Спросить
Войти
3 Lettre à Gourévitch (26 octobre 1891) citée par M.Herman dans l&Introduction à V.Soloviev, Crise de la philosophie occidentale, Introduction et traduction par Maxime Herman, Paris, Aubier, 1947, n. 115, p.101 s.
métaphysique et de morale 38 (1931), p.161. 5Les références dans le texte renvoient aux pages de la traduction française: V.Soloviev, La Justification du bien, Essai de philosophie morale, traduit du russe, Paris, Aubier, 1939, XXII-512p.
Б.В.МЕЖУЕВ
Московский государственный университет им.
M. В. Ломоносова
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ И БРИТАНСКАЯ ИМПЕРИЯ
«Мудрец отличен от глупца тем, что он мыслит до конца», — говорил поэт Аполлон Майков. Великий философ отличается тем, что дает собственный ответ на важнейшие вопросы современного мира, не отступая перед их жесткостью. Мы не всегда сможем принять ответ философа, но его решимость обнаружить смысл в том, в чем, может быть, и нет никого смысла, должна вызывать уважение.
Владимир Соловьев заслуживает признания и высокой оценки за то, что не побоялся высказать свое отношение к феномену европейской и мировой истории, который до настоящего времени не получил должного осмысления ни в европейской, ни тем более в отечественной философской мысли. Речь идет о европейском колониализме. Именно империалистическая активность европейских держав сделала мир «единым», именно она заложила основы того, что можно было бы назвать глобальным правовым порядком. Но, с другой стороны, колониальное завоевание и господство стоили жизни миллионам людей. Европейское человечество навсегда оказалось запятнанным грехом рабовладения — языческого пережитка, неожиданно воскресшего в христианском мире. В сознании многих народов Евангелие стало ассоциироваться почти исключительно с насилием белой расы, представители которой чередовали миссионерские проповеди с грабежом и убийствами. Однако и разрушение колониальных империй, худо-бедно поддерживавших мир и спокойствие на своей территории, не сделало мир более счастливым, противопоставив богатый Север, сжавшийся до Европы, США, Японии и тихоокеанских тигров, и закупоренный в своей «отсталости» Юг. Европа до сих пор не может разобраться с наследием колониальной эры, бросаясь из крайности в крайность — от самоубийственного постмодерна к концепциям расовой исключительности.
Для Владимира Соловьева, как и для большинства его современников, классической, образцовой колониальной империей выступала Британия, страна, чьи владения раскинулись во всех частях света. Британия была для Соловьева не просто всего лишь одной из европейских держав, но прообразом мирового единства, скрепленного и удерживаемого Западом. Владимир Соловьев, как известно, был сам проповедником такого единства — Европы, Средиземноморского мира и в перспективе — всего человечества. Мог ли он согласиться с тем, что единство реально проводится в жизнь посредством колониальной политики?
Несомненно, что первую часть своей жизни он должен был на этот вопрос отвечать отрицательно. Связующим звеном Европы и всего человечества представлялась ему Россия — важнейшая часть славянского мира, призванного стать «третьей силой» — объединителем Востока и Запада. Сам Запад для Соловьева был лишен скрепляющего центра и потому обречен на бесконечное дробление. «И в сфере общественной жизни и в сфере знания и творчества, — писал Соловьев в статье «Три силы» (1877), — вторая историческая сила, управляющая развитием Западной цивилизации, будучи предоставлена сама себе, неудержимо приводит под конец к всеобщему разложению на низшие составные элементы, к потере всякого универсального содержания, всех безусловных начал бытия»1.
В 1880-е годы после краха надежд на объединение славянства под эгидой России Соловьев, не отказываясь от мечтаний относительно призвания российской монархии стать мировой империей, приходит к мысли, что Европа, точнее христианский мир, все же обладает своим духовным центром. Им является Рим как столица католицизма.
Ход рассуждения Вл. Соловьева понятен. Католицизм имеет духовный центр, но не имеет политического, православие обладает прочной политической вертикалью в лице русского царя, но лишено единого духовного главы. Поэтому обе половины христианского мира остро нуждаются друг в друге — только соединение церквей сможет воссоединить расколотую Европу и в будущем — все человечество. Негативным, очевидно искаженным подобием такого мирового единства оказывается в восприятии мыслителя Британская империя, а искаженной формой универсализма — идеология империализма. В отчетливой форме такое отношение к колониальной политике европейских держав мыслитель высказывал в первой крупной работе, открывавшей его «теократический цикл», — в сочинении «Великий спор и христианская политика» (1883). «В последнее время патриоты всех стран смело указывают на политические злодеяния Англии как на пример, достойный подражания. Пример в самом деле удачный: никто и на словах и на деле не заботится так много, как англичане о своих национальных и государственных интересах. Всем известно, как ради этих интересов богатые и властительные англичане морят голодом ирландцев, давят индусов, насильно отравляют опиумом китайцев, грабят Египет. Несомненно, все эти дела внушены заботой о национальных интересах. Глупости и измены тут нет, но бесчеловечия и бесстыдства много. Если бы возможен был только такой патриотизм, то и тогда не следовало бы нам подражать английской политике: лучше отказаться от патриотизма, чем от совести... Английская эксплуатация есть дело материальной выгоды; германизация есть духовное призвание. Англичанин является перед своими жертвами как пират: немец как педагог, воспитывающий их для высшего образования»2. В целом Соловьев относится отрицательно как к английскому, так и к немецкому типам колониального владычества, не одухотворенным высшей религиозной идеей.
