Большой террор в Карелии

ТАКАЛА Ирина Рейевна / TAKALA Irina

Петрозаводский государственный университет / Petrozavodsk State University Институт языка, литературы и истории Карельского научного центра Российской академии наук / Institute of Language, Literature and History, Karelian Research Centre, Russian Academy of Sciences Россия, Петрозаводск / Russia, Petrozavodsk irina.takala@onego.ru

БОЛЬШОЙ ТЕРРОР В КАРЕЛИИ*

THE GREAT TERROR IN KARELIA

Abstract: Providing detailed description of the events that took place in Soviet Karelia in 1937—38, the article fills a much needed gap in the national historiography. The analysis of archival documents and the Memory Book of the Republic of Karelia (according to the database "Victims of Political Terror in the USSR" of the Memorial Society) allows identifying the Karelian specificity of the Great Terror, as well as suggesting explanation to the exceptional brutality and scope of mass operations in the republic. The Great Terror is defined as the highest phase of the Bolshevik population policy pursued since 1917.

Дискуссии относительно причин перехода сталинского режима от проводившихся ранее кампаний арестов или ссылок, нацеленных строго на определённые категории населения, к массовым репрессивным акциям, которые охватили все без исключения слои советского общества, ведутся уже не одно десятилетие1. Выдвигая самые разные версии, большинство

* Статья подготовлена в рамках выполнения Программы фундаментальных исследований президиума РАН «Реализация этнонациональной политики в Карелии в XX-XXI веках на фоне меняющейся информационной среды региона». Регистрационный номер: АААА-А18-118020990109-0 и в рамках выполнения государственного задания Федерального исследовательского центра «Карельский научный центр РАН». Регистрационный номер темы АААА-А18-118030190093-9.

исследователей солидарно в том, что какое -то одно, универсальное объяснение государственного террора немыслимо.

Нам представляется продуктивной мысль Питера Холквиста о том, что политика «ликвидации вредоносных элементов», уходящая своими корнями в европейские практики XIX в. и переосмысленная большевиками сквозь призму марксизма, была одним из важных элементов «политики населения» и новых техник государственной интервенции. Советское государство поставило новые цели для использования практик, заимствованных из общеевропейского репертуара, и оказалось удивительно последовательным в работе с определённым шаблоном политики населения, предполагавшим, что некие элементы среди населения можно идентифицировать и что благополучие государства требует либо изъятия, либо ликвидации опасных элементов2. Поощряя с 1917 г. государственное насилие против разных социальных и этнических групп, большевики стремились вылепить своё население, отсекая либо уничтожая «вредоносные элементы», якобы стоявшие на пути построения социалистического общества. К концу 1920-х гг. эта политика насилия, носившая ранее в значительной мере реактивный характер, трансформировалась в превентивные репрессии, постепенно становившиеся системообразующим фактором.

В идеологическом обосновании репрессивной политики государства по отношению к своим гражданам изначально присутствовало сопряжение двух линий — внутренней и внешней. Одним из главных аргументов, оправдывавших усиление террора, стал тезис о «внешней угрозе», который из жупела контрреволюции периода Гражданской войны постепенно эволюционировал в «военные тревоги» конца 1920-х и шпиономанию 1930-х гг. Особенно активно внешнеполитические фобии начали внедряться в общественное сознание после того, как произошёл отказ от теории мировой революции и Сталин стал развивать идею о возможности построения социализма в отдельно взятой стране3. Обобщённый образ «внешнего врага», опирающегося на внутреннего «врага народа», насаждался в массы весьма настойчиво и последовательно.

Иосифа Сталина в России. Современная историография. М., 2009; Кропачев С. Л. От лжи к покаянию: Отечественная историография о масштабах репрессий и потерях СССР в 1937— 1945 годах. СПб., 2011; Кропачев СЛ., Кринко Е.Ф. Потери населения СССР в 1937—1945 гг.: масштабы и формы. Отечественная историография. М., 2012; Тепляков Л. Г. Эпоха репрессий: субъекты и объекты // Между канунами: Исторические исследования в России за последние 25 лет / Под ред. Г. А. Бордюгова. М., 2013. С. 1135-1169.

