Николаевская Россия и свобода печати в США

И.И. Курилла,2005

НИКОЛАЕВСКАЯ РОССИЯ И СВОБОДА ПЕЧАТИ В США

И. И. Курилла

Одним из очевидных различий между Соединенными Штатами Америки и Россией в XIX в. было существование за океаном свободы прессы в противоположность цензурным ограничениям, которым подвергалась российская журналистика.

Приезжающие в Россию американцы с интересом наблюдали за непривычным им контролем государства над периодической печатью. В письме брату Эдуарду американский посланник начала 1830-х гг. Джеймс Бьюкенен так описывал ситуацию со свободой слова в России: «Пресса находится под такой строгой цензурой, что ничего не печатается, за исключением того, что нравится правительству. Все пути, по которым либеральные мнения могут попасть в империю, тщательно закрыты; и на деле лишь немногие даже в высших классах общества достаточно знают о нашей стране или ее учреждениях»1. В другом письме он оценивал это отношение еще резче: «Они знают о нашей стране мало, и вероятно хотели бы знать еще меньше, потому что боятся заражения свободой»2.

Бьюкенен не вполне справедлив в своем последнем утверждении: напротив, влияние свободной печати на общество весьма занимало умы российской элиты. «Каким образом Соединенные Штаты справляются с таким мощным средством формирования общественного мнения, как пресса?» — подобным вопросом задавались государственные деятели и журналисты не только России, но и всей Европы. Критическим в этом смысле стал период после польского восстания 1830 года, подавление которого вызвало бурную анти-российскую реакцию на Западе. Именно в этот период, по мнению известного американского историка Мартина Малии, произошел перелом к худшему в представлениях западного общества о России 3.

Однако у проблемы отсутствия свободной прессы была и другая сторона — неготовность к борьбе в печати за общественное мнение других стран. Бьюкенен в целом оказался более терпимым к российским обычаям и институтам, чем, например, его пред-@ шественник Дж. Рэндолф из Роанока, сбе-

жавший из Санкт-Петербурга через месяц после прибытия. Он не просто принимал их как данность, но даже пытался в какой-то мере оправдать российскую политику в Польше, когда вслед за английскими газетами американская печать стала клеймить русского императора в самых жестких выражениях. Он указывал в депешах государственному секретарю на односторонность освещения польских событий в английских и французских газетах, сетовал на отказ российского правительства от контрпропаганды и отстаивания своей позиции в Европе и США.

Если в первых письмах из России Бьюкенен называл жизнь в Империи «спокойствием деспотизма», а Николая — «лучшим из деспотов», то уже через четыре месяца он писал знакомой: «Какое бы отвращение мы не питали к его [Николая| поведению по отношению к полякам, которое было несомненно преувеличено в английских и французских газетах, его и императрицы моральное поведение — безупречно»4.

Когда в последнем разговоре перед отъездом посланника император посетовал на несправедливые личные выпады против него, сделанные в Палате общин британского парламента, Бьюкенен согласился с их оценкой Николаем и сообщил государственному секретарю, что сделал это совершенно честно: «Истина заставляет меня признать, что жестокости императорского правительства по отношению к ним [полякам] весьма преувеличены... Преувеличенное впечатление, распространившееся в мире по этому вопросу, в значительной степени возникло из-за отсутствия свободной прессы в России. По этой причине точка зрения пострадавшей стороны распространилась везде почти без возражений»5.

Учитывая такую позицию Бьюкенена, можно понять смущение, в которое его повергла беседа с графом Нессельроде, состоявшаяся на другой день после подписания торгового договора 1832 года. Граф высказал американскому посланнику свое неудовольствие освещением в американских газетах восстания поляков и его подавления Российской империей. «Наши редакторы, — писал

