Языки татар и кыпчаков в рамках одной лингвогеографической реконструкции

ПУБЛИКАЦИИ

УДК 811.512.19&374:82-6&04 DOI: 10.22378/2313-6197.2016-4-4.698-723

ЯЗЫКИ ТАТАР И КЫПЧАКОВ В РАМКАХ ОДНОЙ ЛИНГВОГЕОГРАФИЧЕСКОЙ РЕКОНСТРУКЦИИ

А.В. Шумкин

Федеральное агентство научных организаций 119334, Москва, Российская Федерация E-mail: arsen1293@rambler.ru

Цель: рассмотреть проблемы происхождения и развития нескольких тюркских языков, распространённых на Северном Кавказе.

Материалы исследования: эпоха владычества в степях Азии и Восточной Европы Тюркского каганата положила начало формированию древнетюркской литературной традиции, которая первоначально велась на оригинальной орхоно-енисейской письменности, а впоследствии в княжестве Кочо и государстве Караханидов была переведена на заимствованный у согдийцев алфавит. Караханид Махмуд ал-Кашгари в своём составленном на арабском языке сочинении впервые описал тюркские разговорные наречия, отличавшиеся от древней письменной нормы. Среди них основное его внимание привлекли языки кочевых конфедераций огузов и кыпчаков, которые друг за другом занимали степи Восточной Европы и Средней Азии. При помощи привлечения сведений ал-Кашгари в статье продемонстрировано, что на территории, занятой кыпчакской конфедерацией, не только сохранялись огузские наречия, использовавшиеся присоединёнными к кыпчакам огузскими племенами канглы и кара-бёркли, но и распространилась принесённая самими кыпчаками на запад кыргызская ветвь тюркских языков. Возникновение и завоевания Великой Монгольской империи навсегда изменили как языковые границы, так и литературные каноны Средней Азии, Сибири и Восточной Европы. При Монгольской империи на этой территории установилась практика двуязычия. Литературные каноны отныне и вплоть до первой трети XX века основывались на тюркской речи Чагатайского улуса Монгольской империи. Что же касается разговорной речи, то исследуя рукопись Антонио де Финале, составленную в начале XIV века на территории Улуса Джучи, и ряд документов XVI-XVIII веков, написанных на языке литовских татар, автор раскрывает историю становления в Дешт-и Кыпчаке татарской ветви тюркских языков.

Результаты и научная новизна: на основе этих сведений в статье удаётся сделать вывод, что как чагатайский, так и золотоордынский языки были принесены на запад в ходе монгольских завоеваний. Сквозь призму этих событий в статье рассматриваются проблемы происхождения и развития нескольких тюркских языков, распространенных на Северном Кавказе.

Для цитирования: Шумкин А.В. Языки татар и кыпчаков в рамках одной лингвогеографической реконструкции // Золотоордынское обозрение. 2016. Т. 4, № 4. 2016. С. 698-723. DOI: 10.22378/2313-6197.2016-4-4.698-723

Со времён античности Северный Кавказ известен как один из самых по-лиэтничных регионов Восточной Европы. В средние века пёструю этнографическую карту этого горного ареала пополнили тюркоязычные кочевники, осевшие среди местных кавказских и ираноязычных народов. На данный момент хорошо изучены пути миграции в этот регион ногайцев, покинувших во второй половине XVI - первой трети XVII в. Заволжье [76, с. 273276, 299-301]. Что касается туркмен, то первая их группа переселилась сюда ещё в конце XVI в. из Ширвана [7, с. 109], а вторая около 1770 г. из закаспийских степей [17, с. 165]. Но к XVI столетию на Восточном и Центральном Кавказе уже проживало более раннее тюрко-язычное население, сосредоточившееся в двух группах сельских обществ. Восточно-кавказскую группу составляли шамхальство Тарковское и связанные с ним вассалитетом селения Брагуны, Эндирей, Костек, Аксай, Дженгутай. Центрально-кавказскую группу - Карачай, Малкар, Чегем, Холам, Безенги, Урусбий. Поскольку история этих сельских объединений отразилась в письменных источниках весьма эпизодично, среди исследователей проблемы их возникновения и этногенеза жителей до сих пор вызывают много вопросов.

