Спросить
Войти
«COECTlíEI 1НЫЙ
восток росгсиу.
&"^эЩг
Вера Тольц. «Собственный Восток России»: Политика идентичности и востоковедение в позднеимперский ираннесоветский период. М.: Новое литературное обозрение, 2013. 332 с.
Сергей Николаевич Абашин
Европейский университет в Санкт-Петербурге s-abashin@mail.ru
Востоковеды против ориентализма?
Книга «Собственный Восток России» с уточняющим подзаголовком «Политика идентичности и востоковедение в позднеимперский и раннесоветский период» — это очень редкий случай, когда на русском языке публикуется работа, буквально только что появившаяся на англоязычном / мировом книжном рынке [Tolz 2011]. Оригинальная версия уже вызвала множество рецензий и оживленную полемику1, поэтому моя задача (представить работу) и облегчается, и осложняется, так как высказанная масса хвалебных слов и замечаний оставляет немного возможностей для того, чтобы сказать что-то совершенно новое. Я попробую, не вдаваясь в подробности, максимально нейтрально изложить основные сюжеты книги, привлечь внимание читателя к тем выводам, которые развертываются в ней.
«Я очень рада, что рецензенты не нашли в моей работе попытки восхваления российского научного наследия. Признаюсь, я боялась и боюсь такого прочтения книги», — написала профессор Манчестерского университета Вера Тольц в своем ответе на горячее обсуждение английской версии своего текста в журнале "Ab Imperio" [Тольц 2011: 408—409]. Признаюсь, что такая боязнь несколько озадачила меня, потому что,
См.: [Knight 2013; Долбилов 2011; Glebov 2011; Бобровников 2011; Тольц 2011].
прочитав книгу, я нашел в ней явное стремление показать бесспорные достижения российской науки и даже обнаружить в ней истоки многих ныне модных в мире методологических подходов. Книга Тольц, безусловно, создает в целом скорее привлекательный образ российского научного наследия. Не случайно последние ее страницы заканчиваются почти нескрываемым сожалением, что современные политики и культурные деятели России забыли о тех идеях, которые когда-то, сто лет назад, занимали важное место в общественном сознании и отстаивались целой плеядой известных и авторитетных ученых.
Почему же сам автор дистанцируется от эффектов, которые создает исследование? Почему она не считает своей осознанной задачей создание положительного впечатления о героях своей книги? Я думаю, что дело здесь не только в желании сохранить идеально-недостижимую нейтральность и объективность. Сами герои, при всей монументальности и величии их фигур, оказываются очень противоречивыми, меняющимися, вступающими в политические компромиссы и потому трудно вписывающимися в однозначные оценки. Даже сочувствуя им, Вера Тольц не отказывается от критического взгляда на их убеждения и деятельность, много раз оговаривает сложность и самой эпохи, о которой идет речь, и обстоятельств, в которых ученым приходилось высказываться и делать научные открытия.
Введение («Российское востоковедение и "восточный Ренессанс" в Европе на рубеже XX века») кратко знакомит читателя с персонажами, которые стоят в центре исследования. Это четыре востоковеда, которые работали в Санкт-Петербурге: тур-кестановед В.В. Бартольд, кавказовед Н.Я. Марр, буддолог С.Ф. Ольденбург и еще один буддолог Ф.И. Щербатской. Тольц называет их «школой Розена», т.е. учениками декана факультета восточных языков Санкт-Петербургского университета В.В. Розена. Автор рассматривает их как особую группу в российской науке, которая придерживалась сходных идей и пережила схожую судьбу: от высокого академического признания на рубеже Х1Х—ХХ вв. к все более активному вовлечению, в ходе русских революций и Первой мировой войны, в политику, а далее — к активному сотрудничеству с большевиками в 1920-е гг. и, наконец, к политическому осуждению, до которого не всем удалось дожить (впрочем, по естественной причине).
На мой взгляд, справедливо конституируя из названных ученых «школу», автор книги не всегда полно раскрывает отношения внутри группы. Были ли какие-то влияния ее членов друг на друга, разногласия и расхождения?
