Спросить
Войти

Восстание дилетантов: российская историография на рубеже веков

Автор: указан в статье

К.И.Н., ст.н.с. СОИГСИ С.М. Перевалов

Восстание дилетантов: российская историография на рубеже веков*

С.М. Перевалов

2. Дилетантизм в

Историографическая ситуация наших дней. От советского прошлого - к российскому настоящему. Советский строй рухнул. А дилетантизм советского образца?

Менять психологию людей намного трудней, чем систему. Проблемы, копившиеся десятилетиями, не разрешить в одночасье, особенно если их не очень-то и стараются решать. Но, странным образом, представители научного сообщества ждут этого, как манны небесной. То и дело раздаются возгласы недоумения по поводу живучести феномена Фоменко. «Лет 10-15 назад, - рассуждает член-корреспондент РАН В. Козлов, - применительно к советской историографии приходилось слышать такое соображение: работы Фоменко дискредитируют официальную советскую историографию, погрязшую в политизированных схемах всемирно-исторического процесса. Сегодня такой историографии нет» [17, с. 14]1. Да куда же она делась? Если что и изменилось, это внешние условия труда историка. Ситуация внутри цеха поменялась мало, хотя надежды были. После глобального пересмотра мировоззренческих основ напрашивался конкретный разговор специалистов о состоянии дел в каждом из разделов истории, о ремесле историка с учётом всех внешних и внутренних факторов. На мой взгляд, он так и не состоялся в масштабах общероссийских.

стане историков

Личное впечатление может быть обманчиво, но в данном случае я не одинок. Вот мнение П.Е. Копосова: «Вне пределов явно политизированных областей науки ситуация 70-х - начала 80-х годов сохраняется почти без изменений. Произошло только некоторое ослабление позиций группы официальных историков, в 60 - 70-е годы монополизировавших руководство исторической наукой, а теперь вынужденных признать то, что наука должна развиваться как соревнование школ и направлений. По ни сколько-нибудь заметного оживления теоретической мысли, ни повышения уровня научных исследований, ни серьезных попыток улучшить качество преподавания истории не произошло» [42, с. 61]. Ему вторит С.В. Оболенская: «За годы тех колоссальных перемен, которые прежде всего должны были, казалось бы, повлиять на нашу науку - ведь приоткрылась ошеломляющая правда, можно говорить и писать что угодно! - в советской исторической науке не произошло почти ничего» [62, с. 77]. О причине застоя - корпоративной солидарности старых кадров, взращенных на идеях марксизма-ленинизма, пишет Ю. Борисенок: «Время идет, а в советской историографии почти ничего не меняется: привилегированная каста до боли знакомых академиков и член-корров еще долго... будет воспроизводить себе подобных... Песчастные клас* Окончание. Начало в № 3.

1 То же удивление (искреннее?) относительно ситуации в целом выражает академик Ю. А. Поляков (72, стр. 90): «Три главные болезни: догматизм, конъюнктурщина, дилетантизм... которые, казалось, должны были исчезнуть, развились с новой силой».

сики... могут спать спокойно. Их дело по-прежнему живет и побеждает» [15, с. 8].

Пример из дисциплины, сравнительно далекой от полей идеологических битв. В 90-е годы в журнале «Российская археология» была предпринята попытка оценить сделанное за годы советской власти с апологетической (В.И. Гуляев и Л.А. Беляев) и критической (A.A. Формозов) точек зрения [21; 79]. Продолжения дискуссия не имела, и спустя три года Я.А. Шер констатировал: при том, что поднята «острая проблема, которая касается всех нас, ... никто по поставленным проблемам не высказался» [83, с. 209]. Аудитория археологов (так же, как медиевистов, антиковедов и др.) оказалась не готова к разговору о том, что составляет самую суть нашей профессии. Раз так, все остается по-прежнему, или почти по-прежнему, как в старое доброе (для кого-то) время.

Мягко говоря, странным выглядит вздох облегчения по этому поводу М.А. Бойцова: «Удивительно, но и весьма показательно, что катаклизм 90-х годов, глубочайший, с какой бы позиции на него не смотреть ... как-то неадекватно слабо сказался на научном сообществе историков и том, как оно осознает и этот катаклизм, и свою роль в нем, да и вообще содержание собственных профессиональных занятий. Вместо дискуссионных бурь, начавших было пошумливать во второй половине 80-х, - несколько странная тишина и явная всеобщая неохота бередить умы и разжигать страсти обсуждением внутрицеховых проблем. Тишина эта - вообще-то благо, поскольку свидетельствует о присутствии в сообществе такта и здорового чувства самосохранения, не позволяющего поднимать неудобные (?) вопросы, обсуждение которых чревато общими неприятностями» [14, с. 156-157]. Ну что тут скажешь? Когда-то историю с ее первым законом - «не лгать»2, считали опасной наукой. «Сказавши правду, держи коня наготове». И вот нам предлагают мораль каких-то кисейных барышень: не причинять неприятностей себе и другим, «неудобно-с».

