Спросить
Войти
YAK 39.069.1: 069(091)(470+570) ББК 63.5+79.13(2)
A.B. ПАНЧЕНКО
A.B. PANCHENKO
A.A. KAEMEHU M H.M. MOTMAflHCKM^: y MCTOKOB HAPOAOBEAEHMß B 3THOTPAOMHECKOM OTAEAE PyCCKOTO My3Eß
D.A. KLEMENTS AND N.M. MOGILJANSKY: AT THE ORIGINS OF ETHNOLOGY IN THE ETHNOGRAPHIC DEPARTMENT OF RUSSIAN MUSEUM
Статья посвящена анализу взглядов на цель и методологические основания работы центральных и областных музеев, высказанных Д.А. Клеменцом и Н.М. Могилянским как в бытность их руководителями Этнографического отдела Русского Музея, так и ранее. Анализируются их подходы к организации народоведческих исследований, репрезентации их результатов и роли в них музеев.
The article is devoted to the analysis of sights at the purpose and methodological bases of the central and regional museums work, those have been stated by D.A. Klements and N.M. Mogiljansky during they were heads of Ethnographic department of Russian Museum, and earlier. Their approaches to the populist researches& organization, their results& representations and the role of museums in it are analyzed.
К началу XX в. в отечественном музейном деле был накоплен богатый опыт репрезентации этнического многообразия как всего мира в целом, так и Российской империи в частности. Начиная с организации Всероссийской этнографической выставки в Москве в 1867 г. (ее материалы потом были переданы в Московский публичный и Румянцевский музеум) неоднократно проводились мероприятия, на которых демонстрировались материалы, связанные с культурой народов России и сопредельных стран. С 1879 г. началось функционирование Музея антропологии и этнографии (МАЭ) в Санкт-Петербурге, созданного на основе Этнографического и Анатомического музеев Кунсткамеры, в котором все желающие могли ознакомиться с экспозициями, посвященными культурам народов всего мира (включая и Азиатскую Россию). Существовали и музеи при региональных отделениях Императорского русского географического общества (ИРГО), где экспонировались в том числе и материалы по инородческой этнографии. Но при этом не существовало музея, где было бы представлено все многообразие этнического состава Российской империи, потребность в котором обусловливалась шедшими процессами формирования имперской идентичности.
Именно поэтому в начале 1901 г. началось рассмотрение проекта создания Этнографического отдела Русского музея имени Александра III (ЭО РМ). К участию в обсуждении были приглашены Д.А. Клеменц, бывший в то время старшим этнографом в МАЭ, академик Н.П. Кондаков, председатель Российского антропологического общества Д.А. Коропчевский, председатель отделения этнографии ИРГО академик В.И. Ламанский, директор Минусинского музея Н.М. Мартьянов, академик А.Н. Пыпин, директор МАЭ В.В. Рад-лов, вице-президент ИРГО П.П. Семенов-Тян-Шанский, академик А.И. Соболевский, библиотекарь Императорской Публичной библиотеки, почетный академик В.В. Стасов, вице-президент Императорской Академии художеств граф И.И. Толстой, известный этнограф, гофмейстер А.Н. Харузин, академик А.А. Шахматов, архитектор императорского двора В.Ф. Свиньин, секретарь Управляющего Русским музеем А.А. Тевяшев, секретарь заседания П.Н. Шеффер. Председательствовал на заседаниях Великий князь Георгий Михайлович, бывший Управляющим Русским музеем.
