К вопросу о подлинности Устава князя Владимира «о десятинах, судах и людях церковных»

Вестник ПСТГУ

II: История. История Русской Православной Церкви. 2008. Вып. 11:1(26). С. 7-16

К вопросу о подлинности Устава князя Владимира «О десятинах, судах и людях церковных»

Петр (Гайденко), иером.

к.и.н., Казанский государственный архитектурно-строительный университет (КГАСУ)

Статья посвящена проблеме достоверности письменных источников по истории древнейшего периода деятельности Русской Церкви. В качестве объекта исследования рассматривается Устав князя Владимира Святославича. Данный памятник исследуется автором в контексте церковно-государственных отношений в Киевской Руси. Сопоставляя реалии жизни восточнославянского общества в конце X — начале XI в. и положения (статьи) легендарного Устава, автор рассматривает не только проблему достоверности дошедших до нас списков этого Устава, но и возможность использования этих списков для изучения и описания деятельности Церкви и государства в Древней Руси.

Устав князя Владимира «О десятинах, судах и людях церковных» — один из важнейших дошедших до нас правовых документов Древней Руси. Его история тесно связана с историей насаждения и распространения христианства в землях восточных славян. До настоящего времени сохранилось более полутораста списков этого юридического памятника, связанного с именем святого равноапостольного князя Владимира Святославича1.

Уставу о десятинах посвящена обширная историография. Знаковыми могут считаться несколько работ, принадлежащих митрополиту Макарию (Булгакову), С.В. Юшкову и Я.Н. Щапову2. Представленный в них анализ многочисленных списков текста Устава отличается полнотой и научной объективностью. Вместе с этим нельзя не отметить, что взгляд на этот памятник ряда церковных исто-

риков серьезно отличается от позиции, какую занимают по отношению к этим текстам гражданские историки. Это обусловлено тем, что текст Устава несет на себе мировоззренческую нагрузку, влияя на агиографические и канонические представления о традиционном месте Церкви в русском обществе. Признавая наличие серьезных проблем, связанных с существенными разночтениями содержания списков, некоторые историки, ложно понимая задачи церковно-исторической науки, стремились не выявить историческую истину, а примирить возникающие противоречия, не подвергая сомнению авторство святого Владимира в создании документа3. Однако эта позиция создает серьезную угрозу для процесса восстановления объективного исторического прошлого Церкви, поскольку воссоздания событий минувшего на недостоверном материале чревато мифотворчеством.

Не стремясь дать всеохватывающий обзор литературы, посвященной изучению этого памятника и трактовку известий этого документа, обратим внимание на некоторые его особенности. И прежде всего выясним цели создания многочисленных списков рассматриваемого Устава и значение этих памятников древнерусского права в жизни восточно-славянского общества и древнерусской Церкви.

Согласно записи Повести временных лет (ПВЛ) в 996 г., по случаю завершения строительства храма в честь Пресвятой Богородицы киевский великий князь Владимир Святославич сделал дарение в пользу новосозданной церкви в виде десятины от своих доходов. Распоряжение этими доходами было поручено священнику Анастасу. Было бы ошибкой видеть в поступке киевского князя следование «примеру императора ромеев»4. Появление Устава связано с необходимостью решения вопросов содержания храма. Вопрос о том, откуда же была заимствована практика десятины, остается и по сей день открытым. Проблема не получила однозначного решения не только в гражданской, но и в церковной науке5.

Действительно, греческая юридическая и экономическая церковная практика не знала десятины. Однако это ветхозаветное установление (Лев. 27:30, 32; Чис. 18:20, 28) могло быть хорошо известно русскому князю. С одной стороны

это могло быть отражением западного, латинского, влияния6, а с другой стороны, — возможно, и рецепцией хазарского иудейского правового наследия, знакомство с которым (о том, что русы имели опыт хазарского права упоминают и аль-Масуди и ибн-Фадлан) предоставляло возможность более естественного усвоения новых норм христианской жизни.

Само название Устава указывает на его основное положение: дарение десятины, которая продолжительное время, практически весь домонгольский период, будет оставаться главным источником достатка епископских кафедр7. Несколько позже, в середине XI в., к этому источнику добавятся судебные пошлины. В конце того же столетия в экономике монастырей и новоучреждающихся епархий все большее значение будут иметь поступления от переданных им во владение сел.