Существует и другая претензия: фокусируясь только на «школе Розена», автор упускает из виду вопрос о том, существовали ли какие-то другие школы внутри академической науки и течения мысли за ее рамками. Как они взаимодействовали между собой, кто на кого и как воздействовал, как эти школы и течения могли бы ранжироваться по интеллектуальному и политическому влиянию? Впрочем, последний вопрос скорее обращен к новым исследователям, чем к самой Тольц (нельзя объять необъятное). Можно указать, что в рецензируемой книге не просто упоминаются, но и характеризуются взгляды очень разных ученых и мыслителей, таких как А.Н. Веселовский, В.В. Григорьев, Н.И. Ильминский, Д.А. Клеменц, Н.П. Кондаков, А.М. Позднеев, В.В. Радлов, О.О. Розенберг, П.Н. Савицкий, Н.С. Трубецкой, Л.Я. Штернберг и другие.
Первая глава «Нация, империя и региональная интеграция» раскрывает взгляды «школы Розена» на нацию и империю — два ключевых понятия, которые прежде всего интересуют автора. Тольц обращает внимание на то, что вопреки распространенному мнению о несовместимости этих двух явлений в России в XIX в. начинается «консолидация имперских метрополий при помощи стратегий национально-государственного строительства» (С. 42). Ученики Розена принадлежали к сторонникам поддержки «этнического плюрализма», считая, что тот будет «способствовать, а не обязательно затруднять интеграцию нацменьшинств» (С. 48).
Такой подход диктовался рядом соображений, характерных для этой группы востоковедов. Во-первых, ученые считали развитие национального самосознания само собой разумеющимся процессом, который совершается и у европейских, и у других народов. Во-вторых, они интересовались процессами культурного смешения и видели в национальностях результат разнообразных культурных влияний. Русская же культура, с которой они себя ассоциировали, имея при этом нерусское происхождение, им виделась открытой на протяжении всей своей истории разнообразным воздействиям. В-третьих, поддержку меньшинств они считали условием формирования лояльности к империи и даже «противоядием от национально-освободительных движений» (С. 80).
Во второй главе «Восприятие Востока и Запада» Тольц анализирует критическое отношение «школы Розена» к понятиям «Запад» и «Восток». Истоки этой критики находились в общем повороте европейской (особенно немецкой и австрийской) науки1
к изучению истории длительного и разнообразного взаимодействия разных стран и культурных традиций. Усиление неприятия империализма, поражение России в войне с Японией и Первая мировая война только усилили эту критику европоцентризма. Оставаясь, конечно, во многом в рамках стереотипов о европейском превосходстве, ученики Розена «недвусмысленно отвергли дихотомию Восток — Запад как плод европейского воображения» (С. 92). В частности, Бартольд в своих лекциях в Санкт-Петербургском университете показал, что понятие «Восток» никогда не было привязано к географии и имело культурный смысл, его значение менялось, а современные представления о Востоке стали формироваться с эпохи Просвещения как идеи превосходства и отчуждения. Критика европоцентризма особенно усилилась в работах Марра и Ольденбурга в 1920-е гг., когда она получила политическую поддержку у большевиков.
В этой же главе Тольц обращает внимание на некоторое сходство позиции «школы Розена» и евразийцев и даже допускает возможность влияния первых на вторых, или по крайней мере видит общие интеллектуальные корни двух этих течений мысли. «Если надлежащим образом учесть их работы, то некоторые аргументы евразийцев окажутся менее оригинальными, чем принято думать» (С. 113—114), — утверждает автор книги.
Третья глава «Власть и знание» посвящена теме отношений «школы Розена» с имперской и затем советской властью. Ученые осознавали тесную связь между наукой и властью. Всё тот же Бартольд в своих лекциях по истории востоковедения прямо связывал этапы его развития с этапами установления господства европейских держав над остальными регионами мира. При этом главным фактором этого господства он считал превосходство европейской науки, отсюда вытекал его тезис о том, что развитие науки имеет самоценный характер, только «чистая наука», добывающая «объективные» знания, может быть «единственной прочной основой для познания Востока» (С. 137).
