Особенности сознания русских крестьян и картофельные бунты 1842-1843 гг

УДК 94(470)&&19/...&&

Менщиков Игорь Самуилович

кандидат исторических наук Курганский государственный университет

ygor@bk.ru

Павлуцких Тимофей Геннадьевич

Курганский государственный университет dobro_rg45@mail.ru

ОСОБЕННОСТИ СОЗНАНИЯ РУССКИХ КРЕСТЬЯН И КАРТОФЕЛЬНЫЕ БУНТЫ 1842-1843 ГГ.

Данная статья посвящена выявлению и анализу причин так называемых картофельных бунтов, прокатившихся по русской государственной деревне в 1842-1843 гг. Особый акцент сделан на рассмотрении этих волнений в зауральских уездах Пермской губернии, где они проходили в наиболее острой форме. Исследование исторических источников и литературы позволило прийти к заключению, что картофельные бунты нельзя объяснить только при помощи теории классовой борьбы. Большую роль в возникновении бунтов играли особенности мировоззрения и социальной психологии русских государственных крестьян. Используя свидетельства источников, авторы анализируют побудительные мотивы, отраженные в требованиях крестьян. Установлено, что основным источником информации для них были слухи, а не официальная информация. Крестьяне не доверяли представителям сельской власти. Тревожные слухи спровоцировали крайние формы агрессии против сельской администрации. В итоге авторы приходят к заключению, что основную роль в начале бунтов сыграли особенности менталитета крестьян, которые совершенно не учитывались российской бюрократией.

Вначале 1840-х годов по многим губерниям Российской империи, населенным главным образом государственными крестьянами (Вятская, Пермская, отчасти Оренбургская) прокатилась волна так называемых картофельных бунтов. Эти волнения, связанные с проведением реформы государственной деревни, предпринятой министром государственных иму-ществ графом П. Д. Киселевым, не получили еще должного освещения в исторической литературе. Между тем они оставили заметный след в российской истории и приостановили продвижение реформы в Западную Сибирь.

Следует отметить, что определенный интерес к феномену картофельных бунтов наблюдался во второй половине XIX века, когда краеведы-любители собрали и обобщили имевшиеся материалы, записали воспоминания участников, обработали архивные материалы. Здесь необходимо упомянуть имена А.Н. Зырянова [4; 5], Н.А Середы [13], Н.П. Колюпанова [8], П.П. Деви [2], В.Я. Коко-сова [7]. После 1917 г. интерес к этим событиям заметно спал как на местном, так и на общесоюзном уровне. В этой связи можно отметить небольшую монографию С.В. Токарева, которая написана в основном на материалах Вятской губернии и рассматривает крестьянское движение в государственной деревне Предуралья, в то время как события в Зауралье, носившие более масштабный и кровопролитный характер, не получили должного освещения. Во втором томе фундаментального труда Н.М. Дружинина, посвященного реформам графа Киселева в государственной деревне, рассматриваются реализация и последствия этих реформ [3]. Н.М. Дружинин отмечает, что эксплуатация крестьян со стороны казенного ведомства

носила феодальный характер, да и сами мероприятия министра государственных имуществ, несмотря на «некоторые прогрессивные черты», носили феодально-крепостнический характер [3, с. 5, 37]. Вследствие этого волнения крестьян, называемые «картофельными бунтами», которые были направлены против попыток правительства взять под усиленную опеку государственных крестьян «мерами попечительства», носили объективно антифеодальный характер [3, с. 520-524].

После выхода названной монографии Н.М. Дружинина тема картофельных бунтов практически не исследовалась. Достаточно сказать, что в многотомной «Истории Сибири», вышедшей в 1968 г., о них даже не упоминается. Только в последние десятилетия ХХ века вышло несколько работ, посвященных изучению крестьянских волнений 1842-1843 гг. Прежде всего стоит упомянуть монографии Т.С. Мамсик [9] и В.В. Пундани [11], в которых в целом подтвержден тезис Н. М. Дружинина о том, что волнения носили объективно антифеодальный характер, поскольку были направлены против государства, которое было коллективным феодалом в государственной деревне, и особенно в Сибири [9, с. 176-178; 11, с. 255-258].