А жизнь бежит вперед, не дожидаясь, пока расшевелятся историки и соизволят обратиться

к вопросам, ею поставленным. И тогда вступают в дело неподготовленные любители, либо политизированные (а значит - недостаточно профессиональные) кандидаты и доктора наук.

Направление главного удара дилетантов. И такого рода выступления - верный индикатор неблагополучия в нашей среде. Дилетанты -отдадим им должное - точно нащупали слабое место в постсоветской историографии. Таковым оказалась древняя и средневековая история России и её окраин. Отечественная история в глазах дилетантов вообще выглядит более привлекательной, чем история зарубежная, поскольку позволяет сыграть на патриотических чувствах. «Искажения недопустимы в истории любого государства, - пишут Г.В. Носовский и А.Т. Фоменко. - Но искажения отечественной истории приобретают для нас особое звучание» [61, с. 21]. В критической части они совершенно правы: ныне существующая версия древней российской истории требует пересмотра и освобождения от мифов советского времени. Сами историки неоднократно поднимали этот вопрос. Ситуация здесь мне видится как крайне тревожная. Дело не в отсутствии тех или иных конкретных трудов, а в неготовности научного сообщества в целом вести исторические исследования на современном уровне, что гораздо серьезнее. И положение вряд ли изменится, если не определить специфику ранней российской истории как отрасли, находящейся на стыке разных наук, требующей широких и разносторонних, а также специальных знаний. Научная политика в области россиеведения должна учитывать междисциплинарный, точнее - полидисциплинарный его характер.

Ранняя история нашей страны плохо освещена в местных письменных источниках. Летописание на Руси возникло, видимо, не ранее XI, если не XII века (дата редакций древнейших дошедших до нас памятников), народы окраинных территорий (Поволжья, Урала, Северного Кавказа, Сибири), в подавляющем большинстве бесписьменные, вошли в орбиту русской политики и русской культуры и попали на страницы русскоязычных документов еще позже. История нерусских

2 Quis nescit primam esse historiae legem, ne quid falsi dicere audeat? Deinde ne quid veri non audeat?» [Cic. De orat. 2.15.62]. - «Кто же не знает, что первый закон истории - бояться какой бы то ни было лжи? Затем - не бояться какой бы то ни было правды?» [Цицерон].

народов поэтому восстанавливается на основе источников иноземного происхождения - греческих, латинских, арабских, персидских, армянских, грузинских и т.д. Квалифицированно работать с ними могут специалисты не по отечественной, а по всеобщей истории: антиковеды, востоковеды, византинисты, медиевисты. Их число за советский период резко сократилось. С началом гласности (конец 80-х) ученые забили тревогу. «По пальцам перечтем тех, кто может грамотно составить комментарий к античному автору, - вот что пугает» (Н.В. Брагинская: [80, с. 25]). «Мы стоим перед угрозой прерывания нашей большой традиции в этой области науки» (В.В. Иванов о советском востоковедении: [33, с. 27]). «Мне кажется, что в России сейчас нет греческих палеографов, способных грамотно издать новый текст существенного размера» (А.П. Каждан из своего эмигрантского далека, незадолго до смерти: [37, с. 41]).

Слава Богу, - специалисты, умеющие читать оригинальные тексты, еще живут и работают -преимущественно в Москве и Петербурге. Но семидесятилетняя диктатура непрофессионалов не прошла бесследно: таких людей очень мало. С грехом пополам их хватает на то, чтобы заниматься наиболее приоритетными темами. Для удовлетворения потребностей исторического образования по стране в целом их катастрофически не хватало и не хватает. А свято место пусто не бывает. По всеобщей истории стали подвизаться люди, имеющие весьма отдаленное представление о предмете. «Историки древнего мира или средневековья, не владеющие языком своих источников, философы, строящие «тончайшие» умозаключения по поводу тех или иных терминов греческих мыслителей, едва умеющие при этом прочесть слово по-гречески, археологи, пытающиеся связать раскопанные ими материальные культуры с теми или иными историческими свидетельствами и пользующиеся устаревшими неточными русскими (иной раз поэтическими!) переводами, стали обычным явлением» [71, с. 30].