В этом «школа Розена» опять же следовала «немецкой модели», хотя ей приходилось по данному вопросу активно, как показывает Тольц, дискутировать со многими другими российскими востоковедами, выступавшими за более практический вклад науки в имперские внешние и внутренние задачи. Как и многие коллеги за рубежом, представители «школы Розена» упрекали российскую власть за неэффективность управления, за то, что она не следует научным рекомендациям. Во время Первой мировой войны и в 1920-е гг. Марр и Ольденбург сосредоточились на критике Западной Европы, они «шаг за
шагом выявляли связь между востоковедением и европейским империализмом, изображая европейскую науку покорной прислужницей хищных колониальных держав» (С. 145).
В четвертой главе «Критика европейской науки», которая является, по-видимому, центральной в книге, Вера Тольц продолжает исследовать развитие критики европоцентризма со стороны российских востоковедов. Политические потрясения первой четверти XX в. привели, как уже говорилось, к радикализации взглядов. Ситуация 1920-х гг. не только усилила интерес к антиколониальной риторике, но и создала условия для некоторой децентрализации, что породило поиск новых, междисциплинарных направлений и концепций. В частности, востребованными оказались взгляды Марра. Он выступил с анализом национальной принадлежности, «согласно которому невозможно научно доказать наличие прямой связи между современными русскими или немцами, армянами или грузинами и народами, населявшими те же территории многими веками раньше» (С. 165). Такого рода выводы предвосхитили, как считает Тольц, современные представления и теории о нации. Тот же путь радикализации критики европейского колониализма и науки проделал Ольденбург, который, в частности, сформулировал тезис о том, что «советский режим дал начало новой науке о неевропейских обществах, свободной от европоцентристских предрассудков и стереотипов» (С. 168).
Автор обращает также внимание на то, что многие тезисы, сформулированные учеными из «школы Розена», предвосхитили постколониальную критику 1970-1980-х гг. Более того, она говорит о «заимствовании Саидом через арабских ученых-марксистов 1960-х гг. критики европейского востоковедения, артикулированной Ольденбургом» (С. 177), напоминая, что икона постколониальной критики Эдвард Саид хорошо знал идеи арабского марксиста Анвара Абдуль-Малека, который учился в СССР и находился под влиянием советских подходов, сформулированных, в частности, Ольденбургом. Верна или нет такая неожиданная реконструкция истоков саидовской концепции, сказать трудно, но можно согласиться с Тольц в том, что вопрос «о степени оригинальности современных постколониальных исследований» (С. 178) вполне закономерен, учитывая длительную историю антиколониальной борьбы и критики.
Тольц считает, что последователи Розена предложили ряд новшеств, «от упора на экономические и социальные, а не только религиозные вопросы в изучении мусульманских обществ до отказа от создания национальных исторических нарративов в виде линейного развития одного народа от древних времен
до наших дней» (С. 178). Однако самая последовательная попытка пересмотра устоявшихся методологий была предпринята в отношении изучения буддизма, о чем говорится в отдельном разделе «Методологические новшества и научное изучение буддизма». Суть состояла в неприятии точки зрения, что рукопись важнее человека, а некие текстуальные (и часто реконструируемые как «подлинные, чистые») традиции важнее живой религиозной практики, что приводило к мнению о деградации и искажении буддизма, особенно в тибетском варианте. Для доказательства этого тезиса Тольц обращается к работам Щербатского и его учеников, которые были сторонниками изучения современных практик и использования помощи современных буддистов в изучении текстов.
В пятой главе «Имперские ученые и национальные движения среди нацменьшинств накануне революций 1917 г.» автор возвращается к роли имперских ученых в формировании национальных идеологий в колониальном мире. Тольц полагает, что само востоковедение развивалось в традиции романтического национализма, все научные методики — переписи, музеи, карты — разрабатывались первоначально для описания и контроля над населением метрополий, для создания исторических национальных нарративов, описывающих европейские народы. Колониальные лидеры и движения лишь использовали этот инструментарий для своих целей. В России ученые также поощряли развитие национальной идентичности у меньшинств, считая это способом интеграции последних в общероссийское пространство.
