Джихадистский вызов во Франции

В.Н. Чернега Джихадистский вызов во Франции

Аннотация. В статье рассматриваются внешние и внутренние факторы, обусловившие возникновение во Франции джихадистской угрозы. В этой связи анализируются влияние на французских мусульман джихадистской пропаганды извне, а также особенности эволюции мусульманской общины в стране, способствовавшие появлению «отечественных» джихадистов. Исследуются попытки властей Франции интегрировать мусульман во французское общество. В последней части дается краткий обзор подходов основных кандидатов к решению этих проблем перед президентскими выборами в апреле-мае 2017 г.

Abstract. The article considers external and internal factors which determined the emergence of a jihadist threat in France. In this context, the influence of a jihadist propaganda, conducted from outside, on French Musilims and particularities of the evolution of the Muslim community within the country which faciltated appearance of «domestic» jihadists are analyzed. The tentatives of Frehch authorities to integtate Muslims into French society are examined. The last part gives a short review of approaches of the main candidates towards a solution of these problems before the presidential election which have taken place in April-May 2017.

Франция впервые столкнулась с актами джихада на своей территории более 20 лет назад. В 1994-1996 гг. в стране произошла серия исламистских террористических атак, в том числе два взрыва в парижском метро, унесшие жизни 12 человек. Это была месть «Вооруженной исламской группы», в основном базировавшейся в Алжире, за поддержку Парижем военного переворота в этой стране в январе 1992 г., который был совершен с целью не допустить к власти исламистов. Они победили незадолго до этого в первом туре парламентских выборов и имели все шансы победить и в туре втором. Конечно, эти атаки вызвали во Франции большой общественный резонанс, но ощущения нависшей над страной глобальной джихадистской террористической угрозы не возникало. Во-первых, террористы в большинстве своем прибыли извне, что помогло французским спецслужбам довольно быстро с ними справиться. Во-вторых, в общественном мнении превалировала установка, что во Франции, «родине прав человека»», внутренние факторы, способствующие появлению «отечественного» агрессивного исламизма и тем более джихадизма, существовать просто не могут [Тгеу1Шс, 2013, р. 12].

Это благодушие не смогли поколебать ни исламистские террористические атаки в США в 2001 г., в Испании в 2004 г. и в Великобритании в 2005 г., ни участившиеся в этот период захваты различными исламистскими группировками, принадлежащими, в частности, к «Аль-Каиде», французских заложников в таких, например, странах, как Ливан или Нигер. В целом оно сохранялось вплоть до 2012 г., когда террорист Мухаммад Мера, имевший алжирские корни, но родившийся и выросший во Франции, «во имя ислама» убил сначала трех учеников и преподавателя еврейской школы, а чуть позже - трех французских военных. За этим событием последовала череда других террористических актов. Самые громкие из них - нападение на редакцию журнала «Шарли Эбдо» и захват заложников в кошерном магазине в Париже в январе 2015 г., повлекшие гибель 18 человек, в том числе 12 журналистов и других сотрудников редакции, расстрел людей в концертном зале «Батак-лан» и подрыв «живых бомб» в других кварталах столицы в ноябре 2015 г., в результате которых погибли 130 человек, наезд на праздничную толпу в Ницце «грузовика-тарана» в июле 2016 г., обернувшийся смертью 85 человек. Сотни человек были ранены, огромному количеству людей понадобилась психологическая помощь.

Франция была потрясена не только жестокостью и числом жертв этих деяний, но и тем, что большинство террористов, как и Мухаммад Мера, были французскими гражданами по рождению. Они, естественно, пользовались всеми правами, в том числе на образование и социальную защиту, уровнем которой французы вправе гордиться. Более того, один из террористов, Амеди Кулиба-ли, в 2009 г. был принят вместе с группой других французов иммигрантского происхождения президентом Н. Саркози в Елисейском дворце «в знак признания успешной интеграции во французское общество» [Кере1, 2015, р. 261].

Если преступления Мухаммада Мера ассоциировались с деятельностью «Аль-Каиды», то авторы указанных терактов были прямо или косвенно связаны с ИГИЛ, установившим к тому времени контроль над огромными территориями в Ираке и Сирии. Исламисты под знаменем одной или другой организации активизировались и в ряде стран, которые Франция считала и считает принадлежащими к ее сфере влияния (хотя сам этот термин Париж отрицает). Речь идет, в первую очередь, о Мали, Чаде и Нигере, где в конечном счете Париж пошел на военное вмешательство (операции «Сервал» и «Бархан»).

