Спросить
Войти
Александр Малнач
«НАЦИОНАЛЬНОЕ ДВИЖЕНИЕ» И АНТИСЕМИТСКИЕ ЭКСЦЕССЫ В ЛАТВИЙСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ ЗИМОЙ 1922/23 г.: ПРИЧИНЫ, ХОД, ПОСЛЕДСТВИЯ
АННОТАЦИЯ
В центре исследования - националистические выступления в Латвийском университете в 1922-1923 гг., в ходе которых проявился шовинистический и антисемитский характер ряда организаций внутри латвийского национального общественного движения. По мнению автора, события зимы 1922/23 г. следует рассматривать в контексте борьбы за власть и определение путей дальнейшего развития государства. Эксцессы в Латвийском университете 1 декабря и последовавшие за ними в течение двух недель уличные беспорядки являются эпизодом противостояния двух общественных течений: окрашенного в цвета латышского шовинизма буржуазно-консервативного направления и направления буржуазно-демократического, представленного латышской социал-демократией и левыми еврейскими организациями (Бунд и др.).
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА
Латвия; антисемитизм; национализм; Латвийский университет.
ЛАТВИЙСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ открылся 28 сентября 1919 г., и уже в первые годы существования Высшей школы Латвии (так он тогда назывался) неприязнь к национальным меньшинствам, особенно к евреям, в ее стенах приняла открытые формы и вылилась в акты насилия. Массовые беспорядки на национальной почве произошли в университете в декабре 1922 г. Они имели важные последствия для развития политической и академической жизни в Латвии. Рассмотрению этого эпизода в истории Латвийского университета и Латвийской Республики посвящена данная статья.
Нельзя сказать, чтобы эта тема совершенно игнорировалась в латвийской историографии, но, как отмечает шведский ученый Пер Болин Хорт, изучение национальной проблематики для латышских историков как в советский, так и в постсоветский период было весьма осложнено, и потому о событиях 1 декабря 1922 г. в Латвийском университете не опубликовано ничего заслуживающего внимания1. Сам он, обратившись к этому материалу, опирается на труды, которые в свое время опубликовали Лео Дрибинс и Айвар Странга. Собственное исследование П.Б. Хорта - статья, напечатанная в журнале «ЬаШ]аз ЛтЬж» («Латвийские архивы») за 2004 г.2, увы, явилась фактом, но не фактором латвийской историографии: поднятые автором вопросы так и не получили исчерпывающего ответа. Из латвийских историков сколько-нибудь внимательно беспорядки в Латвийском университете зимой 1922/23 г. рассматривал А. Странга3, но его подход на этот раз, на наш взгляд, не отличался глубиной проникновения. На русском языке работы по этой теме вообще не появлялись. Попробуем восполнить этот пробел.
События, о которых пойдет речь, имеют предысторию и контекст, вне которых они не поддаются осмыслению. В Высшей школе Латвии (с 1922 г. - Латвийский университет) вскоре после ее создания обнаружилось разногласие между закрепленным в уставе нового учебного заведения принципом академической свободы и той узконациональной направленностью, которую стремились придать главному вузу страны правые политические, общественные и академические круги, а также значительная часть латышского студенчества. Данное разногласие - закономерное следствие коренного противоречия между интересами латышской буржуазии, воспринявшей идею национального Латвийского государства, и интересами многонационального по составу населения провозглашенной 18 ноября 1918 г. Латвийской Республики. Кардинальным образом это противоречие проявило себя в сфере государственного строительства. Возникнув в горниле Гражданской и национально-освободительной войны, Латвийское государство позиционировало себя как демократическую республику, что нашло закрепление в Конституции 1922 г. Но вслед за принятием конституции началась борьба за ее пересмотр, а фактически - отмену и установление националистической диктатуры. Этот комплекс противоречий и стал причиной вспышки насилия в стенах Латвийского университета.
Латвийское государство еще не было признано де-юре ни одной страной мира, когда в конце 1919 - начале 1920 г. был выдвинут лозунг «Латвия для латышей!» («ЬаШ]а - 1аШеИет!»)А. Неслучайными в этой связи следует признать многочисленные эксцессы, допускавшиеся военнослужащими латвийской армии на отвоеванной у большевиков территории, вроде разграбления еврейских магазинов и лавочек в Фридрихштадте (Яунелгава) летом 1919 г. и погромных явлений в Корсовке (Карсава) в январе 1920 г., причем покушению подвергалось не только имущество граждан еврейской национальности, но и их жизнь5.