Прежде всего удивляет не только довольно позднее, по отношению к событиям крещения Руси, появление десятинного дарения8, очень близкое по своей форме десятине, принятой в тот период на латинском Западе9, но и его содержание, обусловленное обстоятельствами событий 996 г. Стоит сразу оговориться, что категория дарения в Х—Х111 вв. имела отличное от современного понимание. Это не была безвозмездная передача имущества и прав, едва ли возможно воспринимать дарение и как жертвование. К тому же сомнительно, чтобы это был жест государственного благоволения к церковной организации. Вернее в этом поступке было бы видеть акт личного расположения великого князя к клиру конкретного храма, что органически вписывалось в средневековую европейскую практику дарений10. Наиболее ярко проявится эта, межличностная,

сторона вопроса, взаимоотношений между Церковью и государством на Руси в более поздних актах дарений. Практически все они будут иметь адресата в лице конкретных священнослужителей и иерархов11, а в сложные времена второй половины XVI в. подвергнутся пересмотру12.

Скорее всего, Устав определял не только материальное содержание храма, но был иммунитетным пожалованием, основанным на некоей взаимной договоренности между князем и Церковью в лице не митрополита, а Анастаса. Личность этого корсунского священника, которого иногда принимают за епископа13, легендарна. Так, например, В.В. Мавродин полагал, что Анастас вышел из так называемой «русской партии» Херсонеса и Тамани, которые попали под влияние русского князя Игоря во время его походов 941 г. и 944 г.14 Последнее, что мы знаем об этом корсунском священнике, так это то, что он бежал вместе с войсками Болеслава I в Польшу, сопровождая знатных заложников.

Обратим внимание на четыре из наиболее известных и цитируемых списков Устава: прежде всего, список ПВЛ, во-вторых, Архангельский извод Олонецкой редакции XV—XVI вв., в третьих, Синодальный извод Синодальной редакции XIV—XVII вв., наконец, в-четвертых, Троицкая редакция XVI-XVП вв.

Дошедшие до нашего времени уставы князя Владимира очень позднего происхождения. Уже в XIX в. М.Ф. Владимирский-Буданов признавал: «.Теперь невозможно установить действительный вид уставов»15. Не исключено, что в их основе лежит факт устного пожалования князя Владимира в пользу Десятинного храма г. Киева, «обросший» со временем массой наслоений более поздних эпох, с соответствующими каждому времени добавлениями, отражавшими экономические и правовые интересы Церкви.

Привлекает внимание то обстоятельство, что большинство списков этого памятника относятся к XV—XVII вв. Чем это можно объяснить, учитывая то обстоятельство, что актуальность княжеской десятины к этому времени потеряла свое значение? Между тем сам Устав как юридический документ похоже, был востребован и, по-видимому, имел особую принципиальную практическую значимость для Церкви. Но в чем она заключалась? Для чего сохранялся этот документ в каноническом праве, копировался и при этом всякий раз расширял

полномочия христианской иерархии16, закрепляя вставки авторитетом и святостью князя Владимира Святославича.

Интересно и важно знать не только цели появления новых изводов этого Устава, но и инициаторов этих документов. Не совсем понятна и религиозно-психологическая сторона этого дела. При сличении списков поражает постоянное увеличение полномочий и прав Церкви, закреплявшееся личным авторитетом князя Владимира Святославича. Так, в Архангельском изводе — 11 статей, в Синодальном — их уже 19, а в Троицкой редакции — 23. Причем это увеличение статей зависело не только от времени, но и от места появления того или иного списка. Чем значимее был монастырь или кафедра, тем вычурнее звучал язык документа и тем больше оказывалось в нем пожалований. Чем можно объяснить действия составителей поздних «списков» Устава, всякий раз приписывавших, буквально влагавших в уста князя Владимира пожалования церковных прав, закрепленных угрозами страшных проклятий? Примечательно, что щедрые даяния рассматриваемых уставов в пользу Церкви адресовывались уже не столько Десятинному храму, как это обозначено в ПВЛ, сколько митрополиту и епископату. Если текст создавался в церковной среде, и его авторы осознавали, что они фальсифицируют документ, то как объяснить их почти кощунственную с позиции нашего времени смелость? К тому же не следует забывать, что, рассматривая Устав о десятине, мы имеем дело не с агиографией и не с литературным произведением, а с юридическим документом. Авторское самосознание в древнерусской литературе в нашем понимании не существовало17. Но здесь мы встречаемся с иным явлением — приписыванием авторства, причем не в литературном произведении, а в юридическом документе. К сожалению, большинство этих вопросов обречены остаться без ответа.

