ТРАНСФОРМАЦИЯ РОЛИ ТУРЦИИ В БОРЬБЕ С МЕЖДУНАРОДНЫМ ТЕРРОРИЗМОМ НА БЛИЖНЕМ ВОСТОКЕ

ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 13. ВОСТОКОВЕДЕНИЕ. 2018. № 2

П.В. Шлыков

ТРАНСФОРМАЦИЯ РОЛИ ТУРЦИИ В БОРЬБЕ С МЕЖДУНАРОДНЫМ ТЕРРОРИЗМОМ НА БЛИЖНЕМ ВОСТОКЕ1

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение

высшего образования «Московский государственный университет

имени М.В. Ломоносова»

Статья посвящена анализу ближневосточной политики Турции в 2000-е и 2010-е годы в двух взаимосвязанных аспектах — как сложный по динамике и механизмам реализации поиск взаимоприемлемой модели сотрудничества Турции с Западом в вопросах международной безопасности и как проблема концептуальных различий в понимании международной безопасности и подходах к ее обеспечению в Турции, ЕС и США. Относительно успешный период взаимодействия в вопросах борьбы с международным терроризмом в 2000-е годы не способствовал преодолению этих концептуальных различий, что, во-первых, не позволило полностью интегрировать Турцию в выстраиваемую Западом систему международной безопасности на Ближнем и Среднем Востоке; во-вторых, привело впоследствии к углублению расхождений во взглядах на международную безопасность и борьбу с теми, кого Запад обвинял в терроризме и радикализме. События начала 2010-х годов — «арабская весна» и эскалация нестабильности в регионе, связанная с рядом новых гражданских конфликтов и подъемом «Исламского государства», отчетливо проявили направления такой дивергенции, способствуя активизации политического курса на утверждение Турции в роли независимого «центра силы», продвигающего собственную модель отношений с государственными и негосударственными субъектами ближневосточной политики.

Еще со времен основания республики в 1920-е годы отношения с Западом в Турции всегда рассматривались с точки зрения обеспечения национальной безопасности. Позитивный или, по крайней мере,

Шлыков Павел Вячеславович — доцент кафедры истории стран Ближнего и Среднего Востока ИСАА МГУ имени М.В. Ломоносова (e-mail: shlykov@iaas.msu.ru).

конструктивный характер этих отношений понимался как гарантия сохранения территориальной целостности и суверенитета. Подобный подход преобладал в годы «холодной войны», сохранился он и после ее окончания. Руководствуясь этой логикой, Турция в 1992 г. добилась ассоциированного членства в Западноевропейском Союзе (ЗЕС), создававшемся как платформа для кооперации в сфере обороны и безопасности. Имея за плечами длительный опыт сотрудничества с Западом в сфере обороны в качестве члена НАТО с 1952 г., Анкаре представлялось неприемлемым оказаться вне формирующегося «нового порядка общеевропейской безопасности».

Географическая близость традиционных зон нестабильности в Европе к границам Турции определяла повышенную заинтересованность турецкого правительства к вопросам европейской безопасности. Этим объяснялась болезненная реакция Турции на попытку исключить ее из новой Европейской политики безопасности и обороны (ЕПБО) в 1999 г., что трактовалось как угроза национальным интересам в сфере обороны и ущемление прав Анкары как члена НАТО2. В понимании турецких политиков, кооперация с Западом должна была лежать в основе стратегии национальной безопасности, что давало бы возможность встраивать вопросы национальной обороны в более широкий контекст международного сотрудничества. Декларируя солидарность с Западом в противостоянии общим угрозам, в 1990-е и 2000-е годы. Турция активно отстаивала свое право на членство в ЗЕС и ЕПБО.

Принятие нормативной модели европейской безопасности, сформулированной в рамках ЗЕС и ЕПБО, первоначально носило для Турции инструментальный характер. Однако налаживание тесного взаимодействия спецслужб и проведение совместных операций способствовало ценностно-идеологическому сближению турецких военных экспертов с их западными коллегами, равно как турецких и европейских политиков. Активное участие в миротворческих операциях ЕС (например, в Конго в начале 2000-х годов) отчасти отражало стремление Турции вестернизировать традиционное понимание национальной безопасности, формулируемое в категориях реализма3.