Периодические идеолого-пропагандистские кампании по насаждению образов «своих» и «чужих» в разных обличьях не только позволяли канализировать потенциал социального недовольства в ненависть против «врагов» всех мастей, но и делали население соучастником репрессий, легитимируя политику террора. Необходимость адаптации к постоянному насилию порождала новые повседневные практики, которые включали в себя как индивидуальные стратегии сопротивления террору, так и стратегии солидарности с действиями власти, оправдание и поддержку этих действий4.

Ко второй половине 1930-х гг. критическая масса для перехода к тотальному террору была накоплена, в пароксизме насилия слилось множество репрессивных логик, и Большой террор стал кульминацией политики населения большевиков и практик полицейского управления обществом.

Историю Большого террора невозможно изучать без учёта его преемственности по отношению к политическому насилию 1920-х — начала 1930-х гг., интенсивность которого во многом определялась региональной спецификой. Карельская специфика обусловливалась геополитическим положением республики (финляндское приграничье) и заключалась в превалировании финского шпионского дискурса в репрессивной политике советской власти, а также в размахе «антишпионских» акций органов безопасности, практиковавшихся задолго до Большого террора и направленных в первую очередь на местное карельское население5.

Обстоятельного научного исследования Большого террора в Карелии до сих пор нет. В работах общего характера сведения о массовых операциях представлены крайне невнятно и фрагментарно, без какого -либо анализа6. Раздел о Большом терроре в книге Н. Барона7 написан в основном по источникам из московских архивов и подчинён основной теме исследования — центральной власти и периферийному сопротивлению в рамках «пространственной истории», что не позволяет автору углубиться в конкретику и сужает взгляд на феномен в целом. Отдельные, весьма немногочисленные и разрозненные исследования не дают полной картины

происходившего в Карелии в 1937—1938 гг.8 Единственной, непосредственно посвящённой теме остаётся книга И. Чухина9, носящая скорее научно-популярный характер. Её главным достоинством является публикация сведений из недоступных многим исследователям архивов ФСБ и МВД. Но за прошедшие двадцать лет опубликовано много новых документов, появилась огромная историография о массовых операциях 1937—1938 гг., что существенно корректирует наше сегодняшнее видение Большого террора.

В настоящей статье мы попытаемся воссоздать целостную картину происходившего в Карелии в 1937—1938 гг. и выявить региональную специфику Большого террора.

Механизм и жертвы Большого террора

Официальный курс на развёртывание массовых репрессий в стране был взят на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б). В резолюции пленума «Уроки вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов»10, принятой 2 марта 1937 г. по докладам Молотова и Кагановича, был намечен обширный перечень мероприятий по ликвидации последствий этой «диверсионно-вредительской деятельности» в ряде отраслей промышленности и на транспорте. Сталин в своём докладе 3 марта призвал партию бороться с политическими противниками уже не при помощи дискуссий, а «методами выкорчёвывания и разгрома», поскольку они превратились «в оголтелую и беспринципную банду вредителей, диверсантов, шпионов и убийц, действующую по заданиям разведывательных органов иностранных государств»11.

Июньский пленум ЦК (23—29 июня 1937 г.) окончательно развязал руки НКВД, став прологом к массовым операциям. После доклада наркома внутренних дел Николая Ежова о раскрытии грандиозного заговора с участием

видных деятелей партии и страны12 наркомату были предоставлены чрезвычайные полномочия. Составной частью этих полномочий стало указание политбюро ЦК ВКП(б), разрешающее применять физические методы воздействия при допросах в ходе следствия по контрреволюционным преступлениям13. Вся подготовка и реализация массового террора от начала до конца регулировалась множеством разного рода документов, принимавшихся политбюро и руководством НКВД.

