Спросить
Войти
со стороны ЭНГЕРМАН Д.
ЗНАЙ СВОЕГО ВРАГА: ВЗЛЕТ И ПАДЕНИЕ АМЕРИКАНСКИХ ЭКСПЕРТОВ ПО СОВЕТСКОМУ СОЮЗУ (Реферат)
Engerman D.C.
Know your enemy: The rise and fall of the America&s Soviet experts. -N. Y.: Oxford university press, 2009. - XII, 459 p.: ill.
Исследование Дэвида Энгермана (Брандейский университет, Уол-тем, Массачусетс) посвящено истории американской советологии - научного направления, возникшегося во второй половине 1940-х годов и имевшего своей целью всестороннее изучение Советского государства и общества. Автор рассматривает организацию исследовательской работы, ее финансирование, эволюцию концептуальных подходов, историю отдельных научных учреждений, биографии и творчество специалистов-советологов.
Сама идея тесного сотрудничества правительства и военных с академической наукой (союз «Марса и Минервы») получила широкое распространение только в период Второй мировой войны, когда сформировался американский «военно-промышленно-научный комплекс», в рамках которого была создана, в частности, атомная бомба. Хотя это была по преимуществу «война физиков», т.е. специалистов по естественным и техническим наукам, военно-политическое руководство США тогда осознало важность исследований и в области общественных и гуманитарных дисциплин. Тогда, к примеру, изучались немецкое и особенно японское общества и культуры.
С началом холодной войны особую актуальность приобрело изучение Советского Союза как главного потенциального противника США. Между тем в середине 1940-х годов по-настоящему квалифицированных экспертов-советологов в Америке почти не было, так что целую научную отрасль пришлось создавать в сущности с нуля. За довольно короткий срок была налажена подготовка специалистов, созданы профильные ис401
следовательские институты, появились тематические журналы и другие необходимые элементы научной инфраструктуры. Особенностью нового направления стала уникальная ситуация с фактическим материалом: западные ученые в большинстве своем не имели возможности посетить СССР и тем более получить доступ к советским архивам и поэтому были вынуждены довольствоваться той скудной информацией, которая просачивалась из-под железного занавеса. Ситуация немного улучшилась в период «разрядки», но кардинальные изменения произошли только после крушения коммунистических режимов.
Американская советология финансировалась по самым разным каналам: в число спонсоров входили Госдепартамент, Пентагон, управления отдельных видов вооруженных сил, частные благотворительные фонды. То, что отрасль в целом в соответствии с первоначальным замыслом, была ориентирована на прикладные исследования, обусловило ее междисциплинарный характер. Тематический охват был исключительно широким, особенно в первые годы: в поле зрения американских советологов оказались не только Советское государство, общество, экономика, но и история России и СССР, русская культура, язык, литература. Любопытно также, что вопреки распространенному заблуждению спектр политических предпочтений среди специалистов по Советскому Союзу был довольно пестрым, особенно на первых порах: среди них можно было встретить социал-демократов европейского склада и даже коммунистов. Заметная политизация советологии обозначилась позже, в 1960-1970-е годы.
В своем исследовании автор опирается на довольно обширный массив источников, включая научные работы, публикации в прессе, архивные документы и собственные беседы со специалистами, работавшими в описываемый период. Заметный пробел в источниковой базе составляют документы ЦРУ и материалы из советских архивов: и те и другие по большей части до сих пор не рассекречены. Значительный объем доступного материала обусловил довольно жесткие рамки исследования: работа Эн-германа охватывает только американскую советологию, в ней не описываются исследования стран социалистического блока и отдельных советских республик (кроме РСФСР), деятельность отдельных специалистов и организаций рассматривается выборочно, преимущественное внимание уделяется тем авторам и публикациям, которые оказывали наибольшее влияние на отрасль в целом на различных этапах ее развития. «Я старался делать свой выбор настолько аккуратно, насколько это возможно, - отмечает Энгерман, - но я слишком хорошо знаю, что другие историки плюс сами специалисты по Советскому Союзу со мной бы не согласились» (с. 10). Не затрагиваются в книге и гендерные аспекты, поскольку русистика довольно долго (примерно до середины 1980-х годов) оставалась по
преимуществу мужским сообществом, что нехарактерно для американской академической науки в целом.
