Спросить
Войти
ДИСКУССИИ
Н.Ф. Бугай
д-р ист. наук, профессор, действительный государственный советник РФ III класса, гл. научный сотрудник, Учреждение Российской академии наук Институт российской истории РАН, г. Москва
ЗАЩИТА СОСТОЯЛАСЬ, ПРОБЛЕМЫ ОСТАЮТСЯ...
(О защищенной диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук Л.Н. Дьяченко по теме: «Депортированные народы на территории Кыргызстана (проблемы адаптации и реабилитации)». Специальность 07.00.02 - Отечественная история)
Аннотация. В публикации дан обзор защищенной диссертации по названной теме, выдвинутой на соискание ученой степени доктора исторических наук. Рассмотрены основные положения, представленные Л.Н. Дьяченко на защиту, показана степень их решения. Выявлены недостатки исследования столь сложной проблемы в истории Союза ССР, связанной с принудительными переселениями народов в 1920-е - 1950-е годы на примере Киргизской ССР.
N.F. Bugay, Institute of Russian History of the Russian Academy of Sciences, Moscow
THE DEFENSE TOOK PLACE, THE PROBLEM REMAINS...
(On protected dissertation on competition of a scientific degree of the doctor of historical sciences L.N. Dyachenko, on the theme: «Deported peoples on the territory of Kyrgyzstan (problems of adaptation and rehabilitation)». Speciality 07.00.02 - Native history)
Abstract. The publication provides an overview of protected the dissertation on the theme put forward on competition of a scientific degree of the doctor of historical Sciences. The basic principles presented by L.N. Dyachenko protection, shows the degree of their solution. The deficiencies of the study of such complex problems in the history of the USSR associated with involuntary resettlement of people in the 1920s - 1950s years by the example of the Kyrgyz SSR.
В 2013 году в Государственном образовательном учреждении «Кыргызско-Российский Славянский университет» (г. Фрунзе) состоялась защита поименованной диссертации. Надо полагать, что ученый гуманитарный мир всегда с предвкушением возлагает большие надежды на новые исследования и открытия в настоящем сложном направлении исторической науки.1 Предложенная тема уж больно щекотливая, она всегда привлекает внимание, так как касается многих судеб народов. Более того, можно согласиться и с замыслом ее исследователя.
Конечно, особый интерес будут проявлять к этой работе те, кто так же занимается изучением столь сложного вопроса современности, который в 1930-1940-е гг. составлял, по признанию ученых, основу национальной государственной политики, что признано и самими политиками. Правда, выход из этой проблемы и спустя 70 лет, видимо, не имеет конца. О том свидетельствуют и события, связанные с реабилитацией народов Крымской Республики, с учетом
Вывод по автореферату диссертационного исследования зачастую бывает ошибочным. Знакомство с диссертацией показывает во многом обратное, как и в данном конкретном случае, допущены многие ошибки и просчеты со стороны автора, отмечается действительно слабая проработка литературы, источников, а отсюда и недостаточно глубокая аргументация выводов, поверхностность суждений, отсутствие новизны, развития в научном плане самой темы, поспешность, которые не придают исследованию фундаментальности.
нового административно-территориального состояния в Российской Федерации, потребовавшем возвращения к этой сложной теме, применительно к реабилитации этнических общностей, проживающих на территории республики в новом ее измерении. Поэтому актуальность темы вряд ли можно оспорить.
Надо также заметить, что и в научном плане за последние два десятилетия учеными больше внимание уделялось вопросам непосредственно самой реабилитации, процессу принудительного переселения почти всех этнических общностей, населявших Союз ССР, описанию этих событий, выявлению причин, виновников, самого хода операций по принудительному переселению и последствий во всех сферах жизни государства. Но в меньшей степени изучалась другая сторона, а именно: ситуация в тех регионах страны единого государства, где принимались эти контингенты населения. Ощущалась потребность в необходимости знать, каким образом выстраивались взаимоотношения, какими «теплыми и дружественными» были контакты, решение вопросов житейского бытия, организации производственной сферы в совершенно новых условиях обитания и др.
