Спросить
Войти
КРУГЛЫЙ СТОЛ. «УКРАИНСКИЙ ЯЗЫК .
С. С. Лукашова (Москва)
Языковая среда в Киево-Могилянской академии в XVIII в.
В статье рассмотрены особенности языковой подготовки студентов Киево-Могилянской академии в XVII - первой половине XVIII в., в частности преподавание латыни, польского, церковнославянского, русского языков и «простой мовы». Именно эти языки способствовали формированию национальной и региональной идентичности у выпускников академии, а также определяли политический и культурный фон в Малороссии. Ответы на вопросы, как, почему и в каком объеме преподавались эти языки, помогут скорректировать современные представления о роли Российской империи в процессе формирования национального самосознания населения Малороссии, особенно ее политической и культурной элиты. Ключевые слова: Киево-Могилянская академия, языковая подготовка, Российская империя, «малороссийское влияние», идентичность.
Представители украинской культурной элиты сыграли значительную роль в изменении культурного фона в России в XVIII в. Важнейшими из векторов «украинского влияния» следует считать, во-первых, рекрутирование духовенства (монахов, игуменов и архимандритов Киевской митрополии - по императорским указам, распоряжениям Святейшего синода и личным просьбам архиереев), которые призывались для служения в великорусских монастырях и учебных заведениях, а также для службы на флоте. Менее многочисленной, но более влиятельной в культурном отношении была группа малороссов - преподавателей академий и школьных учителей, которые присутствовали практически во всех учебных заведениях Российской империи XVIII в. Третьей когортой можно считать светских переводчиков и делопроизводителей, которые приглашались как в государственные учреждения (Синод, Сенат, Коллегию иностранРабота выполнена при поддержке РГНФ в рамках коллективного научно-исследовательского проекта 16-01-00395 «Исторический опыт национальной и культурной политики Российской империи и Советского Союза в отношении Украины и ее населения».
ных дел, а также в дипломатические миссии), так и для службы к влиятельным частным лицам. Все эти группы объединяло наличие образования, полученного в Киево-Могилянской академии (далее -КМА), и можно с уверенностью утверждать, что именно «школь-ность» и знание иностранных языков способствовало развитию их успешной карьеры.
Дискуссия о необходимости / вреде изучения иностранных языков православными развернулась в киевской митрополии еще в конце XVI в. В 1592 г. киевский митрополит Михаил (Рагоза) с подачи членов православного львовского братства утверждал, что «все человецы приложишася простому несовершенному Лядскому писанию, и сего ради в различные ереси впадоша, не ведуще в Богословии силы совершеннаго грамматическаго Словенскаго языка»1. Таким образом, польское / ляшское / лядское образование (которое осуществлялось преимущественно на латыни) объявлялось «простым», «несовершенным» и приводящим к ереси именно потому, что оно велось не на «совершенном» в богословском смысле церковнославянском языке. Аналогичное недоверие латыни и похвалу церковнославянскому высказывал монах Иоанн Вишенский, который говорил о «плодоносии спасителнаго языка словенскаго» и его святости, «латынскаго языка вседушне диавол любит»2; а позднее - Захария (Копыстенский).
Сходная точка зрения имела широкое распространение и на территории Российского государства. Б. А. Успенский в статье «Раскол и культурный конфликт XVII века» приводит многочисленные примеры того, что само изучение латыни могло восприниматься великороссами как греховный поступок: «Латинский язык воспринимается как типичный еретический язык, который по самой своей природе искажает содержание христианского учения: невозможно выражаться на латыни, оставаясь православным, и напротив, - для того, чтобы быть православным, необходимо принять православный же способ выражения, т. е. обратиться к греческому или к церковнославянскому языку»3.
