Бифуркационные ситуации социально-экономической истории допетровской России (история несостоявшейся европеизации)

ИНСТИТУЦИОНАЛЬНАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ

www.hjournal.ru

БИФУРКАЦИОННЫЕ СИТУАЦИИ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ ДОПЕТРОВСКОЙ РОССИИ (ИСТОРИЯ НЕСОСТОЯВШЕЙСЯ ЕВРОПЕИЗАЦИИ)1

ЛАТОВ ЮРИЙ ВАЛЕРЬЕВИЧ,

доктор социологических наук, кандидат экономических наук, Российский экономический университет им. Г. В. Плеханова,

e-mail: latov@mail.ru

Российская цивилизация в XV-XVII вв. испытывала существенное влияние со стороны как восточных, так и западных стран. Хотя радикальная «вестернизация» России началась с эпохи Петра I, в истории допетровской России можно выделить ряд бифуркационных моментов, в каждом из которых могло произойти ослабление институтов власти-собственности и усиление частной собственности. В статье рассматриваются причины постепенного усиления влияния западных социально-экономических институтов и некоторые ситуации внутреннего развития Московского княжества/царства, в которых могло произойти усиление влияния институтов Западной Европы. Ключевые слова: институциональная экономическая история;

российская цивилизация; власть-собственность; институциональная конкуренция; догоняющее развитие; точки бифуркации.

BIFURCATION SITUATIONS OF SOCIAL-ECONOMIC HISTORY OF THE PRE-PETRINE RUSSIA (HISTORY OF FAILED EUROPEANIZATION)

LATOV YURI, V.,

Doctor of social sciences, candidate of economic sciences (PhD), Plekhanov Russian University of Economics, e-mail: latov@mail.ru

Russian civilization in the XV-XVII centuries experienced a significant influence by both Eastern and Western countries. Although radical "Westernization" of Russia began with the era of Peter I, but in the history of pre -Petrine Russia we can identify a number of bifurcation points, in each of which the weakening of power-property institutions and strengthening of private property could occur. The gradual strengthening influence reasons of Western social-economic institutions and some of the internal situation of the Moscow principality/kingdom, in which increasing influence of institutions of Western Europe could occur, are considered in the paper.

JEL: B52, N13, N23.

© Ю. В. Латов, 2013

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) • Том 5, № 3. 2013

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) Ф Том 5, № 3. 2013

Хотя особенности производственной среды изначально обрекали российскую цивилизацию на сильные отличия от западной, степень этих отличий могла сильно варьироваться в зависимости от исторических обстоятельств.

Россия - периферия не только Запада, но и Востока. Здесь нет ирригационного земледелия, нет необходимости организовывать крупномасштабные общественные работы производственного назначения, как в странах «нормального» азиатского способа производства (Египет, Ближний Восток, Китай, империя инков). Производственная среда российской цивилизации создает предпосылки для «азиатского деспотизма», однако его развитие в России обусловлено не столь жестко и необходимо, как в странах «настоящего» Востока.

Для понимания особенностей развития социально-экономического строя средневековой России надо помнить, что она стояла «на семи ветрах», подвергаясь влиянию как восточных, так и западных институтов. «Ветер» Востока одолевал в средние века «ветер» Запада хотя бы потому, что сильные восточные страны были ближайшими соседями, а высокоразвитые страны западной цивилизации заметно отдалены. И все же влияние Запада на Россию тоже было — особенно, на западнорусские (современные Украина и Беларусь) и северорусские (Великий Новгород, Псков) земли.

В текущем 2013 г. можно отметить несколько юбилеев событий, сыгравших существенную роль в конкуренции различных направлений институционального развития российской цивилизации. Главный юбилей — это, безусловно, 400-летие избрания на царский престол Романовых, которое стало переломным событием Смуты 1604-1618 гг. Есть и еще две годовщины, связанные с менее заметными событиями, — это 560-летие завершения «феодальной войны» 1425-1453 гг. и 510-летие дискуссии иосифлян и нестяжателей на Соборе 1503 г. — первой в истории нашей страны публичной дискуссии по социально-экономической проблематике. В связи с этими годовщинами есть смысл изложить некоторые аналитические соображения об европеизации («вестернизации») в России допетровских эпох.

«Ветер с Востока» стал ослабевать в XVII в., когда в мировой истории обозначилось первенство западного пути развития над восточным.