Наверное, вряд ли мог бы кто-либо возражать против такого начинания, и эту благородную задачу поставила перед собою Л. Дьяченко. Ещё важно понять, что обладало автором -какие-то личные интересы или на первом плане стояла наука?
Можно принять то, что, исследуя ситуацию в связи с этой проблемой в масштабе Киргизской ССР, появляется возможность изучить также всегда привлекающий к себе внимание фактор периферийности в процессе принудительных переселений. Он-то как раз и увязывается с международной составляющей, на что особый акцент сделан в диссертационном исследовании. А так как этнические общности, подвергшиеся принудительному переселению, проживали и в пограничных регионах Союза ССР, то влияли на них и переселение, и например, приход Гитлера к власти, и нестандартные ситуации, развивавшиеся на Дальнем Востоке, Северо-Западе СССР, на Ближнем и Среднем Востоке. Просматривается связь и с внутренней составляющей процесса - общественно-политическое состояние в республике в этот период, отношения центра с союзной республикой, положение в экономике, развитие национально-освободительных движений и пр.
Как полагается, работе предпослан историографический обзор, в котором определенный вопрос вызывает название самих разделов. Оно до конца строго не выверено, в нем фигурирует основной посыл: «репрессивные депортации народов», «массовая насильственная депортация» и все последующее - в таком же духе. Как можно, например, понять, что «существование в чуждом цивилизованном, этническом и конфессиональном окружении оказало серьезное негативное влияние на образ жизни депортированных, их образование и культурный уровень привело отчасти к утрате родного языка» [10, с. 3]. Граждане, переселенные в Киргизскую ССР, кроме греков, армян, корейцев, «власовцев», немцев, «оуновцев» (всех было незначительное количество), принадлежали к мусульманской вере (чеченцы, ингуши, балкарцы, крымские татары, народы Закавказья), исповедовали ислам и были в таком же окружении. Каким же образом киргизы могли повлиять на их образование и культуру?
«24 марта 1944 г., - пишет в своих воспоминаниях спецпереселенец-балкарец Абу Гекки-ев, - мы прибыли в Киргизию, и здесь, в Киргизии, нас встретили косые взгляды, злые слова - как же, приехали неблагодарные, предатели, убийцы, пособники фашистов». Спецпереселенка Мария Жабоева констатирует: «Первое время на нас ходили смотреть, как на зверей, спрятаться от этих взглядов было некуда» [15, 16]. Как отмечал Х.И. Хутуев, «всё в этом плане зависело от нас самих». Но необходимо учитывать и уровень культуры переселенцев. Так, грамотность чеченцев в первой половине 1940-х гг. составляла 63,1 %, у балкарцев - 46,0 %, у калмыков - 39,2 %. Поэтому вопрос о влиянии на развитие культуры весьма сомнительный. И как раз именно это не соотносится с предшествующими исследованиями проблемы. Да и сама автор в последующем делает иное заключение, например, по отношению к чеченской общности [19, с. 318].
В историографии проведен анализ литературы без характеристики изучения проблемы на разных этапах двух последних десятилетий, дана оценка трудам историков стран СНГ, в первую очередь киргизским ученым, что правильно, а также и зарубежным. Автором сделаны выводы, наверное, только ей понятные в такой формулировке определений, как «о трудностях, причинах депортационной политики», этапах и технологиях проведения, масштабах «принудительных депортаций», географии расселения, «советской депортационной политике».
На основе этого автором ставилась цель, и были оглашены обещания выработать объективную основу, а также выверенную оценку «этническим и социальным депортациям». И здесь же высказано сожаление о том, что «для некоторых народов реабилитация не была подкреплена территориальной реабилитацией». Чтобы сделать подобный вывод, наверное, необходима еще и доказательная часть. Поэтому тут ощущается определенная поспешность. Забегая вперед, надо заметить, что автором этот вопрос глубоко не исследован, да вероятно, исходя из названия темы, он и не совсем здесь уместен. Выводы сводились только к констатации событий. Проявляется стремление увязывать эти процессы с конъюнктурными интересами советского руководства. Подобный подход нельзя расценивать по-другому, кроме как надуманность, так как в данном случае задача руководства была прозрачной - обеспечить стабильность в любой ситуации в стране и, особенно, в глубоком тылу.