Если бы только обычным. Такие люди составляют господствующее большинство в нашей науке, тем паче - в образовании. Преимущественно ими создавались и создаются исторические концепции развития многих народов и регионов России - концепции, весьма далекие от того, чтобы называться научными. В условиях реального

федерализма с неизбежным на первых порах ростом сепаратизма это чревато опасностями, и опасностями нешуточными. Незнание собственного прошлого, неумение учитывать его уроки ведут к трагическому непониманию своего места в истории, завышенным (реже - заниженным) ожиданиям в настоящем.

Кавказоведение: вызов национальных историй. Ныне у всех на устах: «Кавказ - горячая точка», средоточие межнациональных и прочих конфликтов. «Отчего Северный Кавказ стал зоной хронической нестабильности и кровавых конфликтов? Одна из причин, как ни странно, -историческая наука. Кавказоведение в СССР развивалось в жестких доктринальных рамках, однако параллельно расцветала и молчаливо поощрялась местными властями практика создания «оригинальных» версий прошлого своего народа - с непременным возвеличиванием его роли за счет соседей. Мания этновеличия, поиски легендарного всеобщего прародителя-этнарха именно в своем народе стали отличительной чертой трудов местных историков. Абсурдность ситуации проявилась в том, что многие современные этнические конфликты зародились на страницах работ по древней и средневековой истории. Ведь период новой и новейшей истории жестко контролировался партийными органами и становился табу для любителей вольного отношения к собственному прошлому. Ныне же, освободившись от старых пут, историческая наука попала в новые сети - к духовным лидерам и национальным элитам постсоветских республик» (Л.С. Га-тагова: [39, с. 8].

О том, как это делается. Несколько лет назад (10 ноября 1994 г.) республика Северная Осетия постановлением местного парламента приобрела добавочное название Алания, по имени средневекового государства. Это в условиях, когда обыденное историческое сознание, подпитываемое политизированными трудами историков, ориентируется на то, чтобы считать все аланское «нашим»3. А чуть ли не в зоне видимости осетинского Владикавказа строится ингушский Ма-гас, названный так в честь главного города средневековой Алании. Разделяет две столицы Пригородный район Северной Осетии, уже ставший осенью 1992 г. местом вооруженного конфликта между соседями и претендентами на аланское наследство. Мы привыкли, что в конфликтах

обычно винят политиков, заказчиков исторических этномифов. Ну, а историки, оперативно попавшие в «новые сети»? Что это за профессионалы, обладающие качествами флюгеров? Что это за наука, в которой одна национальная версия не дополняет, а начисто отрицает другую?

Вопросы могут показаться неуместными. Ведь историки не отмалчиваются. Попытки переписать советский вариант истории кавказских народов на новый лад встречают бурный отпор со стороны «старой гвардии» кавказоведов. Недавно ими был издан своего рода манифест под названием «Обращение участников XIX межрегиональной научной конференции по археологии Северного Кавказа («Крупновские чтения», Москва, 1996) к историкам-кавказоведам, ко всем представителям науки и образования». В нём слышны знакомые по полемике вокруг феномена Фоменко нотки: «За последнее 10-летие в России и других странах СНГ резко возросло количество всякого рода лженаучных открытий и учений, претендующих на новизну и сенсационность... Стало обычным явлением бесцеремонное вторжение многочисленных любителей подобных «сенсаций» в те сугубо профессиональные направления конкретных наук, которые далеко не всегда соответствуют их основной специальности и профессии. К сожалению, в рядах таковых сегодня в числе прочих немало и дипломированных ученых: кандидатов и докторов наук, доцентов и профессоров. Они не только способствуют формированию и распространению псевдонаучных знаний среди широких слоев населения, но и явно дискредитируют науку... неправомерно используя свободу слова и печати, спекулируя на ускоренном росте национального самосознания и повышении интереса народов к своей истории и культуре» [63, с. 285-287].

«Обращение» - далеко не единственная попытка удержать ситуацию в кавказоведении под контролем прежних авторитетов. С разоблачением антинаучных вылазок неоднократно выступали известные ученые В.А. Кузнецов, ИМ. Чеченов [45], В.И. Марковин [50; 51; 52], В.А. Шни-рельман [84; 85], О.М. Давудов [26]. В числе лиц, «дискредитирующих науку о Кавказе», обычно называются: ушедший недавно из жизни археолог и историк И.М. Мизиев [54; 55], писатель и экономист М.Э. Аджи [3; 4; 5], бывший военный, а ныне политик Р.С. Плиев [69; 70], типичный самоучка в тюркологии А.М. Байрамкулов [8; 9; 10] и др.