Из всех присутствовавших только Д. Клеменц и Н. Мартьянов не имели университетского образования или высших чинов, но при этом именно у них был самый большой опыт в организации музейного народоведения. Судя по всему, именно они рассматривались в качестве основных кандидатов на место руководителя нового этнографического музея. Так, дочь Н.М. Мартьянова в воспоминаниях об отце указывала: «Помню, как отцу было предложено занять место заведующего этнографическим отделом музея Александра III в Петербурге. Это известие очень взволновало нас, и мы старались представить себе, какая у нас будет жизнь в Петербурге и были очень разочарованы, когда отец, не желая оставлять музей, отказался и предложил вместо себя Д.А. Клеменца. Должно быть отец был настолько авторитетен в Петербурге, что его предложение было принято, и бывший политический ссыльный Кле-менц был назначен на эту должность» [1, л. 7].
О теоретических взглядах Н.М. Мартьянова судить практически невозможно, но практические принципы, благодаря которым ему удалось на пустом месте создать крупнейший музей в Сибири, были озвучены Д.А. Клемен-цем: использовать каждого человека, могущего оказать помощь; стремление оказывать научную и организационную помощь всем, кто за ней обратится; отношение к собранным коллекциям не как к своей собственности, а как к всеобщему научному достоянию; стремление собирать все коллекции, какие только возможно [8, с. 28-29].
В отличие от Н.М. Мартьянова Д.А. Клеменц неоднократно высказывал свои взгляды на организацию музейного народоведения. Он призывал к созданию единого координационного центра для объединения не только деятелей академической науки, но и всех интересующихся своей страной в регионах - от сельских учителей до сотрудников ИРГО. Также он утверждал, что без изучения сопредельных стран невозможно и подлинное познание России. В теоретическом плане Д.А. Клеменц стоял между эволюционизмом и диф-фузионизмом, признавая существование общих закономерностей развития, но не сводя их просто к линейному восхождению от низших форм к высшим. Кроме того, для него на первом месте стояли не культуры (как было распространено и в отечественной, и в зарубежной этнографии), а народы, причем как «первобытные», так и «культурные».
Важнейшим вопросом, возникшим при организации ЭО РМ, было определение сферы его интересов, поскольку к тому времени уже функционировал МАЭ. На этот счет существовало четыре мнения: общая этнография с преобладанием этнографии Российской империи; этнография только Российской империи; этнография Российской империи и сопредельных стран; этнография Российской империи и этнография славян [11, с. 476-477]. Д.А. Кле-менц выступил за соединение третьего и четвертого вариантов (вместе с академиками В.И. Ламанским, А.Н. Пыпиным и А.И. Соболевским), что логично вытекало из его представления о роли музеев в народоведении. В ходе обсуждения Д.А. Клеменц смог заручиться поддержкой управляющего Русским музеем Великого князя Георгия Михайловича (поначалу тот выступал за второй вариант), что обеспечило выбор именно этого варианта. Возможно, Д.А. Кле-менцу удалось привлечь высокого покровителя своими геополитическими идеями - изучением пограничных народов (в том числе и славянских) ради использования их в качестве агентов влияния на сопредельных территориях. Как бы то ни было, ЭО РМ был создан как музей этнографии России, сопредельных стран и славян, поэтому в его структуре образовали три отдела: основной, содержащий материалы по этнографии Российской империи и сопредельных стран, а также по этнографии славян; придаточный, включающий материалы для сравнительного изучения народов России; и библиотеку [11, с. 476].
Самым важным в научном плане было стремление представить в музее не только предметы старины или наиболее экзотические элементы культуры, но и то, что отражало современный быт русского населения страны. Чтобы оценить всю принципиальную новизну подхода, необходимо учитывать, что этнография в России в этот период воспринималась как история первобытной культуры, а задача этнографа - заниматься классификацией не народов и племен, а явлений народного быта.
Соответственно, потребовался принципиально новый способ систематизации экспонируемых объектов. Именно поэтому Д.А. Клеменц впервые предложил классификацию, которая в дальнейшем получила развитие в советской этнографии как теория хозяйственно-культурных типов. Он выделил пять зон в пределах Российской империи: тундра с преобладанием охотничьего хозяйства; умеренная зона с земледелием; лесостепная зона как переходная от кочевого скотоводства к земледелию; степь с кочевым скотоводством; южные районы с земледелием [15, с. 126]. Его поддержал Н.М. Моги-лянский, коллега по работе в МАЭ.
