Идея исторической закономерности в университетской философии истории

2004 ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА Сер. б. Вып. 2

КРАТКИЕ НАУЧНЫЕ СООБЩЕНИЯ

A.B. Малинов

ИДЕЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ЗАКОНОМЕРНОСТИ В УНИВЕРСИТЕТСКОЙ ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ

В последней трети XIX в. в России в рамках теоретико-методологических изысканий в области исторической науки сложилось направление, которое можно назвать университетской, илиакадемической, философией истории. Ее появление было вызвано попытками обосновать научный статус историографии, что привело к разработке таких разделов, как теория, методология, эпистемология истории. В то же время к этому периоду относятся первые опыты преподавания философии истории (а в рамках ее, прежде всего, теории и методологии истории) в университетах. Философия Истории становится академической дисциплиной, что, учитывая ее теоретико-методологический уклон, и позволяет говорить о специфической университетской философии истории.

Интерес к теоретико-методологическим вопросам встречается еще в середине XIX в. в лекционных курсах и статьях Т.Н. Грановского и П.Н. Кудрявцева, а затем и в разработках «государственной школы», прежде всего у Б.Н. Чичерина и С.М. Соловьева, а также у

B.О. Ключевского и В.И. Герье. Однако в наиболее полной степени эти устремления реализовались в 1890 - 1910-е годы в исследованиях Н.И. Кареева, A.C. Лаппо-Данилевского, П.Н. Милюкова, В.М. Хвостова, Д.М. Петрушевского, Р.Ю. Виппера. Причем основные философско-исторические работы этих авторов были отражением их университетских курсов. Нельзя сказать, чтобы единство научных изысканий осознавалось самими учеными. Они, пожалуй, больше спорили, а иногда, напротив, могли высокомерно игнорировать результаты друг друга, неохотно прислушиваться к чужим мнениям и болезненно реагировать на критику. В их философско-исторических построениях действительно трудно усмотреть общность. Но она обнаруживается на фоне историософских исканий представителей эпохи, например у B.C. Соловьева, H.A. Бердяева, С.Л. Франка и др.

В качестве объединяющих моментов следует назвать в первую очередь общие проблемы исследований, единство используемой терминологии, общность историко-философского контекста (обращение, прежде всего, к позитивизму и неокантианству). Споры вызывали как раз общие проблемы, обсуждаемые на едином научном языке, сформировавшемся в рамках определенных философских концепций. Одной из таких проблем был вопрос о законах истории. Вместе с тем университетская философия истории, обосновывая научный статус историографии, сформировала традицию изучения теоретико-методологических проблем истории, распавшуюся на ряд научных школ. Не случайно поэтому, что и в советское время ученые, не зациклившиеся на идеологизированной методологии исторического материализма, обращались к исследованию дореволюционными историками-теоретиками таких проблем, как историческая закономерность и причинность, роль личности в истории, способы исторического построения и т. п. Проблемы теории и методологии истории, сформулированные в рамках университетской философии истории, до сих пор занимают философствующих историков, вынужденных возвращаться к историографическим истокам традиции и ее «классическим» формам.

© А. В. Малинов, 2004

В пределах университетской философии истории историография понимается как научная дисциплина, форма знания. Во вступительной лекции в курс новой истории в университете св. Владимира 18 октября 1874 г. И.В. Лучицкий давал общий диагноз состояния современной науки об обществе, возможность которой он видел прежде всего в признании законосообразности социальных явлений. «В самом деле, - писал он, - чем более мы приближаемся к нашему времени, тем все яснее и яснее мы замечаем, как крепнет и растет убеждение в законосообразности общественных явлений. Как часто ни разнообразны и ни противоречивы моральные и философские мнения исследователей, - все они допускают, как аксиому, и возможность существования науки, и существование законов истории в развитии и строе человечества»1. Быть наукой означает ориентироваться на идеал научности, сложившийся в естествознании. Наука раскрывает законы явлений, значит, и история должна каким-то образом иметь отношение к общей закономерности сущего. На чем будет основываться историческая закономерность: на причинно-следственной взаимозависимости всего существующего или на единстве человеческого опыта, обобщающего повторяющиеся явления, - зависит от исследовательской позиции.