Недостаток документальных данных заставляет искать альтернативные способы пролить свет на историю тюркских обществ Северного Кавказа. Самый надёжный путь к разрешению проблемы их генезиса в первой трети XIX в. открыло появление методов сравнительно-исторического языкознания. Ещё в 1823 г. С.М. Броневский предпринял первую попытку определить язык-основу, от которого отделились соответствующие языки Центрального Кавказа, и реконструировать промежуточный этап развития тюркской языковой семьи, завершившийся их образованием [13, с. 197]. Однако, уровень знаний, накопленных к тому времени ориенталистами в области тюркского языкознания, не позволял сделать достаточно надёжных выводов. В частности Броневский считал, что эти общества выделились из состава Ногайской Орды. Основной проблемой, с которой он столкнулся при попытке реконструкции прошлого тюрков Северного Кавказа, было отсутствие как общей классификации, так и средневековых памятников их языков. Ведь в Азии и Восточной Европе со времён монгольских завоеваний утвердились общие литературные нормы, основанные на письменных традициях тюркского языка чагатайского улуса монгольской империи [9, с. 606-607]. Таким образом, первоначально в распоряжении ориенталистов находились только полевые материалы по разговорным тюркским языкам, близким северокавказским, собранные членами различных научных экспедиций, предпринимавшихся начиная с XVIII века.

Выход из сложившейся ситуации нашёл в 1824 году Г.Ю. Клапрот, заказав в Библиотеке венецианского собора св. Марка копию подаренной ей в 1362 г. Ф. Петраркой рукописи Антонио де Финале [87, с. 116-117]. Вторая часть этого кодекса представляла собой самый ранний известный памятник тюркского языка, носящего те же основные генетические характеристики, что и северокавказские. Осуществлённая Клапротом спустя четыре года публикация первой части рукописи А. де Финале, выполненной на латинской графической основе, положила начало обширной исследовательской литературе [88, с. 122254]. Ещё в XVII в. известный итальянский библиограф Я.Ф. Томмазини присвоил кодексу обозначение «Alfabetum Persicum, Сошашсиш е! Latinum». Все

последующие издания априори приняли объяснение этого названия, предложенное Клапротом, сопоставившим первую часть рукописи со сведениями Г. де Рубрук. Клапрот сформулировал его следующим образом: земля куманов-кыпчаков в Северном Причерноморье была перевалочным пунктом для европейцев, направлявшихся в Татарию, что и сделало куманский языком-посредником в общении между Европой и Азией [88, с. 119-120].

Впоследствии А.С. Фиркович собрал коллекцию еврейских рукописей, среди которых был обнаружен ряд выполненных арамейской и квадратной письменностью тюркоязычных памятников XVI-XVIII вв. с теми же характерными особенностями. Наконец внимание исследователей привлекла третья группа генетически родственных документов XVI-XVII вв., принадлежавших армянским общинам Каменца-Подольского и Львова.

Первую попытку научно систематизировать языки тюрков Кавказа предпринял ещё И.А. Гильденштедт, который отличал наречие, распространённое среди жителей сельских обществ Восточного Кавказа, известных под поли-тонимом кумуков, от терекменского и ногайского [19, с. 253]. Хотя материалами по языку горских обществ центральной части Кавказа он и не располагал, но предполагал сходство между ним и наречием близживущих ногайцев [19, с. 224]. Лишь в середине следующего века на специфическую близость языка горцев и кумуков обратил внимание персидский историк А. Бакиханов, который считал, что «жители Балкара и окрестных с ним Чегема, Баксана, Бизенги и других говорят на языке тюрки кумукского наречия, что доказывает сходство этих народов» [7, с. 14-15]. Среди учёных взгляд Бакиханова на эти языки как на две чрезвычайно близкие группы говоров вскоре получил признание [44, с. 4; 48, с. 838, 843; 43, с. 41-42; 34, с. 41; 2, с. 23]. Однако благодаря научному авторитету Гильденштедта обе точки зрения продолжали некоторое время сосуществовать в этнографической литературе, а порой даже причудливым образом переплетались [17, с. 169; 35, с. 162-163; 12, с. 290; 13, с. 197; 51, с. 8; 26, с. 20; 72, с. 33, 93; 6, с. 404-405; 5, с. 149].

Впрочем, в первой половине XIX в. учёные, пытавшиеся составить классификацию языков тюркских народов, руководствовались в большей мере географическим, чем сравнительно-историческим принципом [85, с. 1-25]. И только во второй половине того же столетия, после того, как И.Н. Березин разработал классификацию, базировавшуюся на чертах материального сходства тюркских языков, работа по их систематизации перешла на качественно более высокий уровень [85, с. 26-84]. Рассмотрев все доступные ему материалы западно-тюркских языков, Березин разделил их на три ветви. Ряд языков, генетически близких к северокавказским, он объединил в «татарскую» ветвь, одной из самых характерных особенностей которой было соответствие в ауслауте фонемы /w/ звуку /g/ остальных тюркских языков [85, с. 27, 4564]. Язык первой части рукописи А. де Финале, опубликованной Клапротом, Березин уверенно отнёс к другой, чагатайской ветви тюркских языков [85, с. 26, 39-43].