Переход от импорта восточных к импорту западных институтов

Смена в Московском государстве династии Рюриковичей династией Романовых совпала и с переменой направления поиска образцов для подражания.

Выбор образцов для институционального подражания в доиндустриальных обществах определяется в первую очередь военной силой: лучшим считается общественной строй той страны, чья армия регулярно всех побеждает. Те страны, которые потерпели поражение, принимают «правила игры» победителя под давлением силы оружия (русские княжества под властью Золотой Орды). Те страны, которые сохраняют независимость, по собственной инициативе копируют «правила игры» сильного соседа, чтобы сравняться с ним (Московское государство XV-XVI вв.).

В XVI-XVИ вв. в мировой (в масштабах Старого Света) конкуренции восточного и западного типов цивилизации происходит решительный перелом. Ранее, западноевропейская цивилизация отступала: к концу XIII в.

полностью потеряны завоевания крестовых походов на Ближнем Востоке, не удалось дать отпор ни монголо-татарам в 1240-1241 гг., ни туркам, покорившим в XV в. Балканы и приступившим в начале XVI в. к завоеванию Центральной Европы. Единственным выигрышем Европы в этот период стала завершившаяся в 1491 г. успешная Реконкиста на Иберийском полуострове. На протяжении XVI в. наблюдалось неустойчивое равновесие сил: поражения турок при осаде Вены (1529 г.) и Мальты (1565 г.), а также в морском сражении при Лепанто (1571 г.) казались временными неудачами. Точкой перелома стал разгром турецкой армии во время второй осады Вены (1683 г.), после чего европейские армии стали регулярно (хотя и не всегда) побеждать турецкие и любые восточные армии.

После перелома в борьбе с Турцией последовал перелом в колониальной экспансии стран Западной Европы в Азии. До XVII в. включительно европейцы на Востоке действовали не столько как завоеватели, сколько как просители, выпрашивающие торговые привилегии2. Наличие у европейцев огнестрельного оружия отнюдь не играло решающей роли, поскольку на Востоке оно тоже было хорошо известно3. Конфликты европейцев с восточными правителями могли завершаться как победами, так и поражениями (поражения португальцев в Бирме в 1610-е и в Анголе в 1640-е гг., изгнание голландцев из Тайваня в 1660-е гг., изгнание всех европейцев из Эфиопии в 1630-е и из Сиама в 1680е гг.). Точкой перелома в колониальной экспансии стала битва при Плесси (1757 г.) в Индии, после которой экспансия Западной Европы в страны Азии и Африки приобрела неудержимый характер.

Перелом XVI-XVШ вв. в конкуренции западных и восточных цивилизаций не случайно совпадает с эпохой генезиса капитализма. Как в экономике происходил переход от мелкого самостоятельного производства к наемному труду под единым управлением, так и в военном деле иррегулярные рыцарские армии сменялись централизованно управляемыми регулярными наемными армиями. «Военная революция» XVI-XVII вв. привела к массированному использованию артиллерии, а также к переходу от преимущественно конной к преимущественно пешей армии (см. (Пенской, 2010)). Новые «правила игры» в военном деле (а отнюдь не лучшее вооружение само по себе) привели к тому, что европейские войска научились регулярно побеждать восточные армии, имея гораздо (часто на порядок) меньшую численность. Изменения в военной организации были органически связаны с изменениями в экономике: для содержания

регулярной армии необходимы полноценные наличные деньги и общая монетизация хозяйства, для этого необходимо стимулировать экспортную торговлю с активным платежным балансом, создавать регулярное налогообложение и т.д.

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) ф Том 5, № 3. 2013

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) Ф Том 5, № 3. 2013

Средневековая Россия смогла понять последствия западноевропейской «военной революции» очень быстро, поскольку армия московитов регулярно воевала с Речью Посполитой и Швецией. Уже во время Ливонской войны обнаружилась слабость поместной военной системы, дополненной немногочисленным (из-за малочисленности городского населения) стрелецким войском. Во время Смуты неэффективность традиционной военной организации выявилась еще ярче — правительству царя Василия Шуйского пришлось даже нанимать в 1609-1610 гг. отряд шведских солдат под руководством Якоба Делегарди.

Реформы по созданию регулярной армии и стимулированию экспортной торговли начались в Московии сразу после завершения Смутного времени, уже в 1630-е гг., и производились с ориентацией на опыт не Турции, а Голландии и Швеции (см. (Нефедов, 2004; 2011)). С этого времени русские реформаторы стали сознательно стремиться подражать именно Западу, а не Востоку.