Что касается характеристики источниковой базы, то она подана совместно с историографической частью.
Относительно индивидуальных разработок предшественников по теме, диссертант анализирует работу И. Баберовски [1, с. 34]. И надо признать, что вывод И. Баберовски делает весьма сомнительный. В частности, он констатирует, что «власти (СССР - Н.Б.) старались стереть народы с лица земли». Однако именно эта задача была озвучена в планах Восточного министерства Германии (Розенберг), о чем свидетельствует и план данного министерства применительно к народам России, как и содержание публикаций в Германии о народах СССР перед войной 1941-1945 гг., в частности о народах Северного Кавказа.
И, наконец, диссертант в связи с этим пытается оценить деяния И.В. Сталина и замечает, что «Сталин считал вполне естественным силовое регулирование этнических процессов». На практике же И.В. Сталин вообще не придерживался принципа регулирования. В условиях широкого действия принципа персонифицированной власти использование этого регулирования было невозможно, так как всё базировалось на принципе беспрекословного подчинения в управлении обществом через созданный аппарат власти - гражданский и военный.
Одним словом, предлагаемая для исследования проблема «замешана» на обширном комплексе побочных и, в той или иной мере, определяющих или сопутствующих вопросов. Возможно, такой подход и явился причиной того, что само раскрытие темы «потонуло» в море толкований и разъяснений автора уже известного и зачастую мало связанного с изучаемой территорией материала.
В связи с этим очевиден отход от раскрытия сути темы и ответа на многие вопросы, а именно: как же непосредственно протекали эти события в самой республике, каким было их положение в общем развитии республики и советской государственности по изучаемым направлениям? Сама Киргизская республика в работе отражена как бы фоном, а не главной составляющей исследования. Тем не менее, конечно, автором проведена определенная работа, хотя, насколько высок ее изыскательский уровень, судить трудно.
Как и в любом исследовании, нельзя не отметить отдельные его положительные стороны, очевидно, что их-то и можно посчитать в качестве приоритетных и как имеющих определенный итог в изучении. В первую очередь это подробное и документированное изложение сути понятия «адаптация» и «интеграция» принудительно переселенных народов в местный социум.
Автор выделяет и придаёт особое значение экономическому положению переселенцев, с учетом их обустройства, обеспечения землей, организацией форм хозяйствования, дальнейшего закрепления на местах проживания, решения многих побочных социальных проблем, в том числе в сфере культуры и образования.
Правда, выводы в этом отношении приобретают у автора как своего рода одновременное нагромождение нескольких подходов. Так, в одном месте, касаясь вопроса использования трудовых ресурсов, автор указывает, что «здесь возник дефицит трудовых ресурсов, который частично должен быть восполниться депортированными корейцами» [9, с. 88], однако на с. 95 автор также отмечает, что приезд, например, тех же корейцев «осложнил жизнь населения Узбекской и Казахской ССР». На с. 113 Л.Н. Дьяченко уже опровергает свои прежние выводы новым утверждением о том, что «с высвобождением дешевой рабочей силы для тяжелого физического труда стало проводиться освоение земель Средней Азии и Казахстана». Читатель, вероятно, может сам выбрать то, что ему нравится, опираясь на отсутствие доказательной части самого исследователя.
На определенном уровне показана и роль государственных органов власти Киргизкой ССР в решении многих проблем жизнеобустройства спецпереселенцев. Мимоходом затронут вопрос об имевшихся уголовных преступлениях со стороны руководящих органов власти на местах, касавшихся непосредственно отношения к решению проблем принудительно переселенных народов, хотя архив по данному вопросу изучен недостаточно. Создается впечатление, что как бы все составные части диссертационного исследования автором соблюдены, но это только впечатление. Выдержан и последний раздел как наиболее продвинутый практикой и в историографии связанный с реабилитацией этнических общностей, возвращением их на территорию своего прежнего проживания в РСФСР, но это уже вне рамок Киргизской ССР.