В любом случае философия истории не может пройти мимо идеи закономерности. «История, - констатировал Виппер, - всегда была в ранге науки, признававшей и наблюдавшей закономерность»2. По замечанию Кареева, «в истории, как и в природе, господствует закономерность»3. У Кареева нет сомнений в существовании законов, управляющих историческими явлениями. Другой вопрос, принадлежат ли эти законы самой истории? Кареев категорически отрицает существование специфических исторических законов. Дело в том, что идея закономерности переносится в историю из естествознания. На этом, в частности, настаивает Милюков: «Понятия закономерности и эволюции должны быть распространены из области естественных наук в область наук гуманитарных»*. Идея закономерности исторического процесса, усматриваемая объясняющим этот процесс умом, принадлежит, по словам историка, к «неистребимой потребности человеческого духа», а все современные попытки воскресить эту идею всего-навсего приводят ее в «научную систему»5. Идея закономерности, по-позитивистски трансплантированная из естественных дисциплин, доказавших свой научный статус и оправдавших свою практическую ценность, сама приводится в «научную систему» высшей из наук - социологией. Однако даже в исторических фактах историческая закономерность не столь очевидна. Еще в первом издании «Очерков по истории русской культуры» Милюков признавался: «Мы принимаем закономерность исторических явлений совершенно независимо от того, может ли история открыть нам эти искомые законы. Если бы даже нам никогда не суждено было открыть ни одного исторического закона, мы, по необходимости, должны были бы все-таки предполагать их существование... признать историческую закономерность несравненно легче, чем открыть законы истории»6. Историческая закономерность не данность, а идея, которой руководствуется ученый, ставший на социологическую точку зрения в исторической науке. В переходе на нее Милюков видит дальнейшее движение русской историографии, ее новый этап. «Новый период в развитии русской исторической мысли, - отмечал он в историографическом курсе, - начинается тогда, когда исходною точкою всех исторических рассуждений становится идея исторической закономерности»7.

Однако трудность определения исторической закономерности остается. Виппер видит причину безрезультативности поисков исторической закономерности в неправильном употреблении понятий. В связи с этим он формулирует задачу критики основных исторических понятий и пересмотр языков описания. Прежде чем отвечать на вопрос о законах истории, надо посмотреть, правилен ли сам вопрос. Так, оказывается, что представление о законосообразном ходе событий в истории первоначально было заимствовано из

юриспруденции, затем на него наслоились представления, взятые из математики и механики. «Очевидно, - заключает Виппер, - если мы хотим поправки в данном случае, мы должны пересмотреть понятие закона в применении к истории. Мы должны дать себе отчет в том, какова природа тех постоянств, которые можно наблюдать и констатировать в истории. Мы должны заранее иметь в виду степень точности, до которой могут идти наши запросы со средствами выполнения, не превосходит ли вопрос наших сил, а следовательно, правилен ли сам вопрос»8. Наблюдение в истории постоянств, о которых упоминает Виппер, стало возможно благодаря переходу от универсалистских исторических концепций эпохи Просвещения к националистической историографии. Именно сравнение разных национальных историй позволило выявить связь между этапами развития, формами исторической жизни и условиями, на фоне которых эта жизнь проходит. «Наука с этого времени, - пишет Виппер о середине XIX в., - преимущественно исходит от представления об общественных типах, изучает в истории не единый процесс, а множество сходных процессов. Она отправляется от мысли о повторяемости известных исторических явлений и комбинаций там, где повторяются соответствующие условия, от мысли о существовании некоторых норм и некоторой нормальности общественного развития; поэтому она идет путем сравнения»5.

Для того чтобы понять специфику истории, необходимо представить те позитивистские координаты классификации наук, в рамках которых рассуждают философствующие историки. В кареевской классификации - это науки феноменологические, описывающие факты (к ним относятся история и философия истории), и помологические, выискивающие законы явлений (таковы механика, химия, биология, психология, социология). Кареев провел различие между номологическими и феноменологическими науками несколько раньше В. Виндельбанда и Г. Риккерта. Позднее, опираясь на научные авторитеты и корректируя собственную терминологию со сложившимися к тому времени философско-историческими понятиями, он писал: «История, в обычном смысле, есть наука конкретная (по Конту), индивидуализирующая (по Риккерту), идиографическая (по Виндельбанду), или феноменологическая, как я предпочитал классифицировать ее раньше, а историология, наоборот, есть дисциплина абстрактная (по Конту), генерализирующая (по Риккерту), номотетическая (по Виндельбанду), или номологическая, как я продолжаю ее и теперь называть»10. История и философия истории как науки феноменологические не ищут законов, хотя Кареев и не может совершенно исключить понятие закона из истории, не скромпрометировав ее научный статус. Поэтому он предлагает говорить не о закономерности, а о законосообразности истории, полагая, что такая терминологическая замена сблизит непримиримые классификационные крайности.

