Курганный могильник Саргатское-IV. К специфике культурно-исторических процессов в лесостепном Прииртышье в конце эпохи бронзы (по материалам погребальных комплексов)

УДК 903.5(571.13)

А.В. Полеводов1, М.Ю. Сафаров2

Министерство культуры Омской области, Омск, Россия;

КУРГАННЫЙ МОГИЛЬНИК САРГАТСКОЕ-IV. К СПЕЦИФИКЕ КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИХ ПРОЦЕССОВ В ЛЕСОСТЕПНОМ ПРИИРТЫШЬЕ В КОНЦЕ ЭПОХИ БРОНЗЫ (по материалам погребальных комплексов)

Погребальные памятники являются одним из наиболее информативных видов археологических источников при изучении вопросов межкультурного взаимодействия, особенностей культурно-исторических процессов и вопросов хронологии. В полной мере это относится к погребальным комплексам заключительного периода эпохи бронзы лесостепного Прииртышья. В статье публикуются материалы исследованного кургана могильника Саргатское-IV в Омской области, оставленного, по мнению авторов, носителями синкретичной культуры лесостепного Прииртышья конца эпохи бронзы, сложившейся в результате взаимодействия местного андроноидного и пришлого из Приобья (или Барабы) населения ирменской культуры. С привлечением всех известных и исследованных погребальных комплексов этого времени в Прииртышье в публикации ставятся вопросы о специфике культурно-исторической ситуации в регионе, о регулярном и продолжительном взаимодействии ирменского и андроноидного населения Прииртышья. Культурную принадлежность последнего авторы определяют как сузгунскую, исходя из культурно-хронологической схемы, согласно которой генетически связанные пахомовские и сузгунские древности характеризуют два последовательных этапа, отражающих хронологически различные стадии процесса трансформации андроноидного культурного комплекса, что подтверждается в том числе материалами рассматриваемых погребальных памятников. В связи с этим авторы обращают внимание на альтернативную схему синхронизации ирменских и андроноидных древностей, реконструируемую новосибирскими коллегами на материалах Барабы.

Введение

Погребальные комплексы, относящиеся к древностям андроноидной культурно-исторической общности западно-сибирской лесостепи, попали в поле зрения археологов еще в середине прошлого века. Тем не менее на исходе восьмого десятилетия изучения можно с полным основанием констатировать, что могильники постандро-новского периода эпохи бронзы на территории лесостепной и предтаежной зон Западной Сибири все еще исследованы (и продолжают изучаться) крайне неравномерно. Любопытно, что диспропорция проявляется в традиционном для археологии ключе - в соотношении исследованных поселенческих и погребальных комплексов, но при этом неодинаково в разных регионах. Если на востоке ареала, в Обь-Иртышской лесостепи (в первую очередь мы имеем в виду Барабу) к настоящему времени изучены уже сотни погребений этого времени, то на пространстве от Иртыша до Тобола количество исследованных и опубликованных погребальных комплексов продолжает исчисляться единицами - при гораздо более заметном количестве изученных и опубликованных поселенческих объектов. С одной стороны, этот дисбаланс объективно приводит к появлению (на базе, главным образом, барабинских материалов) новых

гипотез и интерпретаций межкультурного взаимодействия и культурогенеза в рамках культурно-исторических общностей эпохи бронзы, а с другой - существенно затрудняет верификацию новых материалов и концепций с уже имеющимися, построенными на основании преимущественно поселенческих комплексов.

В этой связи возрастает ценность публикации каждого нового памятника, характеризующего погребальные комплексы эпохи поздней и финальной бронзы Тобо-ло-Иртышья, будь то совершенно «свежие» материалы или же ранее полученные, но «запоздавшие» к введению в научный оборот. Тем более что именно в лесостепном Прииртышье за последние два десятка лет открыт целый ряд могильников эпохи поздней бронзы и переходного времени: Батаково-ХХ1 [Погодин, Полеводов, Плешков, 1997, с. 121], Боровянка-XVII [Погодин, Полеводов, 2006, с. 120, рис. 1], Боровян-ка^УШ, XXIII, XXVII [Полеводов, 2008, с. 72, рис. 1, 3], Омская крепость-11, III [Герасимов и др., 2015, с. 206].

Описание материалов

В 2004 г. одним из авторов настоящего сообщения была исследована одна из насыпей курганного могильника Саргатское-ГУ, расположенного примерно в 60 км севернее Омска (рис. 1). Могильник в составе пяти курганных насыпей был выявлен еще в 1969 г. известным археологом-сибиреведом В.А. Могильниковым. В ходе повторного обследования в 1990 г. М.Ю. Сафаровым было установлено наличие еще 11 насыпей округлой в плане формы. Таким образом, могильник включал не менее 15 насыпей (часть из которых распахивается), вытянутых цепочкой вдоль северного и северо-восточного берега озера, приуроченного к западной кромке пойменной гривы в левобережье р. Иртыш. Размеры насыпей колеблются в пределах от 4 до 22 м в диаметре, от 0,25 м до 2,2 м в высоту.