Не отвергая в принципе идею изучения иностранных языков, представители церковной группы «грекофилов» высказывались в пользу изучения греческого, а не латыни, о чем был написан отдельный трактат «Довод вкратце, яко учение и язык еллиногрече-ский наипаче нужно потребный, нежели латинский язык и учения, и чем пользует славенскому народу»: «Что претемно латинским языком глаголется, еже греческим единым словом явственно речется»;
«Язык словенский ближний и свойственный греческому, нежели латинскому»; «А белоруси хотя и учатся латинским языком скудости ради греческого учения (кроме Львова, что учатся гречески), одна-кожде припоминати надобно, что малая часть из тех во унею не падают, а и те, что не падают, познавается в них останки езувическия»; « Притом великая есть антипатия древняя меж народа русскаго и ла-тинскаго, и что-нибудь приходит от латинов, хотя и доброе, однако ж подозрительное и неприятное»4.
Однако важнее не то, какому языку учиться, а то, чему ученик учится посредством этого языка, поэтому, изучая латынь в качестве первого языка, молодой человек подвергает себя большой опасности: «Того ради подобает наипаче учитися гречески, понеже тем языком не токмо не вредится православная вера, яко латинским, но и зело исправляется, и учити купно со славенским... А по греческом учении, хотящему не вредительно учитися и латинскому, а в первых латинскому языку учитися велие опасение, яко да не латинским языком подкралася тайна и вера и обычей латинской, как видим в разных народех, наипаче же во французском, зане ничего не пременяет человека и нравы сице, яко странное учение»5.
Споры о пользе изучения латыни выходили за рамки лингвистической теории и имели непосредственное воплощение, в частности, в программе изучения иностранных языков в московской Славяно-Греко-Латинской академии, где первоначально предполагалось обучать греческому, латинскому и польскому: «Указ наш царский непо-рушно полагаем, еже бы ни единому кому зде в царствующем граде Москве, и в прочих нашея царския державы градех, разве сего. училища, в своих домех, греческому, польскому, и латинскому и прочим странным языкам без ведомости и повеления училищ блюстителя и учителей, домовых учителей не держати, и детей своих не учити, точию в сем едином общем училище да учатся»6, - но в итоге ограничились изучением только греческого и церковнославянского.
Парадоксальным образом аргументы сторонников православного традиционализма совпадали с высказываниями униатских и католических проповедников, которые требовали запретить православным самостоятельно изучать и преподавать «латинские науки». Именно в полемике с униатами в 1630-е гг. в среде киевского православного духовенства была сформулирована другая точка зрения на изучение языков. Возражая К. Саковичу7, ректор киевского училища Сильвестр (Коссов) объяснял: «В чем же состоит нужда в обучении латыни для нашего народа? Первая состоит в том, чтобы бедной Руси
нашей не называли глупой Русью. Учитесь, говорят нам, по-гречески, а не по латыни. Совет, действительно, полезный, но больше для Греции, чем для Польши, где латынь больше всего процветает. Поедет горемыка русин на трибунал, на сейм, на сеймик, в городской суд или земский, без латыни кругом виноват: ни судьи, ни стряпчего, ни знатока, ни депутата [не понимает]; глядит только то на того, то на другого, вытаращив глаза, как коршун. Не нужно нас загонять и в греческий язык, мы усердствовали и будем усердствовать в нем и при латыни, будет греческий в храме, а латынь на форуме. Мы уж не вспоминаем о диспутах, не много тут в Польше по-гречески подискутируешь. Зачем, спрашивает нас ложный советчик, Руси учиться по латыни? пусть учатся у католиков... Побирались мы [духовным хлебом] в Ингольштадте, в Оломоуце, а теперь, по милости Божи-ей, и сами его на губах имеем, и с другими поделимся»8. Как отметила Н. Тер-Григорян-Демьянюк, сам К. Сакович в бытность главой киевской братской школы нисколько не возражал против обучения православных детей латыни, но, сменив конфессию, стал придерживаться иной точки зрения по этому вопросу9.