Действительно, «понятие “подделки” — историческое понятие», и оно «в значительной мере зависит от представлений об авторской собственности — представлений, менявшихся по векам»18. Не вдаваясь в нюансы отличий «подложных» и «поддельных»19 письменных памятников и не размышляя о «неравноценности» подделок, вызванной «коммерческими» или «более “высокими”

побудительными причинами»20, мы вынуждены признать: имеющиеся уставы о десятине если и служат свидетельством, то свидетельством использования церковного авторитета для решения материальных задач.

Стоит отметить: сложная трехчастная структура большинства списков21 едва ли отражала реальную ситуацию в области церковно-государственных отношений раннего периода распространения христианства в Киевской Руси22. Как отмечал Я.Н. Щапов, судебная власть Церкви определялась структурой феодального общества23. В конце X — начале XI в. политические институты Руси не могли так четко формулировать правовые возможности духовных институтов.

Привл екает внимание широта полномочий, какими наделялась Церковь. Причем, как уже было нами отмечено, из века в век количество этих полномочий все более и более увеличивалось. Между тем в оригинальной редакции, к которой, по всей видимости, более всего близка запись в ПВЛ, ее права не отличались широтой юридических привилегий. Одна из наиболее ранних редакций ограничивалась лишь теми населенными пунктами, где присутствовали христиане. А значит, судебная власть Церкви распространялась исключительно на тех, кто принимал крещение. Именно это обстоятельство, связанное к тому же с вмешательством Церкви в частную семейную жизнь, иногда рассматривается как одна из причин, объясняющих медленное распространение христианства у восточных славян. Остальное же население, остававшееся в язычестве, по всей видимости, во времена Владимира не подпадало под юрисдикцию духовных властей.

Весьма примечательно, если доверять этому документу, что перечисление видов населенных пунктов городов, погостов и «свобод» (то есть центров, имевших какие-либо льготы или вообще свободных от полюдья) указывает, что церковные структуры (приходы и епископии) возникали исключительно в тех местах, где была княжеская администрация. Именно наличие сильной великокняжеской воли обеспечивало легитимность деятельности духовенства24. Однако, судя по

содержанию статей Устава, у представителей княжеской администрации и церковных властей по тем или иным причинам могли возникать спорные моменты. Спорным, например, мог быть вопрос, перед кем должен предстать обвиняемый в преступлениях, какие ранее принадлежали общинному суду (преступления против нравственности, обычаев семьи, сельской или городской общины)25 или суду князя (права о наследстве): перед митирополитом, князем либо главой семьи или общины. В условиях неразвитости древнерусского права это могло быть делом вполне обычным (если при этом еще учесть и материальную сторону дела, кому выплачивался штраф, то число спорных моментов могло возрастать). Именно по указанным причинам вероятней всего возникла необходимость в появлении статьи, запрещавшей вмешательство в церковный суд князей и бояр, что, по сути, и было иммунитетом.

Устав содержит и иные спорные моменты. Так, например, говоря о преще-ниях, списки нередко употребляют множественную форму «князья». Однако неужели их было так много в конце Х в.? Ко времени появления Устава Владимира племенные князья были уже уничтожены. Что касается детей Владимира, то некоторые из них были слишком юны. К тому же «князьями» при жизни Владимира его дети еще не именовались. Да и представить суду митрополита члена княжеского рода — решение невероятное. Примером этому могут служить более поздние события 1096 г. Тогда вызванный своими братьями на суд пред епископами Черниговский князь Олег Святославич ответил решительным отказом, поставив епископов и игуменов в один ряд со смердами26.

Сомнительно, чтобы Владимир отдал суду митрополита и бояр в тот период его лучших дружинников, которых он любил27. Не следует забывать, что на протяжении почти всего своего существования Киевская Русь «была боярской стихией, очень слабо объединенной властью князя»28. В ХГ—ХГГ вв. это найдет свое отражение в сближении дружины и боярских элементов с «городской вече-

вой стихией»29. Более того, очень трудно отрицать влияние боярства и на формирование древнерусской культуры и прежде всего ее письменного наследия30. А если говорить о времени Владимира Святославича, для которого характерно сохранение принципов «военной демократии», политическая культура которой воспринимала князя первым среди равных, поверить в подлинность этой части пожалования очень трудно.

Довольно сложно говорить в этом случае и об организационной структуре Церкви. Кто имел право совершать суд: митрополит, епископ, их представитель?

К тому же обращает на себя внимание особое акцентирование внимания составителей этих документов на обосновании экономических и юридических привилегий Церкви, нарушение которых рассматривается как один из величайших грехов, заслуживающих наказания и в этом, и в загробном мире и даже на Страшном суде. Примечательно, что чем позднее список Устава, тем апелляции к авторитету церковного опыта становятся все более обширными, что говорит о расширении знаний и догматических представлений в княжеской и боярской среде. Но насколько оправданно приписывать такое же религиозное сознание современникам X в.?