Собственные поправки в созданную Березиным классификацию внёс В.В. Радлов, попытавшийся включить в неё также восточно-тюркские языки [90, с. 280-291]. Тем временем рукопись А. де Финале была полностью опубликована в 1880 г. Г. Кууном под заглавием Codex Cumanicus [89, с. 1-233]. Ориентируясь в основном на специфические особенности её второй части,

Радлов отнёс «куманский» язык к татарской ветви классификации Березина, которую предложил называть «кыпчакской» [91, с. 6]. Ему представлялось, что среди татар растворились остатки уйгур и куманов, которые оказали определённое влияние на становление их «кыпчакского» языка [59, с. XIII-XIV]. Не согласился с ним Ф.Е. Корш, который также как и Березин объединил язык Codex Cumanicus с чагатайским. Однако он считал их восточно-тюркскими языками, вместо того чтобы отнести к одной ветви с их живыми среднеазиатскими родственниками [66, с. 80-81].

Только в первой четверти XX в. А.Н. Самойлович, выделив основные регулярные звуковые соответствия, выработал общую классификацию тюркской языковой семьи и посчитал возможным вычленить из состава её «татарской» ветви три отдельные группы [66, с. 53-54, 77-91]. Полное генетическое сходство объединяло наречия карачаевцев, малкарцев, и кумуков, по его мнению, лишь с языком татар и караимов. Область распространения этих близкородственных языков была очерчена границами Восточной Европы. Остальные две группы «татарских» языков охватили ареал обитания алтайцев, телеутов и кыргызов в Алтайско-Тяньшаньском регионе, а также казахов и ногайцев, в основном проживавших в Средней Азии [66, с. 83].

К той же «татарской» ветви А.Н. Самойлович отнёс вторую часть кодекса А. де Финале. Вдумчивые исследования первой части рукописи, предпринятые им, показали её принадлежность к кругу письменных памятников Золотой Орды, главный литературный центр которой находился в Хорезме. Характерной чертой, отличавшей золотоордынский тюрки от классического чагатайского языка была устойчивая тенденция к выпадению гуттуральных согласных на конце слова. Впрочем, сам Самойлович был склонен считать его смешанным языком, сочетавшим огузские и кыпчакские черты, и поэтому выделил в особую ветвь [66, с. 54, 60, 85, 91, 911-912, 937-940].

Даже смелее, чем В.В. Радлов, А.Н. Самойлович высказался в пользу происхождения народов-носителей языков «татарской» ветви от домонгольских кыпчаков. В рамках этой гипотезы он связывал с куманами генезис карачаевцев, малкарцев, кумуков и крымских татар (по его мнению, предки перечисленных народов осели примерно на нынешних местах обитания ещё до XIII века). В отличие от этих этнических групп, кочевники ещё в полной мере сохраняли своё племенное деление, учитывая номенклатурный состав которого, он соотнёс образование среднеазиатской группы с итогами монгольских завоеваний [66, с. 83, 114]. В последующем Самойлович вернулся к более консервативным взглядам, обозначенным ещё И.Н. Березиным, и очень осторожно указал на то, что география распространения этих языков «почти целиком совпадает с пределами улуса Джучи, иначе именовавшегося Дешт-и Кыпчак». А к современному распределению турецких племён на этнографической карте привело произошедшее в XIII веке образование монгольской империи, внёсшее серьёзные коррективы в классификацию тюркских языков [66, с. 90-91, 901].

Однако ближайший из преемников А.Н. Самойловича, Н.А. Баскаков отнёсся несколько поверхностно к содержанию проблемы генезиса «кыпчак-ских языков», благодаря чему предложенная им интерпретация идей, высказанных в разное время предшественниками этого исследователя, приобрела характер механической компиляции. Баскаков объединил обе предложенные

точки зрения и пришёл к выводу, что «основное ядро населения Золотой Орды» якобы составляли именно кыпчакские племена, а окончательное обособление их языка в отдельную ветвь было связано с выделением улуса Джучи из монгольской империи в ХШ-ХУ вв. [10, с. 143, 145, 155, 164]. Впрочем, тезис об оформлении среднеазиатской группы «татарской» ветви тюркских языков в результате монгольских завоеваний он также принял [10, с. 16-17, 19, 142-143, 164]. В те годы в отечественной историографии широко распространились представления о ведущей роли кыпчаков в истории Золотой Орды, к несостоятельности которых внимание учёных только недавно привлёк В.П. Костюков [10, с. 142, 145; 38, с. 234].