домой Бьюкенен, — не только извлекали самые фальшивые и абсурдные заявления о мерах, предпринимаемых императором, из враждебно настроенных журналов по эту сторону Атлантики; они сами резко комментировали его политику». Особенно возмутило русское правительство поведение вашингтонской «Глоуб» (Globe), являвшейся близкой союзницей администрации Джексона, фактически «официальной газетой», также печатавшей критические статьи по поводу русской политики в Польше. В ответ Бьюкенен не только постарался объяснить Нессельроде сущность взаимоотношений американского правительства со свободной прессой, но и рискнул высказать ряд рекомендаций по ведению Империей собственной контрпропаганды за рубежом: «Я сказал, что, к сожалению, русские журналы никогда не считали нужным опровергать фальшивые и преувеличенные заявления, публикуемые во французских и английских газетах, о которых он говорил. Рассуждая о мнении других наций, это обстоятельство хорошо рассчитано, чтобы вызвать негативное впечатление. Некоторые редакторы в Соединенных Штатах, видя, что эти заявления никогда не подвергались публичному опровержению, принимают их за истину»6. Продолжая мысль, Быокенен уверял государственного секретаря Э. Ливингстона, что он действительно считает, что «сообщения французских и английских газет о политике России в Польше очень преувеличены... Ее народ страдал от чрезмерной жестокости [России] ...В равной степени верно, что многие акты жестокости и варварства, приписываемые России, были очень преувеличены, или существовали только в воображении тех, чьи симпатии к смелым и несчастным полякам “опоздали на день”»7.

Любопытен сам спор о свободной прессе, состоявшийся между американским дипломатом и российским вице-канцлером. В ответ на уверения Бьюкенена, что пресса в США абсолютно свободна и администрация не имеет на нее никакого влияния, Нессельроде поинтересовался, имеет ли какое-то влияние на редактора президент Джексон. Посланник вынужден был признать, что президент такое влияние, вероятно, имеет. «Тогда, не дожидаясь окончания моей фразы, он высказал пожелание, чтобы я попросил использовать его [влияние! и убедить “Globe” быть в дальнейшем более осторожной»8. Выходя из ситуации, Бьюкенен рассказал Нессельроде анекдот: русский по-

веренный в делах барон Сакен однажды пожаловался Джексону па постоянные нападки на Императора в американских газетах; на это президент якобы попросил дипломата просмотреть газеты еще раз, и «если они не содержат по сто статей, направленных против него самого, на одну, неприятную Его Императорскому Величеству, тогда он согласится, что существует причина для жалоб»9. В донесении руководству Бьюкенен, однако, советовал «порекомендовать редактору “Globe” воздержаться хотя бы от резких атак на Российского императора в своих передовицах. Это не принесет никакой пользы, но может сильно навредить. Ни дело Польши, ни даже Свободы человечества не пострадают от его молчания в стране, где существует так много других способных и убежденных изданий». Бьюкенен также посоветовал напечатать в «Globe» редакционную заметку о добрых чувствах, испытываемых русским императором по отношению к США, и включить соответствующий текст в инаугурационную речь Джексона (генерал осенью 1832 г. был переизбран на второй президентский срок)10.

Этот диалог о свободе прессы весьма показателен. Некоторые американские исследователи с гордостью передают весь эпизод, в котором свободные американцы объясняли русским принципы работы американской прессы. Однако из беседы видно, что прагматичный Нессельроде и не настаивал на су-шествовании прямого диктата президента журналистам. Речь шла о том, что президент может «посоветовать» редактору близкой к нему газеты умерить тон в отношении нового партнера, и Бьюкенен вынужден был согласиться с такой постановкой вопроса. Еще более интересна в этом контексте точка зрения автора фундамен тального труда по истории американской журналистики Фрэнка Мотта на взаимоотношения Джексона и редакции «Globe». «Три человека, выпускавшие “Globe” (А. Кендалл, Ф. Блэр и Дж. Райвс), составляли совет по политической стратегии при президенте. “Кухонный кабинет”, как стали называть группу, иногда имел больше власти, чем официальный кабинет. Они были близкими компаньонами президента. ...Джексон был совершенно практичен в своих отношениях с прессой... Он определенно не испытывал большого уважения к абстрактному принципу свободы прессы»11.