Новаторская идея Д. Клеменца встретила неприятие большинства участников совещания, выступавших за традиционное построение экспозиций - по географическому принципу. В результате после серии обсуждений была выделена 21 историко-географическая область: Московская промышленная; Центральная земледельческая; Озерная; Финляндия; Крайний Север; Балтийская; Литовская; Привислянская; Белорусское Полесье; Малороссийская; Новороссийская; Донско-Прикавказская; Закавказская; Приволжская; Приуральская; Киргизская; Туркестанская; Западно-Сибирская; СреднеСибирская; Восточно- и Полярно-Сибирская; Приамурско-Приморская [11, с. 477]. Главным сторонником историко-географического подхода в ходе дискуссий выступал академик В. Ламанский, которого можно считать одним из основателей отечественной школы геополитики. Несогласие со столь дробным делением побудило Д. Клеменца изложить свою позицию в виде особого мнения, которое было опубликовано в 1901 г.
Еще один вариант организации экспозиций предложил профессор Казанского университета И.В. Смирнов, который участия в заседаниях не принимал, но изложил свое видение проблемы на страницах «Известий Академии наук». Он полагал, что в ЭО РМ нужно создать два отделения: описательной, специальной этнографии и общего народоведения, общей этнографии. В первом отделении должны быть представлены коллекции по Российской империи, сгруппированные по расам и народам. Во втором отделении целесообразно экспонировать коллекции элементов культуры, собранных на пространстве России независимо от того, к каким народам они принадлежат. Особое место в нем должно принадлежать составным элементам русской культуры [14, с. 229-234].
Теоретическое обоснование правильности подхода Д.А. Клеменца было отчасти дано Н.М. Могилянским, который впервые предложил перейти от проблем культуры к исследованию этноса как целого: «Этнограф не должен игнорировать понятие и должен показать нам, кроме истории человеческого развития в его целом, еще и группировку явлений прогрессивного развития по тем этническим и расовым группам человечества, которые установлены этнологией или антропологией» [12, с. 4-5]. Именно выделение народа (этноса) как самостоятельного объекта, по его мнению, могло бы позволить сохранить этнографию как синтетическую науку о народах: «Сохраняя
как базу для научной этнографии, мы тем самым сохраняем ее как таковую и на будущее время, когда наука достигнет идеала в своем развитии, и вместе с тем вводим в круг ее ведения народы промышленные, культурные, которые многими этнографами прямо исключаются из объектов этнографического исследования» [10, с. 11].
Стремление представить в ЭО РМ не только первобытные народы, но и культурные резко провело грань между ним и МАЭ. В академическом музее отбор материалов для экспонирования происходил по принципу их важности для выстраивания единой линии эволюции культуры, поэтому культура небольшого народа, находившегося на низкой ступени развития, могла быть представлена гораздо полнее, чем крупного и более развитого. В ЭО РМ предполагалось уделять большее место экспонатам крупнейшего народа (русских, включавших в себя великороссов, малороссов и белорусов), показывая тем самым его влияние на остальные народы империи [14, с. 139-140].
Вообще вопрос о месте русского народа в экспозициях музея стал камнем преткновения для участников дискуссии. При построении экспозиций по этническому принципу, неразрывно с которым стояли расовый и лингвистический, как предлагал В.В. Радлов, русская культура оказывалась в явно проигрышном положении, поскольку возникало впечатление, «что русских мало, а инородцев много» [6, с. 30]. Если же следовать только географическому принципу, то русский народ оказывался распределенным по всему музею, но, поскольку элементы его культуры выглядят «непрезентабельно», уступал в яркости культуры большинству инородцев.