В первой части книги (три главы) описывается становление американской советологии. Исследования в области русистики проводились в США задолго до начала холодной войны. Одним из пионеров в этой области был Университет Беркли, где русский язык начали преподавать еще в 1901 г. Тем не менее в течение долгого времени русистика не относилась к числу по-настоящему востребованных научных направлений. Активная подготовка специалистов началась только в 1930-е годы; тогда же появились первые научные коллективы, сосредоточенные на изучении России. Ситуация изменилась с началом Второй мировой войны, когда американское военно-политическое руководство столкнулось с острым дефицитом экспертов по Японии, главному военному противнику США, и по Советскому Союзу, одному из главных партнеров по антигитлеровской коалиции. Именно в тот период начала формироваться американская советология как самостоятельная отрасль научных исследований, в значительной степени нацеленная на содействие правительственным органам в выработке политической стратегии. Тогда же обозначился и ее междисциплинарный характер, поскольку «армейских офицеров и дипломатов не интересовало, относится ли та или иная проблема к политологии или экономике, им требовались ответы на конкретные вопросы. А ответы на наиболее важные политические вопросы: устоит ли СССР в войне с Германией, насколько большое значение будет иметь помощь по ленд-лизу для его боеспособности, каковы будут его приоритеты после войны - не могли быть получены в рамках одной отдельно взятой дисциплины» (с. 26-27).
Исследования финансировались как государством, так и частными фондами - прежде всего фондами Рокфеллера и Карнеги, позднее также Фондом Форда. Работа продолжилась и во второй половине 1940-х - начале 1950-х годов. Основными ее центрами стали Русский институт Колумбийского университета (сейчас Институт Гарримана), созданный в 1946 г., и Центр русских исследований Гарвардского университета, открывшийся в 1948 г. В последнем особое внимание уделялось исследованиям на стыке так называемых наук о поведении - антропологии, психологии, социологии - с целью комплексного изучения общества. Тогда же начались первые эксперименты с региональными исследованиями, предполагавшими междисциплинарное изучение отдельных стран и регионов мира. На этой методологической основе строилась и русистика. Колумбийский университет финансировался в основном Фондом Рокфеллера и, кроме того, тесно сотрудничал с американской армией и флотом. Гарвард, финансируемый корпорацией Карнеги, поддерживал тесные связи с ЦРУ и командованием Военно-воздушных сил. Даже деятельность сенатора Дж.Р. Маккарти, хо403
тя и имела последствия для ученых-советологов, не остановила развитие новой отрасли.
В те годы были весьма популярны крупные коллективные междисциплинарные исследовательские проекты в рамках общественных наук, финансируемые государством и нацеленные на конкретный практический результат. По сути, это была попытка воспроизвести организационную схему, неплохо зарекомендовавшую себя в годы войны. Наиболее успешным проектом такого рода стало проведенное в начале 1950-х годов Гарвардским университетом интервьюирование выходцев (перемещенных лиц) из СССР, проживавших в Западной Германии. Любопытно, что одним из основных спонсоров исследования были американские ВВС, чье командование было заинтересовано в сведениях практического характера о состоянии советского общества, его сильных и слабых сторонах и вероятной реакции на войну с Соединенными Штатами, если таковая произойдет. Участники проекта тем не менее понимали свои задачи гораздо шире, и результаты их работы имели не только прикладное, но и сугубо познавательное значение: был собран колоссальный по объему материал, характеризующий самые разные стороны общественного, экономического и политического устройства СССР. Однако довольно быстро стало ясно, что подобная организация научной работы себя исчерпала. Коллективные междисциплинарные проекты сменились индивидуальными исследованиями, проводимыми обычно в рамках одной дисциплины.
К середине 1950-х годов, т.е. к концу первого десятилетия развития американской советологии, ее основными центрами оставались Колумбийский и Гарвардский университеты. Именно здесь в основном были сосредоточены специалисты по Советскому Союзу, здесь защищалась большая часть диссертаций по русистике и славистике, сюда же поступала и основная часть грантов. На протяжении следующего десятилетия отрасль пережила бурный рост, количественный и качественный (число подготовленных специалистов и новых студентов выросло в несколько раз), и значительно расширила свои географические границы, став общенациональной. Начали проводиться национальные научные конференции. Появилось и новое крупное объединение исследователей — Американская ассоциация по развитию славистики (ААА88); число ее членов возросло с примерно 600 в 1960 г. до 2260 в 1969 г.