Для раскопок был выбран курган №12, диаметром около 14 м и 0,8 м в высоту. Насыпь выглядела оплывшей, хорошо задернованной, следы грабительских раскопок визуально не фиксировались. Скорее всего, ранее курган распахивался. В связи с тем, что уже вскоре после начала разборки насыпи на ее периферии обнаружилось наличие ровиков, конфигурация раскопа с первоначально выбранной радиальной формы была изменена на квадратную, совпадающую с предполагаемой конфигурацией ровиков. При снятии насыпи, представленной преимущественно темно-серой супесью с вкраплениями более светлых тонов, выяснилось, что, во-первых, в ее толще встречаются многочисленные находки: мелкие фрагменты керамики (около 350), зубы и кости травоядных животных (преимущественно лошади), комочки обожженной глины, скопления рыбьей чешуи и жаберные крышки, а во-вторых, насыпь кургана оказалась насквозь пропитана влагой (грунтовые воды щелочного состава). Насыщенность кургана агрессивными водами в течение последних десятилетий (или даже столетий) отрицательно повлияла на сохранность находок. Из-за этого, в частности, не удалось полноценно зафиксировать фрагмент бронзового изделия, найденный в верхних горизонтах насыпи, примерно в 4 м к север-северо-западу от ее центра. Непосредственно в процессе раскопок были извлечены отдельные чешуйки размером 2*3 и 6*6 мм. Скорее всего, изначально оно представляло собой бронзовую пластину малой толщины. Насколько изделие могло быть связано с курганным комплексом, также остается неясным, в то время как находки керамики, большинство из которых, судя по орнаментации, относятся к андроновской (федоровской) культуре, и костей животных достаточно

Рис. 1. Карта Омской области с указанием места археологических раскопок

Рис. 2. Курганный могильник Саргатское-ТУ. План объектов кургана №12

уверенно можно интерпретировать как поселенческие остатки, не имеющие прямого отношения к погребению. Их попадание в толщу насыпи, судя по всему, связано с ее формированием из пластов грунта, изъятого из поселенческого слоя, находящегося, по всей видимости, за пределами могильного поля, поскольку ни на погребенной почве, ни на материке никаких объектов, могущих быть связанными с поселением, выявлено не было.

Непосредственно с погребальным комплексом (рис. 2) связаны остатки погребений (погребения?), обнаруженные в центральной части насыпи, и комплекс ровиков, оконтуривающих пространство примерно 12*12 м. Собственно погребения представлены двумя компактными скоплениями человеческих останков, расположенных в самом центре кургана, на сравнительно небольшом расстоянии (0,7-0,8 м) одно от другого, в силу чего автор раскопок описал их как два отдельных объекта.

Погребение 1 (рис. 3.-1) располагалось примерно в 0,8 м к юго-западу от центра кургана, представлено остатками раздавленного черепа* без лицевых костей; сохранились только кости черепного свода, верхняя челюсть, носовая и лобная части, хотя в целом анатомический порядок их сохранен. Череп лежал на левой стороне, сохранившаяся лицевая часть обращена на юго-восток. Диаметр свода черепа около 16 см, по-видимому, он принадлежал женщине или подростку. В 25 см севернее данного черепа обнаружена массивная нижняя челюсть (расстояние между головками суставов 12 см). Судя по зубам, челюсть принадлежала мужчине возмужалого возраста. Рядом с челюстью находились обломок ключицы, обломок лопаточной кости, фрагмент затылочной кости и четыре мелких кости стопы. В 15 см к северо-западу от черепа находился фрагмент шейного отдела человеческого позвоночника (восемь позвонков в анатомическом порядке), лежащий по линии СЗ-ЮВ. Весь костный материал, в особенности кости черепа и позвоночника, крайне плохой сохранности. Сопроводительный инвентарь отсутствовал.

Погребение 2 (рис. 3.-2) располагалось непосредственно в центре насыпи (на перекрестии бровок) и представлено также остатками человеческого черепа с плохо сохранившимися костями черепного свода (лежавшего теменной частью в направлении на север) и фрагментом верхней челюсти с уцелевшими резцами и премолярами. Диаметр свода черепа около 20 см. Судя по размерам черепа и зубам верхней челюсти, останки принадлежали мужчине возмужалого возраста. Сопроводительный инвентарь также отсутствовал.

При этом сохранившиеся антропологические останки располагались непосредственно на материке (темно-желтом суглинке), из чего можно заключить, что, скорее всего, изначально погребенные были помещены в грунтовую яму (ямы?), вырытую в древнем почвенном слое без заглубления в «материк». Уровень и толщину этого (погребенного) слоя (до 0,4-0,5 м) маркировали линзы темно-желтого суглинка - выбросы из ровиков, которые зафиксированы при выборке насыпи и на бровках (рис. 2).

Состав и взаиморасположение зафиксированных останков не позволяют однозначно судить ни о первоначальном количестве умерших и их положении в момент захоронения, ни о том, были ли это, строго говоря, два самостоятельных объекта (по* Здесь и далее определения антропологического и остеологического материала выполнены заместителем главного врача Омского областного бюро судебно-медицинской экспертизы, к.м.н. А.А. Сиротиным.

Г 1 I ш 1

Рис. 3. План погребений (1, 2) и керамические сосуды (3-5) кургана №12 могильника Саргатское-!У

гребения) или же остатки одного коллективного. Также под вопросом остается собственно характер погребений - имела ли место в данном случае ингумация, существенно потревоженная при более поздних (по времени) манипуляциях с останками умерших, либо крайне ограниченный состав антропологического материала и его хаотичное расположение маркирует какие-то формы парциальных захоронений. С определенной степенью вероятности, по ряду косвенных признаков можно предположить, что в кургане были захоронены (неполные?) останки до трех человек (в том числе двух взрослых мужчин), уложенные на «материк». Об ориентации погребенных в таких условиях судить трудно, но, судя по положению черепов и некоторых других костей, допустимо предполагать использование общего направления ЮВ-СЗ.