Именно поэтому Д.А. Клеменц и выступал против обеих точек зрения, считая оптимальным соединение этнического и географического принципов в построении экспозиции по хозяйственным зонам. После того как его классификация была отвергнута, он высказал другую идею: выделить для русского народа (именно народа, а не культуры) самый большой зал и особое внимание уделить подбору экспонатов для него. Такой вариант давал возможность показать колонизаторские способности русских: «Все это разнообразное разноязычное, разноверное население состоит из русских подданных. Это одно достаточно доказывает силу России и значение господствующего племени. Лучше показать влияние русских на местное население. Лучше показывать хорошие вещи русских, тщательно подбирать их» [6, с. 30].
Заняв пост заведующего ЭО РМ, Д.А. Клеменц внес существенную поправку в бытовавшие прежде традиционные принципы собирания материала, предложив отбирать и те экспонаты, в которых проявляется инородческое влияние на русских. Так, в письме председателю правления Камчатского торгово-промышленного общества А.А. Прозорову он писал: «Нас интересуют не одни инородцы, но также и русское население - рабочее или крестьянское. Оно представляет по вещам и костюмам полную смесь инородческого, американского и русского... В ряде русских коллекций других местностей, которые мы тщательно собираем, русские на крайнем Северо-востоке были бы очень интересны» [5, л. 3 об.]. Такую позицию обусловило представление Д.А. Клеменца о нелинейности процесса развития, когда невозможно точно установить, какое явление стоит выше на эволюционной лестнице. В этом же письме важно упоминание о русских рабочих, поскольку прежде в качестве объекта этнографического изучения и экспонирования рассматривали исключительно крестьян, скотоводов, охотников и рыболовов.
Еще один момент: Д.А. Клеменц считал более предпочтительным экспонировать в музее вещи, которые были в употреблении, нежели специально созданные на заказ [5, л. 3 об.]. Также он полагал, что «для музея имеют одинаковую цену как вычурные произведения японского искусства, так и грубые изделия инородцев, как предметы развитого культа буддийского или синтоистского, так и примитивности медвежьего праздника гиляков» [5, л. 12 об.].
Следуя той же логике, первыми приобретениями для нового музея стали экспонаты, относившиеся к буддийскому культу и культуре Китая, а не Российской империи. Коллекцию купили за огромную по тем временам сумму (100 тысяч рублей) у князя Э.Э. Ухтомского, причем деньги были выделены лично Николаем II. По поводу целесообразности приобретения второй коллекции, принадлежавшей полковнику А.В. Верещагину (брату художника В.В. Верещагина), развернулась серьезная дискуссия, в которой приняли участие как специалисты-искусствоведы и историки, так и сотрудники министерства финансов. В ходе обсуждения Д.А. Клеменц проявил себя не только
как ученый и администратор, но и как специалист в области цен на мировом рынке музейных коллекций. Предлагая уплатить за собрание А.В. Верещагина 22 тысячи рублей, он сравнивал эту сумму с ценами на коллекции, устанавливаемыми крупнейшими европейскими музеями [4, л. 3 об.].
При комплектовании коллекций Д. Клеменц не оставлял без внимания и российскую глубинку, тем более положение вещей там он знал не понаслышке и имел хорошие связи в кругах местных ученых и коллекционеров. Ярким примером являются его тесные контакты с тем же А.В. Адриановым, который по поручению ЭО РМ в 1904 г. собирал этнографические коллекции в ареале проживания качинских татар [7, с. 43].
Д.А. Клеменц не стремился к безмерному увеличению числа экспонатов, предпочитая тщательно их отбирать. Например, на заседании отдела 8 марта 1908 г. рассматривался вопрос о покупке коллекции доктора Щусье-ва. Д.А. Клеменц, осмотрев ее японско-китайскую часть, высказал мнение, что собрана она довольно бессистемно, а потому не имеет значения для отдела [2, л. 36 об.].