Представители киевского образованного духовенства вынуждены были обороняться не только от нападок со стороны униатов и католиков. Рядовые православные тоже не вполне понимали необходимость изучения латыни школьниками и подозревали учредителей киевской академии в стремлении к унии. Именно поэтому митрополит Петр (Могила) в «Лифосе» привел дополнительные аргументы в поддержку изучения иностранных языков: «Руси для богослужения нужно учиться греческому и [церковно]славянскому языкам, но для политики им этого недостаточно, и нужно уметь говорить на польском и латыни, поскольку в Польше латынь употребляется почти как родной языкне только в костеле, но и как при дворе его королевской милости, так и в сенате, и в посольской избе, как на сеймах и сеймиках, так и в трибунале, и вообще во всех политических делах, - поэтому Руси, живущей на коронных землях, нужно уметь говорить на этом языке, без которого в этом государстве жить невозможно. И неправильно будет, и непристойно, если б кто перед паном из Сената, или из Посольской избы по-гречески или по-славянски говорил, тогда бы ему пришлось повсюду возить с собой переводчика, и его принимали бы или за иностранца, или за простецами, а потому сказали бы: "Вон со двора или из собрания!" А если бы в городе, земстве или трибунале на тех языках хотел бы на кого-нибудь пожаловаться либо на жалобу ответить, наверняка
должен бы был заплатить штраф и ничего бы не добился: поэтому нужно, чтобы учились латыни.
А если бы кто ораторствовать [сам] не хотел, по меньшей мере, должен понимать, что говорят другие. К тому же и в диспуте о делах веры тому, кто спрашивает по латыни или на смеси латыни и польского, отвечать нужно не по-славянски или по-гречески, но на таком же языке, каким его спрашивают, и из этого следует, что латыни следует учиться.
К тому же книг теологических на славянском [написано] мало, а по политике и вовсе нет, а на греческом - с трудностями и за большие деньги доставать приходится, а на латыни всё это достать гораздо легче, и по этой причине нужно учить латынь.
Наконец, всегда упрекали Русь, что не учится, поэтому являются простецами, а не политиками, и как веруют, объяснить не умеют, а теперь, когда начали учиться, тогда ты им говоришь, чтобы учились только греческому и славянскому. Итак, для того чтобы были людьми воспитанными, а не простецами, как в делах, касающихся политики, так и в вопросах веры нужно им уметь и по-гречески, и по-славянски, и по-польски, и по латыни уметь. Потому лучше с ученым, чем с простецом, как политику, так и теологию обсуждать»10.
Таким образом, развернутая система аргументации включает в себя следующие тезисы:
Следует отметить, что Могила настаивает на необходимости изучения не только латыни, но и польского языка, хотя специальных аргументов по этому поводу не приводит. Латынь, польский, церковнославянский и греческий составляли языковую программу обучения в КМА на протяжении всего XVII и первой четверти XVIII в.
Система обучения в Киеве в целом соответствовала школьному уставу ордена иезуитов «Ratio atque Institutio Studiorum Societatis
Jesu» (1599). Первый, низший уровень в иезуитских академиях включал в себя три грамматических класса, затем следовали поэтика и риторика. На высшем уровне студенты приступали к изучению философии (логика, физика, метафизика, этика, основы математики, географии и астрономии) и богословский (схоластическое, катафа-тическое и апофатическое богословие, церковное право, церковная история и Священное Писание). Всё преподавание велось на латыни. Обязательным считалось изучение и других древних языков - греческого и еврейского.
Вместе с тем в Речи Посполитой существовали и высшие учебные заведения другого типа, наследовавшие традициям средневековых университетов - Краковская и Замойская академии. В последней лекции читались не только на латыни, но и на польском и греческом языках. В Замойской академии обучались и выходцы из украинско-белорусских земель, в том числе Иосиф Кононович-Горбацкий и Адам Кисель, а также люди, в разные годы возглавлявшие киевские школы - вышеупомянутые Кассиан (Сакович) и Сильвестр (Коссов), а также Исайя (Трофимович-Козловский). В результате языковая политика КМА сочетала черты обоих типов университетов: в старших классах обучение велось только на латыни, но в начальных классах изучались и использовались церковнославянский и польский.
После включения Малороссии в состав России и приобретения киевским училищем формального статуса академии структура преподавания не изменилась. Полный курс обучения длился 12 лет, однако не все студенты доходили до богословского курса, нередко окончание школы происходило гораздо раньше. В КМА принимали детей 8-10 лет, но строгого правила и на этот счет не существовало.