Территорию собственно погребального комплекса оконтуривала система ровиков (рис. 2), образующих разомкнутый четырехугольник, ориентированный по сторонам света, и, судя по всему, маркирующих т.н. «сакрализованное пространство» [Бобров, 1991, с. 62], или «пространство некросферы» [Корусенко, Полеводов, 2016, с. 240]. Впрочем, наличие перемычек шириной 0,4-0,6 м между ровиками как будто указывает, что доступ «извне» на данную территорию был вполне возможен, по крайней мере, формально или на какой-то период времени. Длина отдельных отрезков (ровиков) колебалась от 11,2 до 12,2 м, ширина - от 0,40 до 0,54 м. Стенки прямые, дно неровное, чашевидное или слабо уплощенное, глубина колебалась от 0,25 (от уровня материка) до 0,45 м. Заполнение ровиков представлено темно-серой супесью, аналогичной по составу слагающей собственно насыпь. В них на разных уровнях обнаружены несколько скоплений костей животных, в том числе (в северном ровике) фрагмент челюсти лошади, а также три керамических сосуда, один в северном ровике (рис. 3.-4) и два - в южном (рис. 3.-3, 5).

Именно эти сосуды играют ключевую роль в культурно-хронологической атрибуции изученного комплекса. Следует сразу оговориться, что такого рода формы сосудов (горшковидные, хорошо профилированные, «средних» и «низких» пропорций, с плоским, округлым или округло-уплощенным дном) вполне характерны для большинства культур эпохи поздней бронзы юга Западной Сибири [Матющенко, 2001, с. 25, рис. 4.-7, 6, рис. 5-7, 10, 11 и др.; Матющенко, 2006, рис. 3.-2, 4-5, 8 и др.; Потемкина, Корочкова, Стефанов, с. 56, 57]. Тем не менее по меньшей мере два из них (рис. 3.-3, 4), несмотря на практически полное отсутствие орнаментации, можно достаточно уверенно атрибутировать как типичные образцы ирменской столовой (или индивидуальной) посуды, активно использовавшейся, в том числе в ритуальных целях [Молодин, 1985, с. 121— 123, рис. 60-62; Бобров и др., 1993, с. 86, рис. 9, 10, 16, 32 и др.; Кунгуров, Папин, 2001, рис. 5, 6]. При этом отсутствие или скудость орнамента, ограничивавшегося зачастую нешироким бордюром (поясками каннелюров или узким валиком) в нижней части шейки, как отмечают исследователи [Молодин, 1985, с. 119], отнюдь не является чем-то из ряда вон выходящим именно для ирменских погребальных комплексов западного ареала культуры, включая Прииртышье [Труфанов, 1991, с. 75, рис. 2; Погодин, Полеводов, 2006, рис. 2-5] (рис. 4.-1-8, 12, 14, 17).

Гораздо более любопытен третий сосуд (рис. 3.-5). Заметно более крупные размеры, присущие обычно т.н. «кухонной» посуде, что дополнительно подчеркивается его типично «поселенческой» орнаментацией, указывают скорее на ситуативное включение этого образца в состав «вещей некросферы» [Корусенко, Полеводов,

Рис. 4. Ирменская и сузгунская керамика из ирменско-сузгунских погребений лесостепного Прииртышья: 1-16 - Боровян^^&^, по: [Погодин, Полеводов, 2006]; 17 - Боровянка-XXIII, курган 5

Отметим показательное, на наш взгляд обстоятельство. Собственно форма данного сосуда - широкогорлого, со слабораздутым туловом, с примерно одинаковым соотношением высоты и ширины (диаметра тулова) - по нашему мнению, одинаково близка типам как эпохи поздней бронзы, так и раннего железного века. Преимущество той или иной интерпретации могла бы дать форма дна (плоское или округлое), однако его, к сожалению, не удалось реконструировать, что, однако, не уменьшает впечатления «переходности» облика этого сосуда. В таком ключе отсутствие орнамента на «ирменских» сосудах комплекса (рис. 3.-3, 4) может найти объяснение в контексте общераспространенной тенденции к «обеднению орнаментальных схем» в канун раннего железного века. В лесостепном Прииртышье эту тенденцию особенно отчетливо демонстрирует керамический комплекс финальной бронзы могильника Боровянка-XVII [Погодин, Полеводов, 2006] (рис. 4.-1-16).

Выводы

Таким образом, анализ керамического сервиза кургана №12 могильника Саргат-ское-ГУ свидетельствует в пользу его принадлежности смешанному ирменско-сузгун-скому населению Прииртышья периода финальной бронзы. Не противоречат этому и иные черты погребального комплекса - в частности система ровиков, оконтуриваю-щих подквадратную или подпрямоугольную площадку, наличие в этих ровиках сосудов и костей животных, захоронения в древней почве или на уровне «материка». В том или ином объеме они характерны для других могильников лесостепного Прииртышья эпохи поздней бронзы и переходного времени от бронзового века к железному Рис. 5. Сузгунская керамика из погребений лесостепного Прииртышья и северо-западной Барабы: 1, 2 - могильник Протока, по: [Полосьмак, 1985]; 3 - Коконовка-11, курган 1, по: [Могильников, 1968]; 4 - Батаково-ХХ1, курган 10, по: [Погодин, Полеводов, Плешков, 1997]; 5, 6- Боровянка-ХХУП, курган 10, по: [Полеводов, 2008]; 7-9 - Боровянка-ХХУП, курган 25

Калачевке-П [Труфанов, 1991, с. 74, 76, рис. 1], Батаково-XXI, Боровянке-КУП, XVIII, XXIII, XXVII (рис. 4; 5.-3-9, 6). Перечисленные комплексы оставлены ирменским, сузгунским и смешанным ирменско-сузгунским населением, которому, судя по всему, принадлежал и исследованный курган могильника Саргатское-IV.