В записке на имя Великого князя Георгия Михайловича Д. Клеменц отметил отличительную черту ЭО РМ, которая должна была сделать его настоящим центром музейного народоведения России: «В пользовании сокровищами других музеев есть привилегированные группы лиц, которые имеют преимущественное право на пользование своими собраниями. В Русском Этнографическом музее, как и в художественном, нет таких привилегий. Он открыт ежедневно как для зрителей, так и для желающих работать и обучаться. Немногочисленный состав чиновников Музея создан не для того, чтобы пользоваться сокровищами Русского музея Императора Александра III, а прежде всего, хранить их и помогать тем, кто желает изучать собранные материалы» [4, л. 4 об.]. Но, хотя Д.А. Клеменц и писал о доступности музея для всех желающих, это было не отражение реальности, а скорее установка на будущее. Для свободного посещения музей открылся только в 1923 г., а в 1913 г. была проведена выставка, посвященная народам России к 300-летию дома Романовых, на которой присутствовали только члены императорской семьи и высшие чиновники. Закрытость музея для посетителей была связана с тем, что отдельное здание для него было построено только в 1913 г., потом началась расстановка экспозиций, а затем свободному доступу помешали Первая мировая и Гражданская войны.
Вообще разработкой концепции музея занималась созданная в 1903 г. специальная комиссия АН, состоявшая из академиков В.В. Радлова, С.Ф. Оль-денбурга, В.В. Латышева. Управляющий Русским музеем Великий князь Георгий Михайлович по просьбе своего друга Д.И. Толстого и Д.А. Клеменца обратился в АН с данной просьбой, что объяснялось необходимостью более четкого разграничения деятельности академического МАЭ и ЭО РМ. 4 октября 1903 г. направление работы ЭО РМ утвердили на заседании АН [16, с. 99].
Одним из важнейших при разработке концепции музея был вопрос о его статусе: будет ли это музей только научный, публичный или учебный? Во многом под влиянием Д.А. Клеменца, сторонника максимальной открытости, ЭО РМ был объявлен музеем научно-публичным. Это означало, что он должен стать центром научных исследований и строить свою работу таким образом, чтобы быть интересным и полезным всем желающим узнать что-то новое и приобщиться через музейные коллекции к научным знаниям.
Также Д.А. Клеменц старался привлекать к собиранию музейных коллекций людей независимо от их социального статуса и уровня образования. Он переписывался с крупными промышленниками, офицерами, служащими на границе, губернаторами, торговцами из числа сибирских инородцев, музейными работниками в регионах, студентами и ссыльными, стремясь к созданию разветвленной сети собирателей по всей России. Делал он это потому, что «в частных коллекциях, местных музеях имеется всегда достаточное количество дубликатов, и, кроме того, живя на месте, очень нетрудно достать
то, что для нас достать можно довольно с большими издержками. Сверх всего этого, наш новый, возникающий музей, несущий на себе громадную и ответственную задачу, не может при выполнении обойтись без содействия местных учреждений» [5, л. 13].
Уход Д.А. Клеменца в отставку и назначение на его место Н.М. Мо-гилянского существенно изменили принципы функционирования музея. Н.М. Могилянский уже в первый год своего руководства ЭО РМ предложил новый вариант размещения коллекций: «1. Занять нижний этаж правого от Памятного Отдела крыла великорусскими коллекциями, причем к великорусскому крылу примыкают все приволжские финские народности до карелов включительно; 2. В верхнем этаже того же крыла поместить коллекции Средней Азии и Персии, так как размещение их в левом крыле, благодаря отсутствию света, ни в коем случае не допустимо; 3. В нижнем этаже левого от Памятного Отдела крыла разместить коллекции района Ф.К. Волкова [собранные в западной и юго-западной России и у зарубежных славян. - А. П.], причем к белорусским коллекциям через Латышей и Эстов примкнут все прибалтийские финны suomi включительно и через Лопарей и Самоедов переход в Сибирь, расположенную в верхнем этаже того же крыла» [3, л. 7-8]. Здесь видна новая попытка совместить лингвистическую и географическую классификацию народов, тогда как культурно-хозяйственный принцип размещения коллекций Д.А. Клеменца оказался практически проигнорированным.