В то же время заметны также и существенные недостатки в исследовании темы, и их предостаточно. Они находятся на поверхности. Естественно, всё это не может не влиять в целом, как на общий уровень проведенной работы, так и на её значимости в реализации задуманного, а во многом - и на выводы самого автора. Они в отдельных разделах диссертации вообще отсутствуют, а порой остаётся непонятным, каково же отношение автора к тому или иному изучаемому вопросу. В этом плане проявляется попытка автора как бы отгородиться выводами других ученых и специалистов. А каково же собственное мнение диссертанта в том или ином конкретном случае, - это остается за рамками исследования. Ощущается и нарушение степени сбалансированного в распределении материала. Всё это вместе взятое вызывает необходимость более тщательного анализа представленного труда.
В целом бросается в глаза слабая проработка автором имеющейся литературы, изданной по теме как в масштабе государств СНГ, в том числе по российской историографии, так и по историографии бывших союзных республик, в том числе и в Киргизской Республике. Это и влечёт к заключению о слабой изученности темы, хотя, в то же время, в последующем историографическом обзоре автор приводит десятки имеющихся научных работ. Суть же сводится к тому, что отдельные стороны темы ждут своего исследования, уточнения деталей и предложения собственных выводов по этой сложной научной проблеме. Задача, по-нашему мнению, состояла в том, чтобы обобщить уже достигнутое по теме и предложить свои выводы, определив перспективу в исследовании самой темы и показа роли и места регионов в ней, в частности Киргизской ССР, принудительно принимавшей переселенные народы.
Предметом исследования выступают Киргизская ССР и переселенные этнические общности на ее территорию. Соответственно и речь должна идти о тех, кто был принудительно поселен в республике. В числе их были чеченцы, ингуши, балкарцы, крымские татары, с Закавказья - турки-месхетинцы, курды (всего 10 611 чел.), советские корейцы и другие (греки - 16 чел., болгары - 1, других - 6 человек). Следовало бы, пользуясь существующей классификацией в
науке, подразделить этнические общности на титульные и нетитульные. Это облегчило бы их восприятие и не создавало путаницы, когда чеченцы называются этническим меньшинством. Это относится и к советским немцам, названным нацменьшинством [10, с. 117]. В подобных характеристиках следовало бы быть более осторожным, ведь немцы также имели государственное образование, да и общая численность их в стране превышала более одного миллиона человек. Наряду с Автономией немцев Поволжья, советские немцы дисперсно расселялись по всей территории страны и проживали в России со времен принятого «Именного указа императрицы Екатерины II Правительственному Сенату о разрешении иностранцам селиться на пустых землях России от 14 октября 1762 года» [4, с. 67].
Касаясь вопроса о советских немцах в России, Л. Дьяченко отмечает, что Автономия немцев Поволжья «просто исчезла с административной карты страны, она даже не была юридически ликвидирована, просто по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 7 октября 1941 г. ее районы были включены в состав Саратовской и Сталинградской областей». Однако следует отметить, что это государственное образование создавалось на основе административно-территориального принципа - и не только для советских немцев, но и для других этнических общностей, проживавших на этой территории. Республика была так названа потому, что на ее территории больший процент населения составляли именно немцы. И хотя автор отмечает об «уникальности» этой республики, однако ничего такого особенного в ней не было. И вряд ли было целесообразно, после переселения немцев, оставлять это территориальное образование. Ведь главной задачей было сохранение экономической составляющей этой бывшей республики в общем потенциале государства. Конечно, без присутствия немцев, это сделалось сложной задачей, так как для ее решения требовались, прежде всего, производительные силы.
Наряду с республикой, на территории страны существовали еще и национальные немецкие районы и советы. Немцы были повсеместно вовлечены в советское строительство. Они обладали богатым опытом ведения хозяйства, и эту свою культуру они привнесли и в те районы, в которых им пришлось расселяться. Об этом свидетельствует занятость немцев в Оренбургской области, Алтайском крае, на Урале, в республиках Средней Азии [там же]. Не вызывает сомнения, что они с полной отдачей сил трудились и в Киргизской ССР, и в других республиках, а также в рабочих колоннах и батальонах.