В самой Риге подобного рода беспорядки с участием военнослужащих вспыхнули 1-2 июня 1920 г. По данным полиции, рижских обывателей (главным образом, евреев) терроризировала толпа человек в двести, выкрикивавшая: «Бей жидов!», «Бей социалистов!» и «Бей буржуев!», - что прекрасно
характеризует социальный состав и настроения нападавших. Из Риги выступления антисемитского характера и погромной направленности перекинулись в провинцию: 6-7 июня беспорядки произошли в Двинске (Даугавпилс) и Режице (Резекне), причем военнослужащие Режицкого гарнизона присоединились к погромщикам6.
Примечательно, что в то время как еврейские депутаты Учредительного собрания7 потребовали отчета у министра внутренних дел, латышские политические и общественные деятели предприняли попытку переложить ответственность за случившееся на самих евреев. В пояснениях, опубликованных на страницах газеты «Latvijas Kareivis» («Воин Латвии»), тогдашний глава МВД Арвед Бергс8 хотя и осудил беспорядки, «напоминающие самые темные стороны режима царской России», но тут же отметил, что, согласно широко распространенному мнению, причиной беспорядков послужило увлечение многих евреев спекуляцией9. В свою очередь, писатель Янис Гринс списывал случившееся на сильное влияние русского антисемитизма, которому-де подверглись латышские беженцы во время Первой мировой войны, и на общий упадок общественной морали в период Гражданской войны в Латвии и утверждал, что евреи сами виноваты в стремительном росте негативного отношения к себе из-за активного занятия спекуляцией, уклонения от мобилизации путем перехода в подданство несуществующих фактически государств - Белоруссии и Украины и, наконец, из-за незнания латышского языка и употребления русского языка. «Говорите лучше по-белорусски, если на жаргоне (идише. - А. М.) не желаете. Русский мы только что перетерпели»10, - писал Я. Гринс.
Нашлись и те, кто в событиях 1-2 июня в Риге увидел повод для усиления ведшейся и прежде антисемитской агитации. Так, публицист Эрнест Бланкс заявил в газете «Latvijas Sargs» («Страж Латвии»), что евреи уже захватили Латвийское государство и «изгнали всех латышских торговцев и предпринимателей из их старых магазинов». О «еврейской угрозе» Бланкс, в числе других публицистов, писал и до войны. Теперь он пошел дальше, назвав евреев внутренними врагами-потрошителями, с которыми невозможна никакая совместная работа. «Мы государство строим, а вы его рушите... вы сидите на наших плечах, а мы несем»11, - писал Бланкс. Ему на страницах газеты «Latvijas Kareivis» вторил некто К. Круминьш: «От борьбы с евреями культурными средствами мы все-таки не отказываемся и никогда не откажемся. Эта борьба развернется в полный бойкот еврейских капиталов, товаров, домов и т. д. и т. п. Да останутся двери еврейских магазинов неотворяемыми!»12
Поощряемое и подталкиваемое латышскими шовинистическими кругами Временное правительство под руководством Карлиса Улманиса (партия «Латышский крестьянский союз»), в свою очередь, подливало масло в огонь ксенофобских, особенно юдофобских, настроений. 2 июля 1920 г. оно постановило выдворить из Латвии всех находящихся на ее территории иностранцев - «чуждые элементы», по терминологии того времени. Все иностранцы, не имевшие постоянного места жительства или работы на территории Латвии до 1 августа 1915 г., должны были выехать из страны до 1 августа 1921 г.13 Это решение не было спонтанным, и выполнять его предполагали «со всей строгостью». Департамент прямых налогов министерства финансов даже разослал налоговым инспекторам циркуляр, свидетельствующий о серьезности намерений власти: «На основании изданного правительством распоряжения от 2 июля с. г. всех иностранцев, которые въехали в Латвию после 1 августа 1915 г., 1 августа следующего года выдворят из Латвии. Принимая во внимание, что после этого распоряжения все заключенные с ними договоры теряют силу и что многие из них еще не уплатили военный налог на прибыль, процентный, штемпельный, торгово-промышленный и другие государственные налоги, Департамент прямых налогов просит Вас поручить полиции незамедлительно взыскать с указанных плательщиков еще не собранные суммы налогов и внести их в Госкассу»14. А латвийская пресса публиковала инструкции «Что могут брать с собою высылаемые иностранцы»15. Массового изгнания «чуждых элементов» все же не произошло, но уже само принятие такого решения породило антисемитские комментарии: «Из нашей среды будут изолированы паразиты и всякие негодяи»16.