Как уже отмечалось, наличие андроноидной по происхождению керамики в составе керамических комплексов ирменских поселений лесостепного Прииртышья (Сибирская Сарга^а-^ Черноозерье-УШ, Розановское городище и др.), по мнению исследователей, отражает специфику среднеиртышского («розановского») варианта ир-менской культуры [Стефанов, Труфанов, 1988, с. 84; Потемкина, Корочкова, Стефанов, с. 122], которая, в свою очередь, обусловила несколько иное содержание процессов трансформации ирменской культуры в позднеирменскую в Прииртышье в сравнении с Барабой и Приобьем [Труфанов, 1990, с. 12, 13]. Важно подчеркнуть при этом, что исследователи не подвергали сомнению сузгунскую «природу» андроноидных керамических комплексов среднеиртышских ирменских поселений, но при этом большинство из них объясняли (и объясняют) их появление в лесостепи некими «контактами» лесного по происхождению населения с южными соседями [Потемкина, Корочкова, Стефанов, с. 124] либо его экспансией на эти территории.

Сопоставляя эти данные с новыми материалами, в том числе вышеперечисленными погребальными комплексами, можно констатировать, что взаимодействие суз-гунского и ирменского населения не исчерпывалось зоной соприкосновения ареалов обеих культур (предтаежное Прииртышье и северо-западная Бараба), но также имело место и в «глубине» освоенного носителями ирменской культуры лесостепного Прииртышья; что это взаимодействие осуществлялось во все время существования ирменских комплексов в Прииртышье, вплоть до переходного времени от бронзового века к железному (включительно); наконец, что характер этого взаимодействия был достаточно тесным, допускавшим не только совместное проживание в поселениях, но даже использование общих кладбищ (Калачевка-П, Боровянка^ХУП).

Наиболее правдоподобным объяснением этому является длительное и, скорее всего, мирное соседство носителей обеих культур в лесостепном Прииртышье. При этом местное, андроноидное по происхождению население продолжало сохранять некоторую самобытность и после закрепления лесостепного Прииртышья в ирменском ареале, что подтверждается наличием характерной керамики как в поселениях, так и в погребальных комплексах. Вероятно, носители ирменской культуры доминировали в этом взаимодействии, что нашло выражение, в частности, в определенной унификации обрядовых практик обеих групп населения в части организации сакрализованного пространства, устройстве могил и обращении с умершим (на правом боку скорченно, головой в «южные» секторы), погребальном инвентаре и т.д. Во всяком случае, достоверно сузгунские погребения северо-западной Барабы [Полосьмак, 1987], Приишимья [Мошкова, Генинг, 1972, с. 92, 98] и Ишимо-Иртышской лесостепи (район Крутинских озер) [Полеводов, Шерстобитова, 2017, с. 50, 55], т.е., за пределами освоенной ирмен-цами территории Прииртышья, демонстрируют ряд выразительных отличий: наличие коллективных погребений, вариативные способы обращения с умершими, доминирование позы вытянуто на спине, преимущественная ориентация на север, значительная роль огня в ритуале [Полеводов, Труфанов, 1997; Полеводов, Шерстобитова, 2017, с. 58, рис. 5].

Рис. 6. Ирменская и ирменско-сузгунская керамика из погребений лесостепного Прииртышья: 1, 3 - Боровянка-XУIII, курган 9;

Обращаем внимание, что все вышеперечисленные погребальные комплексы, будь то собственно сузгунские или сузгунско-ирменские, объединяет ряд общих черт: устройство могил под курганными насыпями в погребенной почве, на уровне или выше материка, а также наличие в сопроводительном инвентаре широкогорлых сосудов низких пропорций с округлым дном и упрощенным геометрическим орнаментом по тулову, а иногда и вовсе без оного (рис. 3, 4, 5, 6). Эти признаки кардинально отличают данные погребения от пахомовских (Черноозерье-П, Лихачевский, Омская крепость-П, III, Старый Сад)*, для которых характерно помещение умерших в могиль* Культурную атрибуцию Усть-Терсюкского 2 могильника в качестве принадлежащего пахо-мовской культуре [Матвеева, Костомаров, 2009] не считаем бесспорной.

ные ямы, вырытые в материке, в сопровождении плоскодонных горшковидных сосудов, в том числе с ярко выраженными «андроноидными» геометрическими узорами, доминирующими в орнаментальной композиции [Генинг, Стефанов, 1991, рис. 1-3; Герасимов и др., с. 206, 207, рис. 1; Молодин и др., 2017].