Однако наряду с этими работами появились и другие, которые пытаются рассматривать картофельные бунты с позиций мировоззрения и мышления крестьян, вскрыть причины волнений не только исходя из принципа классовой борьбы. Так, уральские историки В.А. Шкерин [16] и И.В. По-бережников [10] обратили внимание на роль слухов в возникновении и распространении бунтов. Несмотря на то, что эти слухи кажутся нелепыми не только нам, но и представителям администрации середины XIX века, их нельзя игнорировать,

Вестник КГУ ^ № 1. 2018

© Менщиков И.С., Павлуцких Т.Г., 2018

поскольку побудительные мотивы восставших не всегда можно объяснить рационально [16, с. 100]. Такой подход представляется нам более продуктивным, поскольку создает более прочную почву для объяснительной конструкции и более соответствует принципу историзма, который предполагает определенную автономность прошлого.

Следует оговориться, что в задачи данной статьи не входит детальное описание картины картофельных бунтов, тем более что все они протекали по примерно одному сценарию. Ранней весной, незадолго до Пасхи, по селам пронесся слух о том, что государственных крестьян помимо царской воли будут передавать «под барина», причем в некоторых случаях фигурировали даже фамилии этого барина (Кульнев, Киселев, Министеров, Ми-нистер). Совершили эту «запродажу под барина» писари и волостное начальство (головы и заседатель), а за это им заплатили и дали право носить форменные кафтаны с позументами и медными пуговицами. Причем суммы назывались просто фантастические - «пуд ассигнаций», а писарям -по фунту. Крестьян на Пасху будут приводить к присяге, и тогда они окончательно станут помещичьими. Для этого их обязывают сеять картофель и создавать запасные магазины (склады) ярового хлеба. После передачи «под барина» крестьян заставят платить невыносимые оброки, сеять «барскую запашку», крестьянки должны будут ткать большое количество полотна на больших станках «медными бердами». Интересно, что общее содержание этих слухов в целом идентично по всему ареалу волнений. В то же время практически невозможно установить место, откуда распространились эти толки. Почти все авторы указывают, что они пришли из «соседнего уезда».

Обсуждение этих толков велось в скрытых местах («по гумнам и овинам») [7, с. 301]. В них принимали участие в основном зажиточные крестьяне среднего достатка. Итогом этих «заговоров» стали крестьянские выступления, известные под названием картофельных бунтов, которые протекали по схожему сценарию как в 1842 г., так и в 1843 г. На страстной неделе или непосредственно накануне Пасхи крестьяне собирались у волостного писаря и требовали от него и членов волостного правления показать им «запродажную грамоту», которой их отдали «под барина», или царский указ «с золотой строчкой», который запрещает эту передачу и который якобы писари прячут от «мира». Поскольку требуемые документы не выдавались, толпа начинала ломать окна и двери в правлении или в домах писарей, после чего - зверски пытать прежде всего писарей, вымещая на них все полученные обиды.

Писарь нередко был единственным грамотным человеком на селе. Он вел все делопроизводство, поддерживал контакты с уездной администрацией, выполнял нотариальные действия, выдавал паспорта. Как правило, у писаря не было своего хозяйства, он жил на жалование и деньги, которые приносили крестьяне за составление документов. Заметную роль в его доходах играли взятки и подношения, которые он нередко вымогал у односельчан. Кроме того, писари нередко вели себя высокомерно, заставляли себя просить, насмехались над «безграмотным мужиком». Поэтому их одновременно боялись и ненавидели [1].

Таким образом, именно писари становились главным объектом жестокости бунтующих. Их окунали в колодцы или проруби, а то и просто избивали. Так, в селе Томакульском Камышловско-го уезда Пермской губернии особую ненависть вызывал писарь Канахин, который имел богатый дом и отличался надменным характером. Толпа собралась у его дома и потребовала выдать «запродажные записи», потом стали ломать окна и ворота. Писарь укрылся на чердаке. Узнав об этом, бунтующие стали ломать крышу, вытащили писаря на площадь, после чего некий Подосенов ударил его по голове поленом, после чего толпа навалилась на него и потащила во двор, а там «бил всякий чем попало». Его дважды таскали к колодцу и обливали ледяной водой, затем приковали к забору цепями, к вечеру он умер. Тело Канахина было обезображено до неузнаваемости и лежало 5 дней на улице [4, с. 14-16; 8, с. 615]. В селе Крестовка того же Камышловского уезда крестьяне выставили окно в доме писаря, раздели его и стали катать по битым стеклам из его же окон. «Кровь текла, что из резаного барана, кричал писарь нечеловеческим голосом», затем полуживого приколотили его к забору, где он и умер [7, с. 604].

