ISSN 0321-3056 ИЗВЕСТИЯ ВУЗОВ. СЕВЕРО-КАВКАЗСКИЙ РЕГИОН. ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ._2017. № 3
ISSN 0321-3056 IZVESTIYA VUZOV. SEVERO-KAVKAZSKII REGION. SOCIAL SCIENCES. 2017. No. 3
УДК 94(47) Б01 10.23683/0321-3056-2017-3-45-51
ИЗЪЯТИЕ ЦЕРКОВНЫХ ЦЕННОСТЕЙ НА ЮГЕ РОССИИ В 1922 ГОДУ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
© 2017 г. Р.А. Амплеев а
а Южный федеральный университет, Ростов-на-Дону, Россия
EXCLUSION OF THE CHURCH VALUES IN THE SOUTH OF RUSSIA IN 1922 IN THE DOMESTIC HISTORIOGRAPHY
R.A. Ampleev а
aSouthern Federal University, Rostov-on-Don, Russia
Амплеев Роман Алексеевич - Roman A. Ampleev аспирант, Postgraduate,
Институт истории и международных отношений, Institute of History and International Relations,
Южный федеральный университет, Southern Federal University,
ул. Большая Садовая, 33, г. Ростов-на-Дону, Bolshaya Sadovaya St., 33, Rostov-on-Don,
Е-mail: rim16.8ampliy@bk.ru Е-mail: rim16.8ampliy@bk.ru
Изъятие церковных ценностей проводилось в 1922 г. в Советской России в условиях, когда в стране сказывались последствия голода 1921 г. Кампания составляла часть антирелигиозной политики большевиков. Эти события получили отражение в историографии. Советские историки обосновывали изъятия необходимостью борьбы с голодом и помощи голодающим. Они указывали на контрреволюционную позицию церкви и на ее нежелание оказывать реальную помощь голодающим. С конца 80-х гг. положение изменилось. Был введен в научный оборот широкий круг новых источников. Пересматривались подходы к характеристике событий. Подчеркивалось, что помощь голодающим была лишь предлогом для изъятия ценностей и для борьбы с церковью как с политическим противником. Отдельные стороны событий, связанных с изъятием церковных ценностей на Юге России, также получили отражение в историографии. Указывались некоторые особенности кампании на Юге страны.
The confiscation of church values was carried out in 1922 in Soviet Russia in conditions when the consequences of the famine of 1921 affected the country. The seizures were the part of the Bolsheviks& policy in relation to the church. These events are reflected in historiography. Soviet historians justified the withdrawal by the need to combat hunger and help the hungry. They pointed at the counter-revolutionary position of the church and its reluctance to provide real help to the hungry. Since the end of the eighties the situation has changed. Approaches to the characterization of events were revised. It was stressed that helping the starving was only a pretext for taking valuables and fighting the church as a political opponent. Certain aspects of the events related to the seizure of church values in the South of Russia were also reflected in historiography. Specific features of the campaign in the South were indicated.
Изъятие церковных ценностей, происходившее в 1922 г., было связано с голодом 1921 г. и поиском средств для помощи голодающим. Советская власть стремилась получить эти средства за счет конфискации церковного имущества и тем самым ослабить церковь в экономическом отношении.
Историки уделяли внимание этим событиям. Публикации 20-50-х гг. в целом носили агитационно-пропагандистский характер. Авторы
стремились показать роль церкви как врага советской власти и контрреволюционную направленность ее действий. В этом отношении типична публикация Д. Зорина. Он подчеркивал, что во время голода церковь вела «тлетворную подлую контрреволюционную работу», но «опутать ложью» трудящихся ей не удалось. Он подчеркивал, что сами трудящиеся «требовали от ВЦИК, чтобы Советская власть изъяла из церквей ценности для помощи голодающим» [1,
ISSN 0321-3056 IZVESTIYA VUZOV. SEVERO-KAVKAZSKII REGION. SOCIAL SCIENCES. 2017. No. 3
с. 6]. Тем самым он доказывал, что инициатива по изъятию шла не от партии и государственной власти, а от самих рабочих и крестьян. Б. Кандидов указывал на связь церкви с белоэмигрантскими центрами. При этом, по его словам, «тихоновское руководство ... выполняло заказ и директивы заграничной белогвардейщины, заграничных попов» [2, с. 27]. Говоря о ростовских событиях 11 марта 1922 г., когда в связи с изъятиями поднялись волнения, он писал, что епископ Арсений организовал «избиение в ростовском кафедральном соборе комиссии по изъятию ценностей» [2, с. 49].