Два лагеря - «традиционалистов» и «новаторов» (они же - «ниспровергатели») - определились, хотя их персональный состав не вполне устойчив. Первые лучше организованы, вторые более раскованы. Обе стороны прошли путь от использования марксистских установок в качестве щита до мишени для нападок. Принципиальная полемика ведется как по частным, так и по концептуальным вопросам. «Новаторов» обвиняют в национализме, «традиционалистов» - в догматизме. Меня больше беспокоит глубокий непрофессионализм, присущий тем и другим, но особенно непозволительный в среде специалистов, считающихся ведущими в отрасли. Ведь именно неубедительность современной трактовки истории народов Кавказа провоцирует дилетантов на собственные «поиски», «новации», «открытия».

Другими словами, нынешняя генерация историков-кавказоведов не является серьезной альтернативой буйно расцветшему дилетантизму. Задача, поставленная В.А. Кузнецовым и И.М. Че-ченовым в их «антидилетантской» книге, - преодоление «инерционных и деструктивных сил и тенденций в историческом кавказоведении,... отстаивание, апология позиций и достижений

3 См., например, статью М. Доева, в которой, со ссылкой на историю аланского (эпохи монгольского нашествия и ранее) государства, утверждается: «Территория. Ее мы теряли в прошлом, теряем и сейчас. ... Мы потеряли громадные территории. ... Что касается территории, то мы продолжаем ее терять. ...мы могли потерять южную часть Осетии» [29, с. 154-155]. По этому поводу верно заметил А.Иванчик: «Судьба Кавказа и Балкан становится предупреждением для всех, кто ссылается на историческое право - будь то обладание территорией... или право считать другой народ... историческим врагом или оккупантом... Пока история поставляет аргументы для споров, пока она, по выражению Цицерона, остается учителем жизни, вражда и кровь неизбежны» [Цит. по: 20, с. 203]. Я бы только не отказывал истории в статусе «наставницы жизни», magistra vitae, просто надо брать все, а не произвольно выбранные, ее уроки. Чтобы не создавать впечатления, будто перед нами чисто кавказский феномен, тут же припомню, как я учился в советской школе (60-е гг.) по учебникам, где объяснялось, что Иван Гоозный и Петр I имели полное историческое право отвоевывать прибалтийские земли, поскольку они когда-то принадлежали новгородцам.

российской фундаментальной науки о Северном Кавказе, выработанной многими поколениями ученых научной парадигмы» [45, с. 7] - не может быть решена средствами, находящимися в их распоряжении. Кавказоведы советской формации в состоянии защищать только советскую, т.е. ненаучную историческую традицию, в которой были как раз утрачены главные достоинства российских ученых «научной парадигмы» - знание источников и мировой литературы, умение ставить вопросы и искать на них научно аргументированные ответы.

Если нужны доказательства, есть смысл ограничиться легко проверяемыми фактическими ошибками, не затрагивая бездн экзегетики и исторической интерпретации. Факты - фундамент науки, их незнание не заменить никаким глубокомыслием. Начну с алановедения: борьба за алан-ское наследие - одна из самых острых на постсоветском пространстве.

Аланы: откуда берутся мифы. Один из дискуссионных вопросов отечественной аланистики - время первого появления аланов на исторической сцене. Наиболее приемлемой датой считается 72 г. н.э. - год опустошительного набега аланов на Мидию и Армению, о котором сообщает Иосиф Флавий в «Иудейской войне» (Bell. Jud. 7.244). Правда, из «Анналов» Тацита (Ann. 6.3335) известен эпизод 35 г., когда какие-то сарматские племена с Северного Кавказа пришли на помощь иберам (грузинам) против парфян. Что за сарматы? Тацит не уточняет. Сираки? Аор-сы? Аланы? Казалось бы, может помочь обращение к Иосифу, который в другой своей работе, «Иудейские древности», рассказывает о тех же событиях 35 г. (Ant. Jud. 18.97). Наши историки раскрывают перевод соответствующего места в столетней давности своде В.В. Латышева «Scythica et Caucasica» (SC. СПб. 1893-1900. T. I, с. 482), находят там «скифов» и делают вывод: об участии аланов говорить нельзя.

Это ошибка, в данном случае неизбежная, так как ее причина заключена в чисто дилетантском методе чтения текстов в русском переводе. Профессионал же обязан работать с оригиналом и по критическим изданиям. Простая (для лиц, обладающих соответствующей квалификацией) сверка показывает, что В.В. Латышев пользовался неточным изданием С. Набера (1888-1896), к тому времени уже устаревшим, поскольку в 1890 г.