После этого гнев толпы направлялся на волостных голов и заседателей. Как правило, их тоже пытали, но не так жестоко и запирали в погребе или каталажной комнате. Та же судьба постигла священников и прочих членов причта. В обязанности священников входило оглашение важных правительственных сообщений и манифестов. Кроме того, они, а также дьячки, пономари были грамотные. Следовательно, с точки зрения крестьян, они могли хранить «грамоту» либо что-то знать о ней. Поэтому их тоже подвергали пыткам - протаскивали через проруби подо льдом или опускали в колодец.

Волнения удавалось подавить только при помощи войск, да и то если для устрашения отряды сопровождала артиллерия. Особую жестокость при подавлении проявили башкирская конница и казаки. Последние были особенно обозлены на то, что их оторвали от весенних полевых работ: «Татарские нагайки долго помнились нашим мужикам, -записал А.Н. Зырянов воспоминания жителя села Першино, - а казаки долго шлялись по нашим дворам и овец почти всех приели» [5, с. 305].

Вестник КГУ^ № 1. 2018

Из этого краткого описания бунтов 18421843 гг. можно сделать несколько выводов. Прежде всего, они не были восстанием сельской бедноты. Основной массой бунтующих было вполне зажиточное, хотя и не богатое крестьянство [11, с. 256]. Поэтому в ходе бунтов не отмечено особых грабежей и даже пьянства. Жители волостных центров поселяли у себя пришедших, кормили и поили их несколько дней [8, с. 614].

Главным требованием крестьян было сохранение их юридического статус-кво, они не хотели «идти под барина», хотя никто и не собирался так с ними поступать. В этом смысле волнения носили антикрепостнический характер, но крестьяне совсем не были против того, что крепостное право существует. Их беспокоила конкретно их судьба, их «прародители не от добра бегали, от барской неволи-кабалы» [7, с. 600].

Следует отметить, что сознание русских крестьян, в соответствии с традиционной культурой, носило выраженный охранительный характер и противилось всяким нововведениям. Именно этот аспект и не учли реформаторы из министерства государственных имуществ. Они полагали, что лучше крестьян знают, как тем жить, и посредством регламентации их деятельности, «опеки и попечительства» сумеют улучшить их жизнь. Кроме того, чиновники на местах стремились прежде всего угодить начальству, а не улучшить жизнь «мужиков». Поэтому положения реформы они проводили в жизнь грубо и бездумно [3, с. 523]. Разосланный циркуляр предлагал крестьянам самим решить вопрос о сохранении ярового зерна в магазинах и о посевах картофеля, для чего составить «приговор о сохранении того количества зерна, которое, по состоянию семейства, может быть отделено для обеспечения будущих яровых посевов» [8, с. 601]. Однако губернское и уездное чиновничество, натолкнувшись на нежелание крестьян составлять такие приговоры, попросту подделало их, что и выяснилось в ходе следственных действий по итогам бунтов [8, с. 602].

Разумеется, никто не собирался объяснять «мужикам» смысл и назначение реформ. Местные чиновники были крайне низкого мнения мыслительных способностях «черни». Их мнение наиболее полно выразил исправник Черносвитов, который принимал участие в подавлении картофельных бунтов в Шадринском уезде: «Впрочем, я не подозреваю даже возможности развития какой-либо мысли в этом безграмотном и диком обществе» [15, с. 48]. П.П. Деви отмечал в своем интересном анализе истоков картофельных бунтов, что бюрократические меры попечения о крестьянах и планы, которые составлялись в канцеляриях, хотя и выглядели вполне благотворными, но «не были согласны с действительностью» и вызвали волнения, а их исполнители держались в стороне от крестьянства,

практически ничего о нем не знали, у них была одна цель: выполнить приказы вышестоящего начальства [2, с. 87].

Еще более сложные отношения были у крестьян с низшим звеном сельской администрации: головами, заседателями и т. п., которые сами были членами крестьянской общины. Однако, становясь начальниками, они вели себя по отношению к односельчанам высокомерно. Особенно это замечание справедливо по отношению к писарям, которые формально нанимались «сельским обществом» и несли перед ним ответственность, но фактически могли руководить даже волостным правлением. Поэтому попытка министерства государственных имуществ ввести для сельской администрации подобие мундира вызвала резкое сопротивление в крестьянской среде: «Народ изумился при виде форменных кафтанов с галунами и светлыми пуговицами, надетых на писарей и мужиков-начальников» [5, с. 271]. Эти галуны и форменные пуговицы фигурируют почти во всех сообщениях о протестах крестьян, поскольку с их точки зрения крестьянское начальство окончательно отрывалось от общины, которую «запродало под барина». Исправник Черносвитов, давая показания о своих действиях при подавлении картофельных бунтов в Шадринском уезде, отмечал: «Народ, выбирая себе сельских и волостных начальников, постоянно ненавидит их, потому что они, становясь начальниками, делаются, как выражаются крестьяне, чиновниками, мироедами и действительно злоупотребляют своей властью» [15, с. 48].