В поздней советской историографии характер публикаций на эту тему по существу не изменился. Р.Ю. Плаксин указывал, что с 19211922 гг. наступил новый этап в контрреволюционной деятельности церкви, который как раз пришелся на время голода. Он отмечал, что патриарх Тихон в своем воззвании от 22 августа 1921 г. призывал верующих жертвовать в фонд помощи голодающим. Но «реальной помощью голодающим служители культа почти не занимались». Как он указывал, церковники «отлично понимали, что голод и разруха ослабляют Советскую страну», и «это было в их интересах» [3, с.171]. Они пытались «вовлечь в ... борьбу» против советской власти «огромные массы верующих» [3, с.179]. Подход Плаксина со всей очевидностью односторонний. Вся многогранная история отношения к голоду православного духовенства и верующих и мероприятий властей по изъятию церковных ценностей дается Плакси-ным только в свете идеи о контрреволюционной позиции церкви и борьбы властей с исходившей от нее угрозой. Тем самым изложение и оценка им этих явлений идет целиком в русле советской литературы 20-х гг. Близкий к этому подход содержится в очерке известного советского историка церкви Н.С.Гордиенко. Он указывал, что, когда в условиях голода советская власть для закупки зерна решила конфисковать церковные ценности, патриарх Тихон «решил сорвать проведение этого декрета в жизнь» и тем самым «сделать Советскую власть беззащитной перед лицом голода, ускорить ее крах» [4, с. 621].
Со второй половины 80-х гг. ситуация в историографии претерпела принципиальные изменения. В условиях системного кризиса, переживавшегося Советским государством, и кризиса советской идеологии как составной его части стали пересматриваться положения и выводы, сформировавшиеся в советской историографии. Это в частности касалось вопросов, связанных с взаимоотношениями между советским государством и православной церковью, в том числе вопроса об изъятии церковных ценностей в 1921-1922 гг. и реакции на эти события в церковных кругах, среди верующих и разных слоев населения. Этому также способствовало открытие архивов, что позволило получить новый материал. Тем более все эти тенденции развивались с конца 1991 г. после падения советского режима. Как отмечал глава российской архивной службы Р.Г. Пихоя, историки «уже не были обязаны играть «роль комментаторов "исторических решений" очередных съездов и пленумов». У них появлялась возможность исследования узловых проблем истории советского общества. К ним относилась также проблема православной церкви в условиях советской власти [5, с. 6-7].
Объяснить действия советского руководства в отношении церкви стремился В.А. Алексеев. Он указывал на стремление церкви оказать помощь голодающим, против чего решительно выступила часть партийных и государственных структур. Такие настроения постепенно получили преобладание. Алексеев обращает внимание на то, что 2 января 1922 г. ВЦИК «под сильнейшим нажимом Л.Д. Троцкого и ряда других лиц ЦК РКП(б)» принял постановление «О ликвидации церковного имущества» [6, с. 199]. Была сделана оценка церковных богатств, которая, писал Алексеев, дезориентировала В.И. Ленина. Алексеев не соглашался с устоявшейся точкой зрения, что духовенство встретило постановление в штыки. Он подчеркивал, что первый этап кампании по изъятию «протекал вполне спокойно», а верующие также отнеслись к этому спокойно. Резко изменилась обстановка после событий в Шуе. Они дали основание Троцкому и его сторонникам перейти в решительное наступление «на церковных мракобесов» [6, с. 208], и это было поддержано Лениным. К апрелю 1922 г., писал Алексеев, стало ясно, что расчеты на богатства церкви не оправдались. За это «вся вина переносилась на духовенство», которое «сумело перехитрить власти и спрятать золото», и инициаторы кампании призывали судить духовенство [6, с. 214-215]. Положительной стороной исследования является стремление выявить разногласия в советском руководстве по поводу кампании.
ISSN 0321-3056 IZVESTIYA VUZOV. SEVERO-KAVKAZSKII REGION. SOCIAL SCIENCES. 2017. No. 3
Как отмечает историк церкви О.Ю. Васильева, после прихода к власти в России большевиков в истории православной церкви наступил самый трагический период. Она указывала, что такая борьба развернулась еще летом 1917 г., до установления большевистского режима. Попытка церкви предотвратить развертывание в стране гражданской войны вызвала уже после установления Советской власти конфискацию у церкви всех учебных заведений. Голод 1921 г. для советских властей «создал удобный повод к изъятию церковных ценностей» [7, с. 41-42].