Консолидация сил, для которых «еврейский вопрос» («zidu jautajums») стал «вопросом жизни и смерти», не заставила себя ждать. 2 июня 1921 г. пало правительство К. Ульманиса. Ничто не сдерживало теперь шовинистических устремлений Крестьянского союза - крупнейшей партии латышской буржуазии. Под лозунгом «Латвия для латышей» печатный орган Крестьянского союза газета «Briva Zeme» («Свободная Земля») развернула наступление на представительство меньшинств в правительстве: «В отношении участия инородцев в правительстве было бы идеально обойтись без них»17. 15 июня Крестьянский союз при поддержке отколовшейся от фракции Латвийской социал-демократической рабочей партии (ЛСДРП) группы Маргера Скуениекса сформировал правительство во главе с З.А. Мейеровицем.
Как отмечает А. Станга, первая открыто антисемитская политическая программа появилась не в среде политических маргиналов, а в правящем Крестьянском союзе18. Сформулировал ее в статье под названием «Еврейский вопрос» редактор «Briva Zeme» Эдмунд Фрейвалдс. Он призвал к созданию национального фронта, который объединил бы все латышские политические партии и все национальные меньшинства, кроме евреев, для достижения более «энергичного отмежевания общества от жидов». «Против этой нации должны выступить прочие меньшинства», - заявил Фрейвалдс. Он также выдвинул лозунг о снижении «процента жидов» в составе населения до 2-3%, причем «освободиться» следовало прежде всего от Ostjuden19 - «самой опасной части евреев». «Латвия не должна стать благоприятной базой для жизни жидовского меньшинства»20, - утверждал тогдашний идеолог Крестьянского союза.
Агитация в этом духе продолжалась не только в органе Крестьянского союза, но и на страницах поддерживавшей группу Скуениекса газеты «Darba Balss» («Голос Труда»). В статье «Евреи в Латвии» Скуениекс писал, что «большинство евреев в Латвии лишние, и продуктивная (sic!) часть жителей по этой причине возражает против них»21. Антисемитизм М. Скуениекса уступал только его русофобии. Скуениекс и евреев-то порицал за пристрастие к русской культуре - те-де привносят в Латвию «чуждое и неприятное настроение» и делают это «не потому, что они евреи, но потому, что они по своей культуре русские... и в большинстве своем стоят на расстоянии многих миль от идеи латвийской государственности и устремлений большинства народа Латвии»22.
Улманисовская «Бпуа Хеше» не замедлила восславить «продление антижидовского фронта нашими социал-демократами меньшевиками». Но национальные меньшинства Латвии на призыв двух правящих партий не откликнулись, поскольку у каждого из них имелись серьезные претензии к спешившему стать более латышским государству. Напротив, очень рано наметилась тенденция к кооперации усилий представлявших нацменьшинства политиков и общественных деятелей в отстаивании общих для них интересов в сфере экономики, образования и культуры. Так, лидер прибалтийских немцев Пауль Шиман, выступая в 1921 г. на Венском конгрессе национальных меньшинств, заявил даже, что евреям, русским и немцам в Латвии следует держаться вместе и заключить «оборонительный союз»23.
Любые проявления единодушия и солидарности латвийских национальных меньшинств беспокоили латышские шовинистические круги. Но попытки расколоть меньшинства быстро распознавались и разоблачались в прессе24. «Всякие попытки, вроде отмечаемой атаки "Епуа Хеше", к внесению в среду меньшинств раскола надо рассматривать как провокационные выходки с целью добиться возможности расправиться с каждым меньшинством в одиночку. А в том, что в данном случае задумана расправа, на первый раз с еврейским меньшинством, сомневаться не приходится», - писал Яков Иосифович Брамс25, издатель «Сегодня» - крупнейшей ежедневной газеты в Латвии на русском языке26. Тут же Я.И. Брамс указывал на экономическую природу латышского антисемитизма, видя ее в страхе перед еврейской конкуренцией.