Вера Тольц отдельно рассматривает примеры бурят и абхазов, с которыми работали Ольденбург и Марр. Отношения между имперскими учеными и представителями этих групп способствовали, как она считает, формированию у них национальных представлений, причем эти влияния были двусторонними. Автор полагает, что такое сотрудничество было во многом равноправным и отличалось от более иерархичных отношений, например, в британской Индии. В качестве примера она упоминает целый ряд представителей нацменьшинств, но особенно тщательно прослеживает судьбу и взгляды некоторых бурятских и монгольских деятелей (Банзар Барадийн, Гомбожаб Цыбиков, Цыбен Жамцарано, Агван Доржиев). В книге показано, что эти отношения не ограничивались сферой науки, а распространялись на политическое взаимодействие, что стало явным уже в 1905 г., когда те или другие стали общественными деятелями.
В следующей, заключительной главе «Как национальные меньшинства воображались нациями в 1920-х годах» Тольц
спорит с теми, кто считает национальную политику большевиков «политическим новаторством», приведшим к форсированному формированию национальных идентичностей на российском / советском пространстве. Автор отмечает, что многие предпосылки сложились в позднеимперское время, и относит к ним в том числе «школу Розена»: «Надлежащая оценка сложной динамики политики этнической и национальной идентичности периода конца империи помогает нам лучше понять логику, лежащую в основе необычной стратегии большевистского правительства» (С. 240).
В главе рассматриваются три случая: «буряты», «Кавказ», «Средняя Азия». Тольц опять же в первую очередь пишет о буддизме, возросшем интересе к этой религии, о целом ряде акций и решений по отношению к ней, об «обновленческом» движении, развернувшейся работе по пересмотру методологии ее изучения, кульминацией чего стало создание в Ленинграде Института буддийской культуры АН СССР в 1927 г. Она напоминает, что в Бурятии упомянутый выше Барадийн стал комиссаром народного просвещения, Цыбиков отвечал за внедрение начального и среднего образования, Жамцарано работал в Народном комиссариате просвещения, Доржиев активно сотрудничал с Народным комиссариатом иностранных дел. Похожая ситуация была в Абхазии. Тольц рассказывает об активной деятельности Марра на Кавказе, в частности о создании в 1925 г. (в книге ошибочно 1905 г.) Академии абхазского языка и литературы, об изобретении абхазского алфавита, сотрудничестве с абхазскими лидерами, роли Марра и Бартольда в поддержке Азербайджана и формировании позитивного взгляда на кавказский ислам, в написании национальных нарративов для вновь создаваемой азербайджанской нации.
Востоковеды активно взаимодействовали с советским государством, но влияние их на принятие решений преувеличивать не стоит. Вера Тольц, например, пишет об участии Бартольда в создании исторических нарративов для формирующихся наций Средней Азии, но его роль в этом процессе не выглядит особой и влиятельной. Более того, известно, что ученый не слишком положительно встретил идею размежевания региона на национальные республики. Тольц полагает, что это говорит не столько об отрицательном отношении к национальной идентичности, сколько о неприятии тех критериев (прежде всего языка), которые были положены в основание советского разделения среднеазиатских наций. Бартольд действительно мог двойственно относиться к национальному размежеванию в Средней Азии, видя в нем «влияние европейской культуры» [Бартольд 1964: 528—529], а значит, с одной стороны, исторический прогресс, с другой — внешнее насилие над местными
порядками. Мне думается, что в книге аспекту противоречивости и непоследовательности, открытости разным воздействиям, иногда даже внутренней конфликтности подходов, которые отстаивала «школа Розена», уделяется меньше внимания, чем оно того заслуживает.