Н.А. Кривова так же, как и О.Ю. Васильева, полагает, что после 1917 г. наступил самый тяжелый период в истории церкви. На этот период пришелся «пик борьбы церкви не только за сохранение своих организационных структур и единства, но и за существование самого церковного института» [8, с. 19]. Первая половина 1922 г. отличалась «погромной церковной политикой», начало которой положил декрет о конфискации церковных ценностей. Большое значение в организации изъятия церковных ценностей она придавала письму Троцкого от 17 марта 1922 г., которое обсуждалось на заседаниях 18 и 20 марта. Как отмечает Кривова, при обсуждении письма «отчетливо проявились серьезные разногласия между членами Политбюро ЦК РКП(б) и ВЦИК по церковному вопросу и закулисная борьба между ними» [8, с. 66]. Уже к лету этого года, по ее словам, «церковь оказалась на грани гибели: храмы разграблены, сопротивление верующих сломлено, духовенство обескровлено и расколото». По мнению Кривовой, самый жесткий курс в отношении Церкви в ходе проведения кампании по изъятию церковных ценностей отстаивали В.И. Ленин и Л.Д. Троцкий. Их установки ложились в основу постановлений Политбюро по этому вопросу. С более мягких позиций подходил ВЦИК во главе с М.И. Калининым, а также Л.Б. Каменев. Эти руководители партии, «как и осторожный В.М. Молотов, выступали за поиск компромисса во взаимоотношениях с церковью и за менее жесткие методы проведения изъятия у нее ценностей» [8, с. 216].
Руководитель проекта «Архивы Кремля» академик Н.Н. Покровский в своей обширной статье к документальной публикации подчеркивал, что в 1922 г. советское руководство уделяло самое значительное внимание вопросам, касающимся Церкви. Говоря о ленинском письме от 19 марта 1922 г., Покровский указывал, что оно «поражает своим жестким и решительным тоном» [9, с. 32].
Это, указывал он, был «план предстоящего сражения с классовым врагом», а «ужасы голода» в этом письме можно рассматривать «как обстоятельство, способствующее осуществлению боевого плана партии» [9, с. 32]. Н.Н. Покровский писал, что содержащиеся в ленинском письме мысли очень соответствовали тому, что делал в это же время Троцкий. И письма Ленина, и инструкции Троцкого были, отмечал Покровский, пронизаны одним и тем же - изъятия, аресты, расстрелы. Процесс изъятия церковных ценностей, указывал он, отражен в таких массовых источниках, как донесения ГПУ. В то же время он не считал возможным давать статистику репрессий по этому делу, для этого «необходимо по-гу-бернское выявление и сопоставление всех свидетельств, сохранившихся в центральных и местных архивах» [9, с. 78]. Оценивая итоги кампании, Покровский замечал, что «финансовая сторона февральско-мартовского (1922 г.) плана Ленина-Троцкого потерпела крах». Но с осуществлением политических задач кампании «дело обстояло неизмеримо лучше». «Добившись в мае ареста патриарха, начала следствия над ним и создания обновленческой церковной организации, Политбюро и ГПУ успешно продолжали дело разгрома РПЦ» [9, с. 82]. Таким образом, известный российский историк призывал развивать региональные исследования событий по изъятию церковных ценностей 1922 г.