Все это резко повысило интерес общества, политиков и экспертов к исламу как религии, к исламистским движениям и, конечно, к джихадизму как крайней форме исламизма. На эту тему во Франции опубликовано множество работ - от журналистских расследований, книг политиков до научных трудов религиоведов, специалистов по исламистскому терроризму - и регулярно появляются новые публикации.

В большинстве указанных трудов отмечается, что джихадизм во Франции был порожден сложным переплетением внешних и внутренних факторов. Корни этого явления уходят в историю отношений Запада с исламскими странами, в том числе такую глубокую, как эпоха Крестовых походов. «Аль-Каида» и ИГИЛ и сегодня

используют в своей пропаганде термин «крестоносцы» для обозначения западных военных контингентов в Афганистане и Ираке, отмеченного французского вмешательства в Чаде, Мали и Нигере. В более близкое к нам время анализируется колониальный период, в частности, под новым углом зрения - война за национальную независимость в Алжире в 1954-1962 гг. К примеру, журналист Ж. Бирнбом, специализирующийся на исламских движениях, в своей книге «Религиозное молчание: Левые силы пред лицом джи-хадизма» обращает внимание на то, что, по сути, речь тогда шла о «сопряжении» двух войн. Одну из них вели под светскими левыми лозунгами боевики Фронта национального освобождения Алжира, другую - «в глубокой провинции» - силы (прежде всего крестьяне, составляющие большинство населения), выступавшие под знаменем «освобождения исламской земли от неверных» [Birnbaum, 2016, p. 73-74].

Победа исламистов на упомянутых выше парламентских выборах 1991 г. в Алжире была в этой связи отнюдь не случайной. Закономерной была и поддержка «Вооруженной исламской группы», совершавшей террористические акты как на алжирской земле, так и во Франции, со стороны значительной части населения Алжира. Более того, как указывают другие французские исследователи, в частности исламовед Ж. Кепель и специалист по борьбе с исламским терроризмом следователь М. Тревидик, к этой организации испытывали симпатии и многие представители иммигрантской молодежи алжирского происхождения во Франции. Эти симпатии, помимо прочего, подогревались тем, что Франция, поддержав военный переворот, откровенно нарушила принципы демократии, «маяком» которой всегда себя считала [Kepel, 2015, p. 58; Trevidic, 2013, p. 85].

Впрочем, двойные стандарты, политическое лицемерие во имя борьбы за «свободный мир» были характерны и для политики Запада в целом. Большинство французских экспертов и многие политические деятели считают, что начало современному джихадиз-му положила политика США и их союзников по поддержке радикальных исламистов, в частности моджахедов в Афганистане, ведших боевые действия против Советской армии и кабульского

режима. Им не только поставляли оружие, обеспечивали обучение боевиков, но оказывали и морально-политическую поддержку. В 1983 г. президент Р. Рейган принял делегацию радикалов в Белом доме и по итогам встречи на пресс-конференции назвал их «борцами за свободу» и даже сравнил их с участниками французского Сопротивления в годы Второй мировой войны. Между тем в ходе беседы с президентом участники делегации откровенно заявили, что их цель - «очищение Афганистана от всех неверных» [Trevidic, 2013, p. 135].

М. Тревидик напоминает, что по итогам этой встречи США начали поставки исламским радикалам современных зенитных комплексов «Стингер», сыгравших большую роль в исходе войны, причем ответственным за их распределение среди боевиков «на местах» был назначен некий Усама бен Ладен. М. Тревидик подчеркивает, что и тогда, и позже на Западе тщательно избегали называть «дружественных» исламских боевиков террористами, хотя они уже практиковали использование «живых бомб» и захваты заложников. Их продолжали считать «борцами за свободу» во время войны в Боснии и Герцеговине в 1992-1994 гг. Западные СМИ закрывали глаза на проникновение джихадистов в Чечню, хотя официально Россия тогда считалась «дружественной страной» [Ibid., p. 114-115].