В подготовительном классе дети изучали церковнославянский и польский языки, а также основы латыни. Далее дети переходили в грамматические классы. Ученики инфимы изучали латинскую грамматику и разговорную латынь, упражнялись в переводах античных авторов, изучали польский, церковнославянский и священную историю. С класса грамматики преподавание истории продолжалось уже на латыни, в классе синтаксимы преподавание языков завершалось.
В гуманитарных классах поэтики и риторики ученики учились теории и практике стихосложения и написания прозаических художественных текстов, составлению различного рода документов, а также приобретали навыки ораторской речи. Если в середине XVII в. поэтические и прозаические примеры для подражания отбирались
преимущественно из латинских образцов, то с конца XVII в. растет удельный вес курсов церковнославянской книжности.
Курсы философии и богословия (в совокупности 6 лет обучения) читались только на латыни, естественно за исключением занятий по церковной проповеди. В Киеве имелись учителя не по всем дисциплинам, предусмотренным программой «Ratio atque Institutio Studiorum Societatis Jesu», не хватало и лингвистов, поэтому для студентов начиная с класса риторики по возможности организовывались факультативные, «неординарные» лекционные курсы, в том числе языковые - по греческому, древнееврейскому, немецкому, во второй половине XVIII в. французскому языкам. Анализируя учебную программу, реализуемую в КМА, следует подчеркнуть ее гуманитарную направленность, в чем состояло ее важнейшее отличие от программ западноевропейских университетов. Точные науки в академии или преподавались в общих чертах, или вовсе отсутствовали.
Латынь
Важнейшим языком, изучаемым в КМА, являлась латынь. В Киеве не разделяли опасения великорусских полемистов относительно опасности изучения латыни, и вводный курс начинался на первом же году обучения; если ученик уже владел основами латыни, это только приветствовалось. Закончившие полный курс обучения студенты академии должны были не только свободно читать и переводить сложнейшие научные и богословские произведения и художественную литературу, но и писать на латыни речи, панегирики, стихи, вести дискуссии и бытовые разговоры. Безусловно, подобный уровень владения языком достигался не всеми студентами, однако действенная система контроля за успеваемостью (от штрафной доски «калькулюса» за языковые ошибки до регулярных публичных диспутов) обеспечивали уверенное понимание старшекурсниками латыни.
Вместе с тем после вхождения Малороссии в состав России изменились условия использования латыни в частной и общественной жизни. Теперь латынь ни в коей мере не могла претендовать на статус государственного языка или языка делопроизводства. Богословские диспуты в Русской православной церкви вообще не практиковались, а уж на латыни и подавно; диспуты между православными и униатами (или католиками) в восточных землях Речи Посполитой прекратились из-за общего обострения отношений, полемика из религиозной сферы жизни перешла в правовую.
Сохранилось лишь общекультурное значение латыни как необходимой ступени для изучения западноевропейского научного наследия, в том числе задававшей начальный уровень образованности. Однако в течение XVIII в. число выпускников КМА, которые выехали в Западную Европу для продолжения образования, было сравнительно невелико, да и сами университеты стали постепенно переходить на национальные языки. Владение латынью, безусловно, облегчало изучение других романских языков, но в первой половине XVIII в. в Российской империи более востребованы были языки германской группы. Латынь продолжала сохранять свои позиции в юриспруденции и медицине -но Киево-Могилянская академия не обеспечивала специализированной подготовки по этим направлениям, что стало отчетливо ясно во второй половине XVIII в., когда значительное число студентов богословских курсов переезжали из Киева в Москву, чтобы продолжить обучение на медицинском факультете11.
Наконец, знание латыни было доказательством западной, европейской образованности и, соответственно, западной культурной ориентации. В правление Петра I употребление латыни воспринималось в определенных кругах как проявление фронды, как разрыв со старой традицией, в первую очередь это относится к Русской православной церкви, в меньшей степени - к армии и светскому государственному аппарату. Вместе с тем демонстрация европейского образования не требовала полноценного знания латыни. Невостребованными оказались и навыки составления на латыни стихотворных и прозаических сочинений - слушатели и читатели не понимали и не могли должным образом оценить такие произведения.
