Спросить
Войти
СТЕРЕОСКОП
Проблема реинтеграции бывшего СССР с точки зрения исторического наследия народов Евразии
Георгий Ситнянский
В последнее время центробежные тенденции на территории бывшего СССР явно сменились центростремительными; тяга почти всех бывших советских республик к реинтеграции налицо. Однако, когда дело доходит до вопроса о том, какие именно государства СНГ должны войти в новое наднациональное государственное образование, российские политики-практики, ученые-этнографы и геополитики-теоретики, как правило, сходятся во мнении, что лучшее решение — это восстановление былого единого государства за исключением, быть может, Прибалтики. Единственный альтернативный вариант интеграции был предложен А. И. Солженицыным, причем за последние четыре года его взгляды претерпели существенную эволюцию. Если в 1990 году Солженицын пропагандировал единство только трех славянских республик (и русскоязычной северной части Казахстана) *, то, выступая в Думе 28 октября 1994 года, он призвал к воссоединению трех славянских республик и всего Казахстана, противопоставив последний Средней Азии. Между тем исследования ряда дореволюционных ученых и Л. Н. Гумилева подводят именно к такому решению проблемы с добавлением сюда Киргизии, которая так близка к Казахстану по этнокультурным параметрам, что Н. А. Аристов, например, считал киргизов четвертым казахским жу-зом2.
Настоящая статья посвящена проблемам реинтеграции как их понимает автор, в ней развиваются идеи, изложенные в ранее опубликованной мною статье о естественных границах России3. Не считая себя достаточно компетентным для того, чтобы высказывать суждения о постсоветском пространстве в целом, я излагаю свои соображения
Георгий Юрьевич Ситнянский, научный сотрудник Института этнологии и антропологии Российской академии наук, г. Москва.
главным образом применительно к среднеазиатско-казахстанскому региону (“Центральной Азии”, как его теперь принято называть) и прилегающим к нему районам России. Данные по другим регионам привлекаются лишь для сопоставления.
Обычно проблему реинтеграции рассматривают исходя из современных экономических и политических интересов государств СНГ. Это, конечно, справедливо, но все же недостаточно. Для более полного понимания границ и перспектив интеграционного процесса надо также учитывать некоторые очень важные аспекты исторического наследия, оставленного различным регионам бывшего СССР их давним и недавним прошлым. Именно им, их оценке в свете задач реинтеграции и посвящена эта статья. При этом следует заметить, что автор разделяет основные положения теории Л. Н. Гумилева, согласно которой Русь, а позднее Россия и Великая Степь (по крайней мере, западная ее часть, от Днепра до Алтая) были не извечными врагами, а союзниками. Эта теория достаточно широко известна, поэтому такие употребляемые в статье и для этой концепции ключевые понятия, как “суперэтнос” или “комплиментарность”, специально не разъясняются.
Этногенетическое наследие: специфика суперэтнической структуры региона
В широких слоях российского населения распространено самое превратное представление о Центральной Азии как о регионе едином, цельном и в этой своей цельности совершенно отличном от России, культурно ей чуждом и чуть ли не враждебном. В этой связи совершенно необходимо проведение элементарного этнографического ликбеза. Беда, однако, в том, что и отечественная этнографическая наука до сих пор не дала ясного ответа на вопрос, сколько же суперэтносов проживает на территории бывшего СССР в целом и Центральной Азии в частности и какие это суперэтносы. Этническая структура была более или менее исследована, суперэтническая — нет. Особенно это заметно сейчас. Раньше, по крайней мере, говорили о “новой исторической общности — советском народе”, теперь же на эту тему вообще ничего не произносится. Только Л. Н. Гумилев пришел к заключению, что основными суперэтносами, послужившими становым хребтом России, были два: российский (состоящий из русских, украинцев, белорусов и таких народов, как марийцы, мордва, карелы и др.) и евразийский (включающий народы Великой Степи — казахов, киргизов, ногайцев, алтайцев, калмыков и др.). Залогом возникновения и развития Российской державы, по Гумилеву, были положитель-
ная комплиментарность этих двух суперэтносов и отсутствие между ними четкой границы. Так, донских казаков Л. Н. Гумилев считал потомками степняков-хазар, запорожских казаков — потомками крещеных половцев-кыпчаков4.