Положение стало меняться только во второй половине 1990-х годов, когда джихадисты, зачастую прошедшие афганскую или боснийскую «школу», начали совершать террористические акты в Египте, Марокко, Ливане, ряде других стран с более или менее светскими режимами, чаще всего - прозападными. Вскоре стало ясно, что одним из источников агрессивного исламизма является стремление противостоять западному глобалистскому неолиберальному проекту, в рамках которого переплетались геополитические интересы и либеральные ценности. Как отмечал бывший премьер-министр, кандидат в президенты Франции Ф. Фийон, исламисты отвергали «определенную идею прогресса, который навязывал Запад, находившийся на пике своего могущества», и пользовались при этом поддержкой значительного числа «униженных» мусульман [Fillion, 2015 b, p. 50].

Теперь эти исламисты стали не «борцами за свободу», а террористами. Разумеется, к данной категории были причислены также боевики из упомянутой выше алжирской «Вооруженной исламской группы». После вторжения США и их союзников в Афганистан в 2001 г. в эту категорию попали и талибы в Афганистане1, а после вторжения в Ирак в 2003 г. - их собратья-сунниты в Ираке.

Но, как показали позже события в Сирии, полного отказа, в том числе со стороны Франции, от деления джихадистов на «хороших» и «плохих», все же не произошло. Справедливости ради надо отметить одно исключение: в отличие от большинства политиков и ведущих СМИ, французские специалисты-арабисты с самого начала конфликта в Сирии весьма скептически относились к утверждениям о существовании в этой стране «умеренной исламской оппозиции» и указывали, что разница между ней и «официально признанными» радикалами-исламистами заключается только в том, что первая в основном была связана с «Аль-Каидой», а вторые - с ИГИЛ2 [Pichón, 2014, p. 14-15].

Обе эти организации не ограничивались борьбой с «неверными» в затронутых странах, но пытались перенести джихад непосредственно на Запад. Ж. Кепель и М. Тредивик выделяют в этой связи труд идеолога «Аль-Каиды» Абу Мусаба аль-Сури (сирийца по происхождению, получившего испанское подданство) «Призыв к всемирному исламскому сопротивлению». В этом труде на полутора тысячах страницах текста были изложены подробные рекомендации по стратегии и тактике джихада в Европе, которую автор считал «уязвимым подбрюшьем» Запада. В частности, предусматривалось провоцирование вражды между мусульманским и остальным населением в европейских странах и разжигание гражданских войн. Особенное значение в этой связи придавалось «индивидуальному джихаду», т.е. осуществлению террористических актов отдельными индивидами, не связанными организаци1 В 2011 г. ООН фактически признала талибов не террористами, а повстанцами. - Прим. ред.

онными узами с зарубежными исламистскими центрами. Такой джихад должен был возникнуть в результате идеологической обработки мусульман-«европейцев». Оба французских специалиста считают, что и «Аль-Каида», и ИГИЛ, делавшие сначала акцент на отправке в Европу террористов, подготовленных в своих лагерях, восприняли эти рекомендации и стали претворять их в жизнь, в том числе весьма успешно используя новые информационные технологии. Ж. Кепель, исследовавший исламистские информационные сайты, отмечает, что они разрабатывались и развивались с участием весьма квалифицированных специалистов по ведению психологической войны [Kepel, 2015, p. 50-52; Trévidic, 2013, p. 80-81].

Франция, принявшая участие в интервенции в Афганистане и, как отмечено выше, применившая силу для подавления вооруженных исламистских движений в таких странах как Мали, Чад и Нигер, уже поэтому являлась приоритетной целью джихадистов. Но был и другой очень важный фактор - наличие в этой стране самой большой мусульманской общины в Европе. Французское законодательство запрещает задавать при переписях населения вопросы о национально-этнической и религиозной принадлежности, поэтому, говоря о численности мусульманской общины, можно привести лишь оценочные цифры - от 5 млн до 7 млн человек (население Франции составляет 66 млн человек). Цифру в 7 млн приводит, в частности, председатель Французского совета мусульманского культа (ФСМК) Далил Бубакер. Он же, кстати, называет число действующих во Франции мечетей - 2,2 тыс. При этом, по его мнению, их слишком мало по сравнению с реальной потребностью, которую он оценивает в 4 тыс. мечетей [Le président.., 2015].

Как будет показано ниже, в среде этого мусульманского населения долгое время происходили процессы, которые сделали какую-то ее часть восприимчивой к джихадистской пропаганде. В этой связи стоит хотя бы коротко коснуться вопроса о том, в каком культурно-ментальном и социально-экономическом контексте это население появилось и эволюционировало и как французские власти реагировали на его специфику.