Поскольку подавляющее большинство великороссов латынью не владело, она стала удобным шифровальным кодом для переписки и написания личных дневников12. В условиях XVIII в., когда каждое письмо и каждый личный документ мог быть подвергнут перлюстрации недоброжелательным взглядом, даже безобидная тема по прошествии нескольких лет могла оказаться опасной. Свободное владение латынью обеспечивало некоторую гарантию сохранения приватности письменного документа, поэтому выпускники КМА часто пользовались этой возможностью. Так, архиепископ Феофан (Прокопович) вел переписку и по-русски, и по-польски, но проблемы карьеры обсуждал только на латыни13.
Польский язык
Ситуация вокруг польского языка складывалась еще сложнее. В ходе обучения студенты академии учились читать и писать попольски, знакомились с образцами польской поэзии и ораторского искусства, однако проблема состояла в том, что польский язык практически не был востребован в Российской империи.
Как показано выше, и в первой половине XVII в. аргументы, доказывавшие необходимость изучения польского языка, были немногочисленны, а после окончательной переориентации казацкой старшины на Москву и они потеряли значение. Прекращение русско-польской войны и заключение Вечного мира снизило потребность в военных переводчиках; запросы от дипломатического корпуса были единичными. Необходимость изучения литературного польского языка существовала только для православных студентов из Речи Посполитой, которые после обучения собирались вернуться на родину. В этом смысле польский язык являлся способом распространения культурного влияния и сохранения православной веры, особенно в том случае, если студент кончал курс богословия и становился духовным лицом.
Однако польский язык преподавался не только для уверенного владения устной и письменной речью. Курсы польской поэтики и риторики были нацелены не только на пополнение словарного запаса и отработку распространенных этикетных оборотов, но и на развитие чувства языка, облегчая вхождение ученика в систему культурных символов польского барокко14. Польские образцы стихосложения апеллировали к барочному идеалу сарматского рыцаря в его восточнославянской версии и были ориентированы на немногочисленных представителей православной элиты восточных кресов Речи По-сполитой, а также на «старые семьи» Малороссии. С ослаблением Речи Посполитой практическое значение изучения польского языка и польской культуры уменьшается, однако их ценностно-ориентировочная роль продолжает сохраняться вплоть до 70-х гг. XVIII в.15
Право КМА принимать и обучать учеников «иных стран приходящих» было зафиксировано в царских привилеях и ни разу не подвергалось сомнению. Вместе с тем в 10 -20-е гг. XVIII в., после гетмана Мазепы, демонстративное полонофильство могло быть расценено как проявление политической неблагонадежности. Однако правительственные органы Российской империи ни разу не поставили вопрос о заведомо избыточном изучении языка соседнего государства, оставив это в компетенции руководства академии.
Церковнославянский, (велико)русский и «проста мова»
Церковнославянский был языком богослужения, кроме того, на нем были написаны все книги, относящиеся к культурному наследию
восточнославянских народов, и в этом смысле он служил маркером принадлежности к просвещенному сословию и сугубо православной образованности. Как было отмечено выше, владение церковнославянским языком имело самостоятельную религиозную ценность для православного верующего. Наконец, церковнославянский язык был общим письменным литературным языком для гетманата и Велико-россии. Незначительные расхождения в великорусском и малорусском изводах церковнославянского не препятствовали поддержанию единого культурного пространства, которое включало в себя регулярный обмен литературой и самими носителями книжного знания. Кроме того, богослужебная практика цементировала языковые нормы. Для изучения церковнославянского в обеих землях использовалась «Грамматика» Мелетия Смотрицкого, выдержавшая множество переизданий и частично воспроизводимая в азбуковниках.
Со второй половины XVII в. статус церковнославянского в Малороссии неуклонно нарастает, именно к нему перешли роли государственного языка и языка высокой книжности, утраченные латынью. Вместе с тем расширение использования церковнославянского языка произошло и за счет сокращения сферы хождения «простой мовы», литературного языка и языка делопроизводства в гетманате. В ходе постепенного сокращения автономии Малороссии в составе империи «проста мова» неизбежно вытеснялась в бытовую сферу, в XVIII в. она уже не могла соперничать с русским языком даже в границах гетманата16.