Конечно, на первых порах это подражание касалось в основном наиболее поверхностных институтов (армия, производство военной техники), глубинные «правила игры» власть изменять упорно не желала. Поэтому на протяжении XVII в. одновременно происходило усиление как некоторых про-западных, так и некоторых про-восточных институтов: например, завершение институционализации крепостного права в Уложении 1649 г., чтобы крестьяне не могли уйти от своего помещика/вотчинника, — и начало создания в 1650-е гг. регулярной профессиональной армии (полков нового строя), для которой уже не нужны военно-служебные пожалования. Поражения традиционной поместной конницы (например, в сражениях против татар и казаков под Конотопом в 1659 г., против поляков под Чудново в 1660 г.) и успехи реорганизованной пехоты (в частности, бои с турками под Чигирином в войне 1672-1681 гг.) повышали заинтересованность царского правительства в про-западной модернизации. Каждый новый царь династии Романовых оказывался «вестернизирован» сильнее предыдущего. В то же время конфессиональный барьер, обострившийся после Смуты, оставался сильным тормозом для сознательного импорта политической элитой «еретических» институтов. Преодолеть его отчасти удалось лишь Петру I, который демонстративно отвергал многие российские традиции и проявлял открытую приверженность западным «правилам игры».

Средневековая западноевропейская цивилизация как экспортер

институтов

Западноевропейская цивилизация выступала по отношению к России не только объективным примером для подражания, но и сознательным транслятором новых «правил игры». Однако между российским спросом на институты и западноевропейским предложением институтов существовал острый диссонанс. Московия желала перенимать в первую очередь военные технологии; Запад не желал военного усиления Московии (не без оснований опасаясь ее агрессии), зато активно стремился навязать ей свои конфессиональные институты. Ситуация усугублялась тем, что транзит западных институтов шел в русские земли в основном через Польшу (Речь Посполитую) и отчасти Швецию — далеко не самые передовые страны европейской цивилизации. Что же касается протобуржуазной Ганзы (объединения германских и шведских торговых городов), то она после

присоединения Великого Новгорода к Московскому княжеству практически прекратила оказывать влияние на восточнорусские земли.

Попытки подчинить российскую церковь Риму, а не Константинополю, велись едва ли не с момента принятия Киевской Русью христианства. Давление католицизма на православие стало главной формой сознательного импорта западноевропейских институтов. Оно дало определенный эффект на рубеже XVI-XVII вв., когда начало проявляться существенное военное и культурное первенство Запада. Поражение Московии в Ливонской войне и трагедия Смутного времени существенно снизили авторитет «Третьего Рима» среди русского (украинского и белорусского) населения Речи Посполитой. В это же время сформировалось и противопоставление «образованной» Западной Европы «неграмотной» Московии. Ведь Московия только к концу XVI в. (с более чем столетним опозданием) освоила книгопечатание, только к концу XVII в. в Московском государстве стали появляться университетские институты (открытая в 1687 г. в Москве Славяно-греко-латинская академия). Католическая Речь Посполитая стала главным транслятором институтов западного христианства на русские земли — это проявлялось и в давлении на православных подданных самой Речи Посполитой, и в попытках завоевания Московского государства4.

Под влиянием этой демонстрации военного и культурного превосходства Запада в восточных районах Речи Посполитой православная идентичность с конца XVI в. активно размывалась. Православные дворяне (шляхтичи) добровольно и массово переходили в католицизм, простонародье

— гораздо менее массово и под принуждением — в униатство (согласно Брестской унии 1596 г., униаты сохраняли в основном православную обрядность, но подчинялись римскому папе). Когда в 1605 г. русским царем стал польский ставленник Лжедмитрий I, а вскоре после его убийства московские бояре избрали царем (при обязательном условии принятия православия) Владислава, сына короля Речи Посполитой Сигизмунда III, то казалось, что это даст сильный импульс сближению западного и восточного христианства (и других институтов). Однако это «окно возможностей» просуществовало очень недолго, исчезнув в 1612 г.

В целом экспорт западного христианства в Россию оказался малоэффективным. Даже в русских землях Речи Посполитой сохранилось доминирование православия. В Московском же государстве насильственное распространение униатства среди русских подданных Речи Посполитой воспринималось резко враждебно, усиливая стремление «освободить» их. Защита православия стала одним из лозунгов многочисленных казацких мятежей, закончившихся победоносным восстанием под руководством Богдана Хмельницкого и отделением от Речи Посполитой значительной части русских земель.