Во Франции, как известно, на протяжении веков господствующие позиции занимал католицизм. Однако уже во время Великой революции 1789 г., а затем в период Третьей республики, установившейся в 1875 г., на него обрушились мощные удары. Здесь следует упомянуть прежде всего действующий и поныне закон от 9 декабря 1905 г., установивший полное разделение государства и церкви. Была провозглашена «свобода совести», ни за одной религией не признавался статус официальной, но при этом гарантировалось право свободно исповедовать любую из них.

Именно в этот период в основание французской государственности были окончательно заложены «республиканские ценности», среди которых наряду со свободой, равенством, братством важное место занимала светскость. Указанные «ценности» и сегодня определяют официальный дискурс, а также направленность образования в школах и университетах. С «республиканскими ценностями» во Франции связано и понятие «нации», также занимающее важное место в официальном дискурсе. Этот термин означает совокупность всех граждан Франции, независимо от их национально-этнической и религиозной принадлежности.

С течением времени светскость государства стала фактически означать игнорирование религиозного фактора и даже фактическую враждебность ему. Более того, одним из краеугольных камней светской традиции явился отказ признавать понятие «святотатство». Такая светскость, конечно, теснила все еще сохранявшуюся, особенно в сельской местности, католическую религиозно-культурную традицию. Ее влияние неуклонно ослабевало, чему способствовала и ускорившаяся в 1950-1970-е годы индустриализация страны, которая вела к сокращению сельского населения.

В дальнейшем позиции католицизма были еще больше подорваны распространением глобалистской либеральной идеологии, ставшей кредо для большинства французских элит. Эта идеология нашла свое воплощение прежде всего в европейской интеграции, одной из целей которой со временем стало формирование некоего «европейского человека», что, по определению, делало необходимым сглаживание национально-этнических и религиозных различий. Неудивительно, что в 2004 г. Франция активно выступала против включения в обсуждавшийся тогда проект «европейской

конституции» положения о христианских корнях европейской цивилизации.

Эволюционировала и сама либеральная идеология. Демократия и права человека в ее рамках превратились в светскую религию, в принципе не оставлявшую места никакой традиционной религии. Индивидуальное самоутверждение и удовольствие все чаще представлялись как «проявления прогресса». Традиционные республиканские «ценности» - свобода, равенство, братство - дополнились политкорректностью, начавшей играть роль цензуры и самоцензуры, гипертрофированной защитой прав сексуальных меньшинств, гендерной теорией, фактически отрицавшей природную детерминированность появления двух полов. Одновременно данная идеология стала более нетерпимой, любые сомнения в отношении тех или иных ее аспектов в лучшем случае объявлялись проявлениями отсталости или популизма, в худшем - расизма, шовинизма, гомофобии, «сексизма» и т.п. Борьбе с ними стали уделять приоритетное внимание в «республиканской» школе, в то время как приобретение детьми знаний фактически уходило на второй план [Bellamy, 2014, p. 191].

Наличие в этом контексте все большего числа мусульман, для которых их религиозная принадлежность оставалась важнейшим элементом идентичности, не могло не вызвать напряженности. Со временем стали очевидны различия между первым и последующими поколениями иммигрантов-мусульман. Особенности первого поколения и политики «интеграции-ассимиляции» французских властей отражены в ранее опубликованной в данном журнале статье [Чернега, 2016].

Иммигранты второго-третьего поколений не вписались во французскую социальную и культурную парадигму. Некоторые причины были очевидными уже в 2005 и 2007 гг., когда вспыхнули молодежные бунты. Эпицентром событий был пригород Парижа Сен-Дени, долгое время населенный в основном промышленными рабочими и являвшийся одним из «бастионов» коммунистической партии. Но к описываемому моменту более половины населения в нем составляли лица иммигрантского происхождения, по своему социальному и профессиональному статусу напоминавшие «люмпен-пролетариат». Они не были активными избирателями, не интересовались профсоюзным движением и поэтому не были интересны политическим партиям и профсоюзам. Коммунисты, больше других уделявшие внимание «социальным низам», утратили былые позиции. Иначе говоря, новые категории населения, в том числе подрастающие поколения, оказались никому не нужными. Фактически они проживали в своего рода «гетто». Какие-то организационные рамки и ценности, связанные с потребностью в идентичности и солидарности, обеспечивали только землячества-общины и религия, т.е. главным образом - ислам [Kepel, 2015, p. 11-22].