За период 1990-х годов Турция, находясь в окружении международных конфликтов по периметру своих границ, превратилась в

«прифронтовое государство» для Запада, выстраивавшего новую парадигму безопасности в условиях нарастающей глобальной нестабильности постбиполярного миропорядка. Такое положение несло в себе не только негативные последствия, но и давало ряд потенциальных преимуществ. С одной стороны, региональное лидерство как приоритет внешней политики требовало обеспечения внутриполитической стабильности, добиться которой слабым коалиционным правительствам второй половины 1990-х годов не удавалось; с другой — большинство западных политиков было заинтересовано в политически и экономически сильной Турции, что совпадало с политическим курсом пришедшей в 2002 г. к власти новой политической элиты — Партии справедливости и развития (ПСР). Констелляция этих факторов в 2000-е годы создала ощущение реалистичности идеи превращения Турции в «оазис стабильности» и естественную преграду распространению региональных конфликтов, а главное — основного медиатора регионального сотрудничества на Ближнем и Среднем Востоке.

Поиски оптимальной модели сотрудничества с Западом

по вопросам безопасности и борьбы с терроризмом в 2000-е годы

Объявление войны международному терроризму после событий 11 сентября 2001 г. изменили не только общие подходы к проблеме международной безопасности на Западе, но и отношение к роли Турции в ее обеспечении4. США стремились максимально задействовать в борьбе с терроризмом и региональными конфликтами обширную сеть военных баз на Ближнем Востоке. Внешнеполитическая доктрина Дж. Буша-мл. предполагала наступательную стратегию борьбы как с терроризмом, так и с режимами, игнорирующими нормы западного международного права, что фактически означало прямое вмешательство в дела других государств и свержение лидеров, чья политика представляла реальную или гипотетическую угрозу для безопасности США5. Еще одним приоритетным направлением внешнеполитической доктрины Дж. Буша-мл. было распространение демократии: международная безопасность ставилась в прямую зависимость от уровня ее развития («где нет демократии — там нет безопасности»6), а растущий авторитаризм и нарушения базовых

гражданских прав — главной причиной расцвета радикализма и терроризма на Ближнем Востоке7.

Первыми жертвами «доктрины Буша» стали Ирак и Иран — страны, имеющие общие границы с Турцией. Вполне ожидаемо, что Вашингтон обратился к Турции — как стране-члену НАТО и многолетнему союзнику Запада в регионе — за содействием в проведении антитеррористической операции, чтобы Турция предоставила расположенные на своей территории военные базы и санкционировала осуществление гуманитарной интервенции в Ирак с турецкой территории. Несмотря на договоренности, достигнутые на уровне политического руководства, в марте 2003 г. турецкий парламент заблокировал решение правительства о предоставлении турецких баз для вторжения в Ирак. Афронт турецкого парламента был вызван, с одной стороны, опасениями депутатов-исламистов из правящей ПСР, доминировавших в палате, с другой — протестом депутатов курдского происхождения, воздержавшихся от голосования. Законопроект, хотя и получил одобрение 264 депутатов, не был принят, поскольку совокупное число проголосовавших против (250) и воздержавшихся (19) оказалось на пять голосов больше8. Для Вашингтона такое развитие событий стало крайне неприятной неожиданностью — «оглушительной оплеухой» от союзника по НАТО, как его окрестили мировые СМИ9. При этом на официальном уровне США не пошли на дипломатическую конфронтацию и по-прежнему позиционировали Турцию как союзника и пример мусульманской страны с демократической политической системой — успешную модель сочетания ислама и демократии.

Выстраивая систему международной безопасности в регионе Ближнего и Среднего Востока, Запад отводил Турции двойную роль: на геополитическом уровне Турция воспринималась как «прифронтовое» государство, расположенное в непосредственной близости к главным зонам нестабильности, на политико-идеологическом уровне — представляла собой модель политического устройства, живое опровержение тезиса о несовместимости ислама и демократии.

Правительство ПСР старалось получить дивиденды от продвижения администрацией Дж. Буша-мл. «турецкой модели» на Ближнем Востоке. Внутри страны это должно было помочь в борьбе с военной элитой, не смирившейся с приходом к власти «умеренных ислами7 Ibid.