Дальнейшему развитию отрасли способствовали начавшиеся в середине 1950-х годов научные обмены со странами советского блока. В этих условиях значительно ослабла связь советологии с правительственными учреждениями, усилилась тенденция к специализации ученых-славистов — их деятельность все в большей степени определялась особенностями развития их дисциплин, нежели общим состоянием советологии как отрасли региональных исследований.
В связи с этим автор, описывая во второй части книги период расцвета американской русистики (1950-1960-е годы), рассматривает развитие отдельных ее отраслей (экономика, филология, история, социология, политология), посвятив каждой из них самостоятельную главу. Первые серьезные работы по советской экономике появились еще во время Второй мировой войны, когда политическому руководству США потребовались научно выверенные оценки возможностей нового союзника в борьбе с Германией, потребностей СССР в американской помощи по ленд-лизу и т.д. В годы холодной войны эта работа продолжилась. Ее кульминацией стал выход в начале 1960-х годов сразу трех фундаментальных монографий, подготовленных А. Бергсоном, Н. Джасны (К. ^пу) и Г.У. Натте-ром. Несмотря на острые разногласия по целому ряду вопросов, все три автора сошлись в том, что реальные темпы экономического роста СССР существенно ниже официально декларируемых и приблизительно соответствуют таковым в наиболее динамично развивающихся капиталистических странах, например в Японии и ФРГ. Отставание СССР от Соединенных Штатов также было оценено как более значительное, нежели утверждалось в советской литературе. Исследователи констатировали, с одной стороны, относительно быстрое восстановление советской экономики после войны, с другой - явное снижение темпов роста; в последующие годы этот процесс только усугубился. Любопытно, что расцвет экономических исследований Советского Союза в США, пришедшийся на начало 1960-х годов, стал и началом их упадка. Одной из причин этого парадоксальным образом оказались достижения предшествующего периода: СССР постепенно перестал восприниматься как опасный конкурент на мировом рынке, что обусловило снижение интереса к экономической проблематике.
Во второй половине 1950 -х годов произошел бурный рост числа исследований по славянским языкам и литературе. Тому было несколько причин: всплеск интереса к русскому языку после запуска первого спутника, большое количество преподавателей-иммигрантов в американских университетах, начало хрущевской «оттепели», которая сделала возможными многочисленные научные обмены и открыла американским исследователям ограниченный доступ к советским архивам. Автор отмечает, однако, что непрерывное увеличение количества специалистов и издаваемых ими работ не сопровождалось качественными сдвигами, что стало очевидным уже к началу 1970-х годов. Отчасти это было связано с тем, что американская славистика в тот период развивалась в известной степени в отрыве от литературоведения в целом, что затрудняло знакомство с теоретическими и методологическими новациями.
Что касается исторической науки, то историей России в американских университетах длительное время занимались в основном русские эмигранты, осевшие в США после революции 1917 г. и Гражданской вой405
ны. Следствием этого была, в частности, заметная политизация исследований, авторы которых так или иначе снова и снова возвращались к вопросу о причинах и альтернативах революции. Большинство публикаций того периода относилось к политической и интеллектуальной истории. Ситуация начала меняться на рубеже 1950-1960-х годов. Новые поколения историков-русистов стали активнее применять в своей работе разнообразные методологии, созданные специалистами по истории других стран и эпох, и, кроме того, получили возможность посещать СССР по обмену и имели ограниченный доступ к советским библиотекам и архивам. Если до этого политическая и интеллектуальная история изучались в основном по опубликованным источникам (политическая — главным образом по мемуарам), то теперь расширившаяся источниковая база сделала возможной работу в таких областях, как социальная история, история простого человека, история рабочего класса и рабочего движения и др. Значительно расширились и хронологические рамки исследований, возрос интерес к истории дореволюционной России. Русистика, еще недавно развивавшаяся достаточно обособленно, постепенно становилась органической частью мировой исторической науки. Большую известность в 1960-1970-е годы получила научная школа П.А. Зайончковского — среди его учеников были и 16 американцев, в том числе Т. Эммонс, Д. Филд и др. Зайончковский был одним из немногих советских исследователей, чья деятельность оказала существенное влияние на американскую историческую науку. Его ближайшим «конкурентом» был Н.Н. Болховитинов.