Русские в силу меньшей экономической и политической активности, а также по причине отсутствия поддержки со стороны влиятельных международных организаций и исторической родины, вызывали меньшее раздражение у латышских шовинистов, чем прибалтийские немцы и евреи, но для начала 1920-х гг. характерен рост отчуждения между латышами и нелатышами вообще. В то же время в направленных против меньшинств позициях доминировали именно антиеврейские настроения27.
В публичном пространстве стали выражаться сомнения относительно расовой полноценности евреев28. В декабре 1921 г. начала выходить газета «ТаиЬаз Еак$» («Голос народа»), которую издавал крупный домовладелец Янис Давис. Он первым стал пропагандировать на латышском языке идею мирового еврейского заговора, орудием которого в Латвии объявил Латвийскую социал-демократическую рабочую партию (ЛСДРП). Давис перевел на латышский язык и опубликовал «Протоколы сионских мудрецов»29. Ярыми пропагандистами антисемитизма выступали и другие, куда более тиражные издания. Их дружные усилия находили живой отклик в читательских массах.
ПРЕДПОСЫЛКИ БЕСПОРЯДКОВ В ЛАТВИЙСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ
Латвийская Республика - результат борьбы и взаимодействия многих внутренних и внешних сил. Молодое общество с мозаичной сословно-классовой и национальной структурой, с унаследованным от прошлого противостоянием консервативных и демократических тенденций, с не сложившимся еще, разобщенным правящим классом, пасующим перед народной стихией, а тем
более перед организованным рабочим движением, могло принять только такую форму политического устройства, которая не давала бы решающего перевеса ни одной из сторон и при этом осложняла бы для участников политического процесса возможность перекроить наспех составленный и никого не устраивающий в полной мере общественный договор. Такой формой явилась для Латвии парламентская республика. Однако, будучи вынужденным компромиссом, она не закрепляла его, а, напротив, открывала простор для перманентных атак (особенно справа) с целью пересмотра достигнутого ранее соглашения. Частые политические кризисы были, с одной стороны, следствием сложившегося на рубеже 1920-х гг. неустойчивого политического равновесия. С другой стороны, они фиксировали текущие изменения или оказывались результатом попыток, предпринимаемых в этом направлении.
Едва ли не главной претензией правого лагеря к конституции служили закрепленные в той права национальных меньшинств, гарантии их активного участия в политической, экономической и культурной жизни страны. Поднятая шовинистическими кругами оголтелая националистическая кампания служила рычагом для смещения центра политической тяжести вправо. Поднимая шовинистическую волну, нагнетая ультранационалистические настроения в обществе, правые латышские партии рассчитывали путем волеизъявления избирателей получить контроль над парламентом - Сеймом. Первые парламентские выборы должны были состояться 7-8 октября 1922 г.
Тактика правых сил заключалась в возбуждении части латышского студенчества против обучавшихся в Латвийском университете студентов-нелатышей с целью радикализировать общество. Газета «Latvijas Sargs» стала запугивать латышскую студенческую молодежь перспективой ассимиляции меньшинств, главным образом евреев. Дескать, меньшинства, которых очень много в высшей школе, могут постепенно научиться латышскому языку и полюбить латышскую культуру,что представляет собой серьезную опасность для латышского народа, потому что в таком случае меньшинства сумеют конкурировать с латышами и на культурной почве, войти в латышскую общественную
жизнь, в печать, на государственную службу и т. д. Для борьбы с этой «опасностью» газета предлагала ввести в Латвийском университете процентную норму для представителей национальных меньшинств32.
В связи с этим депутат Учредительного собрания профессор Макс Лазер-сон писал: «Элементы, которые проповедуют такие начала, как "Latvijas Sargs", меньше всего имеют в виду интересы государственности. Их мечты направлены не к примирению междунациональных отношений в Латвии, а к весьма простому зоологическому идеалу, откровенно провозглашенному: чтобы число евреев - подданных Латвии, превосходящее 70 000, превратилось в число, равное кучке эстонских или финляндских евреев»33.
