращен арестованный товар [Ibid.: 563]14.

Частотность упоминаний свидетельствует о том, что в это время словосочетание уже широко использовалось и применялось в переговорах с иностранными партнерами новгородскими официальными лицами. В более раннее время в ганзейских источниках обозначение «Великий Новгород» вроде бы не встречается. В частности, его нет в пространном письме на латинском языке посланников немецких торговых городов властям Любека о миссии в Новгород, которое датируется предположительно 1292 г. [Лукин 2018, Приложение 1: 539-544]. Чрезвычайно существенным поэтому представляется то обстоятельство, что Синодальный список НПЛ (НПЛ ст.), в котором отсутствует «Великий Новгород», в своей основной части написан двумя почерками: первый сегмент — почерком XIII в., второй — почерком, скорее всего, около 30-х гг. XIV в. (!) [Гиппиус 2006: 122]. Разумеется, на этом основании нельзя настаивать на абсолютно точной датировке (интересующее нас обозначение какое-то время могло использоваться одними

Pavel V. Ьикт | 393

книжниками и не использоваться другими), но совпадение кажется не случайным. Вероятно, именно в 30-е гг. XIV в. обозначение «Великий Новгород» распространяется в Новгороде, и ему начинает присваиваться официальный статус, который окончательно закрепляется уже в конце столетия. Тем самым опровергаются и все теории, которые связывали появление «Великого Новгорода» с политическими процессами более позднего времени.

Здесь надо также оговориться, что, вопреки высказывавшемуся в историографии мнению, Нибуров мир ни в коей мере нельзя считать первым документом, исходящим от Новгорода, где обозначение «Великий Новгород» носит официальный характер. Даже если расценивать упоминания 1331 и 1337 гг., как недостаточно официальные (для чего, как нам кажется, оснований нет), то некоторые другие «до-нибуровы» фиксации можно считать и новгородскими, и вполне официальными.

В заключении договора 1375 г. Новгород участвовал в качестве одной из сторон, а к его оригиналу были приложены «новгородские печати», что свидетельствует о визировании его новгородскими властями [Кучкин 2003: 195, 343, приложение]. Бесспорно официальный характер носят и исходят от Новгорода изданные А. Л. Хорошкевич опасная грамота 1388 г. и сохранившаяся в переводе на средненижненемецкий язык грамота Новгорода Дерпту 1390 г. Об этом свидетельствует их адресация: «От великого князя наместников Ивана и Василья, от посадника Есифа Захарьинича, от тысячкого Григорьи Ивановица и от всего Великого Новагорода к замрьскым послам в Юрво к Ивану и другому Ива[н]у»; «Наместники великого князя Иван и Василий, посадник Василий Иванович, тысяцкий Григорий Иванович и весь Великий Новгород приветствуют епископа, бургомистров и ратманов Дерпта» [Хорош-кевич 1964: 272]15. В дипломатической переписке «неофициальных» обозначений быть, естественно, не могло. Титулование новгородского владыки в данных спинских сябров тоже, конечно, было официальным.

Что касается неновгородских источников, то в историографии было правильно определено, что в летописании Северо-Восточной Руси «Великий Новгород» появляется впервые в статье об осаде Новгорода войсками Андрея Боголюбского в 1170 г. (Лавр), а в южнорусском летописании (Ип.) — в статье 1141/2 г., т. е. значительно раньше новгородских упоминаний. Однако убедительного объяснения этот парадокс не получил. Э. Клюгом была выдвинута «нижегородская» интерпретация, но она подверглась критике, кроме того, она не объясняет более ранних, чем северо-восточные, южнорусских свидетельств. Поэтому теперь нужно обратиться к причинам появления обозначения «Великий Новгород».

Это отнюдь не единственное упоминание «Новгорода Великого» в составе Киевского свода. Уже под 1149 г. [о дате см.: Бережков 1963: 147] в Ип. сообщается об окончании похода Изяслава и Ростислава Мсти-славичей против Юрия Долгорукого: «И тако Ростиславъ поиде полкы своими Смоленьску, а Изяславъ, брат его, иде к Новугороду Великому» [ПСРЛ, 2: 371-372]. Читатель, очевидно, должен был понимать, что Изяслав Мстиславич отправился именно в Новгород на Волхове. Есть и другие упоминания [см.: ПСРЛ, 2: 388, 459, 525, 56016, 562, 606, 618, 620].