Исторически среднеазиатско-казахстанский регион всегда четко делился на две части — оазисную и степную (зона скотоводческого хозяйства). Это деление прослеживается со скифских времен (если не раньше) и до наших дней. Граница между ними проходит примерно по линии: полуостров Мангышлак — Аральское море — Сырдарья — Ташкент — Кетмень-Тюбинская котловина — перевал Торугарт. Это граница между степным евразийским суперэтносом и оседлым Востоком. Языковая принадлежность народов, живущих по обе стороны границы, принципиального значения не имела и не имеет. В дохунну-ские времена, то есть до III века до н.э., обе части среднеазиатско-казахстанского региона были населены народами, говорившими на иранских языках; с конца I тыс. н.э. в обеих частях широко распространились тюркские языки. Но граница все равно оставалась, так как народы, располагавшиеся к северу и к югу от нее, сохраняли существенные различия в менталитете. Причем прослеживается довольно четкая закономерность: если какая-то этническая группа, двигаясь в меридиональном направлении, пересекала границу, она чаще всего “подстраивалась” к господствовавшему за этой границей менталитету, усваивала его. И наоборот, достаточно дальние широтные передвижения вдоль границы обычно не сопровождались подобными изменениями менталитета.
Здесь сразу надо оговориться, что понимается под евразийским менталитетом. Народы, жившие к северу от евразийско-восточной границы, сохраняли кочевой или полукочевой образ жизни (тогда как к югу от нее господствовало оседлое хозяйство), стремились к дружеским отношениям с Русью, а позднее — с Россией. Восток же был, как правило, враждебен последней; евразийские кочевники, тоже как правило, были враждебны Востоку и, в частности, плохо воспринимали восточные идеологические учения (в древности — зороастризм, а начиная с VII века — ислам).
Вот наиболее характерный пример. В XI веке практически одновременно начались два больших передвижения тюркских племен на запад. С берегов Иртыша двинулись кыпчаки; они прошли всю западную часть Великой Степи, получившую с этого времени название Кыпчакской, и в 1054 г. оказались у границ Руси.
В том же XI веке с низовьев Сырдарьи на запад началось движение других евразийских кочевников — огузов, или турок-сельджуков. Они завоевали Мавераннахр, Иран, Месопотамию, Палестину, а после того, как в 1071 году разгромили византийцев, и Малую Азию.
И кыпчаки, и сельджуки пришли на новые земли как захватчики, враждебные обитателям этих земель. Однако в дальнейшем их исторические пути во многом разошлись. Это объясняется тем, что в результате предпринятых ими передвижений они попали в зоны формирования разных суперэтносов. Сельджуки, выйдя за границы Евразийского этногеографического региона, постепенно утратили свой евразийский менталитет, смешались с оседлым (где мусульманским, где христианским) населением, передали ему свой язык, но переняли его этнокультурные традиции и в конце концов влились в состав мусульманского суперэтноса, дав начало современным туркам, туркменам и азербайджанцам. Кыпчаки же, не вышедшие за пределы Евразии, остались евразийцами. И уже в конце XI века мы видим кып-чаков и сельджуков противостоящими друг другу. В частности, в 1090х годах православная Византия использует кыпчаков как союзников в борьбе с сельджуками и с близкородственными последним печенегами, которые в XI веке приняли ислам5. В 1222 году сельджуки и кыпчаки сталкиваются в Крыму, и на помощь последним приходят русские князья, правда, военная операция была неудачной для русичей и кыпчаков.
Позднее другие евразийские кочевники, узбеки (племенное объединение, сложившееся в XV веке в районе современной Тюмени), переселившись в начале XVI века из степей современного Казахстана в Мавераннахр, очень быстро смешались с местным земледельческим населением и сами превратились в оседлых мусульман, в часть мусульманского суперэтноса.
