Ожидание: переживание Великой отечественной войны солдатской матерью (реконструкция ее внучки)

2. Соловьев В.С. Великий спор и христианская политика // Соловьев В.С. Сочинения: в 2 т. Т. 1. Философская публицистика. М., 1989. С. 313.

Поступила в редакцию 1.04.2010 г.

UDC 947.085

ETHICAL PROBLEMS OF TREASON GLORIFICATION

Mikhail Ivanovich Drobzhev, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Candidate of Philosophy, Associate Professor, Head of V.I. Vernadskiy Laboratory, Honoured Worker of High School of Russian Federation, e-mail: gami-dro@mail.ru

The article discusses the ethical problems of treason glorification, falsification of historical truth, the role of USSSR in World War II and the Great Patriotic War.

УДК 947.085

ОЖИДАНИЕ: ПЕРЕЖИВАНИЕ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ СОЛДАТСКОЙ МАТЕРЬЮ (РЕКОНСТРУКЦИЯ ЕЕ ВНУЧКИ)

© Вера Дмитриевна Орлова

Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, Тамбов, Россия, доцент кафедры российской истории, e-mail: Valcan@mail.ru

Рассматриваются социально-исторические и социально-психологические особенности ожидания солдатской матерью сына с Великой Отечественной войны. Представлен авторский взгляд на переживания матери во время и после войны.

Слово переживание можно употребить в смысле прожить, пережить время, а можно в смысле - эмоциональное восприятие. В обоих смыслах этого слова моя бабушка пережила ту войну. В эмоциональном смысле война не отпустила ее до смерти.

Мотивом для написания этой реконструкции стала для меня дата на фотографии, вынутой из фотоальбома: 7 мая 1945. Моя бабушка, ее сестры и племянница снялись, чтобы послать карточку на фронт. Они еще не знают, что послезавтра будет Победа.

На фото слева направо: Шмелева Лариса Михайловна, 1893 года рождения. Мужа и сына похоронила до войны. Пережила Ленинградскую блокаду. Была осенью 1942 г. эвакуирована на Алтай. Потом перебралась к младшей сестре (моей бабушке) в Тамбов.

Маянская Нина Павловна. 1915 года рождения. Племянница моей бабушки. Работает на Ревтруде. Сынишке два года. Муж бе-

лобилетник-сердечник, работает на Ревтруде. Всю войну подрабатывает, делая людям семейные любительские фото для отправки на фронт. Отсюда такой маленький формат и оформление этого фото.

Орлова Вера Михайловна. Моя бабушка. Мать воюющего Орлова Дмитрия Дмитриевича. Знает, что он близ Бреслау. На фронте и младший брат ее мужа Орлов Георгий Васильевич. Знает, что он в Венгрии. Ее младший сын Александр с 1927 г., декабрьский. Его друзей чуть постарше уже призвали и уже пришли похоронки. Младшая из сестер 1900 года рождения. На этом фото кажется старше, чем она же на фото начала 1960-х. Ее муж по возрасту призыву не подлежал, бухгалтер на АКЗ.

Вера Михайловна с 1941 г. мобилизована на железную дорогу и работает старшим кондуктором воинских эшелонов. На хвостовом вагоне в любую погоду днем она держит

флажок, а ночью керосиновый фонарь со светомаскировкой. При остановке поезда, в том числе под бомбежкой, она кладет башмак под колеса последнего вагона.

Дмитриевская Елизавета Михайловна. 1889 года рождения, мать Нины Павловны. Домохозяйка. Муж расстрелян в 1937 г. На фронте сын ее второй дочери Фунтиков Николай Иванович. Знает, что он в Чехословакии.

Это фото наисчастливейших женщин! Все мужчины, которых они ждут, вернутся в 1946 г. невредимыми! Но 7 мая 1945 г. об этом не знает никто.