Самое главное, укрепление католицизма и униатства в Западной России дало сильный импульс развитию русского образования, но не привело к формированию новых культурно-хозяйственных норм. Это связано с тем, что после Контрреформации второй половины XVI в. усилился антиэкономизм католицизма — проповедовалась идеологема, что защита истинной (католической) веры и спасение души являются высшей целью,

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) ф Том 5, № 3. 2013

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) Ф Том 5, № 3. 2013

которую нельзя разменивать на сиюминутные материальные выгоды. Что касается «протестантской этики», то она по существу вообще не смогла проникнуть в русские земли. Католические правители Речи Посполитой целенаправленно не допускали распространения протестантизма, считая своим долгом фанатично бороться против всех форм иноверия — как православного, так и протестантского. Если посмотреть на последующую историю Белоруссии, которая в наибольшей степени подверглась «конфессиональной вестернизации», то невозможно обнаружить какие-либо признаки более высокого (в сравнении с другими русскими регионами) развития предпринимательства и вообще экономической активности.

Можно сказать, что попытки Запада вестернизировать Россию дали в эпоху раннего нового времени в общем-то обратный результат: отчуждение России от Западной Европы не уменьшилось, а увеличилось. Проникновение в русские земли про-западных институтов происходило не столько благодаря политике стран Запада, сколько вопреки ей.

Гетерогенность российской средневековой цивилизации

«Пограничный» характер российской цивилизации — «буфера» между цивилизациями Запада и Востока — привел к тому, что побеждающая московская модель отношений власти-собственности все же наталкивалась на противодействие иных моделей социально-экономического развития русской цивилизации.

На протяжении XIV-XVII вв. в рамках относительно единой русской цивилизации, объединенной русским языком и православной верой, сосуществовало четыре разные институциональные модели (см. рис. 1):

- московская (на протяжении всего периода);

- новгородская (до конца XV в.);

- литовская (до конца XVII в.);

- казацкая (XVI-XVII вв.).

Рис. 1. Альтернативные институциональные модели и импорт институтов

в средневековой России

Новгородская модель отражала сохранившуюся со времен Киевской Руси самобытную традицию частнособственнических отношений, литовская модель — традицию западного пути развития, а казацкая модель — разновидность отношений власти-собственности, причем более

примитивных, чем доминировавшие в Московском государстве.

Таким образом, одним из главных сюжетов институциональной истории средневековой России является постоянное противоборство двух

институциональных систем, двух наборов формальных правил и неформальных ограничений — основанной на восточной власти-собственности и на западных принципах уважения прав частной собственности (см. табл. 1).

Все три альтернативных варианта развития российской цивилизации потерпели поражение в конкуренции с московским «вотчинным государством». Анализ этого противоборства позволяет лучше понять механизмы институциональной конкуренции и увидеть те точки бифуркации, когда развитие российской цивилизации могло бы пойти иным путем.

В формировании единого российского «вотчинного государства» можно выделить две основные точки бифуркации:

- первая связана с победой Москвы в конце XV в. над новгородской моделью, предполагающей более широкое развитие институтов частной собственности;

- вторая - с победой Москвы в начале XVII в. над про-западной литовской моделью и одновременно над казацкой моделью, более архаичной версией власти-собственности.

Таблица 1

Сравнение институциональных характеристик альтернативных моделей развития русской цивилизации XIII - XVII вв.

Институци- ональные характери- стики Модели, основанные на власти-собственности Модели, основанные на частной собственности

Московская модель Казацкая модель Новгород- ская модель Литовская модель

Формы земельной собственности Поместья и вотчины как индивидуальные служебные владения Приставства как коллективные служебные владения Вотчинная неслужебная собственность

Управление Самодержавное Военная демократия Боярская олигархия с элементами гражданской демократии Дворянская демократия

Военная организация Поместная система Поголовное вооружение Дружина приглашенного князя, городское ополчение Дворянская и наемная армии

Причины поражения в конкуренции с Москвой X Разрозненность вооруженных сил, непривлекательность для крестьян Слабость военной организации Неудачный конфессиональный выбор династии Ягел-лонов

Конкуренцию различных моделей российской цивилизации принято трактовать либо как борьбу за объединение России, либо как противоборство между реакционным самодержавием и прогрессивными защитниками