Отрицательное отношение Соловьева к Англии было довольно типично для его времени. Откровенная враждебность викторианской Британии к России, протурецкая политика Лондона, соперничество с Россией в Средней Азии и Афганистане — все это заставило видеть в англичанах злейших врагов России, свело на сильные симпатии к стране, сумевшей совместить уважение к национальным традициям со стремлением к политическому и экономическому обновлению. Эта симпатия была настолько сильной, что ей не могло помешать даже участие Англии в Крымской войне против России: неприязнь к туманному Альбиону в полной мере проявилась только после Берлинского конгресса, когда британский премьер Б. Дизраэли под сильнейшим нажимом заставил канцлера A.M. Горчакова отказаться от результатов военной победы над Турцией. В конце столетия издатель «Нового времени» A.C. Суворин в своем дневнике с полным основанием замечал, что ни один народ не удостаивался такой ненависти в России, как англичане.
Однако позиция Вл. Соловьева по отношению к Англии и ее колониальной политике вскоре очень сильно изменилась. Произошло это вне всякого сомнения после, по словам самого Соловьева, наступившего в начале 1890-х годов разочарования «безо всякой перемены в существе своих убеждений» «в полез -ности и исполнимости тех внешних замыслов, которым были отданы мои так называемые «лучшие годы »»3. Соловьев в силу изменившихся эсхатологических умонастроений отказывается «от идеи могущества и внешнего величия теократии как пря„ „4
мой и немедленной цели христианской политики» .
Однако отказ от «величия теократии» не приводит Соловьева к отказу от надежды на объединение человечества христианским миром. В статье Энциклопедического словаря Брокгауза-Ефрона «Всемирная монархия» Вл. Соловьев связывает имперский миф, восходящий к Вергилию и Данте, с происходящим на его глазах процессом культурной и политической интеграции человечества: «Действительный же прогресс объединения совершается пока не в политическом, а в чисто-культурном направлении: европейская цивилизация, захватившая большую часть земного шара, и объемом, и содержанием несравненно превосходит Римскую империю. Миллионные армии под ружьем и постоянный страх новых истребительных войн доказывают, однако, что одного культурного сближения и объединения еще недостаточно. Можно, поэтому, думать, что
идея всемирной политической власти, хотя бы в совершенно новых формах, еще имеет будущность» 5.
Соловьев в 1890-е годы не оставляет также идею о том, что объединяемый Западом — культурно и политически — мир должен иметь некий центр. Едва ли этим реальным центром происходящего на его глазах объединения мог бы являться Рим. В «Оправдании добра» Соловьев называет период истории Европы, когда церковь вскармливала и воспитывала германо-романские народы, заставляя их пройти «не дурную, хотя несколько одностороннюю школу», их «историческим отрочест -вом и юностью» 6. Теперь же — после ряда исторических катаклизмов, обусловленных тем, что «духовные власти не заметили наступившего совершеннолетия своих питомцев и по естественной слабости человеческой настаивали на сохранении прежних отношений», — народы Европы как бы выпущены в мир для всемирно-исторического служения. Важно, однако, обратить внимание на тот факт, что, перечисляя исторические заслуги всех остальных народов, Соловьев подчеркивает их культурные и социально-правовые достижения, тогда как, говоря об Англии, он обращает особое внимание на колониальную политику этой державы, ставя ее уже не в вину англичанам, а в заслугу.
«Широкий, со всех сторон открытый мир научного опыта, глубокий художественный гуманизм, высокие идеи религиозной и гражданской свободы и величавое представление о физическом единстве вселенной — вот что создала английская народность в лице своих героев и гениев. «Англия для англичан» — это было бы для них слишком мало, и имели право это думать, потому что сами были для всего мира. Внешнее распространение английского элемента соответствовало достоинству его внутреннего содержания. Конечно, британские купцы соблюдали и соблюдают свои интересы; но не всяким купцам удалось бы колонизировать Северную Америку и образовать из нее новую великую нацию, ведь не на краснокожих индейцах и не на неграх, а на английских людях и на английских идеях религиозных и политических, — идеях всеобщего значения — основались Соединенные Штаты; не всякие также купцы могли
бы прочно овладеть Индией и, наконец, на совершенно дикой почве создать культурную Австралию»7.