Я профессионально считаю возможным взяться за психологическую реконструкцию по следующим причинам. Сейчас я на пять лет старше, чем была моя бабушка в 1945 г. Мы с ней прожили под одной крышей, не расставаясь, с моего рождения в 1958 г. до ее смерти в 1990 г. Она приняла меня на руки у роддома, я приняла ее последний вздох в ее спальне. Мы были очень близки и чем-то схожи. Она боготворила меня и считала любимой внучкой (у меня есть двоюродная сестра). В детсад и продленку я не ходила. Все время, пока родители на работе, я была с бабушкой до 17 лет. Боль переживаний войны в 1960-е еще была у нее чрезвычайно остра. А я уже была способна запоминать, пусть еще не понимать, ее рассказы. Повторяла она их часто. С моей мамой они были разными, переживаниями не делились. Я была для бабушки психологической компенсаторной нишей, т. к. ее любимая дочка умерла младенцем. Мечта о девочке больше не сбылась, она родила после нее двух мальчиков. По мере моего взросления она часто повторяла, как ей всю жизнь не хватает рядом дочери. Сноху считала холодной. Поэтому всю житейскую женскую мудрость она всеми силами души старалась вложить в меня. С появлением у меня уже студенческого интереса к истории, бабушка откровенно рассказывала все об истории семьи и родных.

В психологической характеристике бабушки надо отметить ее чрезвычайную открытость к людям, общительность, сопереживание, доброту. Характер легкий, умела бесконфликтно подстраиваться. Певунья, которая не могла не петь вообще, независимо от того, слышат ли ее другие.

Социальная характеристика Орловой Веры Михайловны сложная для тамбовчанки 1940-х. Дочь сельского священника из Каменки (центра Антоновщины). Окончила епархиальное училище в 1917 г. и тогда же вышла замуж. Свое социальное происхождение тщательно скрывала, т. к. красными был убит отец-священник, уведен и сгинул младший брат-семинарист, а в 1937 г. в Ростове-на-Дону был арестован и расстрелян старший брат, служивший когда-то под командованием Тухачевского. Его жена получила 10 лет лагерей.

С 1918 г. Вера Михайловна безвыездно жила в Тамбове. Муж работал бухгалтером в разных организациях. Она старалась работать там, где анкету не спрашивают. Даже носила мешки на мельнице бывшей Егоровых. Но перед войной осмелилась устроиться в ТГПИ секретарем заочного обучения. Когда началась Великая Отечественная война, она вместе с сотрудниками ездила на сельхозработы. Потом ей сказали, что пришла разнарядка отправить людей на железную дорогу. Ей открыто сказали, что, если она вступит в партию, то ее не мобилизуют на «железку». Иначе она подходит - младшему сыну уже 13 лет. В партию она вступить не могла: вдруг всплывет про отца и братьев. Дала согласие на мобилизацию. Из сотрудников ТГПИ она там была одна.

Сына Орлова Дмитрия Дмитриевича она на фронт не провожала, что мучило ее до конца войны. Он был призван из Юрловки, где работал учителем, попрощаться не мог.

Зато ей довелось отвести на сборный пункт породистую дрессированную овчарку младшего сына - Рэю. Собаке было 2 года, имела паспорт, стояла на учете в ОСАВИАХИМЕ. С началом войны для собаки давали паек -овсянку. А осенью 1941 г. собаку призвали учиться подрывать немецкие танки. Хозяин-несовершеннолетний. Расстроенный разлукой он просто убежал горевать куда-то подальше от материнских глаз. Мать повела собаку. Она всю жизнь не могла забыть глаза мудрой собаки, безропотно оставшейся привязанной возле незнакомого ей солдата. То, что Рэя погибнет с миной на спине, бабушка уже знала.

Для психологического портрета очень важно, что в войну бабушка уже была неверующая, причем по глубокому внутреннему

убеждению. К вере в Бога она не вернулась ни в старости, ни перед смертью. Мне она объясняла, что уверенность в том, что Бога нет, появилась у нее после смерти отца от пули красноармейца. Солдат стрелял навскидку в идущего из дома в храм старика-попа в облачении. Окончательно в отсутствии Бога ее убедила в 1925 г. мученическая смерть от ожогов ее двухлетней дочки (малышка опрокинула на себя таз с кипящим вареньем). После этого она ни разу не вошла в храм, не перекрестилась, не зажгла свечу. В старости велела похоронить себя под полонез Огинского.