Эти факты вполне соответствуют предложенной ранее культурно-хронологической схеме андроноидных культурных образований западносибирской лесостепи, «разводящей» генетически связанные пахомовские и сузгунские древности в рамках последовательных хронологических этапов [Труфанов, 1990, с. 11-12; Полеводов, 2002, с. 113 2003, с. 16, 17], или «историко-культурных пластов» («пахомово-ордын-ского» и «межовско-ирменского» соответственно) [Корочкова и др., 1991, с. 84, 85; Потемкина, Корочкова, Стефанов, 1995, с. 119]*. Ключевой момент в данной схеме заключен в признании общей судьбы и общего тренда культурно-исторических процессов, протекавших в среде родственного андроноидного населения. Смена пахомовской культуры сузгунской в лесостепном и южнотаежном Прииртышье стала результатом имманентных процессов дальнейшего угасания традиций, восходящих к «андронов-ским предкам», и обретения под воздействием внешних импульсов эпохальных черт, присущих культурам конца эпохи бронзы. Одним из таких импульсов, сыгравшим ключевую роль в судьбе прииртышского андроноидного населения как лесостепи, так и леса, стало его взаимодействие с ирменской культурой.

Показательно, что в целом близкую картину соотношения и взаимодействия ирмен-ского и сузгунского населения демонстрируют материалы Барабы. В позднеирменском «протогороде» Чича-1 зафиксировано существование сузгунского анклава, синхронного основному комплексу городища [Чича - городище..., т. 3, 2009, с. 44, рис. 1.-19-21]. Причем исследователи совершенно справедливо усматривают аналогии выявленному там сузгунскому керамическому комплексу не в лесной, а в лесостепной сузгунской (или позднесузгунской) керамике сузгунско-ирменских поселений Прииртышья [Чича - городище., т. 2, 2004, с. 273]. И это не единственное свидетельство сузгунского присутствия в составе ирменских комплексов Барабы. Керамика с (поздне?)сузгунскими чертами встречена также в слое поселения Преображенка-2 [Членова, 1981, рис. 11.-31, 32] и курганах могильника Преображенка-3 [Молодин, 1985, рис. 62.-2, 3].

Эти факты входят в противоречие с гипотезой, продвигаемой в последние годы новосибирскими коллегами, о синхронности выделяемого ими восточного варианта пахомовской культуры с позднеирменской [Молодин и др., 2016, с. 359; Молодин и др., 2017]. В связи с этим обращаем внимание на отсутствие индикаторной для пахомов-ской культуры посуды так называемой «нарядной» группы в материалах эталонных памятников ирменской (в широком смысле) культуры Барабы - городище Чича-1 и могильнике Преображенка-3 и, в свою очередь, ирменской (или позднеирменской) керамики - в составе комплексов барабинских памятников восточного варианта пахомов-ской культуры: Старый Сад, Гришкина Заимка, Ложка-6.

Очевидно, что разрешить эти противоречия позволят лишь дальнейшие исследования и оперативная публикация накапливаемых материалов.

* Не считаем в данном контексте принципиальным решение вопроса о положении пахомовских и сузгунских комплексов в иерархии понятий «культура - тип» или «культура - этап».

Библиографический список

Бобров В.В. Особенности погребального обряда ирменской культуры в Кузнецкой котловине // Древние погребения Обь-Иртышья. Омск : Омск. ун-т, 1991. С. 60-72.

Бобров В.В., Чикишева Т.А., Михайлов Ю.И. Могильник эпохи поздней бронзы Журавлево-4. Новосибирск : Наука, 1993. 157 с.

Генинг В.Ф., Стефанов В.И. Могильники андроноидной культурной общности Ишимской лесостепи // Древние погребения Обь-Иртышья. Омск : Омск. ун-т, 1991. С. 52-60.

Герасимов Ю.В., Корусенко М.А., Полеводов А.В. Некоторые проблемы изучения бронзового века лесостепного Обь-Иртышья в свете новейших находок в Омске // Археология Западной Сибири и Алтая: опыт междисциплинарных исследований. Барнаул : Изд-во Алт. ун-та, 2015. С. 204-209.

Глушков И.Г., Полеводов А.В., Труфанов А.Я. Городище Калугино-1 на Крутинских озерах // Материалы по археологии Обь-Иртышья. Сургут : РИО СурГПИ, 2000. С. 71-81.

Голдина Р. Д. Городище Кучум-Гора // Вопросы археологии Урала. Вып. 8. Свердловск : УрГУ им. А.М. Горького, 1969. С. 138-160.

Корочкова О.Н. Взаимодействие культур в эпоху поздней бронзы (андроноидные древности Тоболо-Иртышья). Екатеринбург : УралЮрИздат, 2010. 104 с.

Корочкова О.Н., Стефанов В.И., Стефанова Н.К. Культуры бронзового века предтаежного То-бол-Иртышья (по материалам работ УАЭ) // Вопросы археологии Урала. Екатеринбург : УрГУ, 1991. С. 70-92.

Корусенко М.А., Полеводов А.В. Новые подходы в интеграции археологических и этнографических материалов // Этнографо-археологические комплексы народов Тарского Прииртышья: могилы, могильники, погребальный обряд и мир мёртвых в свете этноархеологических работ : моногр. Омск : Наука, 2016. С. 233-261.

Кунгуров А.Л., Папин Д.В. Материалы финальной бронзы археологического комплекса Малый Гоньбинский Кордон-1 // Вестник археологии, антропологии и этнографии. Вып. 3. С. 73-78.

Матвеев А.В., Аношко О.М. Зауралье после андроновцев: бархатовская культура. Тюмень : ОАО «Тюменский дом печати», 2009. 416 с.