Значительное внимание изучению советского общества уделили также американские социологи. Однако, отмечает Энгерман, наибольших успехов добились авторы, которых сложно отнести к советологам в точном смысле слова. Так, Т. Парсонс, принимавший участие в создании Центра русских исследований Гарварда и входивший в его исполнительный комитет, занимался изучением советского общества, посещал СССР, но рассматривал это лишь как составную часть более обширной работы по созданию общей теории современного общества. Автор приводит и другие аналогичные примеры. По-видимому, здесь сыграл свою роль свойственный социологии универсализм: не отрицая особого характера советского социума, ученые тем не менее рассматривали его как разновидность современного индустриального общества, это позволяло применять к нему универсальные теоретические модели и методы исследования, на которых основывалось и изучение западных обществ. Даже такие исследователи, как А. Инкелес, Г. Маркузе и Б. Мур-младший, авторы специальных работ по Советскому Союзу, не считали себя советологами и занимались, скорее, изучением общества в целом, нежели каких-то отдельно взятых стран.
Вопросы политологии, напротив, анализировались в основном специалистами по советскому блоку, по-прежнему составлявшими достаточ406
но замкнутое сообщество, что заметно ограничивало их возможности. В 1940-е - начале 1950-х годов доминирующей в этой области являлась теория тоталитаризма. Однако по поводу дальнейших перспектив СССР как тоталитарного государства единого мнения не было; некоторые исследователи допускали возможность смягчения режима после смерти Сталина. Начало «оттепели» заставило многих политологов заметно скорректировать свои оценки, поскольку стала очевидной способность советской системы меняться изнутри, что не соответствовало тоталитарной модели в ее первоначальной версии. Дискуссионными оставались вопросы о природе хрущевских реформ (ряд авторов был склонен рассматривать их, скорее, как адаптацию системы к новым условиям, не меняющую ее сущностных характеристик) и об их пределах.
Третья часть книги охватывает период с начала 1970-х до начала 1990-х годов. На этом этапе советология переживала тяжелый кризис. Одной из его причин стали экономические неурядицы, приведшие к резкому сокращению финансирования (особенно чувствительным оказалось уменьшение грантов Фонда Форда). В концептуальном плане обозначился относительный застой, положение усугублялось сохранявшейся изолированностью исследователей Советского Союза от остальных ученых. Более того, усиливалась и специализация самих советологов. Выделилось, к примеру, такое самостоятельное направление, как изучение внешней политики СССР, развивавшееся обособленно от политологии в целом, притом что все политологи, специализирующиеся на странах советского блока, по-прежнему были довольно слабо связаны с остальной частью политологического сообщества.
Еще одним источником трудностей стал бурный рост американской русистики в предшествующее десятилетие, поскольку увеличение числа новых рабочих мест в академической науке не поспевало за выпуском новых специалистов-советологов. Особенно трудно пришлось литературоведам и историкам: эти специальности не были востребованы даже в правительственных учреждениях. На перечисленные проблемы наложились многочисленные конфликты по самым разным поводам. Тем не менее отрасль продолжала развиваться, эволюционировали и ее организационные структуры (именно в тот период был создан, в частности, вашингтонский Институт Кеннана, имевший своей целью не только дальнейшее расширение советско-американского научного сотрудничества, но и преодоление разрыва между академической наукой и политической элитой). «Если Советский Союз, - отмечает автор, - не выдержал длительной стагнации, то советология выдержала. Но она уже никогда не была такой, как раньше» (с. 235).
Среди ученых-советологов в тот период наметился серьезный раскол. Ряд крупных специалистов, таких как Р.Э. Пайпс, активно сотрудни407
чавших с государственными структурами, приняли деятельное участие в политической жизни, во многом дистанцировавшись от академической части сообщества. Они критиковали политику «разрядки», выступали за возобновление более жесткого курса в отношении СССР. Многие из них отличались известным консерватизмом и в вопросах внутренней политики — Пайпс, к примеру, резко осуждал студенческие выступления, критиковал университетское руководство за уступки молодежному движению.