Таким образом, в войну Вера Михайловна не могла иметь психологической опоры в религии. Вероятно, поэтому она искала ее в действиях суеверного характера и в собственных размышлениях.

Следует отметить, что в войну у Веры Михайловны были разнообразные источники информации о вероятных предохранительных для воюющих родных действиях: подруги, соседки, родственницы; студентки-заочницы (это были сельские женщины, останавливавшиеся у нее на ночлег); квартирантка из эвакуированных (родом из Винницы); железнодорожники, солдаты эшелонов, которые она сопровождала.

От железнодорожников и солдат она знала о войне гораздо больше, чем вещали сводки Информбюро. Недомолвки в письмах сына она легко раскрывала с помощью солдат. С ней больше общались немолодые воины, ее сверстники, сами отцы. Они делились с ней хлебом и кашей для младшенького сыночка (носила еду домой, завернув в большой головной платок). Ей говорили о своем горе потерянных в оккупации и под бомбежками семей. При «разгрузке» Сталинградского направления немолодой солдат подарил ей серебряное мужское обручальное кольцо. Чтоб вспоминала, а, если будет худо, то продала и накормила своего мальчишку. Его семья погибла в бомбежку Сталинграда, он едет к новым боям, ему кольцо ни к чему. На вопрос об имени, ответил: «Самое неубивае-мое на Руси - Иван». Кольцо сохранила до смерти, велела хранить внучке.

Бабушка усвоила, что для благополучия воюющего сына она должна хранить все его письма с фронта и довоенные вещи. В случае, когда с вещами надо было решить иначе,

она обязательно писала сыну. Так, она спросила в письме, а можно ли надеть на младше -го тот выходной костюм, который старший «справил» себе для учительской работы. И лишь получив письмо, в котором старший уверял, что ему костюм уже бесспорно мал, отдала. В другом письме она чуть не со слезами просила прощения у старшего, что ради хлеба продала его любимого Жюля Верна и Майн Рида (тоже показатель жизни тыла, в котором новому поколению пацанов и в войну покупали приключенческие книжки). А еще продала любовно мастерски сделанный до войны Дмитрием Дмитриевичем для братишки паровозик с рельсами, из которого 15-летний Шурка явно вырос (значит, и игрушки детям покупали, несмотря на голодуху). Самое поразительное, что мой отец всю жизнь помнил о материнских письмах с этими просьбами. Он письма из дома на войне не хранил, только фотографии.

Еще очень важным было не просто сохранить фотографии с фронта, а все время видеть их. Бабушка, как многие женщины той поры, вставляла фотографии под стекло в одну большую рамку. Причем, столь же бережно, как сыновьи, она выставляла фотографии его воюющих друзей. Он ей присылал карточки однополчан, она брала у соседок карточки его друзей детства.

Вера Михайловна к концу войны уже нарыдалась с подругами и соседками над похоронками на их мужей и детей. В конце апреля 1945 г. почта будто замерла. Все понимали - перед страшными боями за Берлин. Призывался и погибал уже 1927 г. Сын Веры Михайловны декабрьский, но все уже знали, что могут призвать и в не совсем полные 18. О дне Победы, который в 1945 г. назывался коротко Победой, бабушка всегда рассказывала одинаково. Прибежала соседка, сказала, что война кончилась. Все побежали на Ленинскую площадь. «Верочка, как же мы плакали на площади!». Все, никаких других эмоций об этом дне она не озвучивала. На мой детский вопрос, о чем же она плакала, ведь мой папа жив, ответила: «Да ведь похоронки-то еще не дошли. Они же около месяца шли. Да и война-то не кончилась. Я же знала, что по железной дороге боеприпасы на фронт еще везли». Ей было неполные 45 лет.

После объявленной Победы переживание не кончилось. Мать продолжала ждать.