Уже 2 июля политбюро приняло директиву «Об антисоветских элементах», ставшую началом подготовки к «кулацкой операции». Всем областным, краевым, республиканским партийным органам и органам НКВД предписывалось взять на учёт «всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников», наиболее враждебных из них немедленно арестовать и расстрелять, проведя их дела через тройки, а остальных выслать в лагеря. Предлагалось в пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу и высылке14.

Тройки как внесудебный карательный орган не были новацией 1937 г. В 1920-е — начале 1930-х гг. они создавались при всех полномочных представительствах ГПУ, хотя специального аппарата не имели, а использовали оперативный состав органов ГПУ и уголовного розыска. В период раскулачивания, с 1930 по 1933 гг. тройками было осуждено 392524 человека и только за 1930—1931 гг. ими было вынесено свыше 28 тысяч смертных приговоров15. В мае 1933 г. политбюро лишило тройки ОГПУ права выносить смертные приговоры, а в 1934 г., в ходе создания НКВД, они были ликвидированы. Год спустя в краях, областях и республиках, подчинённых непосредственно центру, приказом НКВД СССР № 00192 от 27 мая 1935 г. были образованы так называемые милицейские тройки (председатель — начальник УНКВД или его заместитель, члены — высшие чины местной милиции). Обязательным было участие в заседаниях прокурора. Дела, как правило, должны были рассматриваться в присутствии арестованных. Максимальное наказание, которое могла назначить милицейская тройка, составляло 5 лет лагерей16.

Тройки, созданные на местах летом 1937 г., имели совсем иной состав, утверждавшийся Москвой (как правило, начальник местного УНКВД — председатель, первый секретарь ЦК/обкома/крайкома партии и прокурор) и самые широкие полномочия, включая право массовых расстрелов. Судьи не видели обвиняемых, сам процесс происходил очень быстро, об этом говорит статистика приговоров. В один день тройка могла осудить 200— 500 человек, а были случаи, когда и больше тысячи17. Распоряжение зам. наркома внутренних дел Михаила Фриновского от 8 августа 1937 г. не сообщать осуждённым тройкой о смертном приговоре было впоследствии механически распространено и на приговорённых к высшей мере наказания (ВМН) по другим видам массовых операций18. Этот подход, распространённый ещё в практике ОГПУ, был направлен на предупреждение сопротивления, самоубийств, массовых протестов со стороны заключённых.

На заседаниях с 5 по 11 июля политбюро утвердило поступившие из республик, краёв и областей предложения о составах троек и о лимитах репрессированных19. Примерно в 30 % телеграмм, поступивших в Центральный комитет, региональные партийные руководители просили руководство дать разрешение на преследование, наряду с кулаками и уголовниками, других групп населения, отмеченных печатью враждебности, опасности или вредности20, что существенно расширило «контингенты, подлежащие репрессии» в подготавливаемом «кулацком» приказе.

Однако в утверждённом 31 июля на политбюро оперативном приказе НКВД СССР № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» цифры эти оказались совсем иными21. Для каждой республики, области, края указывались контрольные

округлённые ориентировочные лимиты по количеству арестов по первой (расстрел) и второй (заключение) категориям, которые нельзя было превышать на местах самостоятельно, но разрешалось, «когда обстановка будет требовать», отправлять наркому Ежову соответствующие мотивированные ходатайства об увеличении утверждённых цифр. Таким образом, в самом приказе была заложена возможность увеличения лимитов на репрессии, что сразу было замечено на местах. Заявки региональных управлений НКВД и обкомов партии на предоставление дополнительных лимитов по арестам и расстрелам шли в Москву вплоть до весны 1938 г. и «кулацкая» операция стала самой массовой репрессивной акцией Большого террора.

Согласно приказу № 00447 аресту подлежало 268950 человек, из которых 75950 человек должны были быть расстреляны (в том числе десять тысяч заключённых лагерей НКВД), а 193000 отправлены в лагеря и тюрьмы на срок от восьми до десяти лет. Операцию следовало начать в большинстве регионов страны с 5 августа (в некоторых южных и восточных областях — 10 и 15 августа), на её проведение отводилось четыре месяца. На деле операция в ряде регионов несколько раз продлевалась, выделялись дополнительные лимиты, в результате, количество осуждённых по приказу № 00447 к ноябрю 1938 г. составило не менее 818 тысяч человек, из них свыше половины (436 тысяч) было приговорено к расстрелу22.