В классификацию Самойловича Н.А. Баскаков счёл возможным внести некоторые поправки. В частности, алтайско-тяньшаньскую группу он вообще исключил из состава «татарских» языков, что мотивировалось в основном его желанием указать на связь между тяньшаньскими кыргызами и енисейскими (современными хакасами и шорцами), хотя бы и вопреки генетическим характеристикам [10, с. 207-219]. Однако другое внесённое им уточнение носило принципиальный характер. Из восточноевропейского ареала он выделил языки татар и башкир в особую волго-уральскую группу [10, с. 142-164]. Языки же карачаевцев и малкарцев, кумуков, крымских татар, караимов, рукописи А. де Финале, тюркских документов подольских армян, и даже арабографических тюркских памятников Египта он объединил в крымско-кавказскую группу, связывавшуюся им с домонгольскими куманами [10, с. 145-155].

При этом Баскаков обратил внимание на недостаточную обоснованность той части классификации Самойловича, которая касалась хорезмского языка тюрки, и отнёс его к чагатайской ветви [10, с. 170-178]. Но его несколько поверхностный подход выразился в том, что применительно к первой части кодекса А. де Финале Баскаков неожиданно буквально интерпретировал предложенный Самойловичем термин «огузо-кыпчакский язык», и склонен был объяснять её отличие от последующего текста кодекса языковым влиянием конфедерации огузских племён карабёркли, вошедшей в кыпчакский союз [10, с. 146].

В последней четверти ХХ в. отечественные тюркологи приступили к написанию сравнительно-исторической грамматики тюркских языков, обобщив в ней основные достижения в области их классификации. Ранее Н.А. Баскаков объявил одной из актуальных задач языкознания установление связи между событиями политической истории и процессом образования отдельных тюркских языков [10, с. 14-20]. Поскольку, однако, его собственные реконструкции нельзя было назвать вполне удачными, в одном из ранних томов грамматики Н.З. Гаджиева высказала сомнение в самой правомерности подобных сопоставлений [71, с. 3]. Но впоследствии авторский коллектив возвратился к попыткам внедрить лингвогеографический подход и связать языковую карту с основными этапами политической истории тюрков [69, с. 3].

К.М. Мусаев по каким-то личным соображениям считал, что «татарская» ветвь оформилась уже в первом тысячелетии до н.э., хотя даже древне-тюркские рунические надписи не сохранили следов существования генетически схожих диалектов. «По крайней мере, на рубеже христианской эры», по его мнению, от её праязыка в результате лингвистических контактов с болгарами и кыргызами отделились волго-уральская и алтайско-тяньшаньская группы. Уже традиционной была его попытка связать историю крымско-кавказской группы с куманами, но от утвердившегося мнения об образовании среднеазиатских языков в результате монгольских завоеваний он отказался, и попытался отнести их возникновение ко времени становления племени йима-ков, с его точки зрения разделившегося с кыпчаками во 11-У11 вв. [69, с. 216— 217].

А.А. Чеченов придерживался вполне реалистичных датировок, но всё-таки рискнул предположить, что генезис среднеазиатской группы связан не с итогами монгольских завоеваний, а с племенем канглов, входившим в кып-чакский союз. «После распада Золотой Орды» от канглыйского, как он считал, под болгарским влиянием отделились волго-уральские языки. Связь крымско-кавказской группы с куманами он не отрицал и даже считал генетически чуждые ей словоформы первой части кодекса А. де Финале кып-чакскими архаизмами. Зато алтайско-тяньшаньскую группу, под влиянием Н.А. Баскакова, исключил из числа «татарских» языков [69, с. 218-220].

О.М. Мудрак также сблизил алтайско-тяньшаньскую группу с кыргызскими, а не с «татарскими» языками, зато от остальных поправок Баскакова отказался и попытался внести уточнения в классификацию, используя методику глоттохронологии. Произведя сложные морфемостатистические подсчёты, из состава восточноевропейских языков классификации Самойло-вича он выделил кавказскую группу, объединяющую языки карачаевцев, малкарцев и кумуков. Особняком он поставил языки татар и караимов, так как посчитал, что башкирская морфология обнаруживает больше сходства со среднеазиатской группой (среднеазиатский субстрат объясняется включением в состав башкирского союза некоторых племенных общин ногайского происхождения) [69, с. 727, 732, 736].

Возникновение праязыка «татарской» ветви Мудрак, по личным соображениям, отнёс к эпохе владычества в Китае шестнадцати государств пяти северных племён [69, с. 737]. Так же как и Чеченов, он связал генезис среднеазиатской и восточноевропейской групп с размежеванием канглов и куманов. Это гипотетическое событие он отнёс ко времени вторжения Караханидов в Восточный Туркестан в 992 году. Кавказские языки отделились от татарского в его представлении после падения Хазарского каганата в середине XI в., а появление отдельных языков, таких как карачаевский, малкарский и кумук-ский, ногайский и казахский, казанский и мишарский диалекты татар, он попытался объяснить итогами золотоордынских поражений в войне с чагатай-цами [69, с. 729, 736].