Весь эпизод показателен и несколько в другом смысле. Русский министр имел прел-

ставление о степени свободы американской прессы, но переоценивал ее вес и значение. Американские политики, привыкшие к газетным кампаниям, менее болезненно реагировали на критические статьи в собственной печати, чем Нессельроде, привыкший видеть в официозных изданиях завуалированную позицию правительства.

Американский посланник совершенно искренне советовал графу Нессельроде активнее вести контрпропаганду за рубежом. Вскоре после беседы с главой российской дипломатии он с удовлетворением сообщал государственному секретарю: «Я высылаю Вам С-Петербургский журнал... Вы увидите в номере от 15/27 декабря официальное опровержение обвинений, недавно выдвинутых против здешнего правительства в “Journal du Commerce”. Я не берусь определять, было ли что-нибудь из сказанного мною Г.Н[ессель-роде) тем, что побудило его отказаться от своего привычного молчания. Может быть, будет правильно перевести эту статью и опубликовать ее в США?»12. К моменту отъезда домой Бьюкенена в России однозначно воспринимали как прорусски настроенного американца. Встретившая его в Лондоне княгиня Д.Х. Л ивен (сестра АХ. Бенкендорфа и супруга российского посла в Великобритании) была уверена, что именно Бьюкенен опубликовал в Англии анонимный памфлет, защищавший русскую политику. «Бьюкенен (я в этом твердо убеждена) написал замечательный памфлет о России и об Императоре... [и] уехал в Америку в тот самый день, когда памфлет появился. Невозможно, чтобы он не был автором, — он несет на себе печать абсолютной истины»13. К этому же заключению пришел и сам посол Ливен, переславший этот памфлет Нессельроде, сопроводив его собственным комментарием |4. На самом деле автором текста, привлекшего такое внимание четы Ливен, был П.В. Добелл |5, российский подданный американского происхождения, служивший с 1820 г. при Министерстве иностранных дел России и известный своими проектами расширения российского влияния на Тихом океане. Тем не менее из писем Ливе-нов ясно, что взгляды, которые Бьюкенен высказывал в разговорах с ними, вполне совпадали с текстом, написанным чиновником российского МИДа 16.

Конфликтная ситуация из-за публикаций «Глоуб» разрешилась отзывом в Россию поверенного в делах барона Сакена, и еще до своего отъезда в США Бьюкенен сообщал

новому государственному секретарю Луису Маклейну о своем разговоре с Нессельроде: «Он высказал радость, в самых сильных терминах, что президент удовлетворен объяснениями, и затем, смеясь, заметил, что барон Сакен и м-р Ливингстон теперь оба “hors du combat”17, один больше не поверенный, другой — не государственный секретарь»&8.

Тем не менее спустя несколько лет эта история еще давала о себе знать. Можно прийти к выводу, что российское правительство извлекало уроки из общения со «странной» американской действительностью. Уильям Уилкинс, сменивший в Санкт-Петербурге Бьюкенена, сообщал в госдеп, что при всем хорошем отношении императора к Америке «он и его министры ... временами болезненно воспринимают очень свободный и необузданный язык, который иногда используется по отношению к ним в американских газетах. Но я всегда терпеливо объясняю им природу американской прессы... что наша исполнительная власть в соответствии с конституцией и законами страны не имеет контроля над прессой и что в Соединенных Штатах нет такого понятия, как правительственная газета или правительственная пресса»19. Уилкинс, так же как и его предшественник, считал, что российское правительство недостаточно внимания уделяет контрпропаганде в Европе, и приветствовал публикацию официозным «Журналь де Санкт-Петербург» (Journal de Saint-Petersbourg) речи императора перед польской делегацией, расценив ее как, «вероятно, первую статью такого рода в русской прессе. На нее стоит обратить внимание, потому что это осязаемое свидетельство того, что Император Николай — как все люди обязаны быть в девятнадцатом веке — не бесчувственен к общественным настроениям. Она не может рассматриваться ни в каком другом свете, как только обращение к общественному мнению»20.