Историческая законосообразность сводится к психологической и социологической. «История как наука идиографическая, - отмечал Кареев, - применяет знание (хотя бы и крайне несовершенное) психологической и социологической законосообразности к отдельным комплексам культурных и прагматических фактов. Она не нуждается в особых исторических законах, да таковых и не может быть, чем мы не отрицаем существование исторической необходимости»11. В своей докторской диссертации, имея в виду историю, Кареев писал: «Задача этой науки - констатировать факты, приводить их в причинную связь, обнаруживать между ними существенные, сводить их к общим формулам и объяснять их психологическими и социологическими законами, открытыми совсем иным путем в науках номологических»&2. Итак, нет законов истории, но есть законы социологии и психологии, на основе которых история может быть объяснена. В философии истории вопросом о законосообразности и необходимости истории занимается такая ее разновидность, как теория исторического процесса, или, по терминологии Кареева, историология. В сущности, историология - это социология истории, обремененная коллективной психологией.

Еще большее значение социологии в ее отношении к истории придавал Милюков, вообще отрицавший философию истории как пережиток устаревшего мировоззрения. Обобщением исторических фактов и осмыслением хода истории должна заниматься теперь социология. Универсальность социологии и психологии на фоне многообразия исторической жизни подчеркивает и Кареев: «Законы психологии и социологии одни для всех народов, сущность исторического процесса везде одинакова, именно - просим заметить - сущность процесса, а не ход истории»13. Существуют единые законы общественного развития при несходстве истории разных народов. Согласно Карееву, «номологические науки, изучающие человечество, могут установить общие законы эволюции культуры и социальной организации, не в состоянии дать законов хода истории, потому что последний не одинаков у различных народов»14. Милюков использует в этой связи понятие «социологическая эволюция», которая обозначает «основные, всюду одинаковые тенденции исторического развития»15. Социологическая эволюция задает лишь общую рамку исторических событий и магистральных направлений исторического развития, но ничего не говорит о деталях этого процесса. Общий ход истории, объясняемый социологической эволюцией, одинаков, в то время как реальный ход исторических событий варьируется в пределах этой эволюции. «Не надо забывать, - напоминает ученый, - что построить дедуктивным путем известную закономерную последовательность социального развития еще не значит объяснить вполне историческую реальность. Основная закономерная тенденция есть только один из факторов исторического процесса; нигде и никогда эта тенденция не осуществляется в своем чистом, безупречном виде»16. Историческая закономерность, распадающаяся на совокупность внешних причин, лишь в самых общих (иногда даже незаметных) чертах определяет движение истории. По сути, идея исторической закономерности заменяется у Милюкова теорией многофакторности исторического процесса. В то же время Милюков понимает, что распылять историческую закономерность во внеисторической реальности означает отрицать историчность самой этой закономерности. Историческая закономерность каким-то образом должна вырастать из самого исторического бытия. Вот эту искомую имманентность он и видит в социологической эволюции. Рассуждения русского историка выглядят следующим образом: «В чистом своем виде внутренняя тенденция социального процесса есть только отвлеченная возможность. Чтобы перейти из возможности в действительность, эта тенденция должна преломиться в призме реальных условий исторической жизни. Под влиянием данных географических, климатических, почвенных и других условий основное направление исторической жизни может разнообразиться до бесконечности, до полной невозможности распознать среди возможных вариаций одну и ту же подкладку. Прямая обязанность историка не только обнаружить присутствие этой подкладки, но и объяснить причины ее появления именно в данной конкретной форме, в каждой отдельной вариации»17. Историческая законосообразность интерпретируется Кареевым и Милюковым, по существу, как многообразие причин, которые в свою очередь сводятся каждый раз к неповторимой совокупности условий (географических или климатических, антропологических или расовых, культурных или над-органических).

От критики понятия исторической причинности к идее многофакторности исторического развития приходил и Виппер. Он, в частности, усматривал в причинности представление о скрытой воле и скрытом замысле, которые могут принимать вид представления о коллективной воле в таких, например, выражениях, как «дух», «смена традиций», «подъем», «брожение умов» и т. п. Замена представления о действии в истории личной воли представлением о коллективной воле трактовалась им в духе контовского позитивизма как смена теологического мировоззрения метафизическим. «Очевидно, - писал он, - все более развивается потребность смягчить категорию причинности, истребить или ослабить в ней оттенок творчества, духовности, производящей силы»18. Вариантами «смягчения», предлагаемыми Виппером, были понятия

«условия» и «зависимости». Другим недостатком причинного объяснения является его близость к тавтологиям: «Толкование причины составляет лишь растянутый перифраз определения самого явления»19. Одной из разновидностей причинного истолкования явлений был, по мнению Виппера, и диалектический метод, однако и он не соответствует «современным» требованиям научности. «Научно-историческая задача, - подводит итог своим рассуждениям ученый, -состоит во всестороннем описании явлений»20.