Иллюзию о его скором возвращении она не питала. Еще не пришел с фронта брат мужа -старик 55 лет. Молодого лейтенанта не отпустят. Потом война с Японией. Повезло, сын оказался не там, а в Польше. Потом страшные слухи о том, что в Польше, на Западной Украине убивают советских солдат националисты. Опять сын на войне! Неважно, что ее как бы нет.

Осенью 1945 г. Веру Михайловну демобилизовали с железной дороги. Вернулась работать в ТГПИ. Была награждена медалью «За доблестный труд». Летом 1946 г. она узнала, что есть приказ о первоочередной демобилизации шахтеров и учителей. Срочно сделала копию с диплома сына и послала ему в надежде, что отпустят. И вот телеграмма из Москвы, что завтра приедет.

В день возвращения моего отца с фронта моя бабушка пережила самое страшное потрясение. Ей показалось, что среди сошедших с поезда военных ее сына не было! Что случилось? Убили из-за денег, которые вез с собой каждый демобилизованный офицер, из-за немудреных трофеев? О таких случаях она слышала немало от знакомых на железной дороге. Едва держась на ногах, рыдая, побрела с мужем с вокзала домой. Впереди спешил носильщик с тачкой, а рядом с ним худой военный. И только в спину она узнала своего сына, заорав на всю привокзальную площадь его детское имя: «Митюшка!». Она все эти годы ждала своего милого нежного мальчика, а перед ней был сухопарый с гвардейскими усами совершенно взрослый мужчина. Но и сын не узнал состарившихся за войну родителей. И бабушка, и отец часто рассказывали эту историю с равным переживанием и воспоминанием о том ожидании страшного горя, которое было у каждого до узнавания друг друга. Фотографии фотографиями, а реальное восприятие даже столь родного человека после войны оказалось иным.

Вроде бы после этого женщина должна бы была успокоиться. Нет! А вдруг опять война? И почему ей так повезло, что все родные живы? Ведь примерно из 30 друзей сыновей и десятка ушедших на фронт их подружек с войны целыми пришли только трое, двое калеками, а один сумасшедшим. И отвоевавшие «дети» не могут между собой говорить о войне и не знают, как смотреть в

глаза матерям убитых друзей и подруг. Сына тревожат фронтовые сны и он орет по ночам. (Я помню отцовский ночной крик до конца 1960-х, ему снились бомбежки. Потом кричать по ночам перестал, но война снилась ему до смерти в 2008 г., в 89 лет.). И у него с середины 1950-х гг. стало серьезно болеть сердце. А по соседним дворам умирают от ран и болезней далеко не старые солдаты.

Вера Михайловна решила, что надо что-то делать, чтоб сын остался с ней. Ее кошмаром было, а вдруг она переживет его.

Первым делом она сожгла его письма с фронта. Ей говорили, что надо огнем отсечь войну от парня. Ведь вернулся, чего эти письма перечитывать. Потом она любовно разместила в альбоме фронтовые фотографии.

При размышлениях, да за что ей счастье-то такое, она сама решила, что искупительной жертвой войне от семьи Орловых стала бессловесная, но все понимавшая овчарка Рэя. Это она погибла под танком под Москвой, а любимого сыночка Митю под Москву не послали, отвезли на дальний Восток в училище. Его одноклассники, призванные чуть пораньше, все сгинули в 1941 г. Значит, семья должна вспоминать собаку. Подраставшей любимой внучке терпеливо, со слезами бабушка объясняла, что ну никак нельзя даже на наш порог приносить щеночка. Всем подружкам можно собачку. А тебе - никогда. У нас была и погибла на войне замечательная собака Рэя. Она смотрела на хозяйку при расставании так, будто понимала, что ее убьют. Принять в дом любую новую собаку -это предательство. А любимая внучка, как нарочно, любила собак, а не кошек. Поэтому бабушка дарила ей плюшевых щенят лет до 14 (тогда это был и дефицит, и недешево, а пенсия у нее была 27 руб.). Но имена всем щенятам давала бабушка. Это были простецкие Барбосы, Бобики, Дружки, Шарики и Трезоры. Вероятно, она боялась, что девочка под влиянием книг или кино даст типичное для более породистых собак имя. Внучка обожала фильм «Четыре танкиста и собака». Бабушка его смотреть не могла и уходила на кухню плакать. Другие фильмы про войну она смотрела.