Когда в США в 1837 г. был направлен новый русский посланник А.А. Бодиско, то в его инструкциях содержались другие уроки, извлеченные министерством иностранных дел из истории с «Globe». К этому времени образованная часть российского общества прочла книгу Алексиса Токвиля «Демократия в Америке» и, вне всякого сомнения, особенно внимательно изучила третью главу второй части «О свободе печати в Соединенных Штатах».

«Колебания американской прессы и ее несправедливые диатрибы против России и

ее правительства, — писал Нессельроде в инструкциях российскому посланнику, — без сомнения, поразят Вас, и Вы с неменьшей болью, мсье, увидите, как забота о напрасной популярности зачастую увлекает ораторов в конгрессе в декламациях против того, что они называют колоссом Севера. Эти декламации и эти диатрибы есть неизбежный удел республиканского режима. Умеренные и благонамеренные люди жалуются, бессильные и беспомощные прекратить это»-1. Бодис-ко рекомендовалось в таких случаях сохранять бесстрастие.

На английскую прессу как на источник дезинформации ссылался несколько лет спустя другой американский посланник Джордж Миффлин Даллас. Он, однако, считал английские газеты повинными в неверных представлениях русских об Америке, обращая, таким образом, свою критику на встречный поток (дез)информации. Когда барон Ф.И. Бруннов пожаловался на трудность получения в России правильной информации о делах в Америке, Даллас указал «как на источник больших искажений по эту сторону Атлантики положения дел в Америке привычку полагаться на выдержки, сделанные английскими редакторами из наших коммерческих газет; эти газеты, издающиеся в торговых городах побережья, зависят от покровительства и выражают мысли только банкиров и торговцев, в то время как голос жителей внутренних областей, управляющих страной, никогда не достигает Европы, если не считать сообщений об их постоянных политических триумфах»22.

Любопытны подробно записанные в 1835 г. американским путешественником Генри Уикофом рассуждения о Соединенных Штатах высокопоставленного николаевского вельможи графа Воронцова.

Князь Воронцов начал с атаки на американское общественное устройство: «Политический класс у вас, как и везде, достаточно умен, чтобы запутать суждения народа и убедить его принять политику, противоположную его настоящим интересам»23. На возражение Уикофа, что такую опасность нейтрализует наличие свободной прессы„ князь заметил, что американская пресса, по его мнению, «просто партийный орган, и все ее комментарии по поводу происходящих событий окрашены партийными предубеждениями. Она кажется... вполне подконтрольной вашим политикам и мало заботящийся об общественном благе»24. Американ-

цу ничего не оставалось, как признать, что Воронцов хорошо знаком с реалиями американской демократии.

Непонятно, читал ли Воронцов Ток-виля к моменту разговора с Уикофом — первое парижское издание «Демократии в Америке» появилось в январе того же 1835 г.:5, — но там он мог прочесть рассуждения французского аристократа об американских газетах, в частности, его замечание, что «именно благодаря прессе партии ведут диалог между собой»26.

Помимо просвещенных сановников, в России о свободе прессы в США рассуждали и реакционные журналы. Одна из таких статей появилась в 1836 г. в «Сыне отечества», издававшемся Николаем Гречем и Фаддеем Булгариным.

«Было время, — сообщал журнал своим читателям в статье под заголовком “Взгляд наСеверо-Американские Соединенные Штаты”, — когда безусловное удивление и безграничные похвалы правлению Штатов считались принадлежностью образования». Однако, по мнению анонимного автора статьи, это заблуждение имело в своей основе процветание заокеанской республики в годы войн, пламя которых «пожирало всю Европу»27. Взяв в союзники автора книги, вышедшей незадолго до этого во Франции 28, он находит «три главные причины зла, удручающего Штаты: 1) неуважение к общественным властям; 2) совершенное невнимание к делам Религии, и 3) беспечность об участи невольников»29. Главная же опасность исходит от свободной печати: «Кому неизвестно влияние книгопечатания в землях конституционных? ...Но ни в одной стране это влияние не имеет такого могущества и такой силы, как в Соединенных Штатах. ...Волнуя умы беспрестанною меною вопросов, тревожа слабые души постоянными опасениями, раздувая тлеющиеся искры ненависти, она (журналистика в США — И. К.) питает непримиримую вражду между народом и правлением...»