Параллельно с разворачиванием «кулацкой» операции шла подготовка и других массовых репрессивных акций. 15 августа 1937 г., Ежовым был подписан приказ № 00486 «Об операции по репрессированию жён изменников родины», который послужил основой для расправ над родственниками «врагов народа», в том числе и над «социально опасными детьми осуждённых»23. По неполным данным, только за первые полгода после принятия приказа в стране было репрессировано не менее 43 тысяч жён и детей «врагов народа»24.

В то же самое время появляются и так называемые национальные приказы, главными из которых стали № 00439 «Об операции по репрессированию германских подданных, подозревавшихся в шпионаже против СССР» (25 июля 1937 г.), № 00485 «Об операции по репрессированию членов ПОВ, военнопленных полесской армии, перебежчиков из Польши, политэмигрантов и политобменных из Польши, бывших членов ППС и других польских политических партий» (11 августа 1937 г.) и № 00593 «Об операции по репрессированию бывших служащих Китайско-Восточной железной дороги и реэмигрантов Маньчжоу-Го (харбинцы)» (20 сентября 1937 г.)25. Конечно, «национальными» эти приказы, особенно харбинский, назвать можно лишь с достаточной долей условности, тем не менее именно они стали основой для массовых репрессий против многих этнических меньшинств Советского Союза, в том числе и финнов.

Число национальных операций с августа 1937 по февраль 1938 г. постоянно расширялось, хотя специальными документами

(приказы и директивы НКВД) чётко были определены лишь восемь линий: немецкая, польская, румынская, харбинская, латвийская, греческая, иранская и афганская. Однако параллельно появлявшиеся документы постепенно расширяли эти направления за счёт других национальностей. В декабре 1937 г. в состав репрессируемых по «латвийской линии» специальной директивой были включены «перебежчики финны, эстонцы, литовцы и болгары»26. В директиве НКВД СССР от 1 февраля 1938 г. о продлении национальных операций появляется указание провести «аналогичную операцию» в отношении болгар и македонцев27. Всего в документах названы представители 17 национальностей, включая первых депортируемых (корейцы, курды). При этом следует иметь в виду, что перечисленными в документах категориями аресты не ограничивались, да и национальный состав репрессированных по той или иной линии мог оказаться весьма пёстрым. С весны 1938 г. национальные операции становятся основным направлением в массовых репрессиях.

Польский и харбинский приказы ещё больше упростили процедуру принятия решений, впервые введя в практику НКВД «альбомный» порядок осуждения с тем, чтобы одним росчерком пера можно было решить судьбу сразу

госбезопасности НКВД. С. 563), но эти сведения явно занижены. И. Чухин, опираясь на данные Центрального архива ФСБ РФ, приводил совершенно другие данные: уже к началу 1938 г. в стране было репрессировано 27114 жён и 36795 детей «врагов народа» (Чухин И. Особая папка: санкции на погром // Северный Курьер. 1993. 10 июля).

нескольких десятков человек. На каждого арестованного по национальным линиям составлялась короткая справка с предложением о приговоре (расстрел или заключение в лагерь на пять-десять лет), справки комплектовались в специальные списки-альбомы, которые подписывали начальник УНКВД и местный прокурор. Затем альбом направлялся в Москву, где окончательное решение выносила т. н. двойка, комиссия, состоящая из наркома внутренних дел Н. Ежова и прокурора СССР А. Вышинского. По возвращении альбомов на места приговоры приводились в исполнение.

Центром в качестве основных рассматривались три линии: польская, харбинская (харбино-японская) и немецкая, что хорошо прослеживается в итоговых цифрах. В целом по стране репрессированные по национальным приказам составили примерно 40 %. «Национальная» линия репрессий курировалась третьим отделом НКВД (борьба со шпионажем), «кулацкая» — четвёртым (борьба с внутренней контрреволюцией).