Присутствие эпитета «Великий» в ключевых известиях во всех списках Ип., а значит и в протографе этой летописи, и логика его употребления позволяют достаточно уверенно утверждать, что эти упоминания, во-первых, не случайны, во-вторых, они вряд ли являются результатом осуществленной позднейшим переписчиком правки. Может иметь некоторое значение также и то, что некоторые фиксации «Великого Новгорода» в Ип. находятся внутри прямой речи князей, а, как показал А. А. Зализняк, в прямой речи светских лиц в Киевском своде имеется особенность (распределение препозиции и постпозиции энклитики «ся»), которая свидетельствует о почти буквальном цитировании посланий, причем она присутствует и в «Слове о полку Игореве», и в берестяных грамотах [Зализняк 2008: 54-55, 418-419].

В северо-восточном летописании первое упоминание, как уже говорилось, — в рассказе о походе на Новгород в 1170 г. войска, отправленного Андреем Боголюбским: «Тое жи зимы князь Андреи посла сына своего Мстислава съ всею дружиною на Великыи Новъгородъ» [ПСРЛ, 1: 361]17. Причем «Великий Новгород» читается в этом известии и в Радзивилов-ской, и в Академической летописях, что не позволяет предполагать позднейшей редактуры составителя Лавр. Перечень упоминаний «Великого Новгорода» в Лавр. дан в статье Клюга, что избавляет нас от необходимости приводить его [Klug 1985: 99-100]. Обратим внимание только на самые существенные с содержательной точки зрения фиксации.

Значительный интерес представляет следующие два упоминания в Лавр. В 1205 г.18 Всеволод Большое Гнездо «посла сына своего Костян-тина Новугороду Великому на княженье», сопроводив свое повеление поучением. Владимирский князь разъяснил сыну значимость его назначения так: «На тобЬ Богъ положилъ переже старЬишиньство во всеи братьи твоеи, а Новъгородъ Великыи старЬишиньство имать княженью во всея Русьскои земли; по имени твоем тако и хвала твоя: не токмо Богъ положилъ на тебЬ старЬишиньство в братьи твоеи, но и въ всеи Русьскои земли. И язъ ти даю старЬишиньство, поЬди в свои городъ» [ПСРЛ, 1: 421, 422]. В речи, вложенной в уста Всеволода, подчеркивается значимость «Великого Новгорода», которая четко связывается с его ролью в истории династии. Новгород явно выделяется среди всех русских городов — как тот, где впервые появилось княжение, т. е. княжеская власть правящей на Руси династии как таковая19.

Что касается новгородского летописания, то в НПЛ ст. выражение «Великий Новгород», как уже говорилось, отсутствует. В младшем изводе оно появляется в статье 1205 г. (причем только в Комиссионном списке), где, между прочим, идет речь о вокняжении в Новгороде Константина Всеволодича: «[. . .] и радъ бысть весь великыи Новъград своему хотению» [ПСРЛ, 3: 246]. В аналогичной статье в НПЛ ст. читается, однако: «[. . .] и радъ бысть всь град своему хотению» [ПСРЛ, 3: 50], т. е. здесь следует усматривать позднейшую редактуру. То же самое относится и к двум другим упоминаниям в НПЛ мл. за XIII в.: в Синодальном списке их нет [ПСРЛ, 3: 275, 312].

Новгород Великий появляется также в житии Александра Невского, памятнике второй половины XIII в., включенном в летопись [ПСРЛ, 3: 291]. Но это не новгородское, а владимирское сочинение [Бегунов 1965: 56-61]20, которое должно рассматриваться в том же ряду, что и Лавр. Кроме того, это не первоначальное чтение. В более ранней редакции в этом месте читается просто «Новъгородъ», а определение «великий» в ней вообще отсутствует [Ibid.: 159-180, особенно: 162]21. Мы, таким образом, вновь имеем дело с поздней вставкой.