Если внимательно посмотреть на тексты уставов, то поражает возрастание статуса митрополита от полного отсутствия (в ПВЛ) до учителя князя и народа, как это, например, происходит в поздней Троицкой редакции. Это совершенно противоречит реальности конца X в. Что касается князя, то происходит обратное: от полной значимости до смиренного послушания перед «отцом-мит-рополитом» (ср. Никоновскую летопись). Составитель с легкостью вкладывает в уста великого князя различные повеления, а исторические события рисует красками, не соответствующими реалиям конца X в. (как уже было отмечено, дети Владимира были еще молоды; неизвестно, откуда взялись тиуны, да и была ли при Владимире налоговая служба). Трудно понять, в чье же святительство — Михаила или Леонтия — было совершено крещение Руси и принят Устав. Фантастично звучат известия о том, что Владимир участвует в изучении Номоканона. И хотя А. Павлов, следуя церковной традиции, пробовал в свое время обосновать возможность использования Номоканона уже в первые десятилетия христианства у восточных славян31, однако реально Номоканон на Руси появляется только в конце XI — начале XII в. Примечательно, что Троицкий список предполагает не только не нарушать десятину и не вступаться в церковные суды, но и во «власть» митрополита, о чем нет и речи в более ранних списках. Что же касается ПВЛ, то она, наоборот, изобилуя известиями о вмешательстве князей в управление Церковью, нередко характеризует это как благо, а не зло. Так что по своему духу большинство списков Устава противоречит более ранним сообщениям древней-

шего русского летописания. По всей видимости, все большие «приписки» указывали на возрастание авторитета и влияния Церкви. На раннем этапе об этом не могло быть и речи.

Нельзя не заметить, что произвольные вставки с вольным использованием авторитета святого Владимира32 и цитат Священного Писания направлены к одному — защите имущественных и финансовых интересов Церкви, и прежде всего епископских кафедр. В связи с этим возникает вопрос: против кого направлены прещения Устава? Скорее всего, это предупреждение князю не вмешиваться в церковные дела. Такая жесткая позиция священной иерархии могла возникнуть не ранее ХУ в.

По-видимому, древние составители списков Устава не придавали особенного значения юридической и исторической достоверности известия или документа.

Можно с уверенностью констатировать то, что многие правовые нормы Устава не соответствовали религиозно-политическим реалиям Х — первой половины ХГ в. А если говорить о значении списков Устава для более поздних времен, то по своей функции Устав, возможно, имел ту же практическую значимость, что и известный Константинов дар, с той лишь разницей, что в основании Устава Владимира Святославича лежал не дошедший до нас в первоначальном виде реальный текст иммунитетного пожалования.

Как уже было отмечено, многое в этих уставах указывает на то, что даже если они (во всяком случае, в представленных редакциях) и опирались на устно высказанную волю, реальное устное предание или аутентичный документ, не могут рассматриваться в качестве подлинного документа. По всей видимости, аутентичный текст мог быть знаком составителям ПВЛ по записи в Десятинном храме, сделанной по воле святого князя Владимира Святославича33. При этом следует отметить, что пожалование князя первоначально было объявлено устно. К тому же оно, безусловно, носило адресный характер, что соответствовало особенностям феодализма с господством личностных отношений, то есть предназначалось пожалование не всей Церкви, а именно Десятинному храму. Лишь в дальнейшем действие этого пожалования было перенесено на всю церковную организацию, правда, в лице епископских и соборных храмов. Как полагает Карташев, это было сделано еще при Владимире Святославиче34. Однако ясных свидетельств, подтверждавших высказанное категорическое мнение, историк не представил. Скорее всего, активное использование Устава началось в период осознания Московскими князьями необходимости ограничения земельных, а вместе с ними и юридических прав Церкви в ХУ—ХУГ вв. Именно к этому времени относится большинство имеющихся списков.

Towards authenticity of the Grand Prince Vladimir’s Charter “On dessiatine, law and people of the Church”

Peter (Gaidenko), hieromonk

KGASU (Kazan), PhD in history

The article explores the authenticity of written sources referring to the early Russian Orthodox Church history and focuses on the Charter by prince Vladimir Svyatoslavovich. This document is approached in terms of Church-State interaction in Kievan Rus. Special attention is given to the question of Ancient Rus Church-State studies relying on sources of this kind. The solution is sought through comparing the life of Eastern Slavonic society in the X-XI centuries with the Charter articles.