стов». Во внешнеполитических вопросах это должно было укрепить позиции Анкары в переговорном процессе о членстве в ЕС. При этом борьба с политическим влиянием военной элиты в Турции негативно отразилась на содержании военно-стратегического сотрудничества с США, составлявшем со времен вступления Турции в НАТО ключевое направление двухсторонних отношений. В 2000-е годы негативные последствия этого практически не ощущались. Режим ПСР как во внешней, так и во внутренней политике старался действовать в русле стратегического партнерства с США. В то время как националистические силы в Турции всячески подогревали антиамериканские настроения в обществе, нагнетая атмосферу через подконтрольные им СМИ и выступления на публичных мероприятиях, правительство ПСР последовательно боролось с проявлениями антиамериканизма и антисемитизма в стране. В 2005 г. Реджеп Эрдоган даже получил специальную награду от базирующейся в США еврейской правозащитной организации — Антидиффамационной лиги. В том же 2005 г. Эрдоган вместе с премьер-министром Испании Р. Сапатеро выступил с инициативой «Альянса цивилизаций».

Солидарность с Западом в неприятии исламского радикализма режим ПСР проявлял и во внутренней политике, поддерживая умеренные исламистские силы10 в противовес радикалам, с которыми в Турции в 2000-е годы активно боролись, внося свою лепту в объявленную после событий 11 сентября войну с международным терроризмом. Интересы Запада и Турции в вопросах безопасности и противостояния распространению радикализма с территории пограничных государств во многом совпадали, поскольку Турция сама стала ареной громких терактов11.

Национальная разведывательная служба совместно с полицией развернула масштабную операцию по выявлению и установлению контроля над ячейками аль-Каиды по всей Турции. Более тысячи сотрудников полиции были направлены на специальные образовательные программы по борьбе с терроризмом в различные военные академии преимущественно в США. Впоследствии уже в Турции при поддержке структур ООН и ЕС правительство ПСР развернуло масштабную образовательную программу по подготовке специалистов по борьбе с терроризмом для офицеров полиции из соседних стран,

в рамках которой в середине 2000-х годов более 5 тыс. сотрудников спецслужб из стран Ближнего Востока прошли обучение в Турецкой национальной полицейской академии. Таким образом Анкара налаживала инфраструктуру для регионального сотрудничества в борьбе с терроризмом, контрабандой и наркотрафиком. В начале 2000-х годов турецкие спецслужбы также переориентировали свои контртеррористические подразделения на выявление членов радикальных исламистских группировок, а не только на традиционный поиск и обезвреживание боевиков из Рабочей партии Курдистана (РПК). В результате интенсификации антитеррористической деятельности в 2005 г. власти Турции вычислили и арестовали главного организатора стамбульских терактов — сирийца турецкого происхождения Луаи аль-Сакку, приближенного экс-лидера аль-Каиды в Ираке Абу Мусаба аль-Заркауи12. Общая статистика антитеррористической деятельности турецких спецслужб в 2000-е годы оказалась весьма внушительной: за десятилетний период с 2003 по 2012 г. турецкие власти выявили и взяли под стражу без малого 3,4 тыс. подозреваемых в связях с аль-Каидой13.

Концептуально атаки на США и возведение терроризма в ранг одной из основных угроз международной безопасности привели к доктринальной трансформации американских и европейских подходов к проблеме ее обеспечения. В практическом плане их результатом стало появление новых «зон фактической ответственности» НАТО на Ближнем Востоке14. Позднее право альянса на то, чтобы действовать за пределами своих границ, было официально закреплено в новой стратегической концепции НАТО, принятой на саммите в Лиссабоне в 2010 г.15 В свою очередь европейская стратегия безопасности под названием «Безопасная Европа в мире, который должен стать лучше» в 2003 г. постулировала кардинально новый характер угроз безопасности для ЕС. В стратегии, в частности, отмечалось, что концепция самообороны ЕС, которая вплоть до окончания «холодной войны» исходила из необходимости отразить потенциально возможную угрозу вторжения должна была подвергнуться трансформации. Появление новых угроз (международный терроризм, распростра12 Lenta.ru, 17/02/2007. URL: https://rn.lenta.ru/news/2007/02/17/sentence/

нение оружия массового поражения, рост давление на расширившийся в 2000-е годы ЕС со стороны нестабильных регионов и т.д.) способствовало тому, что линия передовой обороны смещалась за формальные границы ЕС16. В 2000-е годы Турция как раз и стала такой линией обороны для ЕС, а для США и НАТО — плацдармом для действий на пространствах новой зоны ответственности.