Б. Низе выпустил научное издание 18-й книги «Иудейских древностей» с полным критическим аппаратом, где слово «скифы» (результат поздней конъектуры, основанной на латинском переводе) заменено «аланами», в соответствии с чтением греческих рукописей [67, с. 203-205]. Об этой -столетней давности - «новинке» алановеды даже не слыхали. Время для них как бы застыло. И не стоит В.А. Кузнецову и ИМ. Чеченову так болезненно реагировать на намек, что историческая наука о Кавказе находится на уровне XIX в. [45, с. 35]. По некоторым параметрам она спустилась еще ниже.

Далее. Целый спектр ошибок связан с одной личностью - Флавия Арриана, греческого писателя и римского полководца II века. У Арриана есть военный трактат «Тактика». Оригинала наши историки не знают и пользуются переводами в том же собрании В.В. Латышева. Естественно, воспроизводятся все ошибки переводчиков, к ним добавляются ошибки историографические. Как помнится, Екатерина II в слове из трех букв («ещё») умудрялась делать четыре ошибки («исчо»). Наши алановеды могли бы потягаться с императрицей: на единственное имеющееся на русском языке упоминание об аланах они (практически все) делают три ошибки. 1. Алано-сар-матских всадников из пикейщиков (Arr. Tact. 4.7) превращают в дротикометателей. Разберитесь после этого в их тактике. 2. Скифов IV в. до н.э., сражающихся клином (Ibid. 16.6), принимают за аланов II в. н.э. Ошибка в полтысячелетие. Что это такое? Это Дмитрий Донской, выводящий свои рати на поле Бородинское против дивизий Наполеона. 3. Римские значки «скифского» происхождения (Ibid. 35.3-5) принимают за аланские. Последнего оказывается достаточным, чтобы строить версии о родо-племенном строе у аланов, их военной организации и т.д. [подробнее: 66].

Не повезло не только произведениям Арриа-на, но и событиям с его участием. Будучи наместником римской провинции Каппадокия, Арриан отразил в 135 г. (или 136 г.) аланский набег в страны Закавказья. Эпизод известен из «Римской истории» Кассия Диона (69.15.1), той ее части, что сохранилась во фрагментах у поздних писателей. Филологи долго работали над реконструкцией изначального текста, пока У. Буассевэн не подготовил его критическое, лучшее на этот день, издание (5 тт., 1898-1931). В нем указан маршрут аланского набега через Албанию, Мидию, Армению, Каппадокию, инициатором набега назван царь Иберии Фарасман II [89, р. 235]. Информация в этой части абсолютно ясна и не требует дополнительных разысканий.

Но наши специалисты идут своим путем. Поскольку грекоязычный Кассий Дион им недоступен, они берут русский перевод В.В. Латышева и попадают в ту же ловушку. Латышев изданием Буассевэна воспользоваться не мог, а потому перепечатал и перевел текст Диона со старого издания Л. Диндорфа 1866 г., где маршрут указан иной: Мидия - Армения - Каппадокия [28, с. 276277]. Этим-то устаревшим текстом и руководствуются современные отечественные историки в попытках дать «новые» интерпретации набега 135 г. По Н.Е. Берлизову [12, с. 42-45] аланы шли с юго-востока, из Средней Азии, прорываясь через земли Закавказья на Северный Кавказ (при исключении из списка Албании такое предположение возможно). С.А. Яценко ведет аланов из той же Средней Азии, но северным путем через низовья Волги вдоль берегов Каспийского моря, минуя Иберию и аккуратно обходя основную территорию Албании [87, с. 87-88]. О.М. Давудов, исходя из того, что Албания якобы «не упомянута при описании похода 135 г.», приписывает поход аланам-маскутам Южного Дагестана и Северного Азербайджана, т.е. той же Албании [25, с. 244]. Столько усилий, заранее обреченных на неудачу!4 Не лучше ли потратить их на ознакомление с источником? Правда, для этого надо как минимум выучить греческий.

Уже мелочью выглядит вольное обращение со свидетельством Иоанна Лида (Бе mag. 3.53) о пребывании Арриана вблизи «Каспийских ворот» (ныне Дарьял). Т. Моммзен в своей «Истории Рима» обмолвился, что «Флавий (Арриан - С.П.) побывал на Кавказе и ознакомился с проходами» [56, с. 365, прим. 5]. Только на этом основании Г.А. Меликишвили трактует поездку Арриана как дипломатическую миссию, причем миссию неудачную, предпринятую за несколько лет до аланского набега 135 г. [53, с. 322]. С.А. Яценко, также не заглядывая в источник, присоединяется к мнению Меликишвили и делает «предположение», будто Арриан побывал на Кавказе в начале 130-х гг. с разведывательными целями, имея сведения о готовящемся набеге аланов [87, с. 93, прим. 4]. На деле контекст сообщения Лида явно указывает на события конца кампании 135 г., связанные с преследованием римскими войсками Арриана изгнанных из Армении аланов [88, р. 233 и др.].