Большая работа по систематизации ранее секретных материалов делопроизводства ЦК РКП(б) была проделана С.Г. Петровым, работавшим совместно с Н.Н. Покровским. Эта работа позволила получить новые сведения и реконструировать события кампании 1922 г., церковные судебные процессы, массовое закрытие церквей, репрессии. Изучение документов Ленина и Троцкого позволило ему сделать вывод, что изъятие не относилось на деле к помощи голодающим. Это было «секретной кампанией по учету, сосредоточению и распродаже за границей национализированных богатств». Помощь голодающим была лишь «прикрытием реальных целей, преследуемых партийным руководством при изъятии ценностей Русской церкви» [10, с. 390]. Он обращал внимание на особую роль Троцкого в организации кампании по изъятию церковных ценностей и организации раскола церкви. Проявилось это, по его мнению, в письме Троцкого от 17 марта 1922 г., направленном для рассмотрения на заседании Политбюро 20 марта. Петров подчеркивал, что предусматривалось в
ISSN 0321-3056 IZVESTIYA VUZOV. SEVERO-KAVKAZSKII REGION. SOCIAL SCIENCES. 2017. No. 3
первую очередь изъятие из богатых храмов. Это были храмы в Москве и Петрограде, а также в некоторых губернских центрах. Другим храмам уделялось меньшее внимание. Вместе с тем Петров дает анализ письма по вопросу об изъятии, написанного Лениным. В нем, подчеркивает Петров, содержались теоретическая и практическая части. В первой мысль о применении жестокости для достижения «известной политической цели» Ленин взял «у одного писателя по государственным вопросам». Как полагает Петров, это был конец восьмой главы книги Н. Макиавелли «Государь». В практической части письма Ленин предлагал действовать решительно, но при этом не отменять шифрограмму о приостановке изъятия, поскольку она вводила «противника» в заблуждение относительно намерений власти. Петров подчеркивал, что такое письмо ввиду его крайней откровенности не случайно было сверхсекретным [10, с. 121]. По поводу отношения членов Политбюро к ленинскому письму приводятся две точки зрения. М.А. Поповский в биографическом исследовании об архиепископе Луке (В.Ф. Войно-Ясенецком) указывает, что против письма выступил Томский. И вообще, «Политбюро указало т. Ленину на неприемлемость методов, рекомендованных Макиавелли, на пятом году советской власти» [11, с. 495]. Напротив, медиевист М.А. Юсим указал на принятие ленинских предложений с некоторыми поправками [12, с. 197].
Как подчеркивал М.В. Шкаровский, в стране прошли 250 судебных процессов, связанных с «сопротивлением изъятию церковных ценностей». Он подчеркивал, что при проведении мероприятий по изъятию решающую роль стали играть органы ГПУ. Это, отмечает он, становилось системой. Основным органом, ведавшим с этого времени делами церкви, «надолго стало VI ("церковное") отделение секретного отдела ГПУ». Шкаровский обращает внимание, что со стороны Троцкого шло «подстегивание местных властей», поскольку он был «лично заинтересованным в этой акции». Это не случайно, так как значительная часть средств должна была идти «на нужды возглавляемой им Красной Армии» [13, с. 95]. Но вообще средств было собрано немного, причем на помощь голодающим «пошла меньшая часть».
За последнее время появились некоторые исследования, посвященные отдельным сторонам кампании по изъятию церковных ценностей в 1922 г. на Юге России. Первой работой по истории отношений между Советским государством
и церковью на материалах Юга России стала монография Н.Ю. Беликовой. В ней обращено внимание на специфику кампании по изъятию церковных ценностей на территориях, которые охватывали Дон, Кубань и Ставрополье, населенных казачеством и крестьянством, с незначительным развитием городов. Отмечалось, что, как и на других территориях страны, духовенство, пытаясь сохранить церковное имущество и православные святыни, подвергалось репрессиям. К числу особенностей кампании отнесено то, что на Юге России она проходила медленно. Отношение к кампании среди населения было разным. С одной стороны, «часть сельского населения Юга России поддерживала отчуждение цер-ковно-монастырской собственности». С другой -казачество «выступало против изменений традиционного уклада религиозной жизни, ломки незыблемых устоев». Это объяснялось особенностями его культуры. Для этой группы населения были характерны тесное переплетение религиозности и воинского долга» [14, с. 83]. Особенно острый характер, подчеркивает Беликова, кампания приобрела в Ростове, где 11 марта 1922 г. произошли массовые беспорядки [14, с. 79-80].
В монографии С.П. Чибисовой содержатся сведения об изъятии церковных ценностей и о репрессиях против священников на Дону [15]. Архиепископу Арсению посвящена статья монахини Екатерины (Парунян). О кампании по изъятию ценностей говорится в связи с его личностью и деятельностью [16, с. 66-75].
Ход кампании по изъятию церковных ценностей на Дону затрагивался в кандидатской диссертации Д.А. Горбачева и в изданной на ее основе монографии. Он ввел в научный оборот ряд источников. Это документы советских и партийных органов и местная печать. Он отмечал широкое применение в ходе кампании на Дону террора против духовенства. Часть изъятых ценностей была присвоена и растрачена самими экспроприаторами, иначе говоря, имели место хищения. Поэтому документы, отмечал он, уничтожались, что делает невозможным подсчет конфискованного. Суды же над донскими священниками, в ходе которых предстало перед судом 37 человек, представляли собой политические процессы [17, с. 113]. Горбачев выявил документы, согласно которым против изъятий выступало не только духовенство, но и прихожане. Он указывал также на выступления рабочих, среди которых возникли «недоумения на счет связи церковного золота и голодающих». Горбачев делал вывод о негативном отношении
ISSN 0321-3056 IZVESTIYA VUZOV. SEVERO-KAVKAZSKII REGION. SOCIAL SCIENCES. 2017. No. 3
значительной части населения к изъятию ценностей [17, с. 117].