Несмотря на все усилия «патриотической» печати, правым латышским партиям не удалось завоевать на выборах стабильного большинства голосов. И это направило дальнейшие усилия поборников «латышской Латвии» в сторону применения внепарламентских средств давления. Сила, готовая к ним прибегнуть, к этому времени уже появилась. Первая организация, поставившая перед собой цель реального вытеснения евреев из экономической, политической, общественной и культурной жизни - Latvju Nacionälais Klubs («Латышский национальный клуб», ЛНК), - возникла 29 августа 1922 г.
ЛАТЫШСКИЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ КЛУБ
Появление ЛНК было встречено неоднозначно: одни рукоплескали, другие -предостерегали. «Мы не раз уже указывали на необходимость в национальной политике. Не раз мы призывали, протестовали и апеллировали к национальному государственному сознанию нашего правительства. Это не помогло. В школьном деле, в области государственной жизни, в обществе, в хозяйственной и культурной жизни Латвии - везде чувствуется печать других народов. Политические и экономические силы меньшинств все более вырастают за счет латышского народа. И если правительство или законодательные инстанции не могут или не желают положить этому конец, то тогда общество должно сказать свое слово. Правительство не прислушивалось к голосу нашей печати. Поэтому необходимо образовать сильную организацию, которая будет оказывать давление на правительство не только словами, но и делом. <...> Пока латышский фашизм сформируется согласно своей своеобразной тактике, до тех пор должно быть обращено самое большое внимание на рижский национальный клуб», - писала газета «Latvijas Vestnesis» («Вестник Латвии»)34.
Орган ЛСДРП газета «Sociäldemokräts» («Социал-демократ») без обиняков заявила: «Латвийские фашисты организуются»35. В свою очередь газета «Сегодня», назвав создателей и участников ЛНК «латышскими активными националистами», выразила беспокойство относительно легальности предстоящей активности организации: «Какой смысл имеет программа клуба? Формы общественного давления на власть установлены нашей конституцией и законами, это давление производится в Сейме, в самоуправлении, в печати и собраниях. По-видимому, речь идет не об этих формах, а о каких-то других...»36
Симптоматично употребление слов «фашизм» и «фашисты» в связи с возникновением ЛНК. Лето 1922 г. - период резкого подъема основанного и воз— 131 —
главляемого Бенито Муссолини фашистского движения в Италии, когда число членов фашистской партии достигло 470 тыс. Осенью того же года, к моменту захвата власти, оно приблизилось к миллиону человек37. Неудивительно, что на ЛНК смотрели под этим углом зрения, тем более что один из основателей клуба, Янис Озолиньш, слыл большим поклонником итальянского фашизма и его вождя38.
Политическая полиция также рассматривала возникновение ЛНК в контексте зарождения в стране фашистского движения. «У фашистского движения в Латвии еще нет определенно организованного характера. Многие лица, ведомые отчасти личным честолюбием, отчасти глубокой убежденностью, пытаются объединить для этих целей единомышленников. Эти организации уже с весны формируются под разными названиями, такими как: "ЬаШ]аз катетЫка $ротЬа ЫеАпЪа" ("Латвийское военно-спортивное общество"), "Тёт]а8 а12$атА2гЪа$ ЫеАпЪа" ("Общество защиты отечества"), у которых военизированный характер, и "Мааопа1а1$ к1иЪ$" ("Национальный клуб") - при Союзе национальной молодежи. Это самая молодая, а также самая слабая организация, поскольку возглавила ее довольно ограниченная и маловлиятельная личность - профессор Озолиньш и студент Круминьш из Министерства внутренних дел (немаловажная деталь. - А. М.)», - указывалось в анонимном сообщении политохранки39 «О фашистском движении в Латвии и возможных вождях движения»40. Отметив, что ЛНК возник «под впечатлением итальянского движения», автор относящегося к 1922 г. сообщения не смог правильно оценить потенциал клуба: «У этой организации более теоретический, нежели практический характер, почему с нею можно не считаться»41.
Современная латышская историография предпочитает говорить об «активных латышских националистах»42, но тот же А. Странга справедливо полагает, что «активным национализмом» можно назвать любую националистическую деятельность - политическую, культурную или идеологическую, которая все же не ведет к насилию, поскольку «почти каждый национальный политик может быть активным»43. На наш взгляд, и по своей идеологии, и по методам ЛНК и подобные ему организации, а их было немало, полностью подпадают под определение фашистских.