Я специально остановился на том, как трактуются в литературе сведения, касающиеся только одного Арриана. Это не самый важный и информативный для аланской тематики автор. Но какова степень концентрации ошибок!

Незнание источников накладывается на незнание зарубежной литературы, которую просто не читают. И это несмотря на разгул аланомании в республиках Северного Кавказа, где все бросились искать аланских предков. Важнейшим этническим показателем признается язык. Много ли осталось от языка аланов? Крохи. Две аланские фразы византийского писателя Иоанна Цеца в эпилоге «Теогонии» (XII в.), впервые опубликованные Д. Моравчиком в 1930 г., являются «единственным языковым памятником, аланский характер которого был бы засвидетельствован самим записавшим его лицом» [1, с. 888; 2, с. 255]. Что, алановеды ухватились за находку, изучили текст «от и до»? Где там! Статья В.И. Абаева 1935 г., откуда взята цитата, на протяжении десятилетий остается единственной профессиональной попыткой дать анализ аланских строк на основе оригинала. Все последующие отечественные публикации на эту тему исходили из информации, приведенной Абаевым. Но ведь наука не стоит на месте. Еще в 1953 г. Г. Хунгер [90; см.: 65; 92] издал те же «варварские» фразы из эпилога «Теогонии» по более ранней и лучше сохранившейся рукописи, в которой восстанавливаются некоторые неясно читаемые в рукописи Моравчика слова. И за 45 лет (!) - никакой реакции со стороны отечественных алановедов, иранистов, осетиноведов. Это при том, что византинисты (т.е. «узкие» специалисты) публикацию Хунгера, конечно же, знали [36, с. 361; 13; 91, р. 183, 257 Г.]. Не знали (и не знают) те, кому это нужнее всего5.

4 Тем же устаревшим переводом Кассия Диона (69.15.1) пользовались в 90-е гг. В.А. Кузнецов [44, с. 48], Т.А. Габуев [19, с. 37] и др.
5 Свежий пример: в статье М.И. Исаева «Аланский язык» из новейшей академической энциклопедии «Языки мира: Иранские языки. III. Восточноиранские языки» [34, с. 107] вновь перепечатан старый (1930 г.) вариант аланских фраз Цеца. И ни слова о рукописи Г. Хунгера.

Изоляция (сейчас - самоизоляция) от мировой науки ведет к разного рода курьезам. Те же аланские фразы Цеца без больших проблем объясняются из архаического осетинского языка. Но в последнее время появились охотники читать их на языке команов (русских половцев), считающихся предками кавказских тюрок (карачаевцев, балкарцев) [54, с. 129-130; 81, с. 179-182; 49, с. 103; 8, с. 187]. Знакомство с публикацией Г. Хунгера избавило бы сторонников тюркской гипотезы от очередного заблуждения, поскольку в изданном им эпилоге «Теогонии», наряду с алан-ским, помещено и «скифское» приветствие, при котором стоит пометка (самого Цеца или переписчика), что язык приветствия - «команский». Версия о тождестве аланского и команского языков отпадает сама собой. Зато появляется возможность привлечь подлинные данные о коман-ском языке, не забираясь в чужой огород.

От аланов мы уже перешли к другим народам с непредсказуемым прошлым.

История тюркских народов: полигон дилетантской методологии. Рост интереса к своей древней истории у тюркоязычных народов России и бывшего СССР - еще одна примечательная черта нашего времени. Интерес этот, однако, в значительной степени удовлетворяется работами, характер которых И.Л. Кызласов обозначает как «розовые национальные мечтания о прошлом» [47, с. 73]. У дилетантствующих тюркологов есть и свое знамя - Л.Н. Гумилев. Поскольку плодовитый доктор двух наук в своих работах по тюркам затрагивал многие запретные для советской историографии темы, ныне его охотно превозносят национальные элиты некоторых постсоветских и российских республик. В Казахстане (г. Астана) появился Евразийский университет его имени. «Великим ученым и гражданином» назвал Гумилева президент Татарстана М. Шаймиев [82, с. 6]. На мой взгляд, Гумилеву-историку больше подходит определение «теоретик и практик воинствующего дилетантизма», хотя в том не столько вина, сколько беда талантливого мастера пера, чье становление проходило в условиях чрезвычайных. Поскольку случай Гумилева демонстрирует типичный для дилетантов (не только тюр команов) подход к историческому

материалу, на нем стоит остановиться подробнее.