Еще одну проблему связи сына с войной Вера Михайловна тоже решила. Он донашивал свою лейтенантскую форму после войны долго. Но пилотка и гимнастерка уцелели.

Счастливым обладателем пилотки стал сынишка его брата. Среди мальчишек 1950-х гг. фронтовые пилотки были в почете. Но напоминанием о войне оставалась гимнастерка. Сжечь ее, как письма, бабушка не решилась. И тогда она распорола ее и сшила мне юбочку. Я еще не ходила в школу, но хорошо помню, как шили, это примерно 1965 г. Двадцать лет, как сын вернулся, а матери все страшно! Через передачу вещей малышам она решила, что это уже не вещи войны, а вещи детских игр. Довершением этого процесса стало дарение пуговиц от отцовской гимнастерки моим куклам.

Подобное «избавление» от вещей войны, вероятно, было не единичным. Жена лучшего фронтового друга моего отца отдала сыну на игрушки отцовские медали и не была расстроена, что некоторые он потерял. Я в детстве, наоборот, на месте наших игр нашла чью-то медаль «За Победу над Германией». Отец обошел всех воевавших соседей. Но это была не их потеря. Тогда мне было велено свято хранить ее среди моих девчачьих «сокровищ» типа бусинок, картиночек и фантиков. Она цела до сих пор.

Ментальность такого поведения взрослых сложна и имеет исторические корни. Оловянные солдатики в Европе произошли от амулетов, изображавших рыцарей. Эти обереги крестоносцы носили на шее. А по возвращении домой дарили родившимся после похода сыновьям на игрушки.

Бабушка очень заботилась о моем воспитании. Вряд ли все ее поступки и слова она осознавала, как воспитательный процесс. Просто она не могла иначе жить. В каждый день Победы она пекла пирожки и пироги, и весь день проводила в слезах. Когда по телевизору стали показывать минуту молчания, она всегда проводила ее не только молча, но и стоя. На Воздвиженское кладбище мы с ней ходили часто. В силу ее неверия никогда не ходили в церковные праздники. Просто ухаживали за могилой дедушки, ее мужа, умершего за две недели до моего рождения. И каждый раз потом она вела меня на воинские могилы. Сколько я себя помню, я понимала, что такое братские могилы. Мы искали, на какой из них мало или совсем нет приношений, и клали свои цветы, крашеные яйца, пряники и т. п. именно на эти. Лозунгов о том, что никто не забыт, бабушка не говори-

ла. Она всегда уверяла меня, что люди забывчивы, в сердце не могут оставаться все, даже родные, умершие. Но ничто не мешает, забыв, потом подумать, сделать усилие и вспомнить. Мы этих солдат не знали. Но, наверное, кроме нас сегодня вот их никто не вспомнил. Ты должна это делать всякий раз, потому что твой отец с войны пришел. Где-то лежат солдаты из его взвода. Дело не в имени, а в памяти и действии во имя памяти. Можешь плакать, полоть сорную траву с могилы, плести веночек и класть на могилу. Только помни. Их матери скоро умрут, а детей могло не быть. А ты есть. Вероятно, этими внушениями дошкольнице она как бы искупала чувство не проходившей вины перед осиротевшими матерями.

Она строжайше следила за тем, чтобы я, из-за детских страхов, не смела обидеть инвалидов войны, живших в нашем квартале. Нельзя пугаться побирающегося на базаре «печеного самовара» (т. е. страшно обожженного танкиста без рук и ног, которого его мать возила в деревянной тележке на подшипниках). Нельзя быть невнимательной, когда слепой сосед-летчик что-то уронил, а надо бежать со всех ног и подать ему. Нельзя бежать с визгом в сторону от тихого сумасшедшего, сохранившего разум маленького ребенка. Он попал в эшелоне под Сталинградом под карусельную бомбежку. В бою и не был. А бабушка знала, как страшна бомбежка в поезде. Он приходил играть с малышней в песочек, иногда одалживал их игрушки. Вечером его несчастная мать обходила дворы, раздавая маленьким хозяевам из своего фартука взятые больным сыном песочные формочки, куколок и солдатиков. За попытку подразнить сумасшедшего детвору постарше ждали мокрые тряпки и фартуки всех разъяренных соседок. Бабушка даже делала ему подарочки. С огромной нежностью к нему относился мой отец, иногда вечером провожая заигравшегося в песочек инвалида до дома. До войны они учились в одной школе, но этот парень был моложе на 5 лет. После смерти их матерей эти несчастные куда-то исчезли с нашей улицы.