Итак, Британская империя оказывается в 1890-е годы для Соловьева не пародией на всемирное объединение, а его реальным воплощением. Более того, можно предположить, что Британия в его восприятии предстает подлинным политическим центром «глобализирующейся» Европы. В статье 1894 г. «Первый шаг к положительной эстетике» Соловьев пишет, что «всеобщая история показывает нам, как еще более трудными и сложными путями собирается вся земля, целое человечество вокруг невидимого, но могучего центра христианской культуры, и как, несмотря ни на какие препятствия, все растет и крепнет сознание всемирного единства и солидарности»8.
Наше предположение, что «невидимый, но могучий центр христианской культуры» для Соловьева в этот момент ассоциировался именно с Англией — основной «собирательницей земель» той эпохи, — может быть подтверждено другими обращениями к тому же сюжету. В 1894-1895 гг. он дважды в своих статьях заступался за англичан. В рецензии на первый том книги кн. Э.Э. Ухтомского «Путешествие на Восток Е. И. В. Государя Наследника Цесаревича 1890-91» Соловьев высказывается в пользу сотрудничества с европейскими державами на Дальнем Востоке, категорически выступая против проповедовавшегося князем курса на союз с народами Азии против Британии: «В предстоящей рано или поздно борьбе Россия, как авангард всемирно-христианской цивилизации на Востоке, не имеет ни возможности, ни надобности действовать изолированно или враждебно относительно прочего христианского мира. Даже помимо высших принципов, практическая необходимость заставит нас выступить против Китая в тесном союзе с европейскими державами, особенно с Францией и Англией, коих владения примыкают к Срединной Империи. Что касается до Индии, то нам нет ни малейшего повода вытеснять оттуда уже утвердившихся там англичан, с которыми и туземцы более или менее свыклись к собственной своей пользе. Диатрибы нашего автора против английского владычества в Индии в высшей степени неубедительны. Подобные вопросы решаются
не риторикой, а статистикой. То, что англичане делают для Индии — школы, больницы, правильные суды, пробуждение общественного сознания, выражающееся в возникновении новой туземной литературы, как периодической, так и книжной, — все это доказывается цифрами, с которыми нужно считаться. Большинство индийского населения находится в бедности — не в такой ужасной, однако, как народные массы в «самостоятельном» Китае. Чтобы жалобы на угнетение Индии англичанами имели какой-нибудь смысл, нужно доказать, что до англичан, при туземных или при мусульманских владыках, положение народа было лучше, а этого утверждать не решается и наш автор. Конечно, английское правительство, как и всякое другое, эксплуатирует свою колонию в свою пользу, но зато англичане и делают многое для Индии, тогда как прежние тамошние правители грабили народ в десять раз больше и ничего для него не делали. Анекдоты, которыми кн. Ухтомский подкрепляет, между прочим, свой взгляд, довольно забавны, но говорят скорее против него. Таков рассказ о старухе-вдове, которую английские сборщики заподозрили в укрывательстве соли, чтобы не платить налога; в подтверждение они предъявили найденный ими у нее ящик с каким-то беловатым порошком. «Проклятые дьяволы! — вопила старуха. — Они не только требуют моих денег, но еще хотят отнять у меня священный прах моего покойного супруга!» Жаль, конечно, что англичане не отменили соляного налога, но зато они уже отменили обы -чай сожигания вдов; а без вмешательства проклятых дьяволов благочестивой вдове не пришлось бы проявить похвальной привязанности к телу своего мужа: она сама волей-неволей была бы уже давно превращена в пепел»9.