Сами основатели ЛНК считали возникновение организации велением времени, событием, подготовленным всем ходом предшествующего развития44. Основой латышского «активного национализма» стали антисемитизм и ксено-фобия,порожденные противоречиями эпохи бурного капиталистического развития Прибалтийского края во второй половине XIX - начале ХХ в. и осложненные рядом местных особенностей. Напротив, утверждение автора монографии о латышском «активном национализме» Улдиса Креслиньша, что «первоисто-ки формирования активного национализма связаны с Первой мировой войной и порожденными ею процессами»45, представляется кокетливой попыткой преуменьшить возраст явления.
В полном соответствии с фактами и логикой исторического развития советский автор Вилис Самсонс писал, что «генеалогическая линия экстремистского латышского национализма зарождается в последней четверти XIX в., когда латышская буржуазия стала консервативной, а в первой четверти XX в.
превратилась уже в контрреволюционную силу»46. По его словам, ЛНК «использовал в гиперболизированном виде уже готовые тезисы латышского шовинизма, антикоммунизма и антисемитизма»47. В. Самсонс полагал также, что латышский фашизм имел два основных направления. Сторонники первого, представленного многими малочисленными, но скандальными партиями и группировками, «открыто называли себя фашистами и охотно эксплуатировали крайне экстремистские лозунги итальянских фашистов и немецких национал-социалистов». Второе направление представлял Крестьянский союз, который по тактическим соображениям «воздерживался от крайностей» и движение к диктатуре скрывал под прикрытием реформы конституции48.
На наш взгляд, подобное разделение описывает лишь внешнюю сторону взаимоотношений между двумя указанными течениями. Есть основания полагать, что Латышский национальный клуб пользовался поддержкой Крестьянского союза до тех пор, пока деятельность ЛНК способствовала реализации собственных политических видов вождей крупнейшей партии латышской буржуазии.
ШОВИНИСТИЧЕСКАЯ АГИТАЦИЯ В СТУДЕНЧЕСКОЙ СРЕДЕ
Основанный 29 августа и зарегистрированный 15 ноября 1922 г. Латышский национальный клуб избрал полем деятельности грубое насилие и физический террор против евреев и социал-демократов. Главную ставку ЛНК делал на активное участие студенческой молодежи. Пропагандировать идеи ЛНК в студенческой среде принялась еженедельная газета «Students» («Студент»). Это издание называло себя «газетой академической жизни», но на деле являлось органом «активных националистов», их опорным пунктом в Латвийском университете49. В 1920-1930-е гг. Латвийский университет служил настоящим рассадником антисемитизма и расизма.
Первый номер «Students» вышел 25 сентября 1922 г. - через месяц после создания ЛНК, за месяц до первых парламентских выборов в Латвии и за два месяца до очередных выборов в студенческий совет университета. В качестве редакторов-издателей газеты выступили Карлис Брандтс и Карлис Упеслея. Они же в основном, то под псевдонимами, то под своими именами, заполняли полосы нового издания. С первых же номеров «Students» взялся популяризировать теорию и практику «активного национализма».
«Students» хотел (и заявлял об этом открыто) объединить вокруг себя «всех латышских учащихся, независимо от их религии, взглядов или политических убеждений, независимо от их принадлежности к той или иной студенческой группе или организации»50. Обращает на себя внимание определение «латышская» в применении к «учащейся молодежи», будить которую планировал «Students», и отсутствие национальности в перечне тех категорий, различать которые в своих читателях он (хотя бы на словах) отказывался.
О социальном происхождении издателей газеты «Students» и ее аудитории свидетельствуют слова, с которыми обратился к первокурсникам подписавшийся псевдонимом Uja К. Упеслея: «Мы рады видеть в своей среде снова сотни юношей, которые оставили свои возлюбленные дворы, поля, леса и пришли сюда черпать знания». Более опытный старший товарищ предостерегал их: «Присваивая чужую мудрость и из уст чужих народов, помни одно - пригодится ли эта мудрость нам и не разворошит ли она латышско-народный дух и обычаи, поскольку не всякая мудрость чужака вам пригодится»51.