В заключение своей рецензии я скажу несколько слов об ориентализме. «Восток», дважды упомянутый уже в названии книги, указывает, конечно же, на то, что одна из основных целей проделанного исследования — размышление о том, был ли прав Эдвард Саид, который писал о зависимости между знанием о «Востоке» и политикой подчинения «Востока» [Саид 2006] (в оригинале: [Said 1978]), а также о том, насколько эта взаимосвязь наблюдается в истории Российской империи (и СССР)1. Это видно по количеству упоминаний Саида в тексте и настойчивой апелляции к тем или иным его утверждениям. Однако, вопреки ожиданиям, Вера Тольц не позиционирует себя ни апологетом, ни противником Саида и точно так же не стремится доказать, является российский случай правилом или исключением с точки зрения его концепции. Она занимает скорее осторожную позицию, которая позволяет и включать в себя многие тезисы саидовской концепции «ориентализма», и дистанцироваться от излишне унифицирующих и наиболее радикальных ее претензий.
В «Заключении» Тольц пишет, например: «Призывая не принимать за чистую монету большинство заявлений российских интеллектуалов и политиков о специфичности отношений России с Востоком, я, тем не менее, утверждаю в этой книге, что в производстве определенного вида востоковедческого знания (особенно в области изучения буддизма) в контексте первых трех десятилетий XX в. роль местных представителей восточных и южных колониальных окраин была действительно более значительной в России, чем в других империях» (С. 299). Российские востоковеды, по крайней мере принадлежащие к «школе Розена», также вроде бы и вписываются в саи-довский ряд ученых, создающих знание с целью сохранения империи, но в то же время оказываются в числе тех, кто ставит под сомнение и колониальный порядок вещей, и ориентализм как систему знаний, оправдывающих колониализм. Эта неопределенность в оценке говорит, на мой взгляд, не об отсутствии авторского отношения к Саиду и «ориентализму», а о понимании сложности и неоднозначности исторических процессов, содержащих в себе разные возможности, и о призыве Веры Тольц продолжать дальше изучение всех этих запутанных взаимосвязей, не останавливаясь на достигнутом.
Библиография
Бартольд В.В. Сарт // Бартольд В.В. Сочинения. Т. 2. Ч. 2. Работы по отдельным проблемам истории Средней Азии. М.: Наука, 1964. С. 527-529.
Бобровников В. Новая книга Веры Тольц: комментарий востоковеда // Ab Imperio. 2011. № 3. С. 393-402.
Долбилов М. О выгоде иметь «Свой собственный Восток» // Ab Imperio. 2011. № 3. С. 374-384.
Найт Н. О русском ориентализме (ответ Адибу Халиду) // Российская империя в зарубежной историографии: Работы последних лет / П. Верт, П. Кабытов, А. Миллер (сост.). М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 324-344.
Саид Э. Ориентализм: Западные концепции Востока. СПб.: Русский мир, 2006.
Тольц В. Ответ рецензентам // Ab Imperio. 2011. № 3. С. 403-409.
Халид А. Российская история и спор об ориентализме // Российская империя в зарубежной историографии: Работы последних лет / П. Верт, П. Кабытов, А. Миллер (сост.). М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 311-323.
Glebov S. Postcolonial Empire? Russian Orientologists and the Politics of Knowledge in Late Imperial Russia // Ab Imperio. 2011. № 3. С. 385-392.
Knight N. Grigor&ev in Orenburg, 1851-1862: Russian Orientalism in the Service of Empire? // Slavic Review. 2000. Vol. 59. No. 1. P. 74100.
Knight N. Vera Tolz, Russia&s Own Orient: The Politics of Identity and Oriental Studies in the Late Imperial and Early Soviet Periods // Journal of Contemporary History. 2013. Vol. 48. No. 1. P. 203-228.
Marchand S. German Orientalism in the Age of Empire: Religion, Race, and Scholarship. N.Y.: Cambridge University Press, 2009.
SaidE.W. Orientalism: Western Conceptions of the Orient. N.Y.: Pantheon Books, 1978.
Tolz V. Russia&s Own Orient: The Politics of Identity and Oriental Studies in the Late Imperial and Early Soviet Periods. Oxford: Oxford University Press, 2011.
Сергей Абашин