Языковая программа КМА предполагала обучение только церковнославянскому языку в объеме заметно меньшем, чем латыни. Современная украинская официальная историография настаивает, что КМА являлась центром формирования национального самосознания и украинской культуры и «украинский язык» был включен в программу обучения еще в конце XVII в. Не затрагивая вопрос о том, насколько «просту мову» можно считать украинским языком, следует признать, что даже в условиях отсутствия специальных курсов по этому предмету17 академическое образование способствовало его развитию. Во-первых, в академию принимались только дети, уже умевшие читать и писать, естественно в большинстве своем на «простой мове», во-вторых, она активно использовалась на младших курсах в процессе обучения другим языкам. Наконец, в ходе обучения поэзии18 и риторике реализовывались представления о различиях между произведениями высокого стиля (ода, героические поэмы, трагедии, проповедь), которые писались на языке, максимально приближенном к церковнославянскому, среднего (элегии, драмы, сатиры, эклоги, дружеские сочинения) - на «простой мове» или ее смеси с церковнославянским, и низкого (комедии, интермедии, песни, басни) - на «простой мове» и повседневном разговорном языке.
Студенты обучались составлению художественных прозаических и стихотворных текстов и деловой документации, а также правилам ведения переписки. Кроме того, учащиеся совершенствовали свои навыки, принимая участие в школьных спектаклях (открытых для широкой публики) и зарабатывая деньги на существование самодеятельными театрализованными представлениями, репетиторством, выполнением обязанностей церковнослужителей и т. д.19 Таким образом, они обучались не языку, а всем видам деятельности на этом языке.
Изучение собственно русского (великорусского) варианта языка также не предусматривалось, но уже Феофан Прокопович требовал вводить великорусские образцы в учебный план курса поэзии20. Удельный вес этих образцов среди произведений латинских, польских и малороссийских авторов зависел от личных предпочтений действующего профессора пиитики, однако в течение XVIII в. он неуклонно нарастал. Переломным моментом в обучении русскому языку в КМА стало правление императрицы Елизаветы Петровны, которая в 1744 г. лично посетила Киев и продемонстрировала студентам блестящие перспективы великорусской карьеры. Если в первой четверти XVIII в. отказы студентов и преподавателей академии уехать из Малороссии еще случались, то к середине века подобные настроения, даже в случае выезда в Сибирь, исчезли. Другим значимым фактом стало творчество М. В. Ломоносова, в частности издание им «Риторики» и «Российской грамматики»21, в которых на русском языке излагались соответствующие учебные курсы, а также сборников стихов22, которые стали образцами для обучения основам русской поэтики.
Изучение других языков, включая греческий, в КМА не имело особой идейной подоплеки и осуществлялось при наличии соответствующего профессора и по желанию студента.
В административном отношении Киево-Могилянская академия подчинялась киевскому архиерею, а с 1721 г. - и Святешему синоду. В программу образования Синод практически не вмешивался, и система преподавания языков не стала исключением. Таким образом, на протяжении первой половины XVIII в. правительственные органы Российской империи не только не возражали против изучении польского языка, но и не требовали изучения современного им великорусского языка. Только в 1765 г. последовало распоряжение о сближении программы обучения в Академии с университетскими, в частности, предполагавшее введение преподавания российского языка по правилам Санкт-Петербургской академии наук. Насколько этот курс служил инструментом русификации обучения, может свидетельствовать распоряжение киевского митрополита Самуила (Миславского) 1784 г. о том, чтобы преподаватели следили за соблюдением чистоты « выговора» и «правописания» великорусской речи23. И в конце XVIII в. эта проблема продолжала оставаться актуальной.
Если в первой четверти XVIII в. подобную невзыскательность со стороны государства можно отнести на счет неразберихи, вызванной бурной преобразовательной деятельностью Петра I, то благожелательное отношение ко всему малороссийскому в середине века было вызвано личными предпочтениями императрицы Елизаветы Петровны.