Молодежь оказалась наиболее чувствительной к этим проблемам. В отличие от своих родителей и дедов, молодые поколения считали свои социальные права «естественными» и особой признательности к Франции по этому поводу не испытывали. Напротив, осознание принадлежности к «социальным низам», отсутствие перспектив в жизни вызывали в них сильнейший протест, который, как обычно бывает, порождал запрос на соответствующее идеологическое обрамление. По сути, единственными, кто его предлагал, были исламисты. Исследования, проведенные после волнений, действительно зафиксировали растущую популярность идей радикального ислама среди бунтарей. Этому способствовали и внешние факторы: с одной стороны, вторжения США и их союзников в Афганистан и Ирак, с другой стороны, волнения, вспыхнувшие в мусульманских странах в 2004 г. в связи с фильмом голландского режиссера Тео ван Гога «Покорность» (перевод слова «ислам»), в котором пророк Мухаммад изображался на фоне обнаженного женского тела (режиссер вскоре был убит исламистом), а в 2005 г. -в связи с карикатурами на пророка Мухаммада в датской газете «Юлландс постен».

Однако, как пишет Ж. Кепель, «сигнал», поданный молодежными бунтами, был понят властями и обществом «односторонне», главным образом - как «проявление неблагодарности» к Франции. Опросы показывали, что многие французы считали причиной этих событий нежелание или неспособность мусульманских родителей воспитывать своих детей «в правильном духе» [Ibid., p. 74]. Н. Сар-кози, который, как уже отмечалось, занимал тогда пост министра

внутренних дел, назвал бунтарей «отбросами общества» и принял жесткие меры по подавлению волнений. Это, кстати, помогло ему выиграть президентские выборы в 2007 г.

После прихода к власти Н. Саркози создал специальное министерство по делам национальной идентичности и иммиграции. Его основными задачами должны были стать, с одной стороны, выработка мер по более жесткому контролю в сфере иммиграции, с другой стороны, определение «французской идентичности», которое должно было обозначить путь интеграции иммигрантов. В этой связи впервые была озвучена тема христианского наследия страны. Ее развил сам президент. Большой резонанс получило, в частности, его заявление, сделанное в ходе визита в Ватикан в декабре 2007 г., о том, что «Франция в основном является католической страной» и что она «не должна забывать свои христианские корни» [Tabard, 2007]. Это вызвало резкий отпор левой оппозиции и, конечно, негативную реакцию мусульманского населения.

Полемика между правыми и левыми по этим вопросам вспыхнула с новой силой сначала в 2010 г., когда парламент по инициативе правительства принял закон о запрете откровенной религиозной атрибутики, на деле направленный против ношения хиджаба, а затем в 2011 г., когда Н. Саркози публично заявил о неудаче политики «мультикультурализма». Указав, что, «если кто-то поселяется во Франции, он должен согласиться с тем, что ему придется раствориться во французском обществе», Саркози подчеркнул, что «наши соотечественники-мусульмане могут отправлять свою религию, как и приверженцы других религий, однако речь должна идти об исламе Франции, а не исламе во Франции» [Le multiculturalisme.., 2011]. Ответом на эти заявления в какой-то мере явилась террористическая атака Мухаммада Мера в марте 2012 г.

Метания власти между уступками и жесткой линией, равно как и напоминания о христианских корнях Франции, свидетельствовали о том, что одних лишь «республиканских ценностей», в том числе - и особенно - принципа «жесткой» светскости, оказалось недостаточно, чтобы решить проблему интеграции исламского населения. Пытаясь найти противовес исламу в культурно-религиозной плоскости, Н. Саркози попытался апеллировать к

христианскому фактору, очень сильно ослабленному, но окончательно не исчезнувшему. Хотя эта политика обеспечила ему поддержку значительной части правоконсервативного электората, он, однако, проиграл президентские выборы 2012 г. Большую роль в его поражении сыграло как раз протестное голосование мусульман, которые впервые массово приняли участие в голосовании. Примечательно, что активно голосовали и молодые мусульмане из приго-родов-«гетто», достигшие к тому моменту избирательного возраста. Ж. Кепель, оценивший их число в 1,5 млн человек, отмечает, что 80% из них голосовали за Ф. Олланда, который в конечном счете победил с преимуществом всего в 200 тыс. голосов [Кере1, 2015, р. 106-107].