Вполне естественно, что крестьянство не доверяло «господам» и чиновникам и не верило их словам. Наиболее достоверным источником информации были не рескрипты и циркуляры, языка которых крестьяне не понимали, а толки, переданные «знающими людьми» или «своим братом-мужиком». Таким, самым нелепым, слухам крестьяне верили охотнее, чем всяким уверениям, данным под присягой или даже под пыткой [5, с. 271].

Еще одна характерная черта русского крестьянского сознания - его общинность. Община-мир была одной из главных ценностей крестьянской жизни и одним из столпов крестьянского мировоззрения. Это подтверждают известные пословицы «на миру и смерть красна», «на кого мир, на того и Марья крива». Гнев восставших был направлен против «мироедов», «миропродавцев», то есть тех, кто продал общину барину [8, с. 61; 15, с. 48]. Поэтому бунтари призывали покаяться пред миром, и тогда он простит [2, с. 100; 7, с. 604].

Кроме того, крестьяне следили за тем, чтобы в бунте принимали участие все взрослые мужчины. Здесь действовал принцип круговой поруки. Тех, кто отказывался, подозревали в сговоре с сельским начальством и могли также включить в число кандидатов на расправу. Более того, «каждый, бивший

начальников и писарей, следил, чтобы и другие делали то же - отвечать, так всем. Тех, кто отказывался, били наравне с начальниками и тем побуждали присоединиться к толпе» [2, с. 90].

Наконец, следует сказать о так называемом «наивном монархизме» крестьян, вере в доброго и справедливого царя. В представлении крестьян чиновники и министры утаили от царя передачу мужиков под «барина», в то же время они скрыли от крестьян подлинный текст царского «указа с золотой строчкой», в котором прописано сохранение «воли». Уже упомянутый исправник Черносвитов писал, говоря о крестьянах: «Но в самых буйных выражениях их заметно было, даже преобладала привязанность к царю. Так, упрекая меня, что я вместе с другими продал их министру - они главным укором ставили мне измену царю. Можно взволновать народ подобными слухами, но верность к престолу в нем тверда, имя царя - священно» [15, с. 48].

Кроме того, крестьяне были убеждены, что «господа» скрывают реальное положение дел от царя и объясняли свои жестокости и убийства тем, «что правду от царя скрывают, а так волей-неволей донесут» [2, с. 98].

В заключение следует сказать, что в Курганском и Ялуторовском уездах Тобольской губернии, соседних с охваченными бунтами округами, удалось избежать кровавых событий. В значительной мере это связано с действиями местной администрации во главе с генерал-губернатором Западной Сибири князем П. Д. Горчаковым, которые всячески сопротивлялись распространению реформ графа Киселева в Сибирь. Генерал-губернатор в кратчайшие сроки посетил охваченные волнениями западные округа и сумел убедить крестьян в отсутствии у него и сибирских властей намерения передать их в крепостную зависимость. В своем докладе царю, сделанном после этих событий в 1843 г., князь отметил, что переход в ведение министерства государственных имуществ сибирские крестьяне восприняли как угрозу их свободному и независимому существованию. Вообще, по мнению П. Д. Горчакова, сибиряки не любят нововведений и вмешательства в их жизнь и хозяйственную деятельность, они желают «располагать собою, своим имуществом и занятиями» [12]. В конечном итоге реформы Киселева практически не были распространены на сибирские губернии. В европейских губерниях, населенных по преимуществу государственными крестьянами, правительство стало проводить свои мероприятия более сдержанно и осторожно [3, с. 523]. Однако память о волнениях сохранилась в Пермской и Оренбургской губерниях даже в начале ХХ века.

Библиографический список

XX века // Российская государственность в лицах и судьбах ее созидателей: IX-XXI вв. - Липецк: ЛГПУ, 2013. - С. 149-155.

References

Вестник Kry^J № 1. 2018

Rossijskaya gosudarstvennost& v licah i sud&bah ee sozidatelej: IX-XXI vv. - Lipeck: LGPU, 2013. -S. 149-155.

Vtoraya chetvert& XIX v. - Novosibirsk: Nauka (Sibirskoe otdelenie), 1987. - 268 s.