Матвеева Н.П., Костомаров В.М. К вопросу об особенностях погребального обряда населения пахомовской культуры лесостепи Западной Сибири // Вестн. Тюм. гос. ун-та. 2009. №1. С. 15-25.

Матющенко В.И. Еловский археологический комплекс. Часть 1. Еловский I курганный могильник. Омск : Омск. гос. ун-т, 2001. 62 с.

Матющенко В.И. Еловский археологический комплекс. Часть 3. Еловский II могильник. Комплексы ирмени и раннего железного века. Омск: Изд-во ОмГУ, 2006. 120 с.

Молодин В.И. Бараба в эпоху бронзы. Новосибирск : Наука, 1985. 200 с.

Молодин В.И., Мыльникова Л.Н., Селин Д.В., Нескоров А.В. Восточный вариант пахомовской культуры в Центральной Барабе. Новосибирск : Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 2017. 180 с.

Молодин В.И., Хансен С., Дураков И.А., Райнхольд С., Кобелева Л.С., Ненахова Ю.Н., Нена-хов Д.А., Демахина М.С., Селин Д.В. Новейшие археологические открытия на памятнике Тартас-1 // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Т. ХХ11. Новосибирск : Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 2016. С. 348-352.

Мошкова М.Г., Генинг В.Ф. Абатские курганы и их место среди лесостепных культур Зауралья и Западной Сибири // Памятники Южного Приуралья и Западной Сибири сарматского времени. М. : Наука, 1972. С. 87-118.

Погодин Л.И., Полеводов А.В. Комплекс финальной бронзы могильника Боровянка-ХУП в Среднем Прииртышье // Алтай в системе металлургических провинций бронзового века. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2006. С. 117-133.

Погодин Л.И., Полеводов А.В., Плешков Е.А. Курганный могильник Батаково-ХХ1 - новый погребальный памятник сузгунской культуры // Четвертые исторические чтения памяти М.П. Грязнова. Омск: Омский гос. ун-т, 1997. С. 121-126.

Полеводов А.В. К характеристике погребального обряда населения лесостепного Прииртышья в эпоху поздней бронзы - канун раннего железного века (по материалам курганного могильника

Боровянка-XXVII) // Этнокультурные процессы в Верхнем Приобье и сопредельных регионах в конце эпохи бронзы. Барнаул : Концепт, 2008. С. 69-78.

Полеводов А.В. О типологическом и хронологическом соотношении сузгунских и пахомовских древностей // Северная Евразия в эпоху бронзы: время, пространство, культуры. Барнаул : Изд-во Алт. ун-та, 2002. С. 111-113.

Полеводов А.В. Сузгунская культура в лесостепи Западной Сибири : автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 2003. 22 с.

Полеводов А.В., Труфанов А.Я. О погребальном обряде в сузгунской культуре // Россия и Восток. Археология и этническая история : материалы IV Междунар. науч. конф. Омск: 1997. С. 19-23.

Полеводов А.В., Шерстобитова О.С. Погребальные комплексы сузгунской культуры в Ишимо-Иртышском междуречье (Усть-Китерма-IV, Усть-Китерма-V) // Вестн. Омск. ун-та. Сер. : Исторические науки. 2017. Вып. 3(15). С. 50-61.

Полосьмак Н.В. Работы Западносибирского отряда // Археологические открытия 1985 года. М., 1987. С. 267-277.

Потемкина Т.М., Корочкова О.Н., Стефанов В.И. Лесное Тоболо-Иртышье в конце эпохи бронзы. М. : ПАИМС, 1995. 200 с.

Стефанов В.И., Труфанов А.Я. К вопросу о своеобразии ирменской культуры в Среднем Прииртышье (по материалам поселения Сибирская Саргатка-I) // Материальная культура древнего населения Урала и Западной Сибири. Свердловск : УрГУ, 1988. С. 75-88.

Татауров С.Ф., Татаурова Л.В., Тихонов С.С., Шерстобитова О.С., Гаркуша М.А. Археологические микрорайоны Западной Сибири: теория и практика исследований. Омск : Наука, 2011. 196 с.

Татаурова Л.В., Полеводов А.В., Труфанов А.Я. Алексеев-ХХ1 - памятник эпохи поздней бронзы предтаежного Прииртышья // Археологические микрорайоны Западной Сибири. Омск : Омск. ун-т, 1997. С. 162-191.

Труфанов А.Я. Жертвенное место Хутор Бор-I (о культурно-хронологическом своеобразии памятников эпохи поздней бронзы лесного Прииртышья) // Этнокультурные процессы в Западной Сибири. Томск : Изд-во Томск. ун-та, 1983. С. 63-76.

Труфанов А.Я. Ирменский курган могильника Калачевка-II // Древние погребения Обь-Ир-тышья. Омск : Омск. ун-т, 1991. С. 72-78.

Труфанов А.Я. Культуры эпохи поздней бронзы и переходного времени к железному веку лесостепного Прииртышья : автореф. дис. ... канд. ист. наук. Кемерово, 1990. 13 с.

Чича - городище переходного от бронзы к железу времени в Барабинской лесостепи. Т. 2. Новосибирск : Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 2004. 336 с.

Чича - городище переходного от бронзы к железу времени в Барабинской лесостепи. Т. 3. Новосибирск : Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 2009. 248 с.

Членова Н.Л. Связи культур Западной Сибири с культурами Приуралья и Среднего Поволжья в конце эпохи бронзы и в начале железного века // Проблемы западносибирской археологии. Эпоха железа. Новосибирск : Наука, 1981. С. 4-42.