Немцы - органичная часть российского населения. Поэтому следовало бы придерживаться строгого оперирования данным конкретным населением, в том числе и для иллюстрации научных выводов и мнений самого исследователя. Автор отходит от такого приема, используя для этой цели материалы, зачастую не относящиеся к территории самой республики, затрагивая то Сибирь, то Алтай, то остров Сахалин и другие регионы страны, уклоняясь к общим рассуждениям, а не к конкретному разговору о Киргизской ССР. Необоснованно применение автором в работе и ненаучного термина «малые народы» [10, с. 33, 185 и др.].
Мало чем новым отличаются разделы, посвященные принудительным переселениям народов Северного Кавказа, - карачаевцам, балкарцам, чеченцам, ингушам. Автором и в этом случае приводятся в качестве иллюстрации первые, попавшие ей под руку, количественные характеристики: где-то эти сведения приводятся совместно с демобилизованными военными, принадлежавшими к переселявшимся этническим общностям, а где-то сведения даны без учета военных. Что касается чеченцев, то необходимо учитывать и общее количество переселенцев чеченцев-аккинцев с территории Дагестанской АССР. По данным М.М. Шахбановой, их убыло в спецпереселение - 3142 семьи, или 14 901 человек [22, с. 31].
Говоря о принудительных выселениях турок-месхетинцев, курдов, хемшинов с территории Закавказья, следовало бы также обратить внимание и на их численные характеристики, в том числе в Киргизской ССР. Все документы НКВД СССР определяют численность этнических общностей в целом в 95 тыс. человек, однако в литературе встречаются сведения и о 125 тыс.
человек. До сих пор остаются дискуссионными и данные о численности представителей названных этнических общностей на фронтах Великой Отечественной войны, особенно турок-месхетинцев. Общие сведения по туркам-месхетинцам колеблются от 18 до 46 тыс. человек.
В связи с уже изложенным, важно определиться и в применяемой терминологии в исследовании. Предложены для рассмотрения принудительно переселенных граждан такие понятия, как «депортанты», и, как отмечалось, «малые народы». В данном случае было бы целесообразно сопроводить сноской, в каком из государственных документов автор встречает подобные определения. Трактуется «фактор субъектности» (Л. Хоперская), якобы применявшийся в проводимых И.В. Сталиным принудительных переселениях, и прочие изыски. Правда, сноски на эти посылы в исследовании также отсутствуют.
По-прежнему используются такие понятия, как «тотальные депортации», «репрессивная политика государства», «советская депортационная политика», «репрессивная депортация», «принудительная депортация», депортации «по национальному признаку», а еще есть и новация - «геополитические депортации». Вряд ли такие сочетания возможны вообще. Пояснение последнему феномену дается автором на с. 85. Под «геополитической депортацией» понимается то, что в основе международных отношений находилась якобы позиция об отношениях государства к этническим меньшинствам, что не всегда соответствует действительности и далеко от истинного состояния дел.
Вообще возникает вопрос, играли ли какую-либо роль в этих отношениях, например, курды, турки-месхетицы, финны-ингерманландцы, советские корейцы, иранцы? Цель их выселения подчинялась задаче государства по очищению пограничных зон, как это отмечается в документах НКВД СССР и НКВД союзных республик, от «инонациональностей» (терминология НКВД СССР) в условиях нависшей войны, достижению стабильности в этих регионах, возможного их использования в случае обострения отношений на названных территориях.
В создаваемых пограничных зонах имела место тенденция к пространственному расширению их территории и, соответственно, все это сопровождалось их очищением, в том числе и с учетом известного «принципа неблагонадежности», который имел широкое применение еще в царской России. Использовать представителей этих этнических меньшинств могли разве что в разведывательных целях. Однако и в этом плане велась работа соответствующими органами власти. Поэтому предлагаемая «геополитическая депортация» имеет под собой слабую доказательную основу, да и, скорее, отличается надуманностью. Проводимые отселения, зачистки территории вряд ли можно отнести к «геополитическим элементам страны». Более того, не будь войны, развязанной фашистами, вряд ли вообще кто-то затрагивал бы эти этнические меньшинства.