В первом же номере другой редактор-издатель «Students» К. Брандтс под псевдонимом Stud. K. B. и прикрытием рассуждений о «вечных вопросах», «объединяющем, главном принципе», «всеохватывающей высшей ценности» и «аксиоме общественной и национальной жизни» утверждал, что было бы «нелепо формировать латышское духовное лицо по подобию теорий иноземных мыслителей». «Перенесение идей и взглядов из Европы в Латвию и их слепое копирование в наших условиях ничего хорошего принести не может. Напротив - этим мы себя уничтожим и унизим, этим мы, как путами, связываем свою идеологическую мысль и самодеятельность»52, - предусмотрительно освобождал Брандтс соплеменников от «оков» западной гуманистической и либеральной мысли.
«Students» открыто выражал негативное отношение к еврейским студентам, откровенно издеваясь над слабым знанием теми латышского языка, внешними особенностями и политическими взглядами некоторых из них. В первом же номере в рубрике «Черная доска» появились две заметки: «Возможно ли это?» и «Требуются переводчики!» «Из достоверных источников сообщают, что студент экономического факультета жид Иоэльсон, который арестован как член коммунистического клуба и сидит в Центральной тюрьме, освобожден от платы за обучение. Так как упомянутый жид-коммунист без работы, не будет ли возможным также выдать [ему] стипендию? Для успешного продолжения учебы в уже упомянутой "высшей школе"?» - говорилось в первой из них. В другой высмеивались недостаточно знающие латышский язык евреи - «многие национальные студенты университета с известными признаками (с кривыми носами, запахом чеснока и национальными головными уборами на одном ухе)»53. Чтобы подчеркнуть «связь» между евреями и коммунизмом, «Students» тщательно отслеживал и писал о таких фактах, как арест и наказание еврейских студентов за приобретение и хранение нелегальной коммунистической литературы с обязательным указанием: «жид студент Эйханан», «жидовка Татьяна Михлинь»54.
Издателей и авторов «Students» тревожила предстоящая конкуренция с представителями национальных меньшинств на рынке труда, в первую очередь при занятии государственных должностей. В третьем номере «Students» (4 октября 1922 г.) был помещен «для обсуждения» материал К. Эзерса «Кое-какое слово о кое-каких явлениях», в котором трактовалось о «слабых, нерадивых, пугливых и враждебных идее Латвии элементах», которые, в то время как «самые образованные и лучшие сыны народа находились в армии»,группиро-вались в госучреждениях «под маской различных "специалистов"» без настоящего высшего образования, ухитрились «занять высокие места в госаппарате», стали красть государственное имущество, в большинстве своем вышли «сухими из воды» и в целях стабилизации своего положения «прилепились к той или иной доминирующей политической группе», а теперь препятствуют приему на работу в госучреждения образованных людей. «Среди них мы видим
не только одних латышей, но и разных инородцев»55, - очерчивал К. Эзерс круг проблемы. Читателей «Students» он стращал перспективой безработицы или низкооплачиваемой работы вне госаппарата.
Страх остаться по окончании учебы без доходного места питался чрезмерной, по мнению «национальных студентов», численностью в Латвийском университете студентов-нелатышей, особенно евреев. В первый год работы университета - 1919/20 учебный год - доля нелатышей среди студентов составляла 24,9%, что примерно соответствовало доле национальных меньшинств в составе населения Латвии. Правда, в массе своей это были студенты еврейской национальности (21,8%), что и создавало видимость засилья в университете «инородцев» («cittautiesi»)56. Причем на механическом факультете евреи преобладали над латышами (29 и 18% соответственно), а на химическом были представлены в равной пропорции (36 и 36%).
Дабы переломить эту тенденцию, в августе 1920 г. руководство университета ввело вступительный устный экзамен по латышскому языку для нелатышей. Сделано это было вопреки общепризнанному тогда в академическом мире принципу, согласно которому университет открыт перед каждым, у кого имеются достаточные для обучения интеллектуальные и материальные ресурсы, а единственным критерием отбора является наличие аттестата об успешном окончании среднего учебного заведения и квитанции о внесении платы. Данные о результатах экзамена отсутствуют, но несоответствие числа поданных «инородцами» заявлений на поступление в университет числу реально принятых (33 и 21 % соответственно) указывает на то, сколь действенным орудием отсева «чуждых элементов» явилась проверка по латышскому языку57.