Ограничения в употреблении «простой мовы» касались лишь книгоиздательской деятельности24. Так, в указах требовалось, чтобы в книгах, печатаемых на церковнославянском языке и предназначенных для продажи в том числе и в Великороссии, соблюдались «орфография, сиречь правописание и правоверие великороссийское правильное»; чтобы «никакой розни и особого речения не было», а «малороссийские примрачные (непонятные, темные по смыслу. -С. Л.) речения» следовало заменять «обыкновенными». Некоторые историки в этих ограничениях видят дискриминационные меры в отношении зарождавшегося украинского языка. Противоположной точки зрения придерживается, например, А. Даниленко, утверждающий, что в отличие от Правобережья «проста мова» на Левобережье Малороссии не подвергалась давлению со стороны государственной власти25. Следует подчеркнуть, что меры по ограничению использования языка вводил Синод, в составе которого большинство составляли выходцы из Малороссии, а контроль за соблюдением единства орфографии также был возложен на выпускника КМА архимандрита Гавриила (Бужинского).
В любом случае эти меры не имели отношения к системе образования. Единственный запрет на использование «малороссийского наречия» в стенах Киево-Могилянской академии касался бытового общения студентов и преподавателей во внеучебное время и был наложен киевским митрополитом Рафаилом (Заборовским) 07.10.1734 г. не с целью заставить употреблять русский язык, а для того чтобы
вынудить студентов успешнее изучать латынь. Таким образом, придворные круги Российской империи, Сенат и Синод не стремились ни русифицировать молодых представителей интеллектуальной элиты гетманата, ни облегчить им начало карьеры в Великороссии.
Переселяясь в великорусские земли, выпускники Киево-Мо-гилянской академии сразу же обнаруживали, что их разговорный «руський» язык и книжная «проста мова» очень отличаются от языков, на котором общается, ведет переписку и частично деловую документацию местное население, и знания церковнославянского языка недостаточно.
Свидетельства этого можно увидеть, например, в отзывах на квалификационные работы будущих переводчиков Коллегии иностранных дел. В таких отзывах регулярно указывалось, что в знании иностранного (польского или немецкого) языка кандидат «изряден», но его русский письменный язык нуждается в дальнейшем совершенствовании. Например, в отношении экзаменуемого Г. Полети-ки В. К. Тредиаковский отмечал, что «российский язык его есть по большей части в переводе диалект малороссийский»26. Таким образом, выпускники академии 4-6 года обучения были не вполне готовы к осуществлению желаемой карьеры.
Аналогичная ситуация складывалась в отношении выпускников высшего, богословского факультета. Тексты проповедей архиереев подлежали обязательному изданию, и издательские корректуры у недавно назначенных архиереев-малороссов пестрели замечаниями справщиков Печатного двора, отмечавших отступления от великорусской языковой практики27. Характерно, что корректоры часть замечаний устраняли сами, но исправления малоруссизмов всегда согласовывались с автором.
Часть духовных лиц в течение нескольких лет службы в Вели-короссии перенимала привычки своего окружения: так, П. И. Жи-тецкий указывает, что в проповедях ростовского епископа Дмитрия (Туптало) малорусские обороты исчезли только спустя 9 лет после хиротонии28.
Языковая ассимиляция происходила с разной степенью успешности, например, диакон Стефан Васильевич Савицкий, окончивший КМА в 1738 г., уже через год после переезда в Санкт-Петербург писал проповеди как великоросс, но некоторые иереи продолжали настаивать на использовании именно малорусских вариантов. Например, епископ Симеон (Тодорский) считался знатоком языков, в КМА преподавал немецкий и иврит, а также читал курсы по поэтике
и богословию на латыни. Однако и после двух лет жизни при дворе он требовал от справщиков Печатного двора оставить малоруссизмы в печатном тексте его проповедей29.
Выговор Симона Тодорского также вызывал насмешки у его недоброжелателей, в частности великого князя Петра Федоровича, однако епископ, чувствуя поддержку со стороны императрицы Елизаветы Алексеевны, не считал нужным его менять и без малейшего стеснения произносил публичные речи, в том числе и во время церемонии бракосочетания наследника престола30.