Видимо, неслучайно многие дореволюционные этнографы противопоставляли в своих работах кочевых киргизов и казахов всему оседлому населению Средней Азии, независимо от того, насколько это население было близко кочевникам по языку и происхождению. Так, В. А. Липский писал, что “киргизы — племя, близкое к природе, способное к (европейской — Г.С.) культуре, чуждое мусульманской инертности и мертвенности”. Он же сравнивал киргизов с украинцами, находя аналогии в женских хоровых песнях, строительстве жилищ (мазанок)6. Если учесть, что кыпчаки сыграли немалую роль и в этногенезе украинцев, то ничего удивительного во всех этих аналогиях нет.
В 1920—1930-х годах евразийская теория, сформировавшаяся среди той части русской эмиграции, которая отстаивала идею единства бывшей Российской империи, утверждала суперэтническое единство всех народов, населявших Россию, включая и оседлых мусульман Средней Азии. Такова была точка зрения основателей “евразийства” — Н. С. Трубецкого и П. Н. Савицкого; во всяком случае, так интерпретировали их взгляды некоторые позднейшие их последователи7. Сами авторы теории допускали, например, что оседлые (орошаемые) части
Средней Азии принадлежат скорее к “Иранскому” (Исламскому. — Г.С.), а не к Евразийскому миру; Н. С. Трубецкой, в частности, причислял эти районы не к Евразии, а к Востоку на основе анализа их музыкальных произведений8. Однако лишь в наше время Л. Н. Гумилев предложил понимание Евразии только как славянско-степного единства, четко противопоставленного оседло-мусульманскому миру, в том числе Средней Азии. Он на конкретных примерах показал, что Русь и Степь при всех противоречиях между ними по отношению к внешнему миру всегда осознавали себя единым целым. Так, он пришел к выводу, что в XII—XШ веках Половецкая (то есть кыпчакская) Степь и Киевская Русь представляли собой одно полицентрическое государст-во9. В 1146 году половцы-кыпчаки выступают как союзники киевских князей в их борьбе с волынянами, которых поддерживают Польша и Венгрия10. Здесь мы видим один из ранних примеров противостояния Евразии (Руси и Степи) Западу, к которому в то время уже начала тяготеть будущая Галиция (Западная Украина). Спустя 650 лет Екатерина II, чувствуя, очевидно, чужеродность Галиции по отношению к России, согласилась при разделе Польши на присоединение этой области к Австро-Венгрии. Только Сталин проигнорировал суперэтни-ческий фактор, в 1939 году присоединив Галицию к СССР. Результатом стало постепенное распространение антирусских настроений на значительную часть Правобережной Украины.
В XIII веке татаро-монголы завоевали и Мир Ислама, и Великую Степь, и Русь. Казалось бы, с противостоянием евразийского и мусульманского суперэтносов должно было быть покончено. Однако не успели монгольские завоевания завершиться, как сколоченная Чин-гисидами империя распалась. На территории Кыпчакской степи возникла Золотая Орда, а на мусульманских землях — государства Хулагуидов и Чагатаидов. И Золотая Орда сразу же начала воевать с ними, получая при этом поддержку Руси (как получала она ее и в конфликтах с центральным монгольским правительством в Каракоруме, а позднее — в войнах с исламской империей Тимура). В свою очередь, Орда помогала Руси в ее столкновениях с Тевтонским Орденом и Великом Княжеством Литовским. Примечателен и тот факт, что самым нежизнеспособным из всех татаро-монгольских улусов оказался улус Чагатая, в котором были механически соединены Семиречье, занятое евразийским суперэтносом, и Мавераннахр — часть мира ислама. Уже в начале XIV века Чагатаиды удерживали в своих руках только степи Семиречья и.