Общий ход событий кампании по изъятию церковных ценностей и её итоги на Дону были прослежены в кандидатской диссертации, в монографии и ряде статей Ю.А. Бирюковой. Она отмечает, что кампания не ограничивалась церквями. На Дону она началась с синагог, после чего планировалось начать конфискацию в церквях, чтобы завуалировать главную цель кампании, направленной на ослабление Русской Православной Церкви. С 11 марта, когда власть в Ростове столкнулась с народным сопротивлением, она задействовала силы Красной Армии, развернула массированную пропаганду. Волнения заставили власть передать дело изъятия в руки секретных комиссий. Такая комиссия была создана 27 марта при Донкоме в составе секретаря Донкома, начальника местного ГПУ и председателя политуправления Северо-Кавказского округа, а советские органы выполняли в этой схеме роль официального прикрытия. Ю.А. Бирюкова останавливается также на особенностях и характере судебных процессов, прошедших после изъятия, обосновывает надуманность обвинений духовенства и приходских советов в организации сопротивления, отмечает эпизодический и стихийный характер протестов [18-21].
Дальнейшему изучению вопроса способствовало издание А.В. Шадриной и Л.В. Табунщико-вой сборника документов об изъятии церковных ценностей на Дону. В предисловии к сборнику Шадрина дает общую оценку кампании в целом и сведения о конфискованных церковных ценностях по городам и округам Донской области [22].
Вопросы проведения кампании по изъятию церковных ценностей на Северном Кавказе изучены менее тщательно. Так, в пределах бывших Ставропольской губернии и Терской области эта тема затрагивалась исследователем А.М. Пантю-хиным. Он подчеркивает, что эта кампания, как и обновленчество, были частью политики большевиков в отношении Церкви [23, с. 174-177].
Таким образом, за время развития историографии по поставленной проблеме могут быть подведены определенные итоги. Проведение кампании по изъятию церковных ценностей в 1922 г. было признано одной из значимых проблем отечественной истории новейшего времени, касающихся отношений между Советским государством и православной церковью. Отмечено, что в ней с необходимой полнотой выражалось отношение советской власти к церкви как к
одному из центров политического сопротивления после Гражданской войны, который пользовался авторитетом и влиянием среди разных социокультурных слоев общества. Прослежена связь между изъятиями и другими сторонами политики Советского государства в отношении церкви, прежде всего с обновленческим движением, дана им оценка как мере, направленной на ослабление церкви, на сокращение возможностей воздействия ее на общество. Подчеркивалось значение исследований этой кампании на местах и сделаны определенные шаги в направлении этих исследований, в том числе на Юге России.
Представляется вместе с тем, что имеются определенные вопросы, которые предполагают необходимость дальнейшего исследования. Более определенно, чем говорилось до сих пор, можно сказать об идеологии проведения большевиками не только политики в отношении Церкви вообще, но и мероприятий по изъятию церковного имущества в частности. Это также более полное, определенное и четкое выявление особенностей проведение кампании на местах, в частности на Юге России. Вместе с тем это предполагает учет того, что сама территория административных единиц российского Юга на 1922 г. была сложной в социокультурном отношении, что не могло не сказаться на особенностях кампании по ее городам и округам, и даже по отдельным поселениям. При этом еще не в полной мере исследован вопрос, насколько при проведении своей конфискационной политики большевики вынуждены были считаться с мнением широких слоев населения, с особенностями его культуры. Дальнейшего исследования требует вопрос об итогах кампании по регионам страны, в том числе на Юге России; по существу очень слабо проработан вопрос об итогах по микрорегионам, при том, что за последнее время растет интерес к новой локальной истории. Наконец, представляют интерес дальнейшие исследования в направлении антропологической истории, в частности места в событиях «человека второго плана».
ISSN 0321-3056 IZVESTIYA VUZOV. SEVERO-KAVKAZSKII REGION. SOCIAL SCIENCES. 2017. No. 3
References
ISSN 0321-3056 IZVESTIYA VUZOV. SEVERO-KAVKAZSKII REGION. SOCIAL SCIENCES. 2017. No. 3
Поступила в редакцию / Received 14 июля 2017 г. / July 14, 2017