Автор прав, подтверждая наличие превентивного обвинения этнических общностей в процессах принудительных переселений. Но вряд ли уместен столь обширный анализ внешней политики по всем этим направлениям, было бы куда полезнее проанализировать суть переселений на территории Российской империи, имевших место как в ХУШ веке, так и в начале Х1Х века, в период Русско-японской войны, и сразу после революции 1917 года - вплоть до середины 1920-х гг. (Закавказье, Дальний Восток, Северный Кавказ), так и до 1935-1937 гг.
Особое внимание автор уделяет советским корейцам. И это не случайно, так как они в числе первых этнических общностей были подвергнуты принудительному переселению, после выселения поляков и немцев с территории западных районов страны. Однако и в данном случае необходимо было обстоятельнее познакомиться с имеющейся литературой по истории советских корейцев. Это позволило бы автору избежать во многом неверных трактовок разных сторон жизни корейцев на Дальнем Востоке.
В этой связи некоторые выводы и заключения автора по этому вопросу высказывают определенное недоумение. Например, «характер компактного пространственного размещения
(корейцев - Н.Б.) не соответствовал принципам интернационального, пролетарского воспитания советского человека» [10, с. 88]. Но советские корейцы не жили изолированно от общества или же на другой планете. Они проживали в условиях советской системы власти и пользовались наравне со всеми такими же правами, принимая активное участие в политической и общественной жизни страны. У корейцев к этому времени уже были известны их общественные объединения, имевшие свои программы, что подтверждают и опубликованные многочисленные архивные документы [5, 14, 18].
Трактуя вопрос об отношении корейцев к факту образования Еврейской автономной области и опираясь на мнение зарубежных исследователей, автор подтверждает, что это «могло бы повлечь за собой аналогичные требования корейского населения Дальнего Востока: права на создание своей национальной автономии». А что в этом преступного? Разве советские корейцы не могли требовать такого же права, предоставляемого другим народам в плане национального строительства? Автору следовало бы обратиться по этому вопросу к источникам в том плане, как он трактуется в российской историографии. Дело в том, что корейцы ставили вопрос об организации автономии перед Приморским губкомом РКП(б) и Корейской секцией при губисполкоме (Ли Ен Шен) сразу после завершения Гражданской войны на Дальнем Востоке. В ту пору они и не предполагали, что будет решаться проблема автономии еврейской общности.
Важную роль в продвижении подобной идеи играл и член Центрального бюро Корейского Коминтерна Хан Меньше. Он полагал, что самым радикальным решением «корейского вопроса» было бы «предоставление корейцам территории областной автономии». Он представлял, что тем самым «будет усилен революционный энтузиазм в Корее и пролетарская солидарность с Японией». Но это не было выполнено. Что же касается заключения Л. Дьяченко, то это есть последующий этап в решении данного вопроса, но не причина принудительного выселения советских корейцев.
После создания Еврейской автономной области, корейские лидеры в Биробиджане тот час же снова выступили с инициативой формирования корейской автономии. С этой целью они даже учредили «Подготовительный комитет автономии» и ходатайствовали перед Правительством СССР, однако и в этот раз их ходатайство было отклонено. А во второй половине 1930-х гг. корейцам оказалось не до автономии. Только с октября 1936 по январь 1938 гг. было расстреляно 5116 (0,3%) советских корейцев. Таковой была реальность. И хотя в первой половине 1930-х гг. функционировал Корейский национальный район, работу которого исследовала С.Г. Нам [17], он просуществовал лишь до 17 декабря 1937 г. Более того, из истории принудительного выселения корейцев с территории Дальнего Востока следовало бы отметить и о такой особенности, что корейцы, как и советские немцы, проживали дисперсно на всей территории Союза ССР, а не только на Дальнем Востоке.
Касаясь проблем принудительных переселений в целом, вряд ли можно согласиться с посылом автора, что депортация кулачества явилась первой социальной депортацией (разные условия, разные причины, кулаки переселялись в рамках одной страны) как «модель» для будущих переселений целых народов - «геополитических депортаций». В данном случае автор опускает жесткие принудительные переселения и российского казачества, в частности на Дону, Тереке, Кубани, переселение Семиреченского казачества и учиненный против казачества открытый геноцид. Более того, как же всё эти случаи сопрягаются с понятием «депортации по национальному признаку»? И возникает в этой ситуации ещё вопрос: кто же оставался в этот период в Союзе ССР в числе не подвергшихся депортации?