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) ф Том 5, № 3. 2013

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) Ф Том 5, № 3. 2013

свободы. Реальная историческая действительность несводима к этим трактовкам. Объединение культурно единого народа в рамках единого государства не является неизбежным и обязательно исторически прогрессивным. Например, история германского народа, который в настоящее время проживает в четырех странах (Германия, Австрия, Швейцария, Люксембург) и практически никогда не был политически объединен, убедительно доказывает необязательность объединения «любой ценой», «железом и кровью». Противников московского самодержавия тоже не всегда можно считать защитниками свободы — например, во время Смуты «свободолюбивые» казаки яростно боролись за свободу для себя, но ценой их свободы должно было стать усиление угнетения всех остальных, кого казаки откровенно грабили. Понимание истории XIV-XVII вв. как столкновения разных моделей развития российской цивилизации осложняется тем, что современная ситуация — политическая самостоятельность Украины и Белоруссии — проецируется в прошлое, из-за чего истории разных русских государств (с примерно одинаковыми языком и религией) нередко трактуются как истории разных народов.

Острые политические конфликты между разными русскими государствами в XIV-XVII вв. целесообразно трактовать именно как конкуренцию — как поиск такой институциональной системы, которая была бы наиболее эффективной в конкретных условиях места и времени. Эта институциональная конкуренция хорошо показывает эффект зависимости от предшествующего развития, когда «браковались» такие институциональные системы, которые были неэффективны «здесь и сейчас», хотя и содержали перспективные элементы, которые могли бы сыграть свою прогрессивную роль в дальнейшей истории.

Институциональная конкуренция проявлялась не только в противоборстве московской модели с альтернативными моделями институционального развития, но и в столкновении разных векторов институционального развития внутри самого Московского княжества/ царства. На протяжении XV-XVII вв. в Московии несколько раз возникали кризисные ситуации, «окна возможностей», когда дальнейшее развитие страны могло пойти по пути не усиления, а ослабления институтов власти-собственности. Одни из этих социально-политических кризисов связаны с борьбой за престолонаследие, другие - с борьбой за реформирование православной церкви.

Династические кризисы как «окна» институциональных возможностей

История Московского государства XIV-XVII вв. пестрит династическими кризисами. Поскольку не существовало твердо установленного порядка наследования власти (передача престола от отца к сыну было скорее традицией, чем законом), после смерти очередного правителя очень часто начиналось ожесточенное противоборство между разными группировками (особенно, если наследник был малолетним). Но эта политическая борьба почти никогда не связывалась с существенными изменениями социально-экономических отношений. Можно отметить лишь две важные точки бифуркации, когда победа иного, чем в реальной истории, претендента на престол могла вызвать существенные институциональные

изменения, — это события так называемой «феодальной войны» 1425-1453 гг. и Смутного времени 1604-1618 гг.

«Феодальная война» 1425-1453 гг. началась между внуком Дмитрия Донского Василием II и его дядей Юрием Дмитриевичем Звенигородским, младшим сыном Дмитрия Донского5. Конфликт начался из-за столкновения двух типов наследования престола — от отца к старшему сыну (как требовал Василий II) или по старшинству в роде (чего добивался Юрий Звенигородский). После неожиданной смерти Юрия Звенигородского в 1434 г. против Василия II выступили дети Юрия, Василий Косой и Дмитрий Шемяка. Борьба велась жестоко с обеих сторон, каждый из противников не раз был «на коне» и «под конем». Противоборство закончилось полным поражением сыновей Юрия Звенигородского. Не вызывает сомнений, что эта длительная междоусобица сильно замедлила объединение русских земель и их освобождение от татар.

Историки подчеркивают, что разные ветви внуков Дмитрия Донского опирались на существенно разные социальные силы. Опорой Василия II было московское боярство и дворянство, привыкшие к военно-поместной системе; кроме того, князь не считал зазорным натравливать на противников войска татар, чьими данниками оставались восточнорусские земли. Юрий Звенигородский и его дети контролировали северо-восточные земли (Галич, Вятка, Устюг), где сохранялось черносошное крестьянство, где активно развивались торгово-ремесленные города, солевые промыслы и иные виды протопредпринимательской деятельности. В северо-восточных землях социально-экономические институты сближались с новгородскими, в Вятке даже действовала система вечевого самоуправления (Вятская вечевая республика).