Методология Л.Н. Гумилева, которую он неоднократно излагал, основана на принципиальном отрицании необходимости работы исследователя с первоисточниками. Вместо этого он предлагает некое разделение труда филолога и историка. «Соотношение переводчика, комментатора и интерпретатора таково же, как заготовителя сырья, изготовителя деталей и монтажника. Один из них не достигнет успеха без помощи двух других. А опыты совмещения трех профессий в одном лице не давали положительных результатов даже в древности. Знание древнего языка для историка - роскошь» (!). «Для обобщения язык источника вообще безразличен, ибо важен только смысл: война, мир, договор, поход - попросту говоря, событие» [23, с. 25-26]. «Филологи переводят тексты, а историки изучают описанные в них события. Возражать против разделения -труда в науке значит делать шаг назад. Если не группировать и не интерпретировать факты, отслоенные от текстов (курсив мой - С.П.), то самая публикация этих фактов никому не нужна» [16, с. 210]6. Готовые к использованию факты проще всего брать из исторических монографий [22, с. 22].

Метод использования «отслоенных от текстов фактов» - прямой путь к дилетантизации истории, превращению ее из науки в занятие для графоманов. Такие факты можно наполнить каким угодно содержанием - ведь проверка гипотез путем соотнесения их со свидетельствами прошлого исключена. Возьмем процесс коллективизации (раскрестьянивания) в СССР в 30-е годы. Отделим этот «факт, почерпнутый из монографий» советского времени от реальной картины, известной из первых рук и уст - и вместо трагедии получим умильную картинку торжества социальной справедливости в деревне. Возможности для создания произвольных исторических конструкций открываются поистине необъятные. Естественно, что сочинения Л.Н. Гумилева -неисчерпаемый источник ложных сведений. С.Н. Муравьев однажды в трех гумилевских строчках обнаружил пять фактических ошибок, вызванных элементарным незнанием источника

6 Иногда Л.Н. Гумилев вое же оставляет за историками право заниматься источниками, а обобщения передоверяет «этнологам».

[57, с. 161-162]. Порочная методология такого рода обязательно заведет историка в тупик, даже если он настроен на честный поиск.

Эта «новая» парадигма истории, независимо от личности самого Гумилева, оказалась находкой для советской историографии. Ее охотно взяли на вооружение многочисленные последователи «синтетической» истории, чурающиеся того, что зовется «черновой работой». Примечательный спор возник в 1961 г. при обсуждении книги Л.Н. Гумилева «Хунну» (М. 1960), где дискутирующие разделились на два лагеря. Одни, среди которых преобладали специалисты (синологи), защищали требование обязательности использования источников в оригинале [16, с. 206]7. Другие, в их числе Б.Я. Стависский, В.В. Струве, М.И. Артамонов, отстаивали самоубийственное «право» историка довольствоваться переводами. Почему-то в аргументации последних присутствовали ссылки на опыт создания обобщающих трудов Э. Гиббоном и Т. Моммзеном - людьми, прекрасно владеющими техникой работы с оригинальными источниками. Но, пожалуй, самый сокрушительный ultima ratio (последний довод) выдвинул Д.И. Альшиц: «Незнание языка ирокезов не помешало Ф. Энгельсу сделать на основании наблюдений Моргана гениальные выводы о родовом строе» [16, с. 205]. Что ж. Коль скоро научно-популярная книжка «блестящего дилетанта» Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства» объявлялась гениальной, почему бы не попробовать другим?

Немногочисленным узким специалистам все же было позволено работать с оригинальными источниками, но исторические и мировоззренческие концепции за них создавали другие, «идейно выдержанные», кадры. С их подачи и утвердилась практика писать историю без глубокого проникновения в источник, методом более или менее произвольной комбинации вырванных из контекста фактов ради создания умозрительных социологи-зированных схем. Если говорить о хуннологии, то здесь положение за прошедшие десятилетия скорее ухудшилось. В начале 60-х неисторический (не основанный на источниках) подход Л.Н. Гумилева все же вызвал возражения большой группы специалистов. Но вот в 1996 году Н.Н. Крадин публикует очередную монографию на ту же тему, и также по переводным источникам. Критической реакции, подобной той, что была в 1961 г., не последовало, более того: работу поддержали как перспективную престижные научные фонды (Сороса, РГНФ). Представляя книгу, автор признает, «что это обстоятельство (т.е. использование не оригиналов, а переводов - С.П.) делает работу уязвимой для критики» [43, с. 4], но считает достаточным оправданием: 1) молодость дисциплины (это в год, когда отмечалось столетие гуннской археологии! [76]), и 2) использование «по мере необходимости» не одного, а нескольких переводов, сопровождаемое консультациями у специалистов (востоковедов). Позволю себе два контр-довода. 1) Даже если хуннология молода, стара наука история и так же стар принцип изучения прошлого по его остаткам (источникам). Любой новой дисциплине, претендующей на статус научной, проще с самого начала соблюдать правила, принятые для всего научного сообщества, чем потом ломать уже укрепившуюся традицию. Делать легче, чем переделывать. 2) Сотня лучших переводов не заменят оригинала, поскольку любой переводчик - уже посредник между исследователем и источником из мира прошлого. Зачем посредник, когда есть свидетель? Тгаёийоге - йаёкоге (переводчик -предатель).