Таблица 1

Число репрессированных по основным национальным линиям в 1937-1938 гг.28

Линия Осуждено (тыс. чел.) В т. ч. к ВМН

всего %

польская 139,8 111,1 79,4

немецкая 55,0 41,9 76,2

харбинская 46,3 31,0 66,9

латышская 21,3 16,6 77,8

иранская 13,3 2,0 15,4

греческая 12,6 10,5 84

финская 11,1 9,1 82

эстонская 9,7 8,0 82,2

румынская 8,3 5,4 65,6

афганская 1,6 0,4 23,5

Всего по основным линиям 319,0 236,0 74,0

Помимо двух основных направлений Большого террора — «кулацкого» и «национального» — контингенты репрессируемых постоянно расширялись с принятием множества других центральных документов: приказы и директивы об иностранцах, перебежчиках, военных, эсерах, меньшевиках, анархистах, железнодорожниках, энергетиках, транспортниках, об ужесточении наказаний за «разговоры» и т. д.

Последним аккордом массовых операций стали события осени 1938 г. 15 сентября политбюро принимает постановление об образовании на местах особых троек для рассмотрения дел на арестованных по национальным приказам. В двухмесячный срок особые тройки должны были рассмотреть дела в отношении лиц, арестованных до 1 августа 1938 г., приговоры по первой категории предписывалось приводить в исполнение немедленно29. Через день Ежовым был подписан соответствующий приказ НКВД № 00606.

Причиной для принятия решения об отмене «альбомного порядка» осуждения и создания в каждом регионе специального внесудебного органа для вынесения приговоров по «нацконтингентам» (то есть по всем нерассмотренным альбомам) было то, что Центр оказался не в состоянии оперативно подписывать поступающие с мест альбомы. Между отправкой документов в Москву и получением их назад проходило несколько месяцев. Летом 1938 г. в Москве скопилось альбомов со всей страны более чем на 100 тысяч человек. С мест сыпались жалобы на перегруженность вследствие этого тюрем, на дороговизну содержания уже фактически приговорённых к расстрелу заключённых и т. п.30

Таким образом, главным предназначением особых троек была оперативная физическая ликвидация людей, осуждённых в альбомном порядке по национальным операциям, что можно расценить как подготовку к завершению Большого террора. Персональный состав особых троек не требовал утверждения политбюро, в отличие от троек, созданных по приказу № 00447 и уже прекративших своё существование. В них входили только первые лица: начальник УНКВД, местный партийный руководитель и прокурор, решения были окончательными и не требовали утверждения в Москве. О подготовке к завершению массовых операций говорит и то, что особые тройки не могли рассматривать дела на иностранных подданных, имели право освобождать обвиняемых, дела на арестованных после 1 августа 1938 г.

следовало передавать в суды, трибуналы, Военную коллегию или на рассмотрение ОСО31.

Если верить ведомственной статистике НКВД СССР, по приказу № 00606, то есть особыми тройками на местах, с 15 сентября по 1 ноября 1938 г. были осуждены 93137 человек, 63921 из них (68,6 %) приговорены к расстрелу32. Всего с октября 1936 по ноябрь 1938 гг. по делам, которые вели органы госбезопасности, было арестовано не менее 1710000 человек, осуждено не менее 1440000 человек, в том числе приговорено к расстрелу не менее 724 тысяч человек33.

Прекращён Большой террор был так же, как и начат, постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» от 17 ноября 1938 г.34 и приказом НКВД СССР от 26 ноября 1938 г. № 00762, разъяснявшим порядок осуществления этого постановления и отменявшим приказы, циркуляры и распоряжения НКВД 1937-1938 гг.35 Прекращение массовых операций вовсе не означало отказа руководства страны от репрессивной политики. В преамбуле постановления 17 ноября давалась высокая политическая оценка проведённым репрессивным акциям, декларировалось продолжение и впредь беспощадной борьбы со всеми врагами СССР «при помощи более совершенных и надёжных методов». Компрометируя главных исполнителей и способы осуществления массовых операций, партийное руководство страны стремилось к снижению политической роли органов безопасности, возвращаясь к установлению жёсткого контроля над НКВД, выполнившего свою задачу, а главное — снимало с себя ответственность за произошедшее. По сути, документы, завершившие Большой террор, декларировали не возвращение к «социалистической законности», а лишь то, что только контролируемые и упорядоченные государством репрессии являются допустимыми и правильными36.