В XIV в. Великий Новгород впервые встречается в НПЛ мл. в рассказе о целовании креста новгородцам литовским князем Наримонтом

под 1333 г. [ПСРЛ, 3: 346]22, но это индивидуальное чтение Комиссионного списка, в протографе, вероятно, стоял «весь Новгород» [Ibid.: разночтения, № 9]. Дополнительным подтверждением позднего появления эпитета «великий» в этой летописной статье являются данные летописей новгородско-софийской группы, где он отсутствует23. Первые два бесспорные упоминания Великого Новгорода в новгородском летописании содержатся в статье НПЛмл. под 1393 г. [ПСРЛ, 3: 385, 386]24. В дальнейшем это обозначение появляется регулярно, особенно с 40-х гг. XV в., хотя однозначной последовательности не наблюдается. По-прежнему в тех же значениях в НПЛ мл. фигурирует и просто «Новгород».

Итак, мы сталкиваемся с необходимостью объяснить, на первый взгляд, весьма странный факт. Самые ранние упоминания Новгорода как «великого» содержатся отнюдь не в новгородском летописании. Что заставляло летописцев из других земель восхвалять Новгород, присваивая ему почетное наименование, в то время как сами новгородцы этого не делали? Или дело обстояло несколько иначе?

Если присмотреться к первому упоминанию «Новгорода Великого» в Ип. под 1141/2 г., то несколькими строками выше там обнаружится упоминание другого Новгорода — Северского: «Иде Святославъ Курь-ску, бЪ бо и НовЪ[городЪ] сЪдя СЪверьскЪ» [ПСРЛ, 2: 309]. Новгород Северский в письменных источниках впервые упоминается в 1079 г. («Поучение» Владимира Мономаха), а археологически известен с конца X — первой половины XI в. [Коваленко 2014: 550]. Нет сомнений в том, что южнорусские летописцы должны были как-то отличать Новгород на Волхове от своего «родного» Новгорода Северского, особенно там, где приходилось упоминать эти два города один за другим: Новгород Северский в Ип. упоминается и без определения, точно так же, как и Новгород Великий, который чаще фигурирует как просто «Новгород». Для летописцев XII в. оба эти города были древними, существовавшими с незапамятных времен. Вполне естественно, что они имели в виду отличие другого рода, при этом вполне очевидное: размеры северо-западного Новгорода (и по территории, и по населению).

То, что разные Новгороды могли путаться, известно вполне определенно, правда, по более поздним данным. Именно это произошло с автором «Задонщины», который, по-видимому, увидев в тексте «Слова о полку Игореве» «Новгород», решил — для своего времени вполне

естественным образом, — что речь идет о хорошо ему известном Великом Новгороде, в результате чего вместо трубящих в Новгороде [Се-верском] труб зазвенели «вечныя колоколы в Великом Новегороде» [ПКЦ: 98]25.

То, что определение «великий» по отношению к городу (или крепости; и то, и другое по-древнерусски — «городъ») означало «большой», причем по сравнению с чем-либо, можно подтвердить. В рассказе о строительстве Ярославом Мудрым новой крепости в Киеве из начальной летописи читается: «Заложи Ярославъ городъ великыи Кыевъ» [ПСРЛ, 2: 139]. Имплицитно это, по-видимому, должно подразумевать, что это большое крепостное сооружение по сравнению с «городом Владимира» (ср.: «Мьстиславъ заложи Новъгородъ болии перваго» [Ibid: 277]26).

Более существенной и даже решающей представляется, впрочем, еще одна параллель. В статье Ип. под 1152/3 г. [Бережков 1963: 141, 155156] читается обращение Изяслава Мстиславича к брату Ростиславу (вместе с ним Изяслав собирался воевать против Юрия Долгорукого): «Тамо, брате, у тебе по БозЬ Новъгородъ силныи и Смолнескъ, а ску-пивъся, постерези же землЬ своея, юже Гюрги поидет на тя» [ПСРЛ, 2: 455]. Не вполне понятно, почему Новгород назван «сильным», а Смоленск — один из крупнейших древнерусских центров — нет. Или этот