А вот саморазоблачающая оценка хазарове-дения - еще одной отрасли, в которой погулял Л.Н. Гумилев. Давая характеристику монографии А.П. Новосельцева «Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа» (М. 1990), очередная соискательница кандидатской степени пишет: «Именно оригинальным прочтением источников и отличается вышеупомянутая работа от всех остальных трудов, посвященных Хазарскому каганату» [6, с. 8]. «Впервые в истории изучения Хазарского государства автор использовал не адаптированные переводы письменных источников, задался целью перевести их самостоятельно» [6, с. 12-13]. Другими словами, никто, кроме Новосельцева, не придерживался в своих работах научного метода исследования (но диссертации при этом защищали!). Сравним с той же мировой практикой. В рекомендациях по написанию дипломной (!) работы про7 Прозвучал такой аргумент С. Г. Кляшторного: сведения о гуннах в русском переводе Н.Я. Бичурина, использованном Гумилевым, составляют малую часть («может быть, 1/10 или 1/100») от того, что есть в китайских источниках [16, с. 206].

фессор У. Эко относит к числу «неукоснительных законов» и такой: «Нельзя писать диплом по иностранному автору, если вы не можете прочесть его в подлиннике» [86, с. 33]. А перевод? «Перевод источником не является. Это протез, как вставная челюсть или очки... Антология - не источник.... Пересказы, сделанные другими авторами, даже оснащенные длиннейшими цитатами, не являются источниками» [86, с. 65].

Без работы с оригинальными источниками (без «борьбы с документами», по выражению М. Блока) нет научной истории - это самоочевидно. «Любому историку известно, что историческое исследование может опираться только на исторические источники, принципиально отличающиеся как от исторических исследований, так и от учебных пособий по истории. Разница здесь весьма существенна и заключается прежде всего в качестве информации, которая может быть извлечена из той или иной категории текста. ... историческими источниками признаются исключительно такие сообщения о прошлом, в которых отсутствует какая бы то ни было информация из исследований и пособий; в их основе - впечатления и переживания участников и очевидцев событий» [27, с. 19].

Феномен Фоменко. Приведенная цитата И.Н. Данилевского направлена против главного «антигероя» разоблачительных кампаний последних лет А.Т. Фоменко, а может быть, обращена и против его оппонентов из числа современных историков - настолько близки их подходы. Ничего удивительного. Уроженец Магадана (1945 г. рожд.), сын ссыльнопоселенца, Фоменко воспитывался в той самой советской школе, где история, совершенно непохожая на реальную жизнь, переписывалась (с участием многих ныне действующих историков) столько раз, сколько колебалась генеральная линия партии. Реакция мыслящего абстракциями математика оказалась хотя и экстравагантной, но по-своему логичной. Поскольку факты прошлого подвергались постоянным искажениям,

в качестве единственно надежного ориентира были приняты числовые данные и основанные на них математические выкладки8. Их абсолютизация - невольная либо (хочу думать) преднамеренная - принесла результат в виде «новой хронологии», а по сути - новой виртуальной концепции ранней письменной истории человечества.

При всем том данные, которыми оперирует Фоменко, не вымышлены, а только «отслоены» от породившей их исторической традиции, после чего с ними можно вытворять что угодно. Как марксисты советской выучки автоматически загружали в объяснение исторических событий идею классовой борьбы, как Л. Гумилев закладывал в «отслоенные от источников факты» свою универсальную теорию пассионарности, так и Фоменко заполняет вырванные из контекста «исторические даты» своими «математико-статистическими» моделями. Во всех случаях первичный метод (принцип) один. Разница - в степени догматизма: он у профессиональных исто

Другие работы в данной теме:
Контакты
Обратная связь
support@uchimsya.com
Учимся
Общая информация
Разделы
Тесты