Таким образом, когда сегодня мы видим, что именно Казахстан и Киргизия наиболее активно проявляют инициативу по реинтеграции территории бывшего СССР, тогда как Узбекистан и Туркмения относятся к ней индифферентно, а то и отрицательно, нам не следует забы-
вать о том, что за несовпадением позиций государств региона скрываются не только расхождения между их краткосрочными экономическими и политическими интересами, но и глубоко укорененное различие, обусловленное принадлежностью титульных наций двух первых государств к евразийскому суперэтносу, а двух других — к мусульманскому. Оно может не вполне осознаваться, но на политический выбор, безусловно, влияет. Что касается еще одного сторонника реинтеграции, Таджикистана, то ситуация, в которой пребывает население этой республики, настолько драматична, что влияние фактора его суперэтнической самоидентификации просто временно заглушено; это не говоря уже о том, что нынешнее руководство республики, судя по всему, держится главным образом благодаря военной поддержке России. Вряд ли стоит сомневаться в том, что с прекращением действия обоих этих факторов Таджикистан покинет ряды сторонников реинтеграции.
Религиозное наследие: внутриконфессиональные различия в регионе
Формально казахи и киргизы, как и народы оазисной части среднеазиатско-казахстанского региона, исповедуют ислам суннитского толка. У многих, особенно у неспециалистов, это создает превратное представление о казахах и киргизах как о настоящих мусульманах. В действительности же все обстоит сложнее. Прежде всего, народы Великой Степи долго не испытывали склонности к исламу, зато питали большие симпатии к христианству. Так, хазары в УИ—УШ веках отстояли западную половину Великой Степи от Арабского халифата и, следовательно, от ислама12. Кыпчаки, по мнению С. А. Плетневой, в
XI—XIII веках крестились “целыми родами” 13; те же из них, кто осел в Венгрии, охотно принимали католическую веру. Сын половецкого хана Кончака был крещен и назван Юрием, дочь Кончака стала женой Владимира, сына князя Игоря, героя “Слова”. Мать Александра Невского тоже была крещеной половчанкой.
В XIII веке и в Половецкую Степь, и на Русь вторглись монгольские завоеватели. Сейчас снова ведутся споры о том, насколько разрушительным было их нашествие, но, во всяком случае, общепризнано, что монголы на всех завоеванных ими территориях проводили политику свободы вероисповедания и на первых порах не отдавали предпочтения какой-либо одной религии. Это обстоятельство, несомненно, облегчало установление отношений типа “сюзерен— вассал” между Золотой Ордой и русскими княжествами. Правда, в XIV веке отношения Руси и Орды осложнились из-за того, что прави-
тели последней приняли ислам и стали ему покровительствовать, так что он в значительной степени обрел в Орде статус государственной религии. Однако фактически мусульманами были только жители Среднего Поволжья — потомки булгар, принявших ислам еще до прихода монголов, и предки современных татар. Степняки же сопротивлялись исламизации как могли14.
С учетом этого следует согласиться с выводом Л. Н. Гумилева о том, что длительная и ожесточенная борьба Тохтамыша с Тимуром была не простой войной двух соперничающих правителей, а непримиримым противоборством двух различных суперэтносов — евразийского и мусульманского15. Поверхностно исламизированная Степь боролась с действительно мусульманской империей Тимура не на жизнь, а на смерть, и характерно, что в этой борьбе она пользовалась поддержкой православной Руси. Хотя Тимур неизменно одерживал победы над Золотой Ордой, окончательно ее покорить он так и не смог, поэтому он не решился в 1395 году пойти на Русь — не хотел оставлять у себя в тылу разгромленную, но все равно враждебную и не смирившуюся Степь.
Кстати, сходными по характеру были непрерывные войны Тимура с правителями Могулистана (Семиречье), развернувшиеся примерно в те же годы, что и его борьба с Золотой Ордой. Основное население Могулистана составляли уже жившие тогда в его пределах предки казахов и киргизов, то есть опять-таки, принадлежавшие к евразийскому суперэтносу. И здесь тоже Тимур одерживал победы, но сопротивление было столь упорным, что окончательно победить он так и не смог16.