Достигнутые результаты, однако, не удовлетворили ни администрацию, ни «национальных студентов». Доля латышских студентов среди вновь принятых выросла до 78,5%, но и процент «инородцев» оставался на высоком, по мнению ревнителей латышскости, уровне. Доля евреев среди вновь принятых студентов упала до 14,4%, но и такое их представительство казалось чрезмерным. Впоследствии национальный состав студенчества не претерпел радикальных изменений. По состоянию на 17 октября 1922 г. из 5216 учащихся Латвийского университета латышей было 4213 человек (80,1%), евреев - 622 человека (11,98%), немцев - 256 человек (4,9%), русских - 80 человек (1,5%), прочих - 45 человек (0,9%)58. Таким образом, евреи доминировали среди студентов-нелатышей, и еще более заметным, чем в целом по университету, было их представительство на химическом (26%), механическом и медицинском (по 19%) факультетах.
У «национальных студентов» этих и ряда других факультетов перспектива конкуренции со своими нелатышскими товарищами вызывала приступы паники. «Латвийских студентов больше всего мучает безработица и бедность. <...> Общество и государство мало что делали в этом деле, поэтому самим студентам нужно браться за улучшение своего положения. <...> Новому совету (приближались выборы студенческого совета. - А. М.), который соберется через месяц, нужно начать решать этот вопрос позитивно», - писал К. Упеслея уже под своим именем в 10-м номере «Students»59.
В том же 10-м номере были опубликованы предвыборные студенческие списки, причем вышедший из тени псевдонимов Упеслея красовался на почетном третьем месте в списке № 8 Латышского национального студенческого объединения («Latvju Nacionälo Studentu Apvieniba») наряду с Индрикисом Поне, одним из лидеров Латышского национального клуба. На той же полосе было опубликовано сообщение о том, что 15 ноября окружной суд зарегистрировал Латышский национальный клуб и что тот начинает широкую деятельность в Латвии. Де-факто Латышское национальное студенческое объединение являлось студенческой секцией ЛНК, а еженедельник «Students» - проводником его шовинистической агитации в стенах Латвийского университета.
«На праздник государственной независимости ЛНК выпустил воззвание под девизом "Всё за Латвию!" ("Visupar Latviju!"). В сильно написанном воззвании был упомянут также наш У[ниверситет]. Это место здесь выписываем: "Терпимость к привилегиям национальных меньшинств и несоблюдение интересов народного большинства Латвии приняло у нас почти эпидемический характер. Инородцы продолжают протискиваться в наши национальные высшие школы, которые все не могут и не могут перейти на латышской язык обучения..."», - писал «Students»60.
Со следующего, 11-го номера «Students» стал громогласно эксплуатировать тему латышского национализма как ведущего фактора современности, как идеи, пренебрегать которой в «практической жизни» было бы «преступлением против нашего народа и нашего молодого государства». «Нам нужна ясность в том, что национальный принцип должен стоять на первом месте, так как Латвия - национальное государство, как таковое она возникла и только таким она может существовать», - писал в редакционной статье Упеслея. Интернационализм он, напротив, объявлял «практическим абсурдом», наследием прошлого, когда «мы находились под игом чужеземных народов», и, следовательно, злом, с которым следует бороться. Латышам, что «перешли в лагерь интернационалистов», Упеслея ставил в пример «убежденных националистов, горячих патриотов», а первоочередной задачей называет преодоление «недостатка ярких проявлений национализма» и создание «определенной, жесткой системы» его внедрения. «Здесь Латвийский университет, и кто хочет в нем учиться, тому нужно знать также и государственный язык», - утверждал Упеслея, уязвленный игнорированием, как ему казалось, латышского языка со стороны «известной группы учащихся». «Здесь нам нельзя руководствоваться никакими принципами солидарности, коллегиальности, знакомства и т. д. <...> Латыши как большинство могут добиться того, чего хотят. И нам нужно этого добиться, если мы не хотим остаться ничтожными и свою задачу не выполнившими. <...> Мы не должны допустить, чтобы какие-то суррогаты национальностей попирали ногами наши латышские святыни. Мы должны протестовать. Национальный университет должен быть латышским как внутренне, так и наружно», - подстрекал он61.
В этом номере «Students» появилась предвыборная реклама студенческих списков, стояв