А.В. Дыбо была единственной из авторов грамматики, попытавшейся полностью отказаться от классификации А.Н. Самойловича. Вместо фонетических признаков она руководствовалась лексикостатистическими подсчётами, которые не обнаружили принципиальных различий между языками «татарской» и чагатайской ветвей. Такой результат был вполне предсказуем, учитывая то, что чагатайский ещё в первой трети XX в. использовался в качестве общетюркского литературного языка, и оказал устойчивое влияние на устные говоры «татарской» ветви. Однако она объединила их в одну общую ветвь, из которой так же как и Мудрак, выделила кавказскую группу, образовавшуюся, как она считала, в результате одной из «волн проникновения кып-чаков в Восточную Европу» около 780 г. [70, с. 766, 771, 815]. Разделение

карачаевского, малкарского и кумукского языков она склонна была объяснять итогами монгольских завоеваний [70, с. 816].

Подводя итог изучению языков северокавказских тюрков виднейшими компаративистами, можно сделать предварительный вывод, что в более-менее окончательном виде классификация включающей их «татарской» ветви была разработана А.Н. Самойловичем. Несмотря на дальнейшие попытки создания оригинальных генетических схем в различных работах по сравнительно-историческому языкознанию, классификация Самойловича сохранила свою актуальность до наших дней, претерпев лишь незначительные изменения. Придерживающиеся её специалисты, при опоре на фонетические признаки, объединяют языки карачаевцев, малкарцев, кумуков и крымских татар, связывая, как правило, их происхождение с куманами.

Поскольку в противоположность европейской среднеазиатская группа частично охватила территории, находящиеся за пределами обитания исторических куманов, с самого начала было очевидно, что её генезис обусловлен результатами монгольских завоеваний. Поздние исследователи, однако, попытались приписать ей йимакское или канглыйское происхождение. Волго-уральская группа сформировалась под очевидным языковым влиянием средневековых болгар. Ещё более ощутимым оказалось субстратное воздействие енисейских кыргызов на алтайско-тяньшаньские языки, в связи с чем некоторые авторы настойчиво пытались объединить их с кыргызскими.

Значительно менее успешными оказались попытки ряда исследователей опереться при построении классификации на гипотетические методы глоттохронологии. Такие схемы до сих пор содержат слишком много фактических противоречий, и в них сделан акцент только на чрезвычайной лексической и морфологической близости карачаевского, малкарского и кумукского языков, которая не была секретом уже для этнографов середины XIX в.

Проблема интерпретации старых памятников татарского языка.

Соотнесение лингвистами генезиса «татарской» ветви с домонгольскими кыпчаками базируется, прежде всего, на исследованиях рукописи Антонио де Финале, составленной 11 июля 1303 [86, л. 1]. Между тем время написания этого кодекса примерно на два поколения отстоит от завоевания кыпчаков монголами в ходе западной кампании Бату. Кроме того, хотя в латинском тексте первой части рукописи, которая составлена в виде трёхязычного словаря, зафиксированный ею тюркский язык действительно назван «коман-ским», во второй её части, содержащей различные тексты в основном религиозного содержания, ему присвоено наименование татарского [86, л. 1, 35 об., 61 об., 81 об.]. Чем можно объяснить такое противоречие?

Исходя из даты можно было бы скорее предположить, что рукопись А. де Финале была составлена для нужд священнослужителей Аквилонского викариата католической церкви, учрежденного на территории Улуса Джучи в XIII в. [29, с. 196]. Появление её конечной редакции в 1303 году, приходившемся на середину правления Токта-хана, можно объяснить большими надеждами, возлагавшимися на рукопись в деле пропаганды христианской религии, связанными с тем, что религиозная политика Токты, последнего немусульманского правителя Золотой Орды, отличалась широкой веротерпимостью. Уже при его преемнике Узбеке, принявшем курс на исламизацию Улуса Джучи, перспективы пропаганды христианства в нём значительно сократились [30, с. 88]. Поэтому новой тюркоязычной христианской литературы в Золотой Орде больше не появлялось, хотя сама католическая община Улуса Джучи продолжала существовать вплоть до времени его распада. Об использовании её членами в начале XV в. религиозных текстов, скорее всего, тождественных содержанию второй части рукописи, привёл отрывочные сведения И. Шильтбергер. Дав краткое описание Джулатской епархии, он отметил, что её кармелитские священники «молятся и поют по-татарски» [57, с. 31-33].