В связи с этим некоторые историки6 интерпретируют «феодальную войну» как проявление противоборства двух качественно различных тенденций развития Московского княжества: за группировкой Юрия

Звенигородского стояла протобуржуазная тенденция, которая развивалась на Северо-Востоке, за группировкой Василия II — протокрепостническая в Центре. «Крепостнической, крестьянской и монашествующей Москве противостояла северная вольница промысловых людей (солеваров, охотников, рыболовов) и свободных крестьян. Гибель свободы Галича повлекла за собой падение Твери и [Великого] Новгорода, a затем и кровавое зарево опричнины» (Зимин, 1991. С. 99). В результате победы Центра над Северо-Востоком в Московском княжестве «градус несвободы повысился» (Зимин, 1991. С. 100). В таком случае вполне возможная победа группировки Юрия Звенигородского привела бы, напротив, к консервации или даже снижению «градуса несвободы», хотя трудно судить, насколько вероятной и, главное, стабильной была бы в XV в. эта тенденция.

Второй — более кратковременный, но и более тяжелый — династический кризис, создавший «окно» институциональных возможностей, возник во время Смуты 1604-1618 гг., когда на гражданскую войну наложилась внешняя агрессия со стороны одновременно Речи Посполитой и

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) ф Том 5, № 3. 2013

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) Ф Том 5, № 3. 2013

Швеции.

В начале XVII в. политический кризис в Московском царстве создал ситуацию, крайне неблагоприятную для современников, но создающую интересные возможности для про-западной модернизации Восточной России. После смерти в 1598 г. царя Федора Иоанновича династия Рюриковичей прервалась. Отсутствие законных претендентов на престол привело к резкому повышению значения обратной связи между правителем и подданным. В последующие 15 лет престол занимало пять царей, четверо из которых приходили к власти «демократическим» путем. Борис Годунов и Михаил Романов выбраны на Земских соборах; Василий Шуйский при коронации дал крестоцеловальную запись, ограничивающую самодержавные права царя. Дмитрий Самозванец захватил власть благодаря активной поддержке («голосования оружием») со стороны простонародья. Лишь сын Бориса Годунова получил престол по наследству, но без поддержки «снизу» не процарствовал и двух месяцев. В результате возникали прецеденты, сближающие московское самодержавие с выборной королевской властью в Речи Посполитой.

На пике Смуты, в 1610-1613 гг. возникала высокая вероятность избрания на московский престол представителя польской или шведской ветвей династии Ваза. Если бы это произошло, то смена династии и неизбежное обновление высшей политической элиты с высокой вероятностью привели бы к существенному усилению импорта институтов с Запада. Высокая вероятность институциональной «вестернизации» Московского царства при смене династии доказывается мероприятиями Лжедмитрия I, которые тот успел осуществить за неполный год своего правления.

Человек, называвший себя сыном Ивана Грозного, остался загадкой для современников и для потомков (см., например (Козляков, 2009)). Официальная версия о тождестве Лжедмитрия с беглым монахом Григорием (Юрием) Отрепьевым вызывает сомнения, поскольку бытовое поведение Лжедмитрия (европейская образованность, хорошее владение конем и саблей, несоблюдение постов) было совершенно нетипичным для православного монаха-московита. Кем бы ни был талантливый самозванец — московитом, «прельщенным» культурой Западной России, или авантюристом из западнорусских земель — его действия показывают стремление сблизить Московское государство с Западом (но при сохранении православия). Денежные и земельные раздачи новый царь проводил за счет конфискаций у монастырей, в чем можно увидеть знакомство Лжедмитрия с опытом европейской Реформации. Сбор податей и их пересылку в столицу он возложил на местное самоуправление, чтобы уменьшить злоупотребления воевод. Закрепощение крестьян при Лжедмитрии затормозилось — он разрешил крестьянам уходить от нерадивых помещиков, которые не помогали им во время «годуновского голода». Дворяне получили избавление от телесных наказаний, началась подготовка Сводного судебника.

Невозможно утверждать, планировал ли Лжедмитрий сознательно «вестернизировать» Московию, или же его решения были спонтанны. Но вряд ли можно сомневаться, что если бы Лжедмитрий основал новую династию, то усилилось институциональное сближение Восточной России с Западной Россией.