Неприятие Евразией ислама имело место и позже. В XVII—XVIII веках казахи и киргизы принимают ислам. Но в том же XVIII веке казахи просили Екатерину II оградить их от пропаганды ислама и обратить в православие17. Недовольство проникновением мулл в Степь высказывалось ее обитателями и позднее. Российские ученые того времени тоже предупреждали об опасности настоящей, глубокой ис-ламизации казахов и киргизов и советовали принять меры к обращению их в христианство. Такого мнения придерживались, например, Ч. Ч. Валиханов и М. И. Венюков18. Однако царское правительство не только не проводило политики христианизации казахов и киргизов, но наоборот, по существу содействовало их исламизации19. В результате неправильное представление о
среднеазиатско-казахстанском регионе как о едином мусульманском пространстве закрепилось и стало восприниматься как государственная точка зрения, что не могло не повлиять на российскую/советскую науку. Тем не менее казахи и киргизы оставались плохими мусульманами в начале XX века, тем более они являются таковыми сегодня, на
его исходе, после нескольких десятилетий атеистического воспитания. Весьма показательно, что некоторая часть казахского и киргизского населения, особенно молодежи, положительно реагирует на пропаганду христианства, которую ведут протестантские миссионеры из США, Западной Европы и Южной Кореи. А пропаганда эта приняла такие размеры, что вызывает уже тревогу у местных мусульманских лидеров20.
Наследие XVШ—XX веков: особенности присоединения региона и расселения в нем европейцев
Как этногенетическое, так и религиозное наследие формировалось исподволь на протяжении исторически длительного времени: первое в течение тысячелетий, второе — многих столетий. Иное дело — период непосредственного взаимодействия Российского государства и русских с государствами и народами Центральной Азии. Он целиком укладывается в четыре с половиной столетия от середины XVI века, когда стало ясно, что доминирующая роль в Евразии переходит к Российскому государству, до конца XX века. В рамках этого периода прослеживается фаза наиболее активного взаимодействия — XVIII—XX века. В это время среднеазиатско-казахстанский регион по частям подпадает под владычество России, постепенно делается местом проживания многочисленных выходцев из Европейской России и их потомков. Как исторически “свежий”, опыт этого времени наиболее сильно влияет на взаимные оценки и позиции сторон. Поэтому он имеет первостепенное значение с точки зрения перспектив реинтеграции.
Здесь я остановлюсь только на двух аспектах данного опыта. Сначала о характере присоединения среднеазиатско-казахстанского региона к России. Народы региона входили в состав России по-разному, и различия в степени добровольности их вхождения тесно связаны опять-таки с их распределением между двумя разными суперэтносами.
Классическое евразийство и официальная советская история старались доказать, что все народы Российской империи/СССР стремились к России и совершенно добровольно вошли в ее состав. Противоположная точка зрения (большевики-ленинцы, современные “ультрадемократы”) гласит, что Российская держава была “тюрьмой народов”, сколоченной и державшейся только силой оружия. Истина же, как всегда, лежит посередине. В состав России добровольно вошли как раз те народы, которые проживают в пределах евразийского
этногеографического региона, за исключением татар, которые, по нашему мнению, занимают пограничное положение между евразийским и мусульманским суперэтносами; народы же, не принадлежащие к евразийскому суперэтносу, пришлось присоединять силой (за исключением грузин и армян). Напомним в этой связи, что наиболее дальновидные российские ученые, политики и военные еще в середине XIX века предлагали не распространять российское владычество далее Ташкента 21. Напомним и другое: именно народы Великой Степи проявляют стремление к реинтеграции с Россией. Если бы наша этнографическая наука оказалась в состоянии предложить, а власть — принять исходящие из этих реалий проекты реинтеграции, то российские солдаты не гибли бы в Таджикистане и Чечне.
Наконец, стоит обратить внимание еще на одно обстоятельство, отнюдь не случайное: на постсоветском пространстве все вооруженные конфликты происходят либо за пределами Евразии (Карабах, Абхазия, Южная Осетия, Таджикистан), либо по линиям соприкосновения евразийского суперэтноса с другими суперэтносами (Приднестровье, Чечня, Южная Киргизия). Но при всех имеющих место противоречиях и столкновениях интересов нет таких конфликтов между народами, образующими собственно евразийский суперэтнос.