Годом позже Соловьев упрекал молодого писателя, скрывавшегося за псевдонимом Сергей Норманский, за откровенно пренебрежительное отношение к англичанам в его пер -вом сборнике рассказов «Оттуда». «В «Метеоре» встречается, между прочим, описание «английской четы, молодого джентльмена в блестящих воротничках и серой дамы, выставлявшей наружу желтоватые клыки. Они говорили о Христиании. Дама восторженным шепотом: «very nice», господин задумчиво
спрашивал: «indeed», на что его собеседница отвечала тоном глубокого убеждения: «о, yes»... Конечно, среди миллиона английских туристов попадается немало и таких. Но что же тут типичного? Неужели автор решился бы серьезно утверждать, что между англичанами дурные зубы и бессодержательные разговоры встречаются чаще, чем между людьми других наций? В другом месте говорится о салоне, «где сидели сумрачные англичане и заживо иссохшие англичанки». Неужели автор в самом деле никогда не видал веселых англичан и здоровых, полных англичанок? Откуда эта англофобия?»10. К фигуре Сергея Норманского мы еще вернемся — человек, скрывавшийся за этим псевдонимом, публицист Сергей Николаевич Сыромятников, играет в нашей истории далеко не последнюю роль. Отметим пока другое, раздраженное замечание Соловьева относительно художественного описания персонажей (руководствуясь критериями Соловьева, вообще было бы проблематично вывести в литературном произведении представителя любой национальности) отражает, по-видимому, реакцию на «англофобию», распространившуюся в русском обществе. Философ понимал, что его изменившееся отношение к Британии в конечном счете обречет его на политическое одиночество в России, оттолкнет от него не только консервативных противников, но и либеральных друзей.
В 1899 г. Владимир Соловьев поддержал войну Англии против бурских республик в Африке. Свое отношение к этим событиям он высказал устами Политика в «Трех разговорах»: «Говоря серьезно, эти буры, конечно, европейцы, но плохие. Отчужденные от своей славной метрополии, они в значительной степени потеряли и свою культурность; окруженные дикарями, сами дичали, загрубели, и ставить их на одну доску с англичанами и даже доходить до того, чтобы желать им успеха в борьбе с Англией, — cela n&a pas de nom!»11. Тот факт, что слова Политика отражали настроения самого Соловьева, подтверждает в своей известной биографии философа его племянник С.М. Соловьев: «Прячась за маской Политика, Соловьев в грубой форме высказал тот взгляд, который действительно принадлежал ему и высказывался им в беседах с друзьями. Соловьев отказывался подписывать сочувственные адреса Транс-
вальской республике, видя во всей этой шумихе глупость и лицемерие. Он не сочувствовал сепаративным стремлениям славянских народов освободиться от более культурных Австрии и Германии, стремлению буров к независимости от более культурной Англии... С.П. Хитрово говорила, что Соловьев в молодые годы никогда бы не поверил, что когда-нибудь он будет способен писать такие возмутительные вещи»12.
И здесь нам следует вновь возвратиться к таинственной фигуре писателя и политика Сергея Сыромятникова (он же Сергей Норманский), едва ли не единственного отечественного публициста, отважившегося в 1899 г. поддержать Англию в войне с бурами и настаивать на сближении Британии и России. Сыромятников признавал, что изначально был настроен враждебно к туманному Альбиону: «Как каждый из русских, родившихся после Крымской войны и начавший сознавать нужды и задачи родины после берлинского конгресса, я был воспитан в недоверии к Англии и работал против нее на Дальнем Востоке и в Персии. Но я очнулся во время Бурской войны и имел мужество сознаться в этом. В нескольких статьях в «Новом времени» я доказывал, что гибель Англии была бы гибелью для России. Я полемизировал с К.А. Скальковским, и он принужден был замолчать перед моими доводами. Мне говорили тогда, что нет основания мириться со страной, которую бьют какие-то буры. Англия оказалась дальновиднее. Она помирилась со страной, которая потерпела гораздо более серьезное пора-жение»13. По словам Сыромятникова, Соловьев был один из немногих соотечественников, кто решился поддержать его проект русско-английского сближения: «Во время бурской войны я имел мужество защищать соглашение с Англией. Как это ни странно, меня поддерживал в этом такой великий идеалист, как Владимир Соловьев»14.
Политические взгляды Соловьева — тема очень сложная. Особенно трудно говорить о его политическом мировоззрении, сохраняя необходимую для исследователя объективность, ввиду последних событий в мире, когда перед человечеством возник призрак новой империи. Однако следует учитывать и те аспекты воззрений Соловьева, которые отличали его от нынешних вершителей судеб планеты: Соловьев выступал за целостный и гармоничный мир, пускай и объединенный силой оружия, а не за мир, в котором сохраняется и поддерживается разделение между миром всеобщего процветания и могущества и миром всеобщей отсталости и несвободы. XX век не оправдал надежд Соловьева — он не стал веком мира и справедливости, подтвердит ли век XXI его опасения и страхи?
С.М. УСМАНОВ
Ивановский государственный университет
«ВОСТОК КСЕРКСА» В ИСТОРИОСОФИИ ВЛАДИМИРА СОЛОВЬЕВА: В ПОИСКАХ ИНТЕРПРЕТАЦИИ
В 1890 году журнал «Вестник Европы» в своем апрельском номере напечатал очередное стихотворение Владимира Сергеевича Соловьева - «Ex Oriente lux». В нем упоминалось об очень давней войне персов и греков в V веке до Рождества