Когда в 1606 г. Лжедмитрий I был убит, царем Московии бояре провозгласили Василия Шуйского. Новый царь был мало популярен,

правительство контролировало лишь отдельные города страны, страну грабили отряды казаков и поляков7. Поскольку власть уходила из рук, Василий Шуйский обратился за помощью к шведскому королю Карлу IX. Шведы послали Шуйскому «ограниченный воинский контингент» во главе с генералом Якобом Делагарди. В Великом Новгороде к шведским наёмникам добавился отряд новгородского воеводы Скопина-Шуйского — дальнего родственника царя и отличного полководца (именно он впервые в России попытался создать регулярные полки нового строя по зарубежным образцам). Узнав, что русский царь стал союзником шведов, король Речи Посполитой Сигизмунд III объявил войну Шуйскому и пошёл в поход на Московское государство, осадив Смоленск. Поскольку пограничный город стойко оборонялся, его осада затянулась до 1611 г.

Тем временем войско двух молодых полководцев, Делагарди и Скопина-Шуйского, успешно очищало страну от поляков и мятежников. Когда 12 марта 1610 г. под звон колоколов оно вступило в Москву, то Скопин -Шуйский приобрёл настолько большую популярность, что его стали прочить новым царём. Это напугало окружение Василия Шуйского, Скопина-Шуйского вскоре отравили на торжественном пиру8. Последствия не заставили себя долго ждать: объединённые шведско-русские войска

потерпели при Клушине в 1610 г. унизительное поражение от гораздо более малочисленных поляков.

После этого московский бояре свергли Шуйского с престола, выдали его Сигизмунду и пригласили на вакантный трон королевича Владислава (будущего короля Речи Посполитой Владислава IV). Однако король Сигизмунд III требовал, чтобы московиты признали царем не сына, а его самого, причем никаких обещаний «схизматикам» фанатичный католик Сигизмунд давать не собирался. После падения Смоленска началась открытая оккупация русских земель войсками Речи Посполитой. Русские патриоты отказались от каких-либо переговоров с польскими «варягами». В 1612 г. ополчение под руководством князя Пожарского и купца Минина освободило Москву и инициировало подготовку Земского собора для избрания нового царя.

В этих условиях некоторое время сохранялась вероятность призвания на русский престол шведского «варяга» (см. (Смирнов, 2013)). Вступив в 1611 г. без боя в Великий Новгород, Делагарди добился, чтобы города русского Севера присягнули младшему сыну Карла IX, 11-летнему Карлу Филиппу. Однако большинство русских городов не хотели признавать иностранного принца заочно и готовы были сделать это только после того, как он пересечёт русскую границу и примет православие. Когда в июле 1613 г. юный шведский принц всё-таки прибыл в пограничный шведский город Выборг, то «поезд уже ушел» — еще в феврале 1613 г. русским царем московиты выбрали на престол «своего» Михаила Романова. Оскорблённый принц со своей

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) ф Том 5, № 3. 2013

JOURNAL OF INSTITUTIONAL STUDIES (Журнал институциональных исследований) Ф Том 5, № 3. 2013

свитой покинул Выборг, после чего шведы из бывших союзников превратились в откровенных оккупантов, Великий Новгород подвергся страшному разорению.

Таким образом, оба династических кризиса, создававшие окна возможностей для ускорения модернизации России, завершились в результате преимущественно субъективных обстоятельств весьма негативными результатами. В ходе «феодальной войны» второй четверти XV в. экономически более развитый регион Северо-Востока не только не усилил своего влияния, но и сам оказался разорен. Уроком Смуты для московитов стало не осознание благотворности социально-экономической

демократизации, а становление идеологии готовности пожертвовать всем ради защиты страны от внешних воздействий, которые априори считаются вредными9.

Церковное инакомыслие как фактор институциональных инноваций

Первенство Московского княжества среди других русских княжеств в значительной степени обусловлено постоянным проживанием с 1325 г. митрополитов Киевских и всея Руси именно в Москве. В результате высшие иерархи православия стали ближайшими помощниками всех московских князей и царей, история Русской православной церкви слилась с историей московской модели государственности. Претензии русского православия на исключительность органически сливались с самодержавными претензиями московских князей и царей. Соответственно, кризис православной церкви становился кризисом московского государства. Кроме того, поскольку «протестантская этика» считается существенным элементом «духа

капитализма», в истории русского православия важно проследить, возможно ли было рождение чего-либо хотя бы отдаленно похожего в России на грани средневековья и раннего нового времени.

В допетровской истории Русской православной церкви можно увидеть два «окна возможностей», когда внутрицерковные разногл