Другой аспект наследия XVIII—XX веков раскрывается при рассмотрении вопроса о возможности проживания европейского по происхождению населения в среднеазиатско-казахстанском регионе. При завоевании региона возобладала точка зрения М. И. Венюкова, считавшего, что между долинами рек Урала и Иртыша, с одной стороны, и Гиндукушем, с другой, нет территорий, способных содержать сплошное европейское население; следовательно, Россия в своем продвижении на юг не сможет остановиться на полдороги и вынуждена будет “дойти до Гиндукуша и Хорасана”22. При этом Венюков в общем признавал, что юго-восточная окраина Кыпчакской степи, Семиречье, подходит для русской крестьянской колонизации23. Но он явно недооценил колонизационный потенциал этой территории, которая активно заселялась русскими еще при его жизни (Венюков умер в 1901 году).
К концу XIX века окончательно стало ясно, что в оазисной части Средней Азии большие массы выходцев из Европейской России жить не смогут просто потому, что основные земледельческие угодья были заняты местным населением, численность которого, после того как русская власть покончила с междоусобными войнами, начала быстро расти. Следуя логике Венюкова, надо было бы расширять российские владения уже за Гиндукуш и Хорасан до Индийского океана, что, кстати, уже в те времена предлагал Исмаил-бей Гаспринский24, а в на-
ши дни предлагает В. В. Жириновский. В действительности же и там не было и нет места для сплошного европейского населения.
Совсем иная ситуация сложилась на степных пространствах Центральной Азии. Здесь, подобно тому, как это было в Приднепровье в
XII—XIII веках, когда славяне и степняки жили в симбиозе, потомки скотоводов-кыпчаков и пришедшие из Европейской России земледельцы занимали разные природные ниши и в основном не мешали друг другу. Этот новый симбиоз, наиболее ярко проявившийся в Семиречье, длился примерно 50 лет; сильнейший удар по нему нанесло восстание 1916 года, но окончательно он был разрушен в 1930-х годах, когда казахи и киргизы были принудительно переведены на оседлый образ жизни. Тем не менее опыт его не пропал даром: он убедительно показал, что в северной части Центральной Азии культурное сосуществование и хозяйственное сотрудничество степных народов и пришлого европейского населения вполне возможно и даже выгодно обеим сторонам.
Следует хотя бы коротко упомянуть еще об одном важном факторе, на который у нас практически не обращают внимания, когда рассуждают о перспективах и пределах реинтеграции, — географическом. Напомним: Венюков полагал, что на юге Кыпчакской степи нет естественных границ, способных стать государственными рубежами, такими границами могут быть либо реки Урал и Иртыш, либо хребты Гиндукуша25. По существу, той же точки зрения придерживаются современные геополитики. Так, летом 1994 года в газете “Красная Звезда” утверждалось, что если российская армия уйдет из Таджикистана, то потом ей придется воевать под Астраханью26. На самом деле, на юге степи есть естественно-географические рубежи, которые могли бы образовать южный предел нового федеративного или конфедеративного объединения, — это река Сырдарья и горы Тянь-Шаня. Именно они на протяжении многих столетий отделяли степи Евразии от оазисов исламского Востока.
Впрочем, и другие исторически обозначившиеся границы славянско-степного суперэтнического единства имеют естественно-географический характер. На Кавказе это северные отроги Большого Кавказского хребта, в Восточной Европе — нулевая изотерма янва-ря27. И именно народы, жившие на очерченной всеми этими рубежами территории или приходившие на нее, стали составными частями органичного суперэтнического единства.
В заключение хотелось бы подчеркнуть, что исследования суперэт-нического, религиозного и географического факторов, воссоздание подлинной, а не пропагандистской истории политического, этнического и хозяйственного взаимодействия России и Степи, истории расселения и адаптации европейцев в Центральной Азии должны
составить первоочередную практическую задачу современной этнографической и геополитической науки России, а также Украины, Белоруссии, Казахстана и Киргизии. Ибо только на основе этих исследований возможна разработка действительно реалистической концепции добровольной реинтеграции бывших советских республик.
ПРИМЕЧАНИЯ