Однако Ф. Олланд не оправдал ожиданий мусульманского электората. Следуя левой традиции, он, как и следовало ожидать, вновь поставил акцент на «республиканских ценностях», в частности светскости государства, что, в указанном выше контексте, порождало одно противоречие за другим. Как подчеркивает французский исследователь Ж.-П. Ле Гофф, для политики Олланда были характерны, с одной стороны, поддержка линии на оправдание святотатства, с другой стороны, яростное обличение исламо-фобии. Ж.-П. Ле Гофф называет это явление «исламолевачеством» [Ье Со££ 2017, р. 309].

В школах и даже детсадах все большее внимание уделялось борьбе с «гомофобией» и «сексизмом» до такой степени, что многие родители, коренные французы, начали устраивать демонстрации протеста, считая, что такое «несбалансированное» воспитание может повредить правильному отношению детей к взаимоотношениям полов. Признание сразу после выборов, по инициативе президента, однополых браков и предоставление однополым парам права усыновлять (удочерять) детей вызвало мощное протестное движение по всей стране, а мусульманскую общину привело в состояние шока. В результате начали множиться подпольные мечети, а также подпольные мусульманские школы, где детей обучали в духе ислама, на основе принципов шариата. Возникали парадоксальные ситуации, когда некоторые мусульманские семьи, чтобы не отдавать своих детей в «республиканские» школы, стали направлять их в еще сохранившиеся католические учебные заведения, где не было отмеченных «республиканских излишеств» [Кере1, 2015, р. 163].

Следует особо отметить, что данная политика проводилась в условиях непреодоленного экономического кризиса, разразившегося еще в 2008 г., и ухудшающегося социального положения в стране. Больше всех от этого страдали «социальные низы», и в первую очередь население иммигрантского происхождения. Власти, правда, пытались активизировать строительство «социального жилья» и политику «социального смешивания», чтобы в какой-то степени «разгрузить» от этой категории жителей отмеченные выше пригороды-«гетто». Однако в условиях кризиса изыскать необходимые финансовые ресурсы не удавалось.

Все это создавало благоприятную почву для распространения протестных настроений, которые в мусульманской среде все чаще канализировались в русло агрессивного исламизма. Этому способствовало, с одной стороны, распространение идей ортодоксального салафитского направления ислама, прежде всего - усилиями имамов, большинство которых учились не во Франции, как предполагалось при создании ФСМК, а в Алжире, Марокко, Тунисе, а в последние годы - в Катаре и Саудовской Аравии. Появились во Франции и имамы-самоучки, проповедовавшие в подпольных или полуподпольных мечетях.

С другой стороны, «Аль-Каида» и ИГИЛ, как отмечено выше, вели мощную пропаганду, стремясь побудить наиболее чувствительных к ней молодых мусульман к актам джихада. В рамках пропаганды одновременно проводился тезис об «угнетении» мусульманского населения во Франции и других неисламских странах и «истреблении» и «мученичестве» мусульман в Афганистане, Ираке, Сирии в результате интервенции США и их союзников или действий сирийского режима. Соответственно, самопожертвование во имя «защиты и торжества ислама» преподносилось как высший долг «правильного» мусульманина и благородное деяние.

Череда упомянутых выше исламистских террористических актов, особенно в 2015-2016 гг., участие более 1 тыс. французских исламистов в войне на стороне отрядов ИГИЛ и «Аль-Каиды» в

Ираке и Сирии, занесение в списки французских спецслужб более 11 тыс. лиц, сочтенных «радикальными исламистами», показали, что эта пропаганда приносила свои плоды.

Все это вызвало среди французских специалистов дискуссию о том, как молодые мусульмане превращаются в воинствующих исламистов и тем более в террористов. Одни эксперты связывают это главным образом с социально-экономическим контекстом, указывая, что большинство террористов имели довольно схожий жизненный путь: они росли в неблагополучных семьях, с трудом заканчивали школу или на каком-то этапе бросали ее и, не имея профессии, становились участниками «уличной жизни» с такими ее «атрибутами», как наркотики, мелкие и более серьезные правонарушения. Затем они оказывались в тюрьме, где и знакомились с проповедниками ислама ортодоксального толка, а иногда и идей «джихада». После выхода из тюрьмы эти молодые люди уже посещали исламистские сайты и мечети с салафитскими проповедниками (иногда легальные, иногда подпольные), где их окончательно «зомбировали» в этом духе.