Развивая свои взгляды (а в некоторых моментах они были близки и Д.А. Клеменцу), Н.М. Могилянский писал: «Хотя в задачу Этнографического отдела и не входило вовсе собирание исторического материала, однако, вследствие тесной связи, существующей в жизни народа, с его высшим культурным слоем, мало по малу в коллекциях музея начал накапливаться материал, не имеющий прямого, непосредственного отношения к народному творчеству, материал этот, скорее относящийся к художественной промышленности и истории искусства, чем к этнографии, с наибольшем основанием мог бы быть положен в основу Отдела Исторического, ибо знаменует собою несомненно известную фазу в истории культуры страны, тех культурных влияний, которые определяют собою в соответствующие эпохи характер и направление духовной и эстетической жизни перешедших в историю поколений высших культурных слоев общества» [3, л. 15-16]. Таким образом, в дополнение к трем существовавшим отделам ЭО РМ предлагалось создать четвертый, охватывавший материалы по современному состоянию народов, что прежде выделялось в отдельные исторические музеи. Для Н.М. Могилян-ского принципиальным было представление о народе как едином целом, изменяющемся на протяжении всей его истории, а потому абсурдно экспонировать только те элементы культуры, которые относятся к древности и современному крестьянскому быту - необходимо развернуть всю панораму.
Свои представления о роли и значении музеев (как центральных, так и местных) Н.М. Могилянский изложил в докладе «Областной или местный музей как тип культурного учреждения». Он выделил три основные задачи: хранение коллекций и их постоянное пополнение; сбор нового материала; популяризация знаний среди неспециалистов. И здесь видно, что и он, как и Д.А. Клеменц, следовал принципам «концентрического родиноведения», когда говорил, что музей «пробуждает в широкой среде общественное самосознание, сознательную любовь к окружающему, к своей малой провинциальной родине, затем к своему отечеству и более широкое, наконец, мировое чувство человечности» [9, с. 307].
Различие центральных и местных музеев должно заключаться не в принципах, на которых базируется их деятельность, а исключительно в количестве собираемого и экспонируемого материала, а также в более смешанном характере последних (хотя и для центральных музеев не всегда характерна специализация). Местные музеи не должны стремиться к универсальности в какой-то отдельной области (это прерогатива более крупных центральных
учреждений), их задача - максимально полно представить своеобразие того региона, где они расположены. Соответственно этому предлагалась следующая структура местного музея: естественно-исторический отдел (включает географию, ботанику, зоологию, антропологию и доисторическую археологию), историко-гуманитарный (охватывает церковные древности, этнографию с отделом исторического быта, историческую географию, архивные документы и статистику) и библиотека [9, с. 313].
Н.М. Могилянский вслед за Д.А. Клеменцем считал необходимым создание единой сети музейных учреждений по всей России, для чего потребуется координация их деятельности. Для этого он предлагал издавать печатный орган, посвященный всем аспектам музееведения, а также регулярно проводить съезды музейных работников [9, с. 319]. Он призывал центральные учреждения не замыкаться в собственной значимости, а оказывать как теоретическую, так и практическую помощь областным, поскольку только таким образом возможно подлинное изучение страны. В отличие от Д.А. Клемен-ца Н.М. Могилянский был более «академическим» ученым, склонным к теоретическим построениям, на основании которых он организовывал свою деятельность как руководителя центрального этнографического музея Российской империи. Именно это и определяло их расхождения по некоторым вопросам организации ЭО РМ, хотя, безусловно, и тот, и другой внесли существенный вклад в становление научного музейного народоведения.