References

Bobrov V.V. Osobennosti pogrebal&nogo obryada irmenskoy kul&tury v Kuznetskoy kotlovine [Features of the Burial Rite of the Irmenskaya Culture in the Kuznetsk Basin]. Drevniye pogrebeniya Ob&-Ir-tysh&ya [Ancient Burials of the Ob-Irtyshya]. Omsk : Omsk. un-t, 1991. Pp. 60-72.

Bobrov V.V., CHikisheva T.A., Mikhaylov YU.I. Mogil&nik epokhi pozdney bronzy ZHuravlevo-4 [Zhuravlevo-4 Burial Ground of the Late Bronze Age]. Novosibirsk : Nauka, 1993. 157 p.

Gening V.F., Stefanov V.I. Mogil&niki andronoidnoy kul&turnoy obshchnosti Ishimskoy lesostepi [Cemeteries of the Andronoid Cultural Community of the Ishim Forest-Steppe]. Drevniye pogrebeniya Ob&-Irtysh&ya [Ancient Burials of the Ob-Irtyshya]. Omsk : Omsk. un-t, 1991. Pp. 52-60.

Gerasimov YU.V., Korusenko M.A., Polevodov A.V. Nekotoryye problemy izucheniya bronzovogo veka lesostepnogo Ob&-Irtysh&ya v svete noveyshikh nakhodok v Omske [Some Problems of Studying the Bronze Age of the Forest-Steppe Ob-Irtyshia in the Light of Recent Finds in Omsk]. Arkheologiya Zapad-noy Sibiri i Altaya: opyt mezhdistsiplinarnykh issledovaniy [Archaeology of Western Siberia and Altai: Experience of Interdisciplinary Studies]. Barnaul : Izd-vo Alt. un-ta, 2015. Pp. 204-209.

Glushkov I.G., Polevodov A.V., Trufanov A.YA. Gorodishche Kalugino I na Krutinskikh ozerakh [Kalugino I Hillfort on Krutinskie Lakes]. Materialy po arkheologii Ob&-Irtysh&ya [Materials on the Archaeology of the Ob-Irtyshye]. Surgut : RIO SurGPI, 2000. Pp. 71-81.

Goldina R.D. Gorodishche Kuchum-Gora [Ancient Settlement of Kuchum-Gora]. Voprosy arkheologii Urala. Vyp. 8 [Questions of Archaeology of the Urals. Issue 8]. Sverdlovsk : UrGU im. A.M. Gor&kogo. 1969. Pp. 138-160.

Korochkova O.N. Vzaimodeystviye kul&tur v epokhu pozdney bronzy (andronoidnyye drevnosti To-bolo-Irtysh&ya) [Interaction of Cultures in the Late Bronze Age (andronoid antiquities of Tobol-Irtyshia)]. Ekaterinburg : UralYUrIzdat, 2010. 104 p.

Korochkova O.N., Stefanov V.I., Stefanova N.K. Kul&tury bronzovogo veka predtayezhnogo Tobol-Irtysh&ya (po materialam rabot UAE) [Cultures of the Bronze Age of the Pre-taiga Tobol-Irtyshiye (based on the work of UAE)]. Voprosy arkheologii Urala [Questions of Archaeology in the Urals]. Ekaterinburg : UrGU, 1991. Pp. 70-92.

Korusenko M.A., Polevodov A.V. Novyye podkhody v integratsii arkheologicheskikh i etnogra-ficheskikh materialov [New Approaches in the Integration of Archaeological and Ethnographic Materials]. Etnografo-arkheologicheskiye kompleksy narodov Tarskogo Priirtysh&ya: mogily, mogil&niki, pogrebal&nyy obryad i mir mertvykh v svete etnoarkheologicheskikh rabot : monogr. [Ethnographic and Archaeological Complexes of the Tarski Priirtyshye Peoples: Graves, Cemeteries, Funeral Rite and the World of the Dead in the Light of Ethnoarchaeological Works: Monogr.] Omsk : Nauka, 2016. Pp. 233-261.

Kungurov A.L., Papin D.V. Materialy final&noy bronzy arkheologicheskogo kompleksa Malyy Gon&binskiy Kordon-1 [Materials of the Final Bronze of the Maly Gonbinskiy Kordon-1 Archaeological Complex]. Vestnik arkheologii, antropologii i etnografii. Vyp. 3 [Bulletin of Archaeology, Anthropology and Ethnography. Issue 3]. Pp. 73-78.

Matveyev A.V., Anoshko O.M. Zaural&ye posle andronovtsev: barkhatovskaya kul&tura [Zauralye after Andronovo People: Barchatovskaya Culture]. Tyumen& : OAO "Tyumenskiy dom pechati", 2009. 416 p.

Matveyeva N.P., Kostomarov V.M. K voprosu ob osobennostyakh pogrebal&nogo obryada naseleniya pakhomovskoy kul&tury lesostepi Zapadnoy Sibiri [To the Question of the Peculiarities of the Burial Rite of the Population of the Pakhomovskaya Culture of the Forest-Steppe of Western Siberia]. Vestn. Tyum. gos. un-ta [Vestnik of Tyumen State. University]. 2009. №1. Pp. 15-25.

Matyushchenko V.I. Elovskiy arkheologicheskiy kompleks. CHast& 1. Elovskiy I kurgannyy mogil&nik [Elovsky Archaeological Complex. Part 1. Elovsky I Burial Mound]. Omsk: Omsk. gos. un-t, 2001. 62 p.