«Арабская весна» и ревизия парадигмы антитеррористической

борьбы

События «арабской весны» 2010-2011 гг. и вовлечение Турции в «сирийский кризис» с 2012 г. вызвали не только переформатирование внешней политики Турции на региональном уровне, но также привели к изменениям в подходах к борьбе с терроризмом и пересмотру стратегии обеспечения национальной безопасности17. На фоне волнообразного обострения террористической активности в регионе количественные показатели антитеррористической деятельности в Турции ощутимо снизились. По официальным данным, в 2013 и 2014 гг. турецкие спецслужбы вместе с полицией задержали лишь 184 подозреваемых за связи с аль-Каидой18.

В то же время в турецких и западных СМИ стали появляться сведения о новых подходах властей Турции к радикалам и использовании джихадистов против режима Б. Асада в Сирии. Как писала оппозиционная газета «Тараф», журналисты которой впоследствии были обвинены в государственной измене19, с 2012 г. Турция стала одним из главных перевалочных пунктов для представителей радикальных исламистских группировок, стекающихся из разных стран для участия в сирийском конфликте, а турецко-сирийская граница стала проницаемой для джихадистов20. Внутри страны активность местных радикальных исламских группировок и ячеек таких организаций, как аль-Каида и Джебхат ан-Нусра стала нарастать обратно пропорционально снижению контртеррористической активности

полиции, на протяжении 2000-х годов последовательно преследовавшей не только боевиков радикальных группировок, но и их потенциальных сообщников и идейных сторонников по всей стране.

На Западе об открытой работе турецких спецслужб с радикалами, разной идейной и организационной принадлежности, начали говорить в 2014 г. не только занимающиеся расследованиями журналисты, но и представители дипломатического корпуса и спецслужб. Фрэнсис Ричиардоне, занимавший в 2011-2014 гг. пост посла США в Турции, в интервью британскому изданию «Дейли Телеграф» констатировал многочисленные факты, подтверждающие сотрудничество турецких сил безопасности с джихадистами, в том числе с боевиками Джебхат ан-Нусра21. О целенаправленном изменении методов работы с джихадистами свидетельствовали и попавшие в СМИ показания бывших сотрудников турецких спецслужб, рассказывавших, как начальник стамбульского отделения полиции по борьбе с терроризмом дал распоряжение своим подчиненным не проводить расследования в отношении джихадистов с Северного Кавказа22.

Столь резкий поворот в отношении турецких властей к представителям радикальных исламских группировок отчасти объяснялся тем, что первоначальные расчеты турецкого правительства на умеренную сирийскую оппозицию в качестве силы, способной отобрать власть у режима Б.Асада в Сирии, не оправдались: базирующейся в Стамбуле Сирийский национальный совет не смог стать полноценным правительством в изгнании, а силы умеренной оппозиции, несмотря на внешнюю помощь, оказались не в состоянии противостоять регулярной сирийской армии. В то же время усилия европейских дипломатов по оказанию давления на Б. Асада и принуждение его к отказу от власти не привели к желаемому результату.

Прогнозы турецких политиков о быстром падении режима Асада оказались нереалистичными: он не прекратил свое существование «за несколько недель», как о том говорил тогдашний министр иностранных дел А. Давутоглу23, а турецким спецслужбам не хватило «трех часов, чтобы решить сирийский вопрос», как оптимистично

заявляли некоторые крупные функционеры ПСР24. Большинство турецких политиков строили свои суждения о Сирии, основываясь на позитивном опыте налаживания двухсторонних отношений с Дамаском в 1990-е и 2000-е годы, а дефицит специалистов по Ближнему Востоку в министерстве иностранных дел Турции, вызванный многолетней ориентацией на Запад с соответствующим подбором кадров и пула экспертов, лишал их качественной экспертизы по Сирии и другим странам Ближнего Востока. Оценки развития ситуации в регионе оказались ошибочными, прежний оптимизм в прогнозах сменился неопределенностью, что и привело правительство Турции к решению принять участие в гибридной войне против режима Б. Асада с использованием джихадистов25. Попытки Турции оказать давление на Б. Асада также не увенчались успехом: убежденность Эрдогана в своем влиянии на сирийского президента, с которым в 2000-е годы у него сложились хорошие личные отношения, также не оправдалась. Некоторые эксперты даже увидели в этом причину чрезвычайно жесткой позиции турецкого правительства. Исследователь Брукингского института О. Ташпынар, объясняя внешнеполитическую линию Анкары, писал в 2012 г. о том, что Эрдоган «чувствовал себя обманутым» Асадом26.