Как уже упоминалось ранее, представителем «татарской» ветви является только язык второй части кодекса. Словарь в первой части не обнаруживает характерных «татарских» признаков. Между первыми двумя алфавитными разделами этой части кодекса уйгурским алфавитом вписано слово /ЬШк/ «письмо» [86, л. 30]. В латинской транскрипции оно встречается как в алфавитном, так и в двух тематических разделах кодекса [86, л. 25 об., 40 об., 45]. Слово в своём оригинальном написании, видимо, было пометкой, долженствовавшей напомнить составителю рукописи вписать глоссы к группе латинских слов раздела 8СЙЬа, так и оставшейся без персидских и команских эквивалентов [86, л. 44]. Это может объясняться только тем, что оригинал памятника был выполнен на чагатайском языке.

В поисках подтверждений такого предположения автор обратил внимание на соответствие календарных циклов, сложившееся на момент составления словаря. В то время как таблица соотношения месяцев юлианского солнечного года и лунного года хиджры была составлена около 1292 года, зафиксированное совпадение месяцев года хиджры и солнечного календаря тюрков наблюдалось в 1286-1287 гг.1 [86, л. 36 об.]. В эти годы с первым и предпоследним месяцами татарского солнечного календаря совпали два месяца мусульманского лунного календаря, названиями которых составитель заменил их (см. таблицу I). Впоследствии европейские переводчики, транскрибировавшие названия месяцев в латинской графике, обратили внимание только на соответствие юлианского календаря текущим месяцам хиджры, не учтя того, что тюркский солнечный календарь начинался днём весеннего равноденствия. Всё это свидетельствует в пользу того, что в основу латинско-персидско-команского глоссария лёг составленный несколькими годами ранее персидско-чагатайский словарь.

Таблица I

Месяцы арабского лунного Месяцы татарского солнечного

календаря календаря

Сафар Safar ay (21.03-20.04)

Раби& аль-авваль Sounz ау (21.04-21.05)

Раби& аль-ахыр Ylias ау (22.05-21.06)

Джумада аль-авваль ТоЬ aу (22.06-22.07)

Джумада аль-ахыр Songusax ау (23.07-23.08)

Раджаб Сих ау (24.08-22.09)

Ша&бан Ойа Сих ау (23.09-23.10)

Рамадан БопЛих ау (24.10-22.11)

Шавваль Ches ау (23.11-21.12)

Зу-ль-ка&да Ойа Ches ау (22.12-21.01)

Зу-ль-хиджжа СигЬа(п) Ьага(ш) ау (21.01-19.02)

Мухаррам Аsuc ау (20.02-20.03)

Косвенное подтверждение этого вывода можно найти и в преамбуле рукописи. В то время как в тексте слева направо по порядку расположены столбцы на латыни, фарси и чагатайском языке, составитель указал лишь на то, что в рукописи персидский и команский содержатся по алфавиту [86, л. 1]. Тем самым он подразумевал, что лишь привёл оригинальный восточный материал в соответствие с алфавитным порядком латинского перевода. Эта формулировка видимо немного озадачила Я.Ф. Томмазини, который, присваивая библиографическое обозначение кодексу, латинский язык вопреки действительному порядку указал после персидского и команского. Контраст форм чагатайской лексики с записями живой татарской речи, содержащимися во второй части, добавленной к рукописи позднее, представлен в таблице II.

Таблица II

Характерные соответствия Персидско-чагатайский словарь Записки миссионеров Значение

sag sav здоровый

tag tav гора

У^ jav жир

agx avz рот

ogul ои1 сын

По вполне понятным причинам актуальна будет попытка пересмотреть интерпретацию упомянутого в рукописи этнонима коман, который привлек к себе внимание Клапрота. В Х1-Х111 веках он действительно употреблялся как европейское название племён кыпчакского союза [4, с. 208, 213-215, 233-240, 266-274, 384, 394, 396-397; 61, с. 47-48, 74-75, 77-79; 27, с. 117-120, 125126, 131-133, 135, 145-146, 149, 282-283; 58, с. 37, 45-46, 50-52, 59-60, 63, 72, 74, 83-84, 91, 101, 103, 106-107, 109, 115, 119-120, 128, 156, 370; 62, с. 215; 37, с. 114-115, 117-119, 127-128; 55, с. 446, 504]. Но в литературе ХГУ-ХУ вв. название Кумания стало в основном использоваться в качестве альтернативного синонима географических терминов Татария и Солдания [25, с. 6-7, 124, 150; 31, с. 13]. А к рубежу ХУ1-ХУ11 вв. слово куман уже полностью сменило своё первоначальное этнографическое содержание, и свободно употреблялось в значении «татарин» [64, с. 113-114]. В результате интеграции кыпчаков в состав Улуса Джучи тенденция к исчезновению грани между этими этнонимами в европейской литературе, видимо, наметилась уже при жизни Плано Карпини, который упомянул о «команах из числа татар»