Именно «высочайшая поддержка» ввела в моду малороссийский выговор при дворе. Другим каналом языкового влияния следует признать церковную среду. Хотя речь новопоставленных иереев не всегда была понятна пастве, число мигрантов было достаточно велико, и они занимали лидирующее положение. А. П. Сумароков свидетельствовал: «Знатнейшие наши духовные были ко стыду нашему только одни Малороссиянцы, почти до времен владеющей нами самодержицы (т. е. Екатерины II. - С. Л): от чего все духовные слепо следуя их неправильному и провинциальному наречию вместо во веки и протч.
говорили во вики и так далее.»31
При выезде из Малороссии будущий епископ или настоятель монастыря стремился взять с собой или пригласить к себе некоторое количество земляков (администраторов, казначеев, библиотекарей, чтецов, певчих и т. д.), которым он мог доверять и которые обеспечивали ему, в частности, языковой комфорт. С перемещением патрона на новое место его приближенные иногда теряли свое привилегированное положение, но если новый архиерей/настоятель также был выходцем из Малороссии, оно только упрочнялось. Если должность получал враждебно настроенный великоросс, он мог изгнать клевретов своего предшественника, и они или искали новое место, или возвращались на родину. Даже приблизительные размеры этой эмиграции неизвестны, судьба переселенца зависела от многих факторов.
В качестве примера можно привести судьбу Венедикта Голец-кого, который в 1739 г. окончил богословский факультет КМА32 и стал служить при Киево-Софийском соборе. Спустя неполный год, в марте 1740 г., епископ Савва (Шпаковский) пригласил его в Архангельск на должность экзаменатора кандидатов на священнические должности33. Голецкий был принят «любовно и честно»34, и ему была обещана должность архимандрита Свято-Троицкого Антониево-Сийского монастыря. Однако спустя всего три месяца, 30.06.1740 г., епископ Савва был переведен в Коломну, а на Архангелогородскую
кафедру был назначен великоросс Варсонофий (Щеныков), который недолюбливал «черкашенинов»35. В результате конфликта Голецкий вопреки прямому указанию Синода был вынужден покинуть монастырь, так и не став его настоятелем, а в мае 1742 г. уже просил об увольнении и назначении на новое место. Синод рекомендовал его на должность профессора пиитики в московскую Славяно-Латинскую академию, но в конце концов Голецкий вернулся в Киев36.
Еще одним каналом распространения украинского произношения была система образования. КМА готовила профессорско-преподавательский состав для других училищ и школ, ее выпускники работали практически во всех образовательных учреждениях России XVIII в. По воспоминаниям учеников казанской школы, учителя говорили с отчетливым малороссийским акцентом и требовали, чтобы ученики повторяли их выговор. Таким образом, можно констатировать, что внутри отдельных социальных групп в Великороссии устный украинский язык имел относительно широкое распространение.
М. В. Ломоносов в «Российской грамматике» утверждал, что существуют три «главных российских диалекта <.. .> московский, север37
ный и украинский» 37, преимущество признавал за московским и не внес в свой учебник ни звуковые, ни лексические, ни морфологические особенности «украинского диалекта». Ломоносов ни разу, видимо с оглядкой на «высочайшую поддержку», не назвал неправильными или ошибочными нормы «украинского диалекта», однако настаивал на том, что говорить и писать следует «чисто Российским языком».
Несмотря на некоторые проявления бытового национализма, размеры этой проблемы не вызывали тревоги у духовных и светских властей Российской империи. Во-первых, «малороссы» не составляли единой оппозиционной группы; воспитанники КМА были участниками всех придворных и внутрицерковных партий и идейных течений на протяжении всего XVIII в. Во-вторых, отрефлексирован-ные современниками языковые различия между великороссами и малороссами относились преимущественно к сфере устного языка. С развитием отечественного языкознания и разработкой норм литературного русского языка государство стало предпринимать усилия по корректировке образовательной программы в КМА и по соблюдению «языковой чистоты», но эти меры относятся уже к истории XIX в.
Анализируя программу языкового обучения в Киево-Могилянской академии XVII-XVIII вв., становится понятным, что в данном случае более важным является не что преподавалось в ее стенах, а почему
и в каком объеме. Ответы на эти вопросы помогут скорректировать современные представления о роли Российской империи в процессе формирова