Однако при всей эмоциональности турецкой политики в ее ближневосточном направлении прослеживалась определенная логика. На стратегическом уровне — это было стремление реализовать обозначенную в 2000-е годы идею превращения Турции в «центральную страну» макрорегиона Афро-Евразии27, о которой заявлял А. Давутоглу, едва возглавив турецкий МИД в 2009 г. Наращивание турецкого влияния на Ближнем Востоке должно было стать лишь одним из этапов большого пути. На тактическом уровне первоочередной задачей было решение курдского вопроса. В условиях разрастания гражданской войны сирийские курды, объединенные в рамках Партии демократического союза, выступили в качестве «третьей силы» сирийского конфликта, а их тесные связи с турец24 Radikal, 10/10/2012. URL: http://www.radikal.com.tr/politika/samil-tayyar-3-saatte-sama-variriz-1103525/

кими курдами вызывали тревогу властей Турции, опасавшихся эскалации напряженности в юго-восточную Анатолию28. Власти Турции были убеждены, что, удержав в своих руках власть, режим Б. Асада неизбежно попытается использовать свои возможности воздействия на РПК, чтобы дестабилизировать ситуацию на юго-востоке Турции. Весь предшествующий опыт турецко-сирийских и сирийско-курдских отношений только подтверждал верность подобных опасений: в 1980-е и 1990-е годы без малого на протяжении 20 лет лидер турецких курдов А. Оджалан скрывался от турецких властей в Дамаске, а РПК готовила своих сторонников в тренировочных лагерях в долине Бекаа, сирийские и турецкие курды при этом всегда тесно сотрудничали друг с другом. Все это не могло не вызывать беспокойство турецких властей, которые пошли на использование всех доступных средств в борьбе с режимом Асада и вооруженными курдскими отрядами из Партии демократического союза и Курдского национального совета: и радикалов из Джебхат ан-Нусра, и боевиков из ИГИЛ, и любых других джихадистских группировок, готовых бороться с курдами и режимом Асада.

Еще одним индикатором качественной трансформации роли Турции в антитеррористической борьбе стало все более активное вовлечение Турции в поставки вооружения джихадистам. Если в начале 2010-х годов Турция поставляла вооружение лишь для сирийской «умеренной оппозиции», совсем скоро турецкие спецслужбы перестали делить противников режима Б. Асада на умеренных и радикальных и стали осуществлять поставки оружия также и боевикам из экстремистских группировок. По данным аналитического доклада, подготовленного экспертами ООН в 2014 г., территория Турции активно использовалась для поставок вооружений для ИГИЛ и Джебхат ан-Нусра29. Анкара официально отвергала обвинения в

сотрудничестве с террористами30, однако турецкие военные все равно вынуждены были признать, что Национальная разведывательная служба поставляла оружие аль-Каиде31. Турецкое издание «Бир Гюн» в начале 2015 г. опубликовало документы о задержании военной полицией грузовиков Национальной разведывательной

службы с оружием, предназначавшимся для радикалов в Сирии32. Как выяснило следствие, основываясь на показаниях свидетелей и задержанных водителей, груз представлял собой прямую помощь боевикам аль-Каиды, а поставки осуществлялись на регулярной

основе33.

В марте 2014 г. тема поставок вооружений джихадистам турецкими спецслужбами обросла дополнительными подробностями. На видеохостинге "УоиТиЬв" гражданские активисты опубликовали запись разговора между президентом А. Гюлем, замминистра иностранных дел Ф. Сирилиоглу, главой национальной разведки Х. Фиданом и заместителем начальника Генерального штаба Я. Гю-лером, в котором обсуждался вопрос целесообразности проведения военной интервенции в Сирию накануне местных выборов 30 марта

грузовиков с оружием34.

Другое турецкое издание — газета «Джумхуриет» в феврале

Помимо поставок вооружений, важной составляющей поддержки джихадистам стало участие турецких бизнесменов в сделках по нелегальным поставкам через турецко-сирийскую границу контрабандной нефти (одна из важнейших статей доходов ИГИЛ).