[58, с. 83]. Впрочем, такие авторы, как Дж. дель Плано Карпини, Г. де Рубрук, П. де Витториа и Ф. Пеголотти придавали понятию «язык куманов» нарицательное значение, подразумевая под ним любой тюркский язык, который они различали с родным языком монголов. Они также считали куманский языком среднеазиатских мусульман, и указали, что он использовался для письма уйгурским алфавитом, да и сами корни языка куманов и турков эти авторы связывали с уйгурами [58, с. 37, 50, 74, 128, 156; 92, с. 232, 291].

Помимо прочего в пересмотре также нуждается традиционное истолкование загадки о птичьем молоке, упоминающей Кыпчак, содержащейся во второй части кодекса А. де Финале, которую некоторые исследователи сочли доводом в пользу «куманской» принадлежности его языка [38, с. 209-210]. Загадка гласит 8е(п^а, ше(п^а )оЬ, 8е(п^г tavda )оЬ, Ши tasda )оЬ, Kipcakda joh, что в переводе означает «нет ни у тебя, ни у меня, ни в горах, ни в Утлу тазе, ни в Кыпчаке» [86, л. 60]. Нетрудно заметить что в загадке местоимения «у тебя» и «у меня» представлены в виде антитезы друг другу, а горы и Утлу таз противопоставлены Кыпчаку. Название Отлы таз носила местность (возможно населённый пункт), распологавшаяся в Керченском эле, и отделённая проливом от области Кыпчак [21, с. 121]. Последнее наименование принадлежало одному из вилайетов Золотой Орды, которому мусульманские литераторы, писавшие в эпоху после монгольских завоеваний, также часто присваивали персидское определение Дешт-и Кыпчак, «кыпчакская степь» [3, с. 213; 24, с. 120; 21, с. 123; 30, с. 86, 97, 98, 101, 165, 219, 242, 250, 252, 267, 269; 57, с. 56-57; 9, с. 401, 408]. По-видимому загадка была сочинена в ситуации, когда её автор, находившийся на берегу Керченского пролива, вынужденно обозначил в ней географическую номенклатуру близлежащих территорий.

Разумеется надежды филологов разыскать описание кыпчакского языка не ограничились одним лишь изучением кодекса А. де Финале, и были привлечены к ряду арабографических тюркских произведений, написанных на Ближнем Востоке после монгольских завоеваний. Но эти памятники оказались генетически очень близки к «персидско-команскому» словарю, и так же как и он, демонстрировали чагатайскую литературную традицию [66, с. 59, 903, 912, 927; 10, с. 8-10, 56-58, 147]. Единственное аутентичное описание наречия домонгольских кыпчаков удалось обнаружить в Диване Махмуда ал-Кашгари, и это открытие сделало вероятность лингвистической преемственности от кыпчаков к языкам «татарской» ветви довольно проблематичной. Недавние исследования Д.М. Насилова показали, что Махмуду ал-Кашгари были знакомы два различных кыпчакских наречия.

Речь племени канглов, обитавшего в Средней Азии (бывшего крыла печенегов, присоединившегося к кыпчакскому союзу [1, с. 11-12]) носила характерные огузские черты, резко отличавшие её от «татарских» языков. Например «татарским» фонемам /т/ и Л/ в начале и отчасти на конце слова соответствовали канглыйские /Ь/ и М/. Кроме того в речи канглов были менее устойчивы гуттуральные согласные, а в инициальной позиции они всегда использовали сонант ) вместо аффрикаты Генетические признаки говора волжских кыпчаков, описанного ал-Кашгари, наоборот, сближают его с кыргызской ветвью тюркских языков. В противоположность своим среднеазиатским собратьям, в начале слова кочевники Поволжья всегда употребляли звук М2/ вместо /)/, а в интервокальной позиции заменой канглыйскому /)/ служило более архаичное [52, с. 291].

Как известно, до монгольских завоеваний территория кочевой конфедерации кыпчаков занимала берега Дона, Волги и Яика, и именно тем, что в бассейне этих трёх рек, «других илей, кроме кыпчакского, не было», объясняется присвоенное впоследствии этому региону название, «Дешт-и Кыпчак - Кыпчакская степь» [63, с. 44]. Разумеется, оригинальную кыпчакскую ономастику, если только она хотя бы отчасти сохранилась, следует искать в пределах этой самой территории. Характерное для кыпчакской лексики, как указал ал-Кашгари, слово ^ад/ оказалось засвидетельствованным в золотоор-дынской топонимике [47, с. 71]. В начале Х1У в. Золотоордынский хан (как предполагается, Токта) основал город Азак, название которого было обусловлено его местоположением в «устье» Дона [66, с. 54; 8, с. 313]. Благодаря тому, что название местности было присвоено не самими татарами, а перенято ими от коренного населения, в разговорном татарском языке оно произносилось /Azaw/, в то время как его закономерным татарским эквивалентом было бы слово /а)ад/ (речь идёт о современном городе Азов) [81, с. 63].