Другие специалисты предлагают взглянуть на проблему более широко и усматривают среди причин обращения молодых мусульман к радикальному исламу не только трудности социализации в условиях бедности, но и религиозно-культурный фактор. Выросшие в верующих семьях, они зачастую отвергают слишком светское и приземленное общество, не способное породить определенный духовный идеал, имеющийся у верующих людей. В силу воспитания они не могут также принять такие либеральные «ценности», как гипертрофированный индивидуализм, традицию святотатства, борьбу с гомофобией, «сексизмом» и т.п. Это отторгает их от доминирующей модели «французской идентичности» и порой побуждает ненавидеть страну, в которой они родились и выросли. Этот подход лучше объясняет, почему среди французских исламистов оказались внешне вполне «интегрированные» лица -как Амеди Кулибали и даже коренные молодые французы. Как пишет Ж. Кепель, «салафизм предлагает молодым людям в поисках абсолютного идеала ответ на их вопросы и обеспечивает им чувство принадлежности к группе единомышленников, в котором они

нуждаются» [Kepel, 2015, p. 176]. Определенную роль в этом сыграла и отмеченная выше дехристианизация Франции, освободившая пространство для более пассионарной религии - ислама [Islamisme.., 2015].

М. Тревидик обращает внимание на то, что большинство французов, воспитанные в духе «жесткой» светскости, утратили способность понимать психологию верующего человека. Это касается и сотрудников правоохранительных органов, призванных бороться с исламским терроризмом, которые в результате оказываются неспособными просчитать логику действий потенциальных джихадистов, попавших в их поле зрения [Trévidic, 2013, p. 34].

С учетом вышесказанного очевидно, что Франция столкнулась в лице агрессивного исламизма и джихадизма с вызовом, на который нет и не может быть простого ответа. В этой связи следует учитывать, что указанная череда террористических актов породила во французском обществе, с одной стороны, страх и чувство незащищенности, с другой стороны, волну исламофобии. Эту тенденцию своеобразно отразил писатель и публицист М. Уэльбек в фантастическом романе «Покорность» (т.е. «ислам»). В нем, в частности, предсказывается, что в 2022 г. президентом Франции становится мусульманин. В результате в стране насаждается шариат, ущемляются права женщин. Саудовская Аравия покупает Сорбоннский университет и отправляет в отставку профессоров (обеспечив им высокие пенсии), чтобы заменить их исламскими богословами и т.п. [Houellebeq, 2015, p. 130-180]. По воле случая, роман должен был выйти 15 января 2015 г., в день нападения на редакцию журнала «Шарли Эбдо». Автор отменил выход тиража, но появившаяся ранее в Интернете «пиратская» версия вызвала огромный резонанс.

Одновременно возрос интерес французов к христианскому наследию Франции. Как и исламофобия, это объективно отчуждает исламскую общину от остального населения. Отчуждению способствует и продолжающееся выпячивание властями тезиса о «республиканских ценностях», на которые посягают исламисты, в том числе светской традиции, допускающей святотатство под предлогом свободы слова. После нападения джихадистов на редакцию журнала «Шарли Эбдо» многие мусульмане, осудив совершенные

убийства, в то же время не поддержали демонстрации солидарности с погибшими журналистами, поскольку сочли опубликованные ими карикатуры на пророка Мухаммада «кощунственными». Во многих школах дети из мусульманских семей отказались почтить их память вставанием и минутой молчания [Kepel, 2015, p. 279-280].

Находящиеся у власти социалисты во главе с Ф. Олландом не смогли предложить внятной стратегии борьбы с джихадистским вызовом. Поскольку президент не мог посягнуть на «республиканские ценности», основной акцент был сделан на «силовой» ответ. В срочном порядке был одобрен закон о введении на три месяца чрезвычайной ситуации в стране (он был затем продлен), серьезно расширивший полномочия правоохранительных органов (в частности, по прослушиванию телефонов, слежке, обыскам), восстановлен пограничный контроль на значительной части внешнего периметра страны, снятый в свое время после вступления в силу шенгенских соглашений. Были также увеличены численность и финансово-материальное обеспечение силовых органов.