В сентябре 2014 г. американское издание «Нью-Йорк таймс» опубликовало специальный доклад, раскрывающий обширную сеть поставок контрабандной нефти в Турцию и то, как США не смогли заставить турецкое правительство пресечь эти каналы, поскольку выгода от закупки нефти ИГИЛ оказалась слишком высока36. На официальном уровне Анкара отвергла все обвинения «Нью-Йорк таймс» как необоснованные и бездоказательные37. Однако при этом турецкая газета «Радикал» осенью 2014 г. опубликовала данные о сотнях многочисленных нелегальных трубопроводов, по которым контрабандная нефть переправлялась в Турцию38.

Одновременно в турецкую прессу стали просачиваться сообщения об участии Турции в организации лечения раненых боевиков ИГИЛ. Как сообщала газета «Миллиет», летом 2014 г. один из командиров ИГИЛ Мазен Абу Мухаммед проходил лечение в госпитале при Университете им. Мустафы Кемаля в приграничном городе Хатай39. Турецкие спецслужбы впоследствии признали подлинность фотографий, представленных журналистами в качестве доказа-тельств40. Другое турецкое издание — газета «Хюрриет» опубликовала снимки, на которых был запечатлен боевик ИГИЛ Аммар Ало на лечении в госпитале имени Мехмеда Акифа Инана (приграничный город Шанлыурфа)41. После этих первых скандальных публикаций турецкие СМИ стали регулярно обнародовать информацию о раненых джихадистах, проходящих лечение и реабилитацию в турецких больницах и госпиталях. Турецкие власти, не отрицая раскрытых журналистами фактов, обращали внимание на то, что для получения медицинской помощи в турецких госпиталях не требуется предъявления удостоверения личности, а турецкие врачи, следуя клятве Гиппократа, оказывают медицинскую помощь безотносительно происхождения или рода занятий раненого пациента. Однако на самом деле в каждой турецкой больнице дежурит сотрудник правоохранительных органов, задача которого — фиксировать и идентифици-

ровать всех поступающих пациентов с ранениями для дальнейшего выяснения обстоятельств и пресечения противоправных действий. Едва ли можно представить, чтобы при отлаженном механизме контроля за деятельностью учреждений, оказывающих экстренную медицинскую помощь, у турецких спецслужб не было информации о личностях пациентов-джихадистов. Ведь в отношении боевиков РПК, обращавшихся в те же госпитали за медицинской помощью после ранений, полученных в Сирии, действовал иной порядок: их сразу идентифицировали и арестовывали42.

В 2010-е годы многие джихадисты, впоследствии участвовавшие в громких терактах в европейских столицах, чувствовали себя в безопасности на территории Турции, могли спокойно пересекать турецко-сирийскую границу и, пройдя подготовку в сирийских тренировочных лагерях, возвращаться через Турцию во Францию, Германию, США или Канаду. Так, гражданская жена Амеди Ку-либали — одного из террористов, участвовавших в нападении на редакцию французского сатирического еженедельника «Шарли Эбдо» — Хаят Бумедьен накануне парижского теракта путешествовала по Турции и беспрепятственно смогла уйти в Сирию (следователи потеряли ее след в городке Акчакале приграничной провинции Шанлыурфа)43. Пребывающие на территорию Турции джихадисты достаточно спокойно могли перемещаться по стране и не попадали под пристальное наблюдение со стороны спецслужб. При этом из-за большого числа иностранных туристов, ежегодно посещающих Турцию (более 30 млн человек), европейские правоохранительные органы оказались не в состоянии проверять каждого, кто возвращается из Турции в страны ЕС.

Режим «наибольшего благоприятствования» джихадистам стал результатом того перелома, который наблюдался в Турции с начала 2010-х годов и отдельные элементы которого были отмечены выше. При этом еще в 2000-е годы турецкие спецслужбы вели очень активную борьбу с ячейками аль-Каиды и других экстремистских организаций на территории Турции. Осуществляя перманентный мониторинг активности радикальных элементов внутри страны, национальная разведывательная служба Турции создала эффективные механизмы пресечения деятельности радикалов. Турецкая полиция работала в тесной кооперации с социологическими службами, вы42 Milli Gazete. 11/02/2015. URL: http://www.milligazete.com.tr/haber/972783/pkkli-devlet-hastanesinde-yakalandi