Как представляется автору этих строк, на позицию многих современных исследователей проблем преемственности кочевых племён определяющее психологическое воздействие оказала широкая репрезентативность этнонима кыпчаки в родовой номенклатуре народов «татарской» языковой ветви, которая в значительной степени могла сложиться под влиянием идентичного наименования одной из крупнейших единиц принятого монголами административно-территориального устройства. При этом практически был обойдён вниманием тот факт, что этноним куманы, под которым кыпчакская конфедерация фигурирует в западноевропейских источниках, сохранился в Новое Время на Алтае (ныне употребляется исключительно в сочетании с суффиксом -ды). Между тем, язык племени кумандинцев принадлежит к кыргызской ветви и сохранил основные фонетические черты говора волжских кып-чаков, описанного Кашгари [10, с. 197, 213-218].

В завершение темы следует упомянуть, что название вилайета Дешт-и Кыпчак прочно вошло в официальную титулатуру золотоордынских, а затем и крымских ханов [30, с. 94-96, 98, 100, 105-109, 118, 120-121, 154, 165, 168, 193-194, 200-201, 214, 218, 221, 252, 254; 68, с. 83, 85-87, 93, 173, 245, 259; 28, с. 182; 39, с. 65; 78, с. 23]. Благодаря этому термин «кыпчакский язык» в мусульманской литературе превратился во второе название татарского [30, с.104, 110; 84, с. 115]. В частности, османские турки до недавнего времени сохраняли практику наименования татарского языка «кыпчакским» или «дешти» (степным) [29, с. 116; 66, с. 62, 936].

Относительно поздно в поле зрения специалистов попали документы ХУГ-ХУ11 вв., принадлежавшие армянским общинам Львова и Каменца-Подоль-ского, и еврейско-караимским Луцка, Галича и Трок, и составленные на языке литовских татар [66, с. 910, 921]. В армянских документах язык золотоордын-цев носил уже традиционное двоякое название - татарского и кыпчакского [14, с. 11]. Но в конце первой трети ХХ в. в Советском Союзе было сокращено преподавание османской и чагатайской литературы, поэтому к тому времени, как началось изучение армянских документов, «дешт-и кыпчакская» номенклатура татарского языка была знакома лишь немногим ориенталистам. Неудивительно, что в этом термине исследователи стали искать ещё один аргумент в пользу преемственности «татарских» языков от кыпчаков.

Разумеется от внимания лингвистов не укрылась тождественность тюркского языка армянских и еврейских документов [66, с. 910, 921; 79, с. 29]. Евреи называли его кедарским2, в соответствии с традиционным обозначением тюркских языков в иудаистской литературе [48, с. 576]. Однако благодаря тому, что кыпчакам, так же как и остальным тюркам, евреями ранее было присвоено нарицательное имя кедаров, предпринимались попытки связать эти языковые памятники именно с ними [40, с. 263-267]. Впрочем, в Крыму язык литовских татар был более известен под простонародным названием чалтайского [75, с. 41-48]. Происхождение этого термина связано с переданным в 1440-х гг. золотоордынцами Великому княжеству Литовскому туменом Еголдая Сараева, который стал самым крупным объединением татар в составе этого государства [11, с. 58]. Тем не менее лингвисты пытались непосредственно соотнести проблему генезиса литовско-татарского языка с историей еврейских и армянских колоний в Польше и Литве, изучение которой было затруднено из-за ряда целенаправленных фальсификаций3.

3 В XIX в. процветала религиозная дискриминация, с поиска способов оградить от которой своих единоверцев началась деятельность первого караимского исследователя А.С. Фирковича. Ради этого он предпринял оригинальную попытку доказать их непричастность к казни Христа, осуществив комплексную правку дат на собранных им рукописях и надгробных эпитафиях, с помощью которых стремился продемонстрировать, что евреи-караимы поселились в Крыму сразу после вавилонского пленения и поэтому не могли участвовать в его распятии [16, с. 430-431; 79, с. 17-18]. Для того чтобы обогатить свой замысел красочными деталями, Фиркович сфальсифицировал находку погребения Исаака Сангари, якобы «караимского раввина, ?