Касаясь советских корейцев, не менее интересно и другое «открытие» автора: главную причину переселения их во второй половине 1930-х гг. Л. Дьяченко видит исключительно в том, что они «имели собственное государство с буржуазной формой правления». Такое утверждение звучит как оскорбление в адрес советских и российских корейцев. Уже в 1937 году исполнилось более 70 лет со дня добровольного переселения их в Россию. А для многих из них Россия вообще была родиной, они в ней родились. И следовало бы всё-таки ознакомиться с историей появления 150 лет тому назад (с 1864 г., года капчжа) корейцев на территории СССР [9].
По Л. Дьяченко оказывается также, что советские корейцы в наименьшей степени поддавались политике советизации. Но в действительности же корейцы составили костяк партизанского движения на Дальнем Востоке в период Гражданской войны и в борьбе за Советы. В ходе коллективизации они имели самый высокий показатель в крае: на октябрь 1931 года было образовано 200 корейских коллективных хозяйств с 12 тыс. колхозников [8, л. 69].
Одним словом, как замечает Л.Н. Дьяченко, «статус корейцев был крайне противоречивым. Это был народ, насильственно высланный в целях пресечения «японского шпионажа» [10]. Ей же принадлежит и утверждение, что «до Великой Отечественной войны этнической депортации подверглись корейцы, поляки, финны и курды, которые, как считало советское руководство, в силу своей этнической принадлежности представляли угрозу внешнеполитическим интересам СССР» [9, л. 43]. Применительно к корейцам, автор не знакома с изданием серии из 14 книг: «Корейцы - жертвы политических репрессий в СССР. 1934-1938 гг.» (сост. С. Ку-Дегай. Кн. 1. М., 2004).
Что касается поселения корейцев на территории Киргизской ССР, то Л.Н. Дьяченко по этому поводу пишет, что «корейцы появились здесь после смерти И. Сталина, и связано это было с ослаблением их политического преследования». В связи с этим ею же дается оценка положению корейцев в системе отношений. «Корейцы, - считает она, - наиболее ярко из всех переселившихся народов демонстрируют результат политики тоталитарного режима - политики денационализации и интернационализма в самом крайнем его проявлении - этнической стерилизации» [10].
Настоящее утверждение не совсем соответствует действительности. Уже в 1937 г. незначительная часть корейцев была поселена на территорию Киргизской ССР (образована 5 декабря 1936 г.), в частности для работы на предприятиях объединения «Киргуля». По сведениям НКВД Узбекской ССР, о пребывании корейцев-переселенцев на шахте «Сулюкта» (одноименный город с 1940 г., трест «Кируголь», станция Пролетарская), где осуществлялась добыча бурого угля (с 1868 г.), на 5 декабря 1937 года туда прибыла 51 корейская семья (187 человек). В обобщающей докладной записке наркома, председателя СНК Узбекской ССР С. Сегизбаева, 19 декабря того же года уже значилось 215 корейских хозяйств. И в последующем наблюдалась тенденции роста численности корейцев на территории Киргизской ССР [9, лл. 146-147, 156160; 2, с. 99; 3, с. 154]. Трудились они там совместно с более чем 50 тысяч других спецпереселенцев. А что касается «послабления режима пребывания советских корейцев» на поселении, то оно проявилось в связи с созданием Переселенческого управления при СНК СССР, при СНК союзных и автономных республик, в ведение которых передавались и советские корейцы, проживавшие в это время в Средней Азии.1
В связи этим несколько странно звучит утверждение Л. Дьяченко о том, что «в начале 1940-х годов, когда было ослаблено политическое преследование корейцев, некоторые молодые парни и девушки умудрились вырваться из мест спецпоселения советских корейцев и поступить в техникумы и институты в тогдашней столице республики - г. Фрунзе». «Умудриться»
можно, но превратить эту идею в реальность в той обстановке было не совсем просто. Дело в том, что корейцы в начале 1940-х гг. были переподчинены Переселенческому управлению при СНК СССР и республиканским управлениям. Соответственно, режим их пребывания был ослаблен. Более того, появилась и инструкция № 196, на основе которой разрешалось корейцам выдавать паспорта. Правда потом выдача паспортов была прекращена. В этом и вся мудрость.