Подготовка операций

В Карелии отсчёт национальных операций можно начинать уже с осени

Всего за 1935 г. из числа исключенных из ВКП(б) финнов органами НКВД было репрессировано свыше 40 человек, около 50 находились в розыске, примерно столько же подлежало выселению с территории Карелии40. Следственные дела финских коммунистов, представших перед судом в 1935 —

После рассылки на места закрытого письма ЦК ВКП(б) «О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского

контрреволюционного блока» (29 июля 1936 г.)43, на фоне широкой пропагандистский кампании резко активизировались в республике и поиски бывших троцкистов. Троцкистские организации были выявлены в Карплане, Наркомместпроме, пединституте, на Онегзаводе44.

Тогда же, в конце 1936 г. районными отделениями НКВД были заведены две агентурные разработки, которые во многом определили масштабы Большого террора в Карелии. В приграничном Петровском районе, свыше 80 % жителей которого составляли карелы, начальником РО НКВД А. Черновым началась разработка дела «Повстанцы» о якобы создаваемых финляндской разведкой из числа карбеженцев45 повстанческих отрядов, главной целью которых был развал колхозов и срыв госпланов по лесозаготовкам46. В Кондопожском районе начальник РО А. Пушкин начал собирать оперативные материалы по разработке «Диверсанты», под пристальное внимание агентуры попали промышленные предприятия Кондопоги, прежде всего Целлюлозно-бумажный комбинат с его «иностранным» руководством — директором финном Х. Ярвимяки, главным инженером немцем Б. Ландорфом и представителем чешской фирмы «Шкода» И. Шандо47.

Развернуться в полную силу районным отделениям тогда не дали. Чернов жаловался, что по разработке «Повстанцы» в декабре 1936 г. он не получил ни помощи, ни указаний от руководителей наркомата48. Запретили активно действовать и Пушкину. Новый начальник НКВД Карелии Карл Тенисон, назначенный на эту должность в декабре 1935 г., высказался о его инициативах так: «Дай волю Пушкину, так он в одну ночь полрайона пересадит»49. Несколько месяцев спустя вожжи были отпущены.

финнов были свои осведомители, которые снабжали НКВД материалами (см., например: НАРК. Ф. П-3. Оп. 5. Д. 277. Л. 1-8).

К 1937 г. карельскими органами безопасности был накоплен огромный материал. Каждый отдел НКВД вёл сотни литерных дел по отраслям промышленности, культуры, общественной жизни, где кроме статистических данных был щедро представлен компромат на конкретных людей. Более 700 агентов и осведомителей собирали слухи. В каждом районном отделении имелись агентурные разработки на подозреваемых в шпионаже, вредительстве, другой антисоветской деятельности. В архивах хранились тысячи дел на карбеженцев, финперебежчиков, иностранцев, троцкистов, эсеров, оппозиционеров, церковников. Например, по данным Пудожского РО НКВД 1937 г., из 26 тысяч жителей района 1314 являлись «контрреволюционным элементом». На картотечном учёте состояло 575 человек, имелось 247 дел -формуляров (в т. ч. 109 на бывших членов партии и 120 на финперебежчиков), велось 163 литерных дела, начиная с РИКа и кончая детским домом50.

Решения февральско-мартовского 1937 г. пленума ЦК придали новый импульс для расширения массовых операций в республике. Со второй половины марта 1937 г. из Петрозаводска в Москву потоком шла информация о перестройке партийной работы и одновременно о фактах «оживления буржуазного национализма». Главными «разрабатываемы контингентами» у карельского НКВД оставались финны: «фашистские националис?