Еще одна мысль, внушавшаяся мне бабушкой - я должна всячески жалеть своего отца, потому что он воевал. Чем старше становилась я, тем чаще и строже она это повторяла. Говорила: «То, что переживают лю-

ди в бою, не может сравниться ни с чем вообще». Вот ее младший сын не воевал и поэтому совсем другой. Наверное, для современных воспитателей подобные слова странны. Это не диалект. Моя бабушка говорила на безупречном литературном русском языке и прекрасно чувствовала разницу слов любить и жалеть. Но для бабушки было важно, чтобы я не просто любила папу. Любовь ребенка к отцу - норма. Я должна именно жалеть, сочувствовать, помогать ему реже вспоминать про войну. Тогда мой папа проживет подольше его воевавших же друзей, у которых нет дочек. Никогда нельзя расспрашивать отца о наградах, подвигах и прочих глупостях, которые так и норовят задать в школе. Ему от этих дурацких вопросов больно. Все сказано одним словом - воевал. А если сам начнет вспоминать, то не перебивай, дай высказаться, да приласкайся понежнее. А потом отвлеки чем-то радостным. Вероятно, в этих разговорах бабушка передавала ту женскую мудрость, которая испокон веков была единственным способом психологической реабилитации воевавших мужчин.

В 1980-е гг., как и подобает русской старой женщине, бабушка стала собираться умирать. Она многократно показывала мне старые фотографии, снова и снова повторяла свои рассказы. Она отдала мне кольцо Сталинградского солдата и проследила, что лежит оно теперь в шкатулке с моими украшениями. Жив ли, мертв ли тот Иван, но она

свой долг памяти о нем исполнила и передала внучке. Она велела отвезти младшему сыну фотографии его погибших на фронте друзей. Она сто раз проверила, помню ли я имена отцовских убитых друзей, запечатленных на фотографиях в ее альбоме. А после ее смерти я обнаружила, что на фотографии убитого под Берлином сына ее подруги бабушка, на всякий случай, еще и подписала для меня его имя. Подруга умерла раньше бабушки, вспоминать парня совсем некому. Для отца он был малышом на 8 лет моложе. Так и лежит для меня его крошечная карточка с надписанным его детским именем: «Геня Соколов».

Очень может быть, что не прибегавшая ни к каким формам религиозного поминовения убитых, бабушка была озабочена просто памятью о них. Она вряд ли знала, что по традиции в русской деревне в XIX в. именно от бабушек внучкам передавались погребальные и поминальные плачи. Так получилось, что, пусть своеобразно, но она исполнила эту архаичную традицию.

Вера Михайловна Орлова умерла 24 февраля 1990 г. от безболевого первого инфаркта со словами: «Как хорошо, что не вчера. Не испортила праздник». 23 февраля она всегда поздравляла с праздником только фронтовиков и упрекала, что все прочие примазываются.

Поступила в редакцию 1.04.2010 г.

UDC 947.085

EXPECTANCE: EXPERIENCE OF GREAT PATRIOTIC WAR BY SOLDIER’S MOTHER (RECONSTRUCTION OF HER GRANDDAUGHTER)

Vera Dmitriyevna Orlova, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russia, Associate Professor of Russian History Department, e-mail: Valcan@mail.ru

Social and historical and social and psychological features of soldier’s mother pending son’s return from Great Patriotic War are described. The author’s view on mother’s experience during and after the war is presented.