Власти начали также закрывать подпольные мечети и исламские школы (но, как показывает французское телевидение, они тут же возникают в других местах). Вместе с тем правительство приняло решение о создании «центров по дерадикализации» поставленных на учет спецслужбами «опасных» исламистов, но, по свидетельству СМИ, из 12 таких запланированных учреждений на январь 2017 г. был открыт только один, да и тот пустовал [Frison, 2017].

Во внешней сфере было принято решение об участии вооруженных сил Франции, главным образом ВВС и ВМФ, в военных действиях против исламистов в Сирии и Ираке. Однако оно оказалось весьма скромным и большого энтузиазма во Франции не вызвало.

Джихадистская угроза, естественно, стала одной из главных тем кампании по выборам президента Франции, состоявшихся 29 апреля - 7 мая 2017 г. Основные претенденты на этот пост - лидер крайне правого Национального фронта М. Ле Пен, представитель правоцентристской партии «Республиканцы» Ф. Фийон, бывший социалист Э. Макрон и лидер крайне левых Ж.-Л. Меланшон представили доминирующие во французском обществе тенденции в отношении к этой проблеме.

В самом сжатом виде их можно описать следующим образом. На одном фланге находился Ж.-Л. Меланшон, позиционирующий себя «универсальным гуманистом» и «пацифистом». Его кредо можно выразить одной цитатой: «Франция - это не религия, не цвет кожи и не язык, Франция - это законы и Республика» [JeanLuc Mélanchon.., 2015]. Отрицая значение религиозного фактора («ислам тут ни при чем»), он обещал, с одной стороны, выдать виды на жительство и разрешения на работу всем «нелегалам», с другой стороны, активно решать социально-экономические проблемы мигрантов, в частности бороться с бедностью и дискриминацией. Он против военного вмешательства Франции в Сирии, поскольку считает его фактором, способствующим продолжению войны и, соответственно, провоцирующим исламский терроризм [Ibid.].

На противоположном фланге находилась М. Ле Пен, которая считает ислам угрозой французской идентичности и говорит о «мусульманской оккупации» Франции. Она требовала, с одной стороны, усиления репрессивных мер в отношении исламистов, увеличения ресурсов и полномочий полиции, спецслужб и вооруженных сил (впрочем, это требование было у большинства других кандидатов), с другой стороны, почти полного прекращения иммиграции, имея в виду главным образом мусульманские страны. Мусульмане-мигранты, по ее словам, являются орудием глобалистов, стремящихся уничтожить государства и нации в странах европейской культуры, а также источником исламистского терроризма. Ныне проживающие во Франции мусульмане должны признать одновременно принцип светскости и христианское наследие страны. Исламистскую угрозу вовне можно победить только в союзе с Россией [Gautier, 2015, p. 80-82; Le Pen, 2012, p. 46-47].

Э. Макрон, выступавший как безусловный сторонник глобализации и европейской интеграции, считает иммиграцию естественной составной частью этих процессов. Проблемы безопасности, связанные с миграцией, по его мнению, нужно решать прежде всего в рамках ЕС. На национальном же уровне следует продолжать линию на «офранцуживание» ислама в стране и интеграцию мусульман во французское общество. С этой целью он предлагал, помимо прочего, реформировать систему школьного образования таким образом, чтобы она обеспечивала успешную учебу детей из иммигрантских семей [Macron, 2016, p. 133].

Ф. Фийон также поддерживает глобализацию и европейскую интеграцию. Он предлагал решать проблему иммиграции при помощи квотной системы, по канадской модели. В то же время он называл инициативу Ф. Олланда по лишению террористов с двумя паспортами французского гражданства «демагогической» и критиковал предложение Н. Саркози создать лагеря для превентивного заключения установленных радикальных исламистов. В целом, по его мнению, основная джихадистская угроза Франции исходит извне, поэтому необходимо прежде всего сосредоточиться на уничтожении ИГИЛ. В этой связи он, как и М. Ле Пен, подчеркивал необходимость сотрудничества с Россией [Fillon, 2015 a, p. 212-213; Fillon, 2015 b, p. 48-50].

Победа на выборах Э. Макрона не означает, что борьба этих тенденций должна прекратиться. Более трети избирателей, поддержавших, например, во втором туре М. Ле Пен, никуда не делись. С учетом сказанного выше о причинах джихадизма во Франции очевидно, что п?