Более строго неокантианской терминологии придерживался Лаппо-Данилевский. Так, понятие о закономерности исторических явлений всецело относится им к номотетическому построению истории, противополагаемому идиографическому построению. Лаппо-Данилевский говорит не столько об историческом процессе, сколько о познании/построении истории историком. Отсюда неизбежный психологизм исторической номотетики, ведь «история имеет дело главным образом с явлениями психологического порядка»21, причем как на уровне изучения, так и на уровне исторических фактов и процессов. С теоретико-познавательной точки зрения номотетическое построение опирается на данные опыта, объединенные при помощи общих понятий, которые, в сущности, выполняют роль законов. «Номотетическое построение, -рассуждает он, - вообще стремится объединить данные нашего опыта (понимаемого, конечно, в широком смысле), т.е. его содержание при помощи общих понятий; оно устанавливает возможно меньшее число общих понятий, в каждое из которых укладывалось бы возможно большее число представлений об отдельных фактах»22. Номотетическое построение можно считать в строгом смысле научным пониманием истории, что сопрягает его с такой наукой об общественных явлениях, как социология. В то же время многое в нем Лаппо-Данилевского не устраивает. Номотетика не учитывает нормативный характер нашего сознания и смешивает законы природы и нормативные законы. Важным для Лаппо-Данилевского оказывается императивный характер исторической науки: «...между тем история получает совершенно особое, самостоятельное по отношению к природе значение, если рассматривать ее как постоянное осуществление некоего долженствования»23. Вместе с тем номотетическое построение огрубляет действительность и не дает ее полноты. Оно упускает конкретные, индивидуальные исторические факты (личности, события и т.п.). Не разрабатывая специально теории исторического процесса, Лаппо-Данилевский обращался не к идее многофакторности исторического развития, а пользовался более «традиционным» позитивистским термином «консенсус».

Стараясь избежать крайностей идиографического и номотетического подходов, Лаппо-Данилевский считал наиболее продуктивным для истории типологические обобщения, которые (как и номотетические) следует отличать от эмпирических обобщений, учитывающих при анализе исторических фактов преимущественно последовательность явлений только во времени, принимая пространство и действия связанных с ним физических факторов за условия постоянные. Аналогичные предостережения встречаются у Милюкова и Кареева. Эмпирические обобщения не дают всеобщности и необходимости, без которых не мыслима историческая законосообразность. Они, по большому счету, не способны преодолеть индивидуализирующий характер социальных фактов, поскольку, с одной стороны, либо относятся к группе фактов и нет оснований переносить их результат за пределы данной группы, либо, с другой стороны, эмпирическое обобщение опирается на опыт, т.е. исходит из понятия причины, обусловленной совокупностью целой массы конкретных условий, которые также не универсальны. Повторяющиеся выводы эмпирических обобщений - лишь результат повторяемости условий. Если же признать эмпирические обобщения историческими законами, то придется согласиться и с исключениями из них, вызываемыми свободой воли действующих в истории личностей, что нивелирует понятие исторической причинности и ставит под сомнение саму научность истории.

В итоге приходится констатировать, что проблема исторической закономерности, сформулированная в университетской философии истории, не получила разрешения в рамках философии истории. Она, по существу, была вынесена в область и компетенцию других наук. Идея исторической закономерности была заменена теорией многофакторности исторического развития. Каждый такой фактор в отдельности стоит уже вне истории и объясняется своим законом, который и может быть опосредованно признан в качестве закона истории. Нет единого закона истории, а есть множество законов частных неисторических областей. Эти рассуждения осложняются часто маловразумительными разведениями понятий исторической закономерности и законосообразности, исторической необходимости и причинности, Историческая необходимость по большей части сводится к мотивации действий исторических лиц, а потому подлежит ведению психологии, и к историческим условиям, распадающимся на условия среды, расы и культуры, которые анализируется уже социологией.

Problems of historical regularity studied in the works by historians-theorists, or philosophers of history belonging to the so called university or academic philosophy of history (N.I. Kareev. A.S. Lappo-Danilevsky, P.N. Miljukov, R.J. Vipper) are analyzed.

Милюков П. H. Очерки по истории русской культуры. T. I. СПб., 1896. С. 8.

& Виппер Р.Ю Общественные учения и исторические теории XVIII и XIX вв. в связи с общественным движением на Западе. СПб., 1900. С. 200.

&* Виппер Р.Ю. Очерки теории исторического познания. С. 169. "Там же. С. 171. 2" Там же. С. 220.

Статья поступила в редакцию 21 января 2004 г.