И что всего опаснее, в Соединенных Штатах каждый грамотей считает обязанностью читать журналы. По этому-то признаку их там несравненно более, нежели в целой Европе. Не обременяемые ни малейшею пошлиною, они доступны по своей цене для последнего бедняка. Все минуты его отдохновения посвящены чтению ежедневных листков30. ...В них-то должно искать причины крайнего невежества всех классов тамошне-

го общества, их необузданного своевольства. ...И эта ничтожность власти, эта необузданность книгопечатания увеличивают в Соединенных Штатах склонность к преступлениям»31. Вывод автора «Сына отечества» обращен прямо к сочувствующим американскому общественному устройству: «Итак, вы видите теперь, милостивые государи, к каким гибельным последствиям приведены Штаты пренебрежением достоинства общественных властей! Стремясь к независимости, Севе-ро-Американцы сами подрыли те основания, на которых зиждутся прочность и благоустройство человеческих обществ. Уничтожив силу закона, они дали полный разгул самоуправству, своеволию, насилиям, а при них мысль о благоденствии не есть ли пустая мечта? Недоноски Европейского общества, люди, отринутые своими собратьями, толкуют нам о силе и могуществе Союза, о счастии его членов. Глупцы! Ужели быть беззащитною жертвою произвола партий — значит наслаждаться счастием?»32.

Эти рассуждения весьма показательны. Автор «Сына отечества» смотрел на прессу как на важнейший инструмент формирования общественного мнения, который необходимо держать под строгим контролем и применять дозированно. Именно на таком умозаключении основывались отношения с печатью не только в России, но и в других странах континентальной Европы середины XIX века.

Таким образом, просвещенная часть русского общества достаточно хорошо представляла себе степень свободы и независимости американской прессы. Однако в соответствии со своим отношением к американской демократии разные группы в России по-разному интерпретировали свободу слова в США. Передовые сановники империи стремились преуменьшить степень независимости американской печати, в то время как журналисты реакционных изданий преувеличивали степень ее влияния на американское общество. Защитники стабильности старого порядка видели в свободной прессе главное зло, причину «неуважения к властям» в заокеанской республике.

Пресса в США и в самом деле была важным средством политической борьбы и пропаганды, однако отношения государства, общества и прессы строились за океаном по-другому. Решение проблемы чрезмерного вли-яния газет и журналов американское общество нашло в механизмах, не прописанных в

законах и не обеспечивающихся государством, но от этого не менее.действенных.

Первый из этих механизмов заметил путешествовавший по Америке в начале 1830-х гг. французский аристократ Алексис Токвиль, открывший, что увеличение количества газет приводит к уменьшению общественного и политического влияния каждого отдельно взятого издания.

Еще один механизм, выработавшийся в тот период, выходит за рамки собственно прессы. В американском обществе в условиях свободы слова уже в тот ранний период существовала своего рода «самоцензура», при которой любая точка зрения, воспринимавшаяся как радикальная, вытеснялась из сферы публичного обсуждения большинством публики. Именно так долгое время успешно маргинализировалась пропаганда аболиционистов 33. В современных США эта «самоцензура» приняла форму «политической (или поведенческой) корректности».

Остается добавить, что американские политики иногда, пусть и в шуточной форме, выражали свою зависть к легкости решения проблем, создаваемых свободой печати, при помощи цензуры. Посланник США в России в годы Крымской войны Томас Сеймур записал в своем дневнике весной 1856 г.: «Письмо от миссис Бодиско 34 — хочет одну из газет, которые были затерты (brick rubbed) цензором. В целом, мне это нравится. Как много в американских журналах —, и —, и — такого, что надо было бы закрыть навечно. Свобода прессы хорошая вещь, но грязь и фанатизм вызывают у меня отвращение»35.

ПРИМЕЧАНИЯ