Далее автор излагает содержание процессов переселения курдов, финнов-ингерманландцев, немцев и др. К сожалению, не указаны количественные характеристики всех контингентов, расселенных непосредственно на территории Киргизской ССР. По мнению автора, депортация содействовала ущемлению свободы этнических общностей, которые имели свои государственные образования за пределами СССР. Однако следовало бы заметить, что это касалось только тех стран, которые выступали на стороне фашизма или поддерживали этот режим любыми способами.
Автор не поясняет, например, почему поляки переселялись в Киргизскую ССР именно с территории Карелии, и какие причины выступали в основе этих мер. Кстати, для поляков это уже было третье переселение на территории Союза ССР. Осталось малопонятным и то, что же хотел выразить автор в изложении своей оценки говоря, что «этнические депортации сочетались с репрессиями и даже проводились одновременно или параллельно с ними» [10, с. 105]. Даже вдумчивое прочтение не позволяет разобраться в этой эквилибристике - с учетом и того, что, все-таки, депортация - это один из механизмов реализации репрессивных мер.
Более четких позиций требует и соотношение с иранцами и курдами в связи с увязкой их с международными событиями на Среднем и Ближнем Востоке. Курды, все-таки, были более взаимосвязаны с турецким направлением еще со времен Лозаннской конференции 1923 г., сопровождавшейся территориальным разделом общности курдов. Все это свидетельствует о том, что, отслеживая в целом принудительное переселение этнических меньшинств с пограничной территории, не следует ограничиваться при этом рассмотрении только связью с международным фактором, так как он, скорее, имел опосредованный характер.
При изложении вопросов пребывания принудительно переселенных народов на территории Кыргызстана, автор остается последовательным приверженцем не всегда верных конструкций, например, таких как «репрессивная депортация», и она повторяется неоднократно в ходе изложения материала. В связи с этим очень сомнителен и такой посыл диссертанта - «основной концепт спецпоселений определялся особенностями адаптации к жизни и развитию инфраструктуры сотен тысяч людей, насильственно переселенных из родных мест...» [10, с. 156]. По нашему мнению, и адаптация, и интеграция как составные слагаемые человеческого бытия в новой обстановке, в том числе и в условиях принудительного переселения, спецпереселенцами преодолевались.
Но дело было еще и в другом - в преодолении таких, самых трудных явлений житейского бытия, как время и пространство, которые ввергали личность в неизведанное, а время, в дополнение к этому, было обусловлено войной. Именно эти составляющие больше всего воздействовали на самосознание спецпереселенца. Им пришлось преодолеть и пространство, сопряженное с тяжелым переживанием, с обустройством, с утратой старого места обитания. Что же касается адаптации и интеграции, то, например, корейцы в Узбекистане при прибытии балкарцев на поселение (1944 г.), а также представителей других этнических общностей, уже были на государственных должностях. Так, комендантом железнодорожного вокзала г. Ташкента был кореец Ким [15, с. 41-43]. И таких примеров можно привести множество.
По данным Л. Дьяченко, всего в Киргизской ССР расселились 131 тыс. спецпоселенцев, проживавшие в 96 спецпоселках. Конечно, в этом разделе исследования было бы целесообразно больше внимания уделить специфике взаимоотношений, если таковая была, местных органов власти со спецпереселенцами. Однако автор восприняла эту специфику по-своему.
Так, не совсем понятно утверждение Л. Дьяченко о том, почему Киргизская ССР - составная часть СССР, на пространстве которой действовали одни и те же законы, т.е. функционировало единое правовое пространство, - стала заложницей и проводником «депортационной политики центра». С какой стороны? И каким образом это сочетается с выводами автора?
С одной стороны, автором отмечается замкнутость, корпоративность сознания переселенцев, а с другой - превозносится уровень их толерантности (понятие не соответствует той эпохе). С одной стороны, Киргизская ССР «страдала от наплыва населения» (на апрель 1949 г. - 26 741 чел.), а с другой - испытывала нехватку производительных сил. Аналогичные утверждения звуча