являя группы риска среди молодежи и неблагополучных семей, подверженных джихадистской пропаганде, чтобы минимизировать возможности вербовки новых членов радикальных организаций. Были разработаны специальные программы по работе с родителями школьников и студентов и подготовке учителей и сотрудников правоохранительных органов. В рамках этих программ в 2000-е годы было подготовлено несколько тысяч психологов, инструкторов социальных служб, религиозных проповедников, лекторов и преподавателей, которые вели идеологическую работу среди молодежи по выработке иммунитета к пропаганде экстремизма и пресечению индоктринации новых джихадистов44. За годы активной антитеррористической кампании турецкие правоохранительные органы подписали более 100 договоров о сотрудничестве с силовыми ведомствами 83 стран по борьбе с терроризмом. Большинство этих соглашений предполагало совместные контртеррористические операции. Турецкая полицейская академия стала базой для обучения специалистов по борьбе с терроризмом, в рамках которой специальную подготовку прошли более 5,7 тыс. офицеров спецслужб из 80 стран45. Турецким спецслужбам также удалось наладить каналы обмена оперативной информацией со своими европейскими и американскими коллегами, что позволило провести ряд успешных операций по задержанию крупных функционеров террористических организаций на территории Турции и раскрыть механизмы работы ячеек аль-Каиды в стране. Турецкая полиция активно сотрудничала с британскими и французскими правоохранительными органами по вопросам раскрытия сетей террористических организаций, получая при этом важную информацию о деятельности активистов РПК.

В рамках тесного международного сотрудничества в Вашингтоне был создан «Турецкий институт по изучению правоохранительной деятельности» для проведения международных конференций по противодействию терроризму, на которых высокопоставленные сотрудники спецслужб разных стран могли встречаться для выработки общей стратегии противодействия экстремизму. Все это служило ярким показателем высокого уровня доверия и кооперации стран ЕС и США с Турцией по вопросам международной безопасности. Однако с началом «арабской весны» и новым курсом турецкого правительства, предполагавшим масштабное использование джи44 Country Reports on Terrorism 2013. Washington, 2014.

хадистов в региональной политике, сотрудничество турецких и западных спецслужб практически сошло на нет.

Начиная с 2012 г. все вопросы по борьбе с терроризмом были переданы в ведение Национальной разведывательной службы, в то же время подразделения по борьбе с терроризмом в структуре полиции были фактически отстранены от проведения контртеррористических операций. Внутриведомственные противоречия оказались столь серьезными, что их многочисленные проявления часто становились достоянием общественности и СМИ. Каждый раз, когда полиция выявляла каналы поставки оружия боевикам аль-Каиды, турецкая разведка пресекала дальнейшее расследование. Так, в ноябре 2013 г. полиция задержала большую партию оружия (более 1 тыс. артиллерийских мин и 10 пусковых устройств, большое число стрелкового оружия), предназначавшуюся для отправки в Сирию, однако под давлением турецких спецслужб в СМИ было дано опровержение, в котором объемы перехваченной партии оружия были намеренно занижены46.

В декабре 2013 г. в рамках расследования «операции большая взятка» стамбульская полиция по обвинению в коррупции арестовала сыновей нескольких действующих министров турецкого правительства и главу государственного «Народного банка» (Халк Банк). По информации, попавшей в руки турецких СМИ, в коррупционных схемах были задействованы люди из ближайшего окружения Р.Т. Эрдогана и ряд министров, которые впоследствии лишились своих постов. Общественное мнение было взбудоражено такими новостями. Реакция властей на коррупционный скандал оказалась своеобразной. Эрдоган и видные функционеры ПСР развернули кампанию против организаторов расследования коррупционных дел, обвиняя их в попытке государственного переворота и государственной измене. Спустя день после полицейской операции правительство инициировало масштабную чистку в рядах полиции, уволив несколько тысяч офицеров и арестовав значительную часть сотрудников, задействованных в расследовании коррупционных преступлений. В общей сложности более 50 тыс. сотрудников полиции были либо уволены, либо смещены с занимаемых должностей47. В рамках массовой кадровой санации на ответственные посты в полиции и спецслужбах, в том числе отвечающих за антитеррористическую

деятельность, назначались, как правило, неопытные и недостаточно квалифицированные сотрудники48. В течение нескольких месяцев после коррупционного скандала Министерство внутренних дел инициировало внутреннее расследование в отношении более 3,3 тыс. сотрудников ведомства: без малого 1 тыс. чел