Matyushchenko V.I. Elovskiy arkheologicheskiy kompleks. CHast& 3. Elovskiy II mogil&nik. Kompleksy irmeni i rannego zheleznogo veka [Elovskiy Archeological Complex. Part 3. Elovsky-II Burial Ground. The Complexes of Irmen and the Early Iron Age]. Omsk: Izd-vo OmGU, 2006. 120 p.

Molodin V.I. Baraba v epokhu bronzy [Baraba in the Bronze Age]. Novosibirsk : Nauka, 1985. 200 p.

Molodin V.I., Myl&nikova L.N., Selin D.V., Neskorov A.V. Vostochnyy variant pakhomovskoy kul&tury v TSentral&noy Barabe [Eastern Version of Pakhomovskaya Culture in Central Baraba]. Novosibirsk : Izd-vo In-ta arkheologii i etnografii SO RAN, 2017. 180 p.

Molodin V.I., KHansen S., Durakov I.A., Raynkhol&d S., Kobeleva L.S., Nenakhova YU.N., Nena-khov D.A., Demakhina M.S., Selin D.V. Noveyshiye arkheologicheskiye otkrytiya na pamyatnike Tartas-1 [The Latest Archaeological Discoveries on the Tartas-1 Site]. Problemy arkheologii, etnografii, antropologii Sibiri i sopredel&nykh territoriy. T. XXII [Problems of Archaeology, Ethnography, Anthropology of Siberia and Adjacent Territories. Vol. XXII]. Novosibirsk : Izd-vo In-ta arkheologii i etnografii SO RAN, 2016. Pp. 348-352.

Moshkova M.G., Gening V.F. Abatskiye kurgany i ikh mesto sredi lesostepnykh kul&tur Zaural&ya i Zapadnoy Sibiri [Abbatial Barrows and their Place among the Forest-Steppe Cultures of the Trans-Urals and Western Siberia]. Pamyatniki YUzhnogo Priural&ya i Zapadnoy Sibiri sarmatskogo vremeni [The Sites of the Southern Urals and Western Siberia of the Sarmatian Time]. M. : Nauka, 1972. Pp. 87-118.

Pogodin L.I., Polevodov A.V. Kompleks final&noy bronzy mogil&nika Borovyanka-XVII v Srednem Priirtysh&ye [Complex of the Final Bronze Burial Ground Borovyanka-XVII in the Middle Irtysh]. Altay v sisteme metallurgicheskikh provintsiy bronzovogo veka [Altai in the System of Metallurgical Provinces of the Bronze Age]. Barnaul: Izd-vo Alt. un-ta, 2006. Pp. 117-133.

Pogodin L.I., Polevodov A.V., Pleshkov E.A. Kurgannyy mogil&nik Batakovo-XXI - novyy pogrebal&nyy pamyatnik suzgunskoy kul&tury [Barrow Burial Ground Batakovo-XXI - a New Funerary Site of the Suzgunskaya Culture], Chetvertyye istoricheskiye chteniya pamyati M.P. Gryaznova [Fourth Historical Reading in Memory of M.P. Gryaznov]. Omsk: Omskiy gos. un-t, 1997. Pp. 121-126.

Polevodov A.V. K kharakteristike pogrebal&nogo obryada naseleniya lesostepnogo Priirtysh&ya v epokhu pozdney bronzy - kanun rannego zheleznogo veka (po materialam kurgannogo mogil&nika Boro-vyanka-XXVI) [To the Description of the Burial Rite of the Population of the Forest-Steppe Priirtyshye in the Late Bronze Age - the Eve of the Early Iron Age (Based on the Borovyanka-XXVII Burial Mound)]. Etnokul&turnyye protsessy v Verkhnem Priob&ye i sopredel&nykh regionakh v kontse epokhi bronzy [Eth-nocultural Processes in the Upper Ob Area and Adjacent Regions at the End of the Bronze Age]. Barnaul : Kontsept, 2008. Pp. 69-78.

Polevodov A.V. O tipologicheskom i khronologicheskom sootnoshenii suzgunskikh i pakhomovskikh drevnostey [On the Typological and Chronological Relationship of the Suzgunskie and Pakhomovskie Antiquities]. Severnaya Evraziya v epokhu bronzy: vremya, prostranstvo, kul&tury [Northern Eurasia in the Bronze Age: Time, Space, Cultures]. Barnaul : Izd-vo Alt. un-ta, 2002. Pp. 111-113.

Polevodov A.V. Suzgunskaya kul&tura v lesostepi Zapadnoy Sibiri : avtoref. dis. ... kand. ist. nauk [Suzgunskaya Culture in the Forest-Steppe of Western Siberia: the Synopsis of the dis. ... cand. Hist. sciences]. M., 2003. 22 p.

Polevodov A.V., Trufanov A.YA. O pogrebal&nom obryade v suzgunskoy kul&ture [On the Funeral Rite in the Suzgunskaya Culture]. Rossiya i Vostok. Arkheologiya i etnicheskaya istoriya : materialy IV Mezhdunar. nauch. konf. [Russia and the East. Archaeology and Ethnic History: Materials of the IV International Scientific Conference]. Omsk: 1997. Pp. 19-23.

Polevodov A.V., SHerstobitova O.S. Pogrebal&nyye kompleksy suzgunskoy kul&tury v Ishimo-Irtyshs-ko