В академическом сообществе тем временем набирало силу ревизионистское направление, представители которого — С. Коэн, М. Левин, Ш. Фицпатрик, позднее Х. Куромия, Р. Мэнинг, Г. Ритерспорн, Л. Виола и др. — попытались выработать новый подход к изучению русской и советской истории, отказавшись от теории тоталитаризма как от упрощенной модели. В фокусе их внимания оказались прежде всего позднеимперский период как канун революции 1917 г., эпоха нэпа и 1930-е годы. Сомнения в неизбежности революционного взрыва, а также в том, что сталинизм был единственно возможной траекторией развития большевистского режима, обусловили повышенный интерес к исследованию упущенных альтернатив. Характерным для ревизионистов было изучение политической истории в тесной увязке с историей социальной. Публикации ревизионистов вызвали острую полемику, имевшую к тому же сильный политический подтекст, несмотря на их стремление развести в стороны работу историка и политические баталии. Как следствие, в 1980-е годы отрасль вступила сильно разобщенной, причем накопившиеся конфликты, по ироничному замечанию Энгермана, «все больше походили на окопную войну: они приводили к большим потерям, но движения вперед почти не наблюдалось» (с. 304).
Этой разобщенностью научного сообщества автор объясняет известную неудачу американских экспертов, которые оказались не в состоянии спрогнозировать крах Советского Союза. По мнению Энгермана, здесь сработала прежде всего их неспособность выработать единую и притом эффективную концептуальную основу, которая позволила бы убедительно объяснить и адекватно оценить то, что происходило в СССР в 1980-е годы. Несмотря на то что еще в начале десятилетия стал очевиден серьезный внутренний кризис коммунистической сверхдержавы, дальнейшие ее перспективы долгое время оставались неясными. Многие специалисты настаивали на том, что стареющее Политбюро не допустит к власти никого, кто мог бы всерьез реформировать систему (любопытно, что институциональный фактор, таким образом, рассматривался как более сильный, нежели человеческий), и режим будет загнивать еще довольно долго. Даже после прихода к власти Горбачева, его способность, да и желание осуществить такие реформы долгое время вызывали сомнения, в особенности у экспертов консервативного толка.
Только в конце 1980-х годов большинство специалистов убедились, что советский режим действительно встал на путь демократизации, однако в самом СССР к этому времени уже начинались экономический спад и политическая дезинтеграция. В американском научном сообществе обсуждались различные сценарии дальнейшего развития событий; некоторые из них (например, рост местного национализма и сепаратизма) были в принципе предсказаны довольно давно. Тем не менее исчезновение в 1991 г. Советского Союза с политической карты мира оказалось для советологов неожиданностью. Вопрос о причинах этой неожиданности стал предметом оживленных дискуссий, причем не только в академической среде: так, эксперты ЦРУ в начале 1990-х годов подверглись жесткой критике в Конгрессе. Автор отмечает, что эти споры, продолжающиеся, хотя и в значительно меньших масштабах, даже в начале ХХ1-в., оказались едва ли не более жаркими, чем дискуссии собственно о причинах распада СССР.
В эпилоге к книге кратко описываются процессы, протекавшие в научном мире в 1990-2000-е годы. За распадом Советского Союза последовало открытие спецхранов библиотек и рассекречивание части архивных фондов, что кардинально изменило источниковую базу исследований. Расширилось сотрудничество между американскими учеными и специалистами из бывших советских республик и стран соцлагеря. Продолжился начавшийся еще в 1960-1970-е годы процесс интеграции ученых-русистов в сообщества специалистов по отдельным научным дисциплинам и, соответственно, размывания русистики как области междисциплинарных исследований, сфокусированных на определенном регионе.
Любопытно, что, хотя рост мусульманского фундаментализма и теракты 11 сентября 2001 г. были восприняты многими американцами как новый глобальный вызов, это не привело к запуску научного проекта, сопоставимого по своим масштабам с проектом по изучению стран социалистического блока, стартовавшим в 1940-е годы. Исследования мусульманского мира, спонсируемые государством, носят в основном узкотематический, прикладной характер. «Против новых врагов, - отмечает Энгерман, - в новые времена требуются новые решения» (